Текст книги "Нравственное правосудие и судейское правотворчество"

Право и правосудие московского централизованного государства

«Праведный» суд есть соблюдение «правды»

Конец XV – начало XVI вв. – период, когда в жизни Русского государства происходили важнейшие события: уничтожение феодальной раздробленности, сплочение земель вокруг Москвы, окончательное освобождение от татаро-монгольского ига и укрепление единой суверенной власти. Падение в 1453 г. под ударами турок Константинополя привело к тому, что Москва стала выступать православным религиозным центром – преемницей традиций древнего Царьграда. Престиж великокняжеской власти укрепился в связи с браком Ивана III с царевной Софьей Палеолог, в результате которого Московское государство унаследовало византийский государственный герб двуглавого орла. Верховная власть в обществе и персона ее носителя стали усиленно наделяться чертами сакральности, которые в наибольшей мере способствовали выработке представления о высоком и непререкаемом авторитете единой власти; ее полномочия теперь распространялись на всю территорию, и не было на ней властителя, равного по значению великому князю московскому.

В процессе утверждения новых, «только складывающихся политических порядков единого Российского государства, укрепления настоящего авторитетом традиции, ссылкой на прошлое»[268]268
  Очерки русской культуры XVI в. М., 1977. С. 138.


[Закрыть] большое внимание уделялось поискам правовых форм организации власти в гармонии с доктриной «симфонии властей». Особое значение в этом приобрела тема «праведного суда» и соблюдения «правды» во всех областях государственной деятельности. Создание единого государства и образование русской народности отражены и в памятниках русской письменности той эпохи.

* * *

В этом отношении характерно учение игумена Волоколамского монастыря Иосифа Волоцкого, творчество которого, как отмечает Н.М. Золотухина, «оказало большое влияние не только на формирование учения о государстве и праве, но и непосредственно на процесс строительства русской государственности»[269]269
  Золотухина Н.М. Развитие русской средневековой политико-правовой мысли. М., 1985. С. 46; см. подробнее: Лурье Я.С. Иосиф Волоцкий как публицист и общественный деятель. В кн.: Послания Иосифа Волоцкого М.-Л., 1959. С. 96; Хорошкевич А.Л. История государственности в публицистике времен централизации. В кн.: Общество и государство феодальной Руси. М., 1975. С. 115.


[Закрыть].

И. Волоцкий следует традиционному евангельскому пониманию власти: «Нет власти не от бога, существующие же власти от бога установлены»; сама власть имеет божественное происхождение, но ее носитель – только человек, он равен всем лицам, над которыми его возвышают лишь данные ему властные полномочия.

Из этого положения он делает два основных вывода: во-первых, властвующая персона по естеству равна подвластным, а следовательно, ее власть должна употребляться в определенных пределах; во-вторых, властитель, как и всякий человек, может совершать ошибки, да притом такие значительные, которые способны погубить не только его самого, но и весь его народ «за государьское соглашение бог всю землю казнит». Поэтому в целях личной безопасности не всегда следует повиноваться властителю. Власть неоспорима только в том случае, если властитель может личные страсти подчинить основной задаче – обеспечению наибольшего блага наибольшему числу подданных. Если же он, будучи поставлен царем над людьми, над собою «имат царствующие страсти и грехи, сребролюбие, гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех неверие и хулу, таковой царь не божий слуга, но диавол» и ему можно «не токмо не покоритися», но и оказать сопротивление. Злочестивый царь, который не заботится «о сущих под ним», «не царь есть, но мучитель»[270]270
  См.: Послания Иосифа Волоцкого. С. 176, 193.


[Закрыть].

К сожалению, в скором времени И. Волоцкий отказался от такого смелого утверждения (право на сопротивление власти он заменяет «смирением и мольбой», которые только и смогут, по его мнению, наставить на путь истинный властителя), сохранив, однако, неизменной свою позицию об ограничении власти правителя божественными заповедями и положительными законами («правдой»). Он понимал законы как конкретные правила, исходящие от светской власти, но имеющие целью реализацию божественных истин и более всего – морально-этического идеала учения Христа («его святые заповеди»), т. е. полностью отождествлял такие понятия, как право и нравственность. Закон воспринимался им не как обязательная предпосылка в достижении морально-этического идеала, а, напротив, как средство, при помощи которого этот идеал реализуется[271]271
  См. подробнее: Казакова Н.А., Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси. М., 1955.


