Текст книги "Взгляд. Заметить Христа в творении"

Важно одно – чтобы дети сразу после отказа оказались в семье. Сразу. Сразу. Навсегда. Насылать туда проверку бесполезно, это страшный системный сбой. Который будет стоить жизни этим детям. Их разбросают по другим больницам, рассеют как просо. Система обращается с ними эксклюзивно, в закрытом режиме. Как хочет.

Я обращаюсь уже к самой власти, Минздраву, Минобру, самому Богу. Давайте уже остановим этот геноцид. Давайте уже сделаем так, чтобы не было отказов, а если он состоялся – немедленно передавать ребенка в семью. Немедленно. Навсегда.

Что делать?

Я долго думал, что делать? Писать заявление в надзорные органы, взывать к СМИ? Нет, надо взывать к власти, их государственной и человеческой совести. Это не истерика, это циничный и расчетливый текст. С пониманием, как решать системный сбой. Навсегда… Прошу ваших перепостов и комментариев. Конкретную больницу не пишу, это происходит во всех больницах России. Потому что хорошо знаю, как умеет защищаться система. Сам там очень долго был…

И пожалуйста – не молчите» (Александр Гезалов, эксперт Фонда поддержки детей и многих подобных инициатив).

Правило веры и образ горести

Душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди

(Пс. 130:2).

БЛИЗ ЕСТЬ, ПРИ ДВЕРЯХ

…Как написано: «не видел того глаз, не слышало ухо, не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9). Пророчество Исайи апостол переносит из земного в иное, радикально иное, огражденное от всего нашего «сторожевою тишиною» (С. Аверинцев). Человек живущий несет в себе поток образов, ручей речи, напор мыслей, оклики или уколы памяти, скачки воображения, приливы снов, струение крови, желания плоти… И все это состоит из каких-то звучаний, толчков жизни. Мы не можем выйти за их стену, обнесенную вокруг нас. Но можем прислушаться к тому, что за ней.

…КАК ГРОЗА В ЗАСУХУ

О Царстве Небесном говорят, что оно станет страной прощенных грешников. Сметет оно их или очистит? И, может быть, примет их – кто знает? – не как беженцев и погорельцев, едва спасшихся из мира сего, но как благословенных Отца, ибо с самого начала Отец не захотел оставаться в Своем уделе один, без детей. Тогда оно станет столь близким, что в тот день, когда оно вдруг навсегда распахнется, все, изменившись, будет – кому это ведомо? – таким же, как и в остальные дни. И непредставимо иным. Мы будем думать, что власть тьмы еще в полной власти, но едва ее покрывало будет сдернуто, Царство Божие прольется, как гроза в засуху. Словно оно кружило над нами, стояло в облаке. Преображение должно коснуться всего, даже и того времени, которого уже не будет (Откр. 10:6). Но не будет в нем и нас, какими мы были здесь.

ОТЫСКАТЬ ВХОД

Оно здесь, но и всегда – по ту сторону. Век за веком, жизнь за жизнью мы обходим его ограду, чтобы отыскать вход, который скрыт как будто неподалеку, стоит руку протянуть. Царство Божие пронизывает какими-то световыми волокнами даже повседневный наш опыт, но до этих волокон не дотронешься, а вот тьма, которую мы ощущаем в себе и вокруг, всегда грубо вещественна, напориста, сыра, тяжела. И все же в течение всей истории мы так до конца и не привыкли к ней. Словно на глазном дне у нас остался какой-то отсвет первых дней творения. А в памяти запечатлен покой седьмого или обещание дня пока неведомого. Мы угадываем его в заповедных уголках своей жизни, у притоков правды, милости, красоты, детства, там, где они сливаются воедино. Но Царство – всегда по ту сторону их.

НЕДОСТУПНО И БЛИЖЕ ВСЕГО

Каждому существу дается от начала его даровая доля того, что в мире было и есть хорошо весьма. Бытие Бога открывается в «лесах символов» (Бодлер), в частных садах, не отгороженных один от другого, от взаимопроникновения других опытов, прозрений, открытий, предваряя время, когда Бог будет всяческая во всем. Царство в кристаллах, в почках, в стеклышках, пропускающих какое-то излучение небесного света, укрыто в каждом из нас. Не следует ждать конца земной жизни, чтобы прикоснуться к небу, оно не только за гробом, оно ближе, чем мы думаем, об этом и сказано: если не обратитесь… Но все равно недоступно.

