Текст книги "В тихой Вологде"

7. «Не давайте святыни псам…»
(1922–1925 гг.)

Настоятель Великоустюжского Успенского собора протоиерей Константин Богословский пришел домой мрачнее тучи. Матушка, подавая на стол, спросила:

– Чем расстроен, отец Константин?

– Ох, матушка, новая напасть на нас идет. Чекисты собираются ризы снимать с чудотворных икон, драгоценные камни отдирать, жемчуг. Говорят, в пользу голодающих.

– Господи, Твоя воля! – Матушка Анимаиса медленно опустилась на лавку – Ведь отдали уже, что могли. И денег сколько на приходе собрали – всё голодающим[20]20
  Всего из Северо-Двинской губернии было отправлено в Москву более 176 пудов драгоценной церковной утвари. Часть вещей, признанных ценными в художественном и историческом плане, к счастью, попала в музейные фонды. Остальное пропало без следа.


[Закрыть].

– Эта комиссия по изъятию ценностей уже два раза по нашему храму прошлась. Первый раз изъяли кресты серебряные, Евангелия, сосуды, еще кое-что. Второй раз – лампады. Я теперь с медным крестом водосвятный молебен служу… Не верю, что всё это идет на голодающих. Ведь и раньше, в царское время, бывала сильная засуха в Поволжье, так собирали всем миром деньги, продукты. Но чтобы церковную утварь за границу продавать – такое только лукавый мог придумать[21]21
  19 марта 1922 г. в записке с надписью «Строго секретно» Ленин писал Молотову: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей… Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…».


[Закрыть].

– Так чем у тебя, отец Константин, разговор с чекистами кончился?

– Я сказал, что по новым законам иконами и, вообще, церковным имуществом распоряжается не настоятель храма, а приходской совет. Ну, мне этот чекист говорит, чтобы завтра провести собрание и оформить документ о передаче икон.

– Господи, когда же сгинет эта сатанинская власть, – застонала матушка, – ведь уже пять лет мучаемся, а конца-краю не видно.

– Терпеть надо, – отец Константин вздохнул. – В истории и не такое бывало. В Римской империи христиане триста лет жили под властью языческих императоров, пока Константин Великий не положил конец гонениям. И болгары под турками не одно столетие маялись, пока их Россия не освободила.

– Я сейчас не за болгар, я за тебя переживаю. Ведь год назад тебя из ихней ЧК только чудом отпустили. А теперь, если против них пойдешь, заберут и не выпустят. О нас подумай, о детях наших.

Детей было трое: дочь служила в Губстатбюро, старший сын учился в местном университете, младшему сыну было 6 лет.

После обеда отец Константин прилег отдохнуть. Перед глазами стоял этот сегодняшний чекист по фамилии Козе[22]22
  Козе Александр Генрихович, комиссар секретно-операционного отдела Северо-Двинской Губчека, первый комендант концентрационного лагеря, созданного в Великом Устюге на территории Михайл о-Архангельского монастыря в 1918 г.


[Закрыть]. Высокого роста, бритоголовый, с кривой, какой-то мефистофелевской, ухмылкой, он вызывал необъяснимое чувство страха. Было жутковато смотреть, когда он брался за оклад иконы своими длинными, похожими на щупальца, пальцами. Козе приехал в Устюг в 1918 году из Эстонии вместе с такими же, как он, прибалтами, чтобы составить костяк губернской ЧК. Тогда же отец Константин и познакомился с ним: комиссар пришел закрывать духовное училище. «Вы есть самые вредные для общества тунеядцы», – говорил он с прибалтийским акцентом, тыча длинными пальцами в собравшихся преподавателей.

Отец Константин руководил Великоустюжским духовным училищем 10 лет и вкладывал в эту работу все свои силы, поэтому закрытие училища было для него тяжелым ударом.