[Закрыть].

Как отмечает известный философ права Н.Н. Алексеев, именно в вопросе об отношении к государству намечаются коренные противоречия, разделяющие два направления в русском православии. Для иосифлян спасение состоит в учреждении правового государства, т. е. такого, которое всецело сольет себя с установлениями положительной религии и, следовательно, с церковью. Догматы и обряды церковные станут законами этого государства, глава его, поскольку он хранит правоверие, станет в то же время и главой церкви, церковь же станет частью государственных установлений и неизбежно примет формы «всестороннего» царства. Живя в таком государстве, повинуясь его власти, исполняя его законы, человек тем самым исполняет предписания религии, следовательно, живет праведной жизнью и спасается. Государство в этом понимании, как и у Гегеля, воплощает саму объективную нравственность. В силу же иного понимания, выраженного заволжскими старцами во главе с Нилом Сорским, спасение не покрывается служением положительному религиозному закону, но прежде всего требует глубокого личного акта, духовного или «умного делания»[272]272
  Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 1998. С. 86.


[Закрыть].

Подтверждение своей позиции Н.Н. Алексеев находит в высказываниях другого русского ученого – Жмакина, который писал, что если иосифлянская церковь сама «давалась» в руки государства для того, впрочем, чтобы самой выступать во всеоружии государственного могущества, то его противники, наоборот, требовали решительного разделения сферы светской и церковной. Ни в одном христианском направлении не была высказана в столь резкой формулировке мысль: да стоит Церковь вне всяких государственных дел! Причем ошибочно считать названную мысль проявлением политической пассивности. Выставляя эту норму, заволжцы хотели прежде всего «поставить церковь на первую духовную красоту», с тем чтобы ее пастыри стали бы истинными обладателями чистого духовного авторитета, сдерживающего всякие незаконные стремления светского государства[273]273
  Жмакин. Митрополит Даниил. Чтения в Импер. Общ. Истории. 1881.Т 1.С. 100.
  О политической борьбе иосифлян («стяжателей») и заволжских старцев во главе с Н. Сорским («нестяжателей»)см. подробнее: НилаСорского Преданней Устав. СПб., 1912; Послания Иосифа Волоцкого; Золотухина Н.М. Указ соч. С. 35, 56.


[Закрыть].

Приведенные рассуждения позволили Н.Н. Алексееву сформулировать следующий вывод: теория иосифлян устанавливает начала своеобразного восточного «папизма», имеющего две формы воплощения: или единоначалие царя как главы церкви, или двоеначалие царя и патриарха, из которых последний существует в качестве государственного органа[274]274
  Алексеев Н.Н. Указ. соч. С. 88.


[Закрыть]. Иосифляне уже в конце царствования Ивана III одержали победу над заволжскими старцами, многие из которых были объявлены еретиками и кончили жизнь в заточении в иосифлянских монастырях.

Таким образом, как писал М.Я. Геллер, «в русской истории роль Иосифа Волоцкого однозначна: ему принадлежит стройная система теократического абсолютизма, православной теократии, которую называют теорией власти московских государей… Два главных элемента лежат в основе московского теократического абсолютизма: обожествление государя и отношения между духовной и светской властью»[275]275
  Геллер М.Я. История Российской Империи. М., 1997. Т. 1. С. 162, 163.


[Закрыть]. Добавим, что существенным элементом в отношениях между властями являлось экономическое могущество церкви, основывающееся на крупной земельной собственности монастырей. Вот почему это учение было названо учением «стяжателей».

* * *

Впоследствии основные идеи Иосифа Волоцкого были развиты в концепции Филофея, вошедшей в историю под названием «Москва – третий Рим», а также в учениях Максима Грека, Зиновия Отенского, Ивана Пересветова, Андрея Курбского, Ивана Тимофеева[276]276
  См. подробнее: Максим Грек. Сочинения. Казань, 1859–1862; Зиновий Отенский. Истины показание к вопросившим о Новом учении. Казань, 1863; Сочинения И.С. Пересветова. М., 1956; Письма князя А.М. Курбского к разным лицам. СПб., 1913; Курбский А.М. История о великом князе Московском. СПб., 1913; «Временник» Ивана Тимофеева. М.-Л., 1951; Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901; Золотухина Н.М. Указ. соч.