ТЕЛО ХРИСТОВО ВО ВРЕМЕНИ

Евхаристическая община, принимающая не-иссякающее Тело Христово, становится Телом Христовым во времени. Времени, движущемся здесь и теперь, которое своими ходами сопряжено со временем, запечатленным в Писании, но не застывшим в нем, а идущим поодаль, живущим в нас. Церковь в Писании – просто община и вместе с тем Тело Спасителя, вошедшее в историческое и географическое пространство, реальное, видимое, как Церковь Божия в Коринфе. Занимая место и время, она несет в себе преодоление времени и пространства. Преодоление не означает конца, но откровение Царства Божия, которое, приблизившись, в преходящем мире раскрывает себя в том, что в мире и «не от мира сего». Близость Царства вовсе не означает бегства из истории и смешения эсхатологических «последних времен» с сегодняшними сроками, которыми мы хотим назначить ей предел. Но это парадоксальное единство земного времени с тем эоном, когда времени больше не будет, во всякое время нужно открывать заново…ибо есть один Христос, восшедший на небеса и живущий в материи таинств, заключенных во время. Его лик может проступить через все то, что нами переживается, открывается, приносится Богу, умирает, рождается вновь.

ОШЕЛОМЛЯЮЩЕЕ СОСЕДСТВО

Царство Небесное – основная весть Спасителя, цель, исток, распахнутая тайна Его проповеди. В Его устах это слово звучало мессианским обетованием о владычестве Божием как в земной истории здесь и теперь, так и в обновленном, еще не узнанном времени, которое стоит близко и где-то предельно рядом, стучится в двери людей, кличет, ждет на пороге. Оно приблизилось во Христе, данном нам и сегодня и в грядущем завтра, но ошеломляющее соседство с Ним уже сейчас проступает яснее всего в том, что всегда, изначально, бытийно Христово. Царство, как и детство, которое к Царству обращено, – уже близ есть, при дверях. Мы когда-то вышли из него или еще не вошли, не получили там вида на жительство, потому что слишком нагружены скопившимся в нас временем взрослым, тяжелым, дебелым, страстным, рациональным, в сущности, интуитивно нам изначально чуждым.

Царство Небесное подобно забытому детству, оно – всегда на дальней обочине, оно меньше зерна горчичного, оно внутрь вас есть, но семена его – всего различимее в тех, кто способен умалиться до такого зерна. Оно – как в сегодняшних детях, окружающих нас, так и в тех, которыми мы некогда были…

ЗА СТЕНОЙ

И все же Царство это остается хоть и близким, но неразведанным и непознанным. Оно в нас, но оно иное, оно бесконечно далеко. Бог к нам ближе, чем мы сами, как говорит блаженный Августин и как утверждают те, кого называют «мистиками». Пусть так, но Он – за стеной. Как будто Бог заперт в клетку. Эта клетка изготовлена из «материалов» или решений сердца, извергающего злые помыслы, убийства, прелюбодеяния… (Мф. 15:19), но чаще всего скуку. «Жизни мышья беготня» (Пушкин), за которой прячется, кусая локти, отчаяние. Помыслы обладают особой природой, они меняют летучую звуковую субстанцию интеллекта, гудящего как улей, и превращают ее в тяжелый, жесткий, окаменевающий пласт нашего существования. Через него уже не пробиться никакому зову и свету, его можно расплавить лишь огнем. Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк. 12:49). И огонь – это Он сам; пожирая злые помыслы, он делает наше сердце зрячим, зрящим Бога внутри себя, в своей «клети», в сокровенном Ином. Огонь освобождает Бога из заточения и тем самым отпускает и сердце на свободу.