Закрывались и храмы, священники и их семьи оставались без пропитания. Подчас они существовали только милостью своих бывших прихожан. Под угрозой была и сама жизнь священнослужителей. Отец Константин вспомнил об отце Михаиле Соколове из Шасского Васильевского прихода. Тот читал проповедь по печатному тексту об Александре Невском и посмел произнести слова: «Если надо, умрем за Землю Русскую, Православную». Конечно, он был арестован и вскоре расстрелян.

Дошло известие из Троице-Сергиевой лавры о смерти архиепископа Никона, которому отец Константин был обязан своим священством. Морозной декабрьской ночью 1918 года монахи наткнулись у ворот лавры на его тело. В газете сообщалось, что умер архиерей от сердечного приступа, но ходили слухи, что на голове у него была страшная рана, и что это дело рук большевиков, которые ненавидели своего обличителя. У отца Константина до сих пор хранится его послание, которое разошлось по всем епархиям накануне революции. Есть там такие строки: «Объединимся же теснее и пойдем дружно на защиту от врагов родной Церкви, родного нашего народа и его заветных идеалов. Иначе приидут языцы в достояние Божие, приидут иудеи и возобладают казни».

Владыка Никон ушёл с Вологодской кафедры в 1912 году, на следующий год он был возведён в сан архиепископа и назначен председателем Издательского совета при Святейшем Синоде. Был также членом Государственного Совета, где всегда поддерживал монархистов. В 1916 году он издал брошюру «Молитвенник к Богу усердный» о вологодском священнике Александре Баданине. А накануне революции при содействии владыки Никона удалось издать книгу Сергея Александровича Нилуса «Близ есть, при дверех». Временное правительство, придя к власти, постановило уничтожить весь тираж этой книги.

Да, дьявол стоял у порога, а теперь ворвался и пошел гулять по России. «Наша воля, наше время!» – горланят бесы. Прежние времена вспоминались как райская жизнь.

Вспомнилось лето 1907 года, когда отец Константин впервые приехал сюда, к месту своего назначения. Ехал он пока один, жена и дети должны были приехать позже. Когда пароход подплывал к Великому Устюгу, батюшка поразился: до чего красив этот город, раскинувшийся на гористом берегу Сухоны! Причудливой формы многочисленные купола церквей тянутся к небу и создают впечатление чего-то сказочного. Так и кажется, что сейчас попадешь в средневековую Русь, когда Устюг был действительно великим городом. Он соединял Московскую Русь с Сибирью и через Архангельский порт – с Европой. Здесь родина покорителя Амура Ерофея Хабарова и знаменитого просветителя зырян святого Стефана Пермского.

Город сразу полюбился ему, понравилась новая работа, появились новые друзья – преподаватели духовного училища. Он любил бывать в храме Прокопия Устюжского, где у левого клироса покоились мощи праведника, и где ощутимо чувствовалась благодать. При входе в храм лежал большой камень, один из тех, что упал из тучи, надвигавшейся на город и отведенной в сторону по молитвам юродивого Прокопия.

А теперь из 28 городских церквей действующих осталось только две, остальные закрыты новой властью. Какой ужас пришлось пережить, когда в марте 1919 года большевики решили вскрыть мощи святого Прокопия и перевезти их в вологодский музей. Тогда прихожане горой встали у храма и стояли день и ночь, не пуская кощунников, так что тем пришлось отступиться.