[Закрыть].

Мыслители того периода были практически единодушны в понимании необходимости ограничения власти правителя посредством законов как божественных, так и светских. Вместе с тем упоминают они и о законе естественном. Так, согласно учению Феодосия Косого, человек самобытен; он рождается, живет и умирает по законам природы, регулирующим его жизнь, болезни и смерть[277]277
  См.: Зиновий Отенский. Указ. соч. С. 358.


[Закрыть].

Кроме того, достойны внимания выводы Андрея Курбского о соотношении права и закона, в основе которых представление о равенстве права и справедливости: только справедливое может быть названо правом, насилие есть источник беззакония, а не права, в законе же должны получить воплощение справедливость и правда (как видим, эти рассуждения во многом повторяют основные постулаты политической теории Аристотеля). Излагая свои требования к правотворчеству, он подчеркивал, что закон должен прежде всего содержать реально выполнимые требования, ибо беззаконие – это не только несоблюдение, но и издание жестоких и невыполнимых законов. Такое правотворчество, по его мнению, преступно: властелины, которые «составляют жестокие законы и невыполнимые предписания… должны погибнуть». Практически первым в истории русской политической мысли А. Курбский сформулировал тезис о том, что справедливость, правда (сюда же он включает и понятие о естественных правах человека) представляют собой «неподвластный произволу законодателя источник прав и свобод индивида»[278]278
  См.: Нерсесянц B.C. Право и закон. М., 1983. С. 111–113, 196.


[Закрыть].

Таким образом, перед нами классическая «троичная» классификация законов: божественные, естественные, светские (гражданские), а также элементы естественно-правовой доктрины. Это позволяет предположить, что русские мыслители не находились в изоляции, не копируя, они творили в русле европейского развития правовой мысли, участвуя тем самым в едином процессе созидания прогрессивных правовых идей.

Рассуждая о справедливости, праве, законе, особое внимание они уделяли правосудию, обоснованно полагая, что правый и совестливый суд является существенным и неотъемлемым элементом организации власти в государстве, говоря современным языком – гарантом стабильности самого государства.

Вот как звучит знаменитое определение правды, сформулированое Максимом Греком: «Правда сиречь прав суд», т. е. такое судебное разбирательство, в котором всякая тяжба рассмотрена на основании закона, нелицеприятно и немздоимно. В его понимании «справедливость, закон, правый суд» – однопорядковые понятия, цель же и главная задача государства заключается в устроении «всех вещей живущих на земле человеков… правдою и благозаконием», а потому страна должна быть очищена от «всякого неправдования разбойничества же и кровопролития неправеднейших и клеветников на основании «правды» и при помощи правосудия. Царю следует решать все дела в государстве «правым судом и правдою». Этим только он может угодить богу, который любит более всего «правду и щедроту и милость».

В произведениях М. Грека значительное место принадлежит разоблачению пороков судопроизводства. Он отмечает взяточничество судей, которые «лихоимствуют, хитят имения и стяжания (здесь термин «стяжание» употреблен в смысле «имущество». – В.Я.) вдовиц и сирот», замышляют «всякие вины на неповинных». Помощь в суде оказывается только «приносящему множайшую мзду». Ради ее получения судебные чиновники не побрезгуют и наймом лжесвидетелей, и опорочиванием правых показаний. Такой суд наноситущерб не только подданным государства, но и авторитету царя и даже престижу всего государства перед «окрест себя живущих ляхов… немцев», у которых всяким правосудием и человеколюбием правят вещи подручников по установлении «градских законов»[279]279
  См.: Максим Грек. Указ. соч. Ч. 2. С. 157, 184,211,212–214.


[Закрыть]. Следовательно, по мысли М. Грека, ограничение всех действий власти законом способствуетустановлению справедливого правосудия, которое, в свою очередь, является престижем государства.

По-своему образно передает видение этой проблемы Иван Пересветов. Вот что он рассказывает в своей челобитной царю Ивану Васильевичу:

«Служил у волостного воеводы москвитин Васка Мерцапов. И говорит ему волоский воевода: «Таковое царство великое сильное и славное и всем богатое, царство Московское, есть ли в том царстве правда? Ты гораздо знаешь про то царство Московское, скажи ми подлинно». И отвечал воеводе тот Васка Мерцалов: «Вера, государь, христианская добра, всем сполна, и красота церковная велика, а правды нет». И заплакал волоский воевода и рек так: «Коли правды нет, то всего нет».