МИР ИНОСКАЗАНИЙ

Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит (Ин. 3:8). Мы делаем усилия, чтобы расслышать Его голос, но мы не всегда, скорее лишь изредка узнаём его, Он, когда доходит до нас, то в иносказаниях. Реальность вокруг нас доверху наполнена метафорами Духа. Он дает знать о Себе, хотя кажется, что говорит об обратном. Но мы продолжаем ждать, что Царство вот-вот приблизится вплотную, явит себя в силе, славе и очевидности. Ни время, ни зло, царящие на земле, ничего не могут сделать с этим детским неиссякающим упованием.

МЕСТО БОГОЯВЛЕНИЯ

обнаруживает себя неприметно. Помню, наивно удивило меня при первом чтении беседы преподобного Серафима с Мотовиловым, что была зима и снег в лесу не таял. Огонь, живущий «под грубою корою вещества» (Владимир Соловьев), коры не сжигает, не устраняет зимы и материи снега, не возвращает стати и юности Серафиму, искалеченному грабителями. Просто сам разговор вдруг становится местом Богоявления.

ПОД ВИДОМ РЕБЕНКА

Тогда волк будет жить рядом с ягненком, барс ляжет рядом с козленком, львенок и телец будут обитать вместе, и дитя малое поведет их (Ис. 11:6–7; перевод о. Александра Меня).

Пророк видит вестника грядущего Мессии как играющего младенца. Пределы Царства начинаются там, где кончаются владения зла, овладевшего тварью, которая покорилась суете недобровольно (см. Рим. 8:20), от чего ее освободит Христос, приходящий под видом ребенка и вместе с ним.

ОБРАЩЕНИЕ-ПРИПОМИНАНИЕ

Обратиться – значит и обернуться, повернуть назад. Мы оборачиваемся на оклик. Однако настоящее обращение происходит тогда, когда мы «припоминаем» (при всей условности, даже и невозможности такого «воспоминания») себя в Царстве, когда мы находим его в тварности нас самих, которая создана и наполнена (если нами не подавлена и не опустошена) любовью, излившейся в нас Духом Святым (см. Рим. 5:5). Любовь вызвала нас к жизни до того, как мы обзавелись сегодняшним нашим громоздким «я», вытеснившим подлинное, которое «сквозит и тайно светит» через дитя. Там, где Христос и назначил нам встречу.

УДЕЛ ЧЕЛОВЕКА:

искать Царства в глубине, в сердце и создавать миражи или муляжи его в истории.

Блаженство Царства – не счастья на земле – начинается с радикального отказа от обладания миром в сердце своем, т. е. от присоединения мира к себе, ибо в этом отказе открывается онтологическая глубина кротости в понимании Иисуса.

Родина слова: вера

«Здесь время высказыванья, здесь родина слова. Произнося, исповедуй».

(Райнер Мария Рильке, Девятая Дуинская элегия)

ОБРАЗ В «ПЕЛЕНАХ» КАМНЯ

 
Нет замысла, какого б не вместила
Любая глыба мрамора. Творец,
Ваяя совершенства образец,
В ней открывает, что она таила.
 

(Микеланджело Буонарроти. Перевод Вяч. Иванова)

Другой скульптор сказал: чтобы создать статую, я беру камень и отсекаю от него все лишнее. Тот, кто занимается ваянием из глины слов, мог бы повторить нечто подобное. Так поэт берет неочищенную словесную породу из привычной языковой повседневности, в которой пребываем все мы, и убирает из нее то, что заслоняет первозданный, им найденный смысл. Чтобы высечь статую из словесной глыбы, он снимает с нее то, что пристало и налипло к ней после миллиона словообменов.

 
Он в глыбе поселен,
Чтоб в тысяче градаций
Из каменных пелен
Все явственней рождаться.
 

(Борис Пастернак)

Но кто этот смысл изначально определил, из какой породы высек? Кто зачал его в нас для будущего рождения? Самая точная, тонко организованная речь и словесные черновики, из которых состоят наши разговоры, прибегают почти к одному и тому же словарю. Остается загадкой: как из словесной трухи и непроглядной пыли вдруг появляется и озаряет нас краешек той истины, которая связует человека и Бога?