О том, на что способны большевики, отец Константин узнал еще в январе 1918 года, когда приехал в Москву на Поместный Собор Православной Российской Церкви, избранный делегатом от Вологодской епархии. Заседания Собора проходили на территории Кремля. Утром, получив скудный завтрак в столовой, делегаты шли в зал заседаний, обходя груды битого кирпича и снарядные воронки. В Москве незадолго до того закончились бои между большевиками и юнкерами Императорского Александровского училища. Это была жестокая схватка, продолжавшаяся почти месяц. Отряды Красной гвардии всё прибывали и прибывали из Петрограда, юнкерам пришлось укрыться в Кремле. Большевики применили артиллерию, причем в первую очередь обстреливали колокольни соборов и почему-то – надвратные иконы. Юнкера отчаянно сопротивлялись, ожидая помощи. В это время в Москве находилось большое количество солдат и офицеров, выписанных из госпиталей и направленных в белокаменную для переформирования и отправки на фронт. Находился здесь и генерал Брусилов, способный возглавить сопротивление. Однако на помощь юнкерам никто не пришел. Сражаться с большевиками пришлось 20-летним юношам со своими наставниками. В конце концов, они сдались, ожидая, что им сохранят жизнь. Причина такой пассивности офицерского корпуса была, по-видимому, в том, что никто не хотел воевать за Временное правительство. Эти говоруны, недавно блиставшие красноречием с думской трибуны, оказались никуда не годными государственниками. От новой власти ожидали перемен к лучшему, во всяком случае, надеялись, что она наведет порядок в стране. Офицеры прозрели лишь летом 1918 года, когда после страшной голодной зимы начались массовые расстрелы. Тогда они потянулись на юг, к Деникину.

Отец Константин вернулся из Москвы в Великий Устюг похудевший, осунувшийся, но полный духовных сил. Совершилось великое событие: в России, наконец, восстановлен Патриарший престол. Церковная жизнь вступила в новую фазу. Однако события, происходившие вокруг, вызывали отчаяние: к власти приходили богоборцы…

Сколько тревог и волнений пришлось пережить за последние пять лет! Отец Константин сел за стол, достал свой дневник, полистал его, перечитывая старые записи.

23 янв. 1918 г. В сегодняшнем номере «Северо-Двинского Края» печатаются новые декреты Народных Комиссаров. Церковь отделяется от государства. («Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют… Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается»).

Началось гонение на Церковь. Чем мы можем защитить себя?

30 янв. 1918 г. Патриарх в Москве обратился с воззванием ко всем православным, призывает на защиту своих епархий. Я читал его в церкви в воскресенье 28 января.

В этот же день в 1 час дня в Братском доме было у нас собрание духовенства и всех городских приходских советов по поводу переживаемых событий. Посылали за епископом, но он отказался по состоянию здоровья. Председатель о. Благочинный открыл собрание. Я говорил большую речь о том, что, как и следовало ожидать, теперь большевики усилились, а нам нужно дорожить своим достоянием, и мы не должны равнодушно смотреть на все.

1 февр. 1918 г. Сегодня день замечательный – начало нового стиля, поэтому сегодня 14 февраля.

4 февр. В воскресенье в 1 ч. в Братском доме, внизу, собрание приходских советов под моим председательством. Хотели напечатать воззвание Патриарха, но в типографии под страхом закрытия отказались работать.

11 февр. (н. с. 24). В воскресенье с 1 ч. дня я делал доклад «Церковь и государство». Слушателей было около 100 человек.

1 (14) марта 1918 г. По телеграммам Советское правительство перебралось в Москву, немцы близко. Наша городская дума приглашает всех жить спокойно. Сегодня четверг масляной недели, учеников распустили на масленицу.

8 (21) марта. 1918 г. Чувствую себя очень плохо после смерти сына и из-за болезни других детей. Хотел сделать поучение, сделал наброски, тема современная, но не сумел подготовиться.

28 марта. (10 апр.). Было собрание приходских советов. Народумного. Меня избрали председателем. Был отчет и выборы новых членов. Я получил 22 голоса, Ионов – 4 голоса и т. д.

Сегодня о. Благочинный получил уведомление о реквизиции зданий.

25 апр. (8 мая). В первый день Пасхи служил в Георгиевской Церкви с о. Геннадием. Был молебен на улице с водоосвящением. Я говорил проповедь о том, что Св. Пасха – великий радостный праздник, что родина наша оживет и воскреснет.

26 апр. 1918 г. На пасхальной неделе епископ служил у Прокопия Праведного. Я не служил, а только говорил проповедь…Рассказал кратко о св. Прокопии и о св. Стефане, призвал хранить их наследие…

20 мая (2 июня) 1918 г. Служил за обедней, снова говорил проповедь о славянских государствах, что в России нужно хранить святое Православие, которое подвергается гонению. Оно может спасти Россию и нашу культуру.