Главное зло Московского государства И. Пересветов видит в боярском самовластии: бояре богатеют неправедно «от слез и от крови роду христианского» и судят неправильно, и заставляют неправедно целовать крест и истцов, и ответчиков, и вводят в великий грех людей. «Неправедность» он понимает как использование незаконных процессуальных средств, применяемых в деятельности суда, – лжесвидетельства, ложной присяги, а также как рассмотрение заведомо ложных, сфабрикованных уголовных дел и т. п. В «Малой Челобитной» к неправедным действиям относятся и внесудебные формы – расправы «обиды», которые совершают государственные чиновники, имея возможность действовать не по закону, а по произволу.

Сам оказавшийся жертвой такого внесудебного произвола, И. Пересветов «от обид и от волокит наг и бос и пеш»[280]280
  См.: Сочинения И.С.Пересветова. С. 151, 164.


[Закрыть], попытался сформулировать основные принципы деятельности праведного суда, поскольку представляет ее основой «праведной» деятельности всего государства.

В качестве идеального примера он приводит судебное устройство у Магомет-султана, который, по его мнению, заимствовал из христианских книг настоящую мудрость, установил у себя в государстве праведный суд и, не будучи христианином, приобрел милость Божию. В этих рассуждениях проявляется еще одна интересная мысль: установление праведного суда – это богоугодное дело, или, согласно его же изречению, «не веру Бог любит, но правду». Так от противопоставления веры и правды он приходит к единению веры в Бога и правды. Эта объединенная формула и является основой стабильности государства.

Судебная реформа, по мнению И. Пересветова, имеет задачей прежде всего уничтожение наместничества, суд должен быть полностью выведен из-под его юрисдикции. Идеальный правитель Магомет-султан «по всему царству разослал верные свои судьи», назначаемые непосредственно верховной властью. Жалованье судьям он положил из государственной казны, и притом весьма достаточное, чтобы «мочно прожить з году на год». Судебные пошлины (присуд) поступают в государственную казну, чтобы судьи «не искушалися неправо судити». Действуют они на основании выданных им Судебных книг, чтобы было «по чему винити и правити». Суд работает не бесконтрольно; над ним установлен жесткий надзор, который осуществляет при помощи «обысков» и другими методами «мудрый человек», т. е. наиболее доверенный государственный чиновник. Если в результате «обыска» выяснится, что отправление правосудия производится «не по правде, а по мзде», судей ждет суровое наказание. Они должны опираться только на закон. Так, Магомет-султан «велел… во все свои грады книги законные и судебные, написав, разослати». Перед законом все должны быть равны: «нашедши виноватого не пощадити лучшего»[281]281
  См.: Сочинения И.С. Пересветова. С. 174, 190.


[Закрыть]. Не кажется ли вам, что это принцип формального равенства всех перед законом?

Тему правды и праведно свершаемого суда не обходит и Зиновий Отенский. По его мнению, соблюдение законности («правды во всем») является обязанностью всех должностных лиц. От этого не свободен никто в государстве. Царская сила имеет своим основанием закон, ибо «она, сила твоя, оправданию начало есть». Царь должен быть «праведен» и все разрешать по закону («право все рассмотришь); в противном случае он может быть назван тираном. Основное содержание формулы «право все рассмотриши» – прежде всего организация суда и отправление правосудия. Поэтому все государственные и общественные пороки представлялись ему в первую очередь результатом «неправедных» судов. От них именно умножается зло и «насилие в татьбе и во убийствах»[282]282
  См.: Зиновий Отенский. Указ. соч. С. 376.


[Закрыть].

Основательно и подробно тему «праведного» суда, его организации и деятельности 3. Отенский разработал в послании к наместнику великого князя Ивана III дьяку Якову Васильевичу Шишкину, служившему в Великом Новгороде в 1533–1540 гг. Анализируя современную ему судебную систему, автор показывает глубокое знание ее пороков (волокита, несправедливость, взятки, при помощи которых подкупались свидетели («послухи купити») и судьи («судью намздити»), произвол судебных чиновников, не по закону, а по своей воле милующих виновных или заставляющих истца против его желания заключать мировую сделку вместо проведения «обыска» (расследования) и разрешения дела «по правде»).