ИСТИНА

Она не связана с речью, которая ее произносит, существует до нее, еще до того слова, которое извлекает ее из темноты. Как будто кто-то «проявляет» ее, как фотографию, с каких-то негативов, хранящихся в моей памяти, в отпечатках, оставшихся на моем существовании. Я узнаю эту истину как весть о самом существенном, знакомом издавна. Окружающий мир из хаотичного и «сырого» становится иным, освоенным, очеловеченным моим сознанием, откликающимся некой правде, которая заложена в нем в качестве первозданного сокрытого смысла.

ТА ВЕРА, ЧТО ВО МНЕ, МОЯ?

Здесь, однако, начинается другая череда вопросов: в какой степени мое схватывающее, впитывающее мир сознание принадлежит действительно мне? Откуда возникают эти образы, которые я могу разделить с другими? Одни говорят, что они уже заложены в предыстории всякого человеческого «я», в дрейфующем континенте ассоциаций, воспоминаний, впечатлений, всего того, что мы отсняли глазами и впитали ушами в течение жизни. Другие же возражают, утверждая, что в «я» каждого из нас спрессовано целое общество. Так, восприняв религию от родителей, от доброй няни, от ангела, коснувшегося меня крылом, я еще могу сказать, что верую в Бога. Но что значит «веровать» во всей полноте и многозначности этого слова? Чувство, вложенное в верование, возможно, и мое, но разве слово «Бог» не принадлежит языку, традиции, исторической памяти? Стало быть, моя вера, мое призвание в том, чтобы дать заново родиться этому слову во мне?

УТАЕННАЯ КРАСОТА

За века до Микеланджело и Родена мыслитель, известный Церкви под именем Дионисия Ареопагита, высказал нечто, что перекликается с их интуицией… «Ваятели, вырубая из цельного камня статую и устраняя все лишнее, что застилало чистоту ее сокровенного лика, тем самым только выявляют ее утаенную даже от себя самой красоту». Итак, сокрыт ли действительно в нас образ слова, притязающего стать «сокровенным ликом» и даже самим присутствием Бога, как и утаенная красота Его лица?

ОБРАЗ – В ИМЕНИ

Если попытаться добраться до той красоты, следует отправиться за ней по ее следам, устраняя всякую не-красоту, снимая с видимого все напластования, всю пыль, которая, оседая, ложатся на невидимое. Ибо невидимое Его, – говорит апостол Павел, – вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы (Рим. 1:20). То, что неизреченно в сущности Божией, – мог бы, наверное, сказать св. Григорий Палама – становится доступным восприятию благодаря энергии имен, наполняющей собой тварные существа. Сотворив животных и птиц, Господь привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей (Быт. 2:19). Однако никакое настоящее имя не есть изобретение нашего мозга, созданное из «так хочу». Подлинное имя есть открытие неведомой нам сущности, сотворенной ранее и предназначенной быть обнаруженной. Человеку – до грехопадения – был дарован и мир невидимый, чтобы он мог извлекать из него первоначальный лик тварей, запечатленный в имени, помысел или замысел Божий о словесной сущности вещей. Вещи выявляют свою словесную природу, предоставляя человеку, первенцу из людей, Адаму, неистребимому в нас, досказать главное – образ каждой вещи, приоткрывающийся в имени.

ИСПОВЕДАНИЕ ВЕЩЕЙ

Слово, силой которого всякое произнесенное, откликающееся Творцу имя общается с сущностью вещи, заключает в себе энергию «исповедания» вещей, которое совершается через нас. Имя – путь, который ведет нас к началу всего сотворенного (Богом или человеком), обладающего своим языком, желающего выговориться через нас.

Когда мы произносим «дерево» или «река», не выдаем ли мы друг другу секрет связи языка и вещей, который Бог вложил в них, как и в нас? Он заключил нас в общение друг с другом, и секрет Его – на устах у всех, тот секрет, что движет солнце и светила. А когда говорим: Мать, Сын, Отец, не исповедуем ли, что мы – Семья?