С вербного воскресенья наше здание Духовного училища назначается для помещения возвращающихся из плена русских солдат и без разрешения военного комиссара не может быть никем занимаемо. Повесили вывеску: «Сбор увечных воинов г. Устюга и уезда[23]23
  Текст дневника сохранён Н. А. Манаковой, внучкой протоиерея Константина Богословского.


[Закрыть]»…

Отец Константин закрыл тетрадь. Достал из стола отпечатанный на гектографе листок с воззванием Патриарха Тихона от 19 января 1918 года и стал читать: «Зовем вас, верующих и верных чад Церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери вашей… А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас на эти страдания вместе с собою».

Надо было принимать решение, от которого зависела его судьба.

На следующий день отец Константин говорил членам Приходского Совета:

– Ризы с икон комиссия всё равно снимет, независимо от того, дадим мы разрешение на это или нет. Но за своё решение каждый будет отвечать перед Богом. Хочу напомнить вам слова Спасителя: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».

Приходской совет вынес решение о невозможности снятия риз с чудотворных икон и предложил комиссии принять от прихожан эквивалентную денежную сумму. Это решение взбесило чекистов. Отец Константин был немедленно арестован.

Судя по материалам следственного дела, его обвиняли в том, что он агитировал против изъятия церковных ценностей, «тормозил исследование иконных риз, представлявших значительную ценность (были украшены драгоценными камнями)», вел антисоветскую пропаганду, несмотря на данную ранее подписку не касаться в проповедях политических вопросов.

В деле есть такие строки: «Допрошенный обвиняемый Богословский виновным себя ни в чём не признаёт. Такое его поведение указывает на сторонника «Тихоновщины», открыто ставшей на сторону контрреволюции».

Дело было отправлено в Москву, где комиссия НКВД постановила: «заключить Богословского Константина Александровича в Архангельский концлагерь сроком на 2 года».

* * *

Весной 1925 года заключенный Константин Богословский был отпущен на свободу и вернулся в Великий Устюг. Его ждали, он предупредил жену письмом, но, когда он появился на пороге, матушка Анимаиса ахнула: перед ней стоял страшно худой, изможденный человек. Постепенно домашний уход сделал свое дело: он стал похож на прежнего отца Константина, но характер его изменился: этот прежде живой и общительный человек стал замкнутым, неразговорчивым. О проведенных в заключении годах рассказывать не любил, даже жена узнала от него немного. Как-то он сказал ей: «Слава Богу, я живой остался, а ведь люди там мёрли как мухи. Значит, я для чего-то еще нужен Господу».

Вскоре они переехали в Вологду, где сняли квартиру в деревянном двухэтажном доме на улице Ленинградской. Город удивил отца Константина: видно, большевики опомнились, ослабили свою железную хватку. На улицах было оживленно, появилось немало хорошо одетых людей, катились туда-сюда извозчики, бойко шла торговля, на прилавках лежала разная снедь – дары Вологодской земли. Зазывно горели электрические огни ресторанов, работали кинотеатры. Вновь открылись издательства, в книжных лавках было полно книг, правда, большей частью развлекательных или каких-то модернистских, но все-таки это были книги, а не плакаты и декреты, как два года назад.

Уменьшился и натиск властей на Церковь: перестали арестовывать священников, закрывать храмы. Последний мощный удар был нанесен в начале 1924 года, когда закрыли четыре храма на Сенной площади (ныне площадь Революции): Никольский, Афанасьевский, Иоанно-Предтеченский и Спасо-Всеградский собор. Последний пользовался особой любовью вологжан, напоминая о чуде, происшедшем в далеком 1654 году. Тогда в Вологде свирепствовала моровая язва, выкашивая всех подряд, и, чтобы избежать гнева Божьего, народ решил сообща построить храм в один день, то есть обыденно. В ночь на 18 октября обыденный храм был воздвигнут, а утром был освящен архиепископом Маркеллом в честь Христа Спасителя. В нем отслужили Литургию и молились весь день. Принесли икону Спаса Всемилостивого, также написанную в один день. После этого моровая язва прекратилась. Через сорок лет на месте обветшавшего деревянного храма возвели каменный собор. Большой, великолепно расписанный внутри, он долгие годы был главным храмом города, и вот теперь – закрыт. Закрыли и Софийский собор, так что в центре города действовал лишь Воскресенский собор, да и тот был в руках обновленцев.