На фоне этих пороков, отягчающих судопроизводство в целом, разворачивается критика деятельности лично новгородского дьяка Я.В. Шишкина. Тот либо злоупотребляет, либо манкирует своими служебными обязанностями, ездит «в государеву полату поздно», а в его отсутствие там «дела не делают никаторова». Дела часто откладываются, при ведении их допускается непростительная волокита, что тяжело для приехавшего издалека истца, который «томится» и «проедается» и «кипит» (страдает), а также пагубно для самого дела, ибо обстоятельства меняются и истина ускользает. А надобно бы дьяку Шишкину «ездити рано и сидеть долго» и, главное, добросовестно относиться к работе («аще суд и правду творить и любить милость»),

3. Отенский считает необходимым учинение скорого и правого суда, в процессе которого должны быть представлены соответствующие доказательства («обыск»): «послухов опросить и обыск произвести, а если судья обвинит не обыскиваючи… в том судье грех». «Крестное целование» как вид доказательства по делу не отменяет и не заменяет другие виды доказательств, но и пренебрежение им Зиновий не одобряет, разрешение дела формально, без «крестного целования» и «обыска» расценивается им как «лености покрышка».

«Скорый суд» означает для него прежде всего своевременное (безотлагательное) проведение всех необходимых действий по делу: «не рцы отошед возвращуся, и утре дам управу; откладывание может помешать правому рассмотрению дела, так как «до утра» заинтересованные участники процесса могут «многа злая» сделать, что должно быть поставлено в вину «ленивому судьи». Основная мысль заключается в утверждении обязанности судьи «суд судить без лености, не откладывая день и судив», судебное дело «обговаривать не изволочив»[283]283
  См.: Послание Зиновия Отенского к дьяку Я.В. Шишкину (опубликовано В.И. Корецкими А.И. Клибановым вТОДРЛ. Т. XVII. Л., 1961. С. 201–224).


[Закрыть]. Таким образом, Зиновий беспокоится именно о скором и правом суде, не путая эти понятия, а совмещая их[284]284
  См.: Золотухина Н.М. Указ. соч. С. 139.


[Закрыть].

Развивая тему законности судебного решения, З.Отенский утверждает, что всякое дело подлежит разрешению строго по Судебнику При этом судья должен быть нелицеприятен по отношению к спорящим сторонам, для него не существует «ни роду, ни племени, ни имени, ни друга», он – судья и обязан сделать все, что предписывает закон («судити по суду и обвинити и казнити по обыску»). Суд и правда в смысле вершения правосудия должны неизменно настигать «содеювающих злое» и совершающих беззаконие. Если же «обличенный» человек осознает свою вину («паче же аще покается»), вполне возможно проявить к нему «милость». Зиновий желал четко отграничить вопрос о проявлении «милости» к виноватому от проблемы его изобличения и наказания, что составляет сущность судебно-юридической деятельности и правосудия как такового.

Выступает он и против мировых сделок, которыми чиновники пытались, по-видимому, «прикрывать» нерасследованные и неразрешенные дела, распространяя эту практику на дела, подлежащие инквизиционному процессу, который исключал возможность мировой сделки по согласию сторон: судья не должен уговаривать стороны мириться, ибо он «не души их поставлен судити, но дел их». При очевидном нарушении закона мировая сделка будет лишь «малой правдой», прикрытием «немощности» судей. Только третейский суд «приводит на мир правды смотря», поскольку он не облечен сыскными полномочиями и практически может только мирить. Но судье не подобает «от суда отсылать на мир, если только сами оба истца не просятся мириться», и вынуждать истца отступиться от своих законных требований. В руках судьи закон и дело, и он обязан разрешить его на основании закона: обвинить «по суду или обыску и уж никак не мирить силою».

В справедливом и милостивом управлении державой ко благу ее подданных и праведном разрешении всех дел видел назначение власти князь Андрей Курбский. Современное состояние суда вызывало у него глубокое неодобрение: суд совершается в государстве неправосудно, «а что по истине и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то давно уже исчезло» в государстве, где давно «опровергохом законы и уставы святые»[285]285
  Курбский А.М. Указ. соч. Стб. 95.