СТРАНА ТВОРЕНИЙ

«Тот, кто не любит деревьев, не любит Христа», – сказал Нектарий Эгинский, греческий святой начала ХХ века. Верно ли, что за деревьями он разглядел тень Иисуса? Деревья «исповедуют», что грехопадения не было среди них, что не их выгнали когда-то из рая. Можно воспринимать чудо всякого дерева, «не веря воскресенья чуду» (таким, как заметил Г. С. Померанц, было исповедание Альбера Камю, впрочем не только его), неся в себе неутоленную ностальгию по «небывалости вселенной» или по вечно раскрывающейся новизне жизни, проглядывающей за деревьями.

 
Мне часто думается – Бог
Свою живую краску кистью
Из сердца моего извлек
И перенес на ваши листья
 

(Борис Пастернак)

Ибо и цвет – имя. Разве не то же самое можем сказать мы об именах дорог или колодцев? Или о словаре морей, облаков, хитроумнейших инструментов, изготовляемых человеком? Как не вспомнить о словах, улавливающих облик человеческого тела, передающих рисунок улыбки, повадку зверя? Они отмечены дыханием Божиим, взяты из Его реки, которая течет и в моих жилах. Путь к ней проходит через каждое из имен. И не пора ли нам обратить слух к любви, которая сочится от них? Всякая любовь отмечена знаком причастия и пробуждения памяти.

Некогда я оставил страну, в которой я был на ты со всем творением. Я мог сказать Ты, даже не зная Тебя, благодаря вещам, сотворенным Тобою для меня, к которым Ты дал мне прикоснуться, которые позволил созерцать, а затем и творить заново из образов, дарованных мне, озвученных, выписанных Твоим Словом.

СЛОВА-ОТТИСКИ

Правда, между именами сущего и их сутью не существует подобия – предупреждал еще св. Василий Великий. Пусть прямого подобия нет, но имена, данные человеком, оставляют как бы свой оттиск на них. По ступенькам первых слов-оттисков, немногих, но воспринятых в качестве небывалого дара, можно двигаться к Тому, Кто приносит их мне: от дерева к траве, от ребенка к любимой женщине, дому, колодцу, двери, от неба к тому, что не вмещается небом. Этот путь ведет к Тебе, Слову, Лику, Спасителю, Тому, Кто спрятан в сердцевине всякого слова, которое мы по Твоему благословению обнаружили. Самые простые слова образуют алфавит, которому Господь научил нас.

И за произнесением всякой речи не слышится ли неприступность сути Отца, открывающего Себя в непроизносимом? Всякое настоящее имя подобно ответу на Его зов. Когда мы произносим «дерево» или «река», мы незаметно выдаем друг другу секрет, который Бог нам доверил и связал нас словно круговой порукой. Он заключил нас в общение друг с другом.

ЖИВАЯ ВОДА

«Живая вода говорит во мне, взывая изнутри: иди ко Отцу» (св. Игнатий Антиохийский, Послание к Римлянам, гл. VII). К Отцу уносит меня поток некогда произнесенных имен, вытекающий из места творения. Эти слова были совсем юными и уже вполне созревшими. От них исходила энергия или воля Художника, который создал смысл их прежде произнесения. Когда они были сказаны, каждая вещь, которой они касались, отзывалась: вот я! Всякая тварь говорила: посмотри на меня, прикоснись. Поговори со мной, дай мне имя, извлеченное из твоей любви. И научи меня говорить! Всякое слово заключало в себе весть совершенно особую, личную, и Бог ходил во время прохлады дня (Быт. 3:8) среди этих вестей. Не записана ли тайным шифром история Адама в Эдеме в том языке, на котором мы разговариваем?

Поток воды живой орошает мир вокруг нас и шепчет нам что-то весной и летом, зимой и осенью. Та вода наполняет каждое слово подлинностью, когда мы открываем ее исток. Как только этот исток открыт, человек становится дверью, устьем, через которое живая вода омывает все бытие. «Человек – пастух бытия», – говорит Хайдеггер («Письмо о гуманизме»), и это выражение стало крылатым и даже навязчивым. Если же мы захотим выразить это более точным, существенным образом, не прибегнем ли мы к именам, которые Иисус избрал для Себя? Я – дверь овцам. Я – пастырь добрый. Я – источник воды живой. И по образу и подобию Сказавшего это сотворен человек.