До революции Вологда была очень церковным городом. В 1917 году в нем действовали семьдесят православных храмов и часовен, два монастыря: Горне-Успенский и Свято-Духов. В пяти верстах от города находился Спасо-Прилуцкий монастырь. К 1925 году монастыри были закрыты, оставалось около сорока действующих храмов, что при населении 50 тысяч человек было, в общем-то, немало. Плохо было другое: власти, приостановив явные репрессии, решили расколоть Церковь изнутри. Для этого они всячески поддерживали обновленческое движение.

Архиепископ Вологодский и Тотемский Сильвестр встретил отца Константина приветливо. Такие образованные и опытные пастыри, как отец Константин, были на вес золота. Его назначили служить в Благовещенскую церковь, которая находилась на перекрестке улиц Большой Благовещенской и Батюшкова.

– Будьте осторожны, отец Константин, – говорил ему владыка. – В своих проповедях никакой критики властей не допускайте. Да и в частных разговорах тоже. А то обновленцы живо донесут на вас. Они народ агрессивный, храмы наши захватывают, любой нашей промашкой пользуются. У них недавно еще один собор в Москве прошел. Узаконили свои реформы: полную отмену монашества, брак для епископов, второбрачие священников, смену календаря. Осудили патриарха Тихона. Их глава – Александр Введенский – провозгласил себя митрополитом и теперь заявляет: наши главные враги – староцерковники. Но народу к ним идет немного. Воскресенский собор даже в праздники почти пуст. Народ русский разбирается, что к чему.

Уже в первые дни служения у отца Константина произошла интересная встреча. Он шел из храма после литургии, проходил по Соборной площади и увидел пожилого человека в костюме и широкополой шляпе, который пытался спуститься с высокого крыльца Воскресенского собора, осторожно ощупывая тростью ступени. Это был старый знакомый – Тихон Николаевич Шаламов. Когда-то его – образованного, энергичного священника, прекрасного проповедника, владеющего английским и французским языками, отправили на Аляску в Православную миссию. Вернувшись в Вологду в 1904 году, он стал проповедовать революционные взгляды, а после 1917 года примкнул к «Живой Церкви». Год назад бедняга ослеп от глаукомы, но все равно оставался активным членом своей обновленческой епархии. Недавно, уже ослепший, он участвовал в диспуте о религии, проводимом в городском театре при большом стечении народа, и так умело спорил с атеистами, что заслужил аплодисменты. Говорили, что его старший сын, Валерий, отрекся от отца-священника, чтобы получить хорошую должность.

Отец Константин помог ему спуститься с крыльца, а тот, узнав, что перед ним старый знакомый, попросил довести до дома. Отец Константин не мог отказаться, тем более, что жил Шаламов совсем недалеко. По дороге Шаламов разговорился:

– Кончилось епархиальное собрание, все разошлись, и проводить меня некому. Меня все водил Варлам – мой младший, а теперь он уехал в Москву Дочери тоже разъехались, замуж вышли. Матушка моя из дому не выходит – болеет ногами. Так что, спасибо вам, Константин Александрович… А мой Варлам – молодец, парень упорный, хочет в Московский университет поступить на факультет журналистики. Уж не знаю, удастся ли ему? Ведь направления здесь в отделе образования не дали. Так и сказал Ежкин, начальник отдела: «Никакого направления вам не дам. Поповским детям учиться в советском вузе не положено». Да еще и наорал на нас. Мы с сыном вместе к нему ходили.