[Закрыть]. Особое же недовольство он выражал по поводу практики заочного осуждения людей, когда виновный (а в большинстве случаев просто оклеветанный человек) лишен даже возможности предстать перед судом. Так, члены Избранной рады (правительства) были осуждены заочно, хотя митрополит Макарий и просил царя о необходимости «очевистого глаголания» с ними.

А. Курбский осуждал и принцип объективного вменения. «Закон божий да глаголет: да не несет сын грехов отца своего, каждый во своем гресе умрет и по своей вине понесет казнь». Он считал проявлением прямого беззакония, когда человека «не токмо без суда осуждают и казни предают, но и до трех поколений от отца и от матери влекомых осуждают и казнят и всенародно погубляют, причем не только родственников, но и просто из лиц сопричастных, не только единоколенных, но аще знаем был сосед и мало к дружбе причастен». Подобную практику он характеризовал как «кровопролитие неповинных»[286]286
  См.: Сказания А.М. Курбского. СПб., 1868. С. 270.


[Закрыть].

Возражал князь и против участившейся практики применения жестоких наказаний, отмечая полное отсутствие милосердия в деятельности судебной системы. Говоря о милосердии, А. Курбский связывал его именно со стадией применения наказания. Особо выделяя среди наказаний смертную казнь, он специально оговаривает, что она должна назначаться в исключительных случаях и только по отношению к нераскаявшимся преступникам. Праведный суд должен быть «нелицеприятен, яко богатому, тако и убогому». Участие в судебном заседании подсудимого обязательно, ибо суд должен выносить приговор с учетом его «очевистого вещания» (личных объяснений)[287]287
  См.: Курбский А.М. Указ. соч. Стб. 77, 12, 100.


[Закрыть].

Таким образом, русские мыслители, фактически предлагая программу реформирования суда, формулировали основные принципы правосудия – законность и справедливость, основанные на глубокой нравственности отправляющих правосудие лиц. Состояние правосудия, полагали они, имеет значение не только для государства, это еще и его авторитет во взаимоотношениях с другими, так как по уровню развития правосудия судят, и справедливо судят, о цивилизованности самого государства.

Необходимо упомянуть и еще один источник, ценный для формирования отношения общества к организации власти и правосудию. «Московский книжный человек XVI столетия, – указывает М.Н. Сперанский, – был глубоко убежден, что без элемента «правды» не может стоять никакое государство. Этому учила его не только религия, в этом убеждала и доступная ему философия. Образцом политической мудрости для русских людей той эпохи были не какие-либо сочинения по естественному праву, сводящие царскую власть к воле народной, – нет, образцом мудрости, в значительной степени запретной и тайной, а потому особо привлекательной, служила известная и на Западе книга «Аристотелевы врата, или Тайная тайных», ходившая среди наших старых книжников в славянском переводе».

Книга эта, чтение которой считалось, по-видимому, показателем уже еретического свободомыслия, будто бы была «сложена» «философом великим и преподобным Аристотелем ученику своему, царю великому Александру, нарицаемому Рогатым». Ею, очевидно, руководствовались и князь А. Курбский в своей политической теории, очень близкой к учению заволжских старцев, и многие другие публицисты XVI в. В ней рассказывается о том, как следует править хорошему царю. Поскольку «правдой» устроилось все – стали небеса над землей, населилась земля, появились царства, правдою становятся послушными слуги государевы, правдою утешаются бедные, привлекаются враги «и умирают народы от всякой кривды»; укрепляет царство «уставная доброта», а не «лютование», и не тот истинно овладевает человеком, кто покупает его тело (так родятся только рабы и рабыни), но тот, кто может привлечь людей сладостью свободы. Царь должен покорять царство свое истине закона своего; а если царя покоряет закон царства ради, то побьет его закон[288]288
  См.: Сперанский М.Н. Памятники древней письменности. Т. 171. СПб., 1898. С. 136, 137, 143.


[Закрыть].

Однако не видел русский человек истинной правды от московской монархии, и нередко смятением наполнялась его душа. Пронзительно тревожно и, к сожалению, современно звучит пророчество из Беседы Валаамских Чудотворцев: «Князи их будут немилостивы, а судьи их будут неправедны, и не будет избавляющего сироты от руки сильного». Особенно же народное сознание возмущала неправедность государева суда: «Из людей не скоро праведных найдешь судей», «Суд прямой, да судья кривой», «Не бойся закона, бойся судьи», «Тот и закон, как судья знаком», «Когда рак свистнет, тогда судья решит право», «Подпись судейская, а совесть лакейская», «Бог любит праведника, а судья ябедника», «Судьям полезно, что им в карман полезло», «Судейский карман, что поповское брюхо, что утиный зоб», «Судью подаришь – все победишь», «Где суд там и неправда», «Законы святы, да судьи супостаты», «Законы миротворцы, да законники крючкотворцы», «Судья суди, а за судьей гляди!»[289]289
  См.: Иллюстров И. Юридические пословицы и поговорки русского народа. М., 1885. С. 23, 27.


[Закрыть].

«Вот и возникает у русского человека, – замечает Н.Н. Алексеев, – глубочайшее стремление исправить эти порядки. Пожалуй, силой такого стремления, искренностью его, самоотверженностью, с которою оно реализовалось, русский человек отличается от многих других. С величайшим подъемом ищет он «правды» и хочет государство свое построить как «государство правды». Эта «правда» не восставала против монархии, однако и не считала установившуюся иосифлянскую монархию носительницей справедливости и правды. Она требовапа преобразования московской монархии в государство правовое. С точки зрения объективного права это означало подчинение царя началу законности: «Всякий царь да покоряет царство свое истине закона своего»[290]290
  Алексеев Н.Н. Указ. соч. С. 93.


[Закрыть].

А вот И. Тимофеев полагал, что и сам народ виноват в установившемся произволе власти и неправедном правосудии. «За какие грехи, не бессловесного ли ради молчания наказана земля наша, славе которой многие славные завидовали?» – спрашивает он и продолжает: «Бог карает людей, когда народ не находит мужества прекратить злодейства». И. Тимофеев укорял соотечественников, переносивших злодейства и беззакония «как бы ничего не зная, покрывшись бессловесным молчанием», которые «как немые смотрели на все случившееся»[291]291
  См.: «Временник» Ивана Тимофеева. С. 174–176, 200, 263–286.


[Закрыть], и считал постыдным и опасным не только раболепное подчинение из-за страха, но и чрезмерные похвалы, расточаемые земному владыке.

* * *

Краткое изложение взглядов русских мыслителей со всей очевидностью подтверждает их широкую эрудированность, мудрость, остроту ума, глубину мысли и душевную боль за состояние дел в стране. Они достойны настоящего уважения потомков, их имена должны быть известны не только «узким» специалистам, сегодня их рассуждения о природе власти и правосудия звучат слишком уж современно… Частенько мы, желая показать начитанность и ученость, с упоением цитируем западноевропейских авторов и как будто стесняемся упоминать русских. А ведь они, пионеры русской правовой мысли, не заслужили забвения.

Благодаря их влиянию на формирование правопонимания великих князей, а затем и царей, а также народному протесту, пусть и «бессловесному», но все-таки порой ощутимому, пришла пора перемен, одним из главных направлений которых наряду с земской явилась судебная реформа – реформа как церковных, так и светских судов.

Разумеется, эта реформа не могла не отражать теократический характер Московского государства XV–XVI вв., который наиболее ярко проявлялся в обычаях и законодательстве. Верховная власть именуется самодержавием, что означает не только единоначалие, но и неограниченную полноту прав. Иван Грозный со всей определенностью выразил сущность самодержавия в письмах к князю А. Курбскому: «Российское самодержавство изначала сами владеют всеми царствы, а не бояре и вельможи. Како же самодерже наречетя, аще не сам строит»; «Имею нужду в милости божией… наставления человеческого не требую»[292]292
  Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С. 156.


[Закрыть].

Великий князь Московский Василий Васильевич стал родоначальником обычая (обыкновения), по которому верховным правителям принадлежало право участия в выборе и низложении высшего представителя церкви (митрополита и патриарха) и местных епископов: «Страна наша, которая ведется со времен прародителя нашего Владимира, крестившего русскую землю, состоит в том, что выбор митрополита принадлежал всегда нашим прародителям великим князьям русским, а теперь принадлежит нам… кто будет люб, тот и будет у нас на всей Руси». Особенно важно, что им принадлежало также право законодательной инициативы в отношении церковных правовых актов. Примером может служить принятие Стоглава на вызванное сложившейся рознью обычаев, совершенно нетерпимой в сфере церковной жизни. Царь Иван IV высказался по этому поводу следующим образом: «Обычаи в прежние времена… поисшатапися… предания законы порушены, или ослабло дело и небрегомо»[293]293
  См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов-на-Дону, 1995. С. 175, 232.


[Закрыть].

Вероятно, в подражание царскому Судебнику 1550 г. принятый на церковно-земском соборе 1551 г. документ был при редактировании разбит на 100 глав (хотя фактически состоял из 101 главы), отсюда и название «Стоглав», которое утвердилось за ним с конца XVI века. Стоглав, именуемый первое время Соборным уложением, рекомендовался в качестве основополагающего материала при рассмотрении всех церковных дел. Так, в грамоте Ивана IV от 17 мая 1551 г. Покровскому Чухломскому монастырю предписывается: «А кому будет чего искати на игумене с братиею, ино их судит отец наш Макарий, митрополит всея Русии, по новому Соборному Уложению»[294]294
  АИ. Т. 1. № 125. С. 185.


[Закрыть].

Стоглав представлял собой своеобразный кодекс канонического права, регламентировавший жизнь церковных людей (хотя в сфере брачно-семейных отношений его действие распространялось и на мирян) и составленный в виде царских вопросов и соборных ответов на них. Историк А. А. Зимин называет его компромиссом между иосифлянским большинством собора и нестяжательским окружением царя, отмечая при этом, что «основная масса решений Стоглава проводила в жизнь иосифлянскую программу, причем программа секуляризации церковных земель потерпела полный провал»[295]295
  Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. Очерки социально-экономической и политической истории России XVI в. М., 1960. С. 99, 100.


[Закрыть].

К источникам постановлений Стоглава относят помимо такого авторитетнейшего для церкви, как Библия, к которому авторы Стоглава обращались не слишком часто (Д. Стефанович насчитал всего около 100 соответствующих «стихов»[296]296
  См.: Стефанович Д. О Стоглаве. Его происхождение, редакция и состав. К истории памятников древнерусского церковного права. СПб., 1909. С. 89, 197.


[Закрыть]), Кормчие книги (сборники апостольских, соборных и других материалов, являвшихся руководством при управлении церковью, в церковном суде в славянских странах и распространявшихся в России с XIII в.), а также книги историко-нравоучительного содержания. Основным же источником являлась церковная практика. Таким образом Стоглав приспосабливал церковное устройство к условиям сословно-представитель-ной монархии.

Не в последнюю очередь это имело целью и борьбу с нравственным разложением духовенства. Церковные суды, рассматривавшие довольно широкий круг дел, имели обширный аппарат чиновников лиц светских, выполнявших обязанности, аналогичные обязанностям судейских чиновников светских судов (бояре, дьяки, тиуны, десятильники и недельщики). В вопросе 7 гл. 5 указывается на то, что они злоупотребляли своими правами и обирали население, подсудное церковному суду. При этом упоминается один из способов вымогательства денег как у духовных лиц, так и у мирян – обвинение по ложному доносу в изнасиловании и незаконном сожительстве. Порядок подобных обвинений был отработан чиновниками довольно-таки хорошо: использовались показания специальных свидетельниц, оплачиваемых должностными лицами суда[297]297
  См.: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. Т. 2. С. 418.


[Закрыть].

Одно из центральных мест в Стоглаве занимают вопросы, касающиеся церковного суда. Раздел, посвященный церковному управлению, имуществу, судоустройству и судопроизводству, включает 17 глав. Сравнивая открывающую его гл. 53 с разного рода кормчими книгами и византийским законодательством, Д. Стефанович подчеркивает, что по сравнению с предыдущими постановлениями Стоглав, с одной стороны, расширяет подсудность духовного суда, относя к его юрисдикции монастыри и монахов, а с другой – ограничивает возможности светского суда, поскольку ни один представитель светского суда – ни князь, ни боярин, ни «всяк мирский судья» – не имеет права судить лиц духовного звания независимо от их чина от иерея до монаха[298]298
  См.: Стефанович Д. Указ. соч. С. 245, 246.


[Закрыть].