Отец Константин не выдержал:

– А я думал, вы одобряете всё, что делает нынешняя власть.

Шаламов остановился и повернулся к своему поводырю. Его незрячие глаза смотрели вдаль. Отцу Константину показалось, что на его лице появилось скорбное выражение, какое бывает у исповедника, когда он собирается рассказать о своем тяжелом грехе. Однако, через мгновенье он вновь увидел лицо гордого человека. Они продолжили путь. Шаламов отвечал готовыми обкатанными фразами.

– Все мы терпим скорби от атеистов, от темноты неверующей массы, от падения нравов. Но надо видеть правду в социалистическом строительстве. Ведь по сути своей социализм – это материальное воплощение христианских идеалов. Христианство с самого начала имело пролетарский характер. У первых христиан было коллективное пользование имуществом. О такой же коллективизации говорят и нынешние власти.

Очевидные нелепости, которые услышал отец Константин, возмутили его, но он старался отвечать спокойно:

– Только учтите, что коллективизация тогда была добровольной. И что значит «пролетарский характер христианства»? И бедные, и богатые равно хотят вечной жизни. И в Евангелии, и в посланиях апостолов не раз упоминаются состоятельные христиане, например, жена Хузы – домоправителя Иродова. А сколько их было среди первомучеников! Ну а в Киевской Руси христианское учение, как вы знаете, распространялось из княжеских покоев. И о сходстве христианства и социализма не могу с вами согласиться. Христианство – это религия любви, а социализм – учение о классовой ненависти. Христос не призывал отбирать богатство у других и вообще ничего не говорил о социальном устройстве мира, а учил, как совершенствовать свою душу, чтобы спасти ее для жизни вечной.

Они шли по аллее вдоль реки. Прохожие оглядывались на странную пару: известного всему городу священника Шаламова, убежденного «живоцерковника», ведет под руку настоящий священник в длинной рясе и с крестом на груди.

– Не хочу с вами спорить, Константин Александрович. Не потому, что мне нечего возразить, а просто сегодня я уже устал спорить. Мы с самого утра заседали, и всё время в спорах. Но вы хоть знаете, что ваш патриарх Тихон публично раскаялся? Читали его обращение в газете в июле 1923 года?

– Читал. Только никакого раскаяния там нет. Прочитайте внимательно… Простите, пусть вам кто-нибудь прочитает еще раз. Патриарх просто выразил свое несогласие с контрреволюционной деятельностью. Он и ранее осуждал братоубийственную войну.

Они подошли к епархиальному дому, в котором жили Шаламовы. Хозяин достал из кармана ключ, привычно нашарил замочную скважину и открыл дверь.

– Вот здесь мы с матушкой обитаем. Две комнаты нам пока оставили. Живем трудно, дети выросли, а никто нам не помогает. Держимся только тем, что с Аляски наш знакомый монах – добрая душа – посылает нам иногда переводы по пять долларов… Ну, еще раз сердечно вас благодарю, Константин Александрович. Простите меня за лишние слова.

– Бог простит. И вы меня простите, Тихон Николаевич.

Отец Константин подошел к берегу реки и присел на лавочку. Он чувствовал, что сильно устал, пройдя недолгий путь с образованным, но заблудшим человеком. Над головой ветерок шевелил листья старинных берез. На другой стороне реки бабы на мостках полоскали белье, и солнечные блики играли на воде, радуя глаз. Застучала, запыхтела машина – это буксирный пароходик тянул огромную баржу с лесом вверх по реке. Сзади раздались детские голоса – отряд школьников в красных галстуках прошествовал в архиерейский двор, в недавно открытый музей. На дороге показалась группа женщин в платочках – прихожане возвращались после службы из Лазаревской церкви. А вот оттуда едет на извозчиках свадебная процессия, видно, после венчания.

– Может быть, даст Бог, перемелет русский народ большевистскую напасть, постепенно вернется к привычной жизни и, как страшный сон, уйдут в прошлое ужасы революционного времени, – так думалось отцу Константину в ясный июньский полдень 1925 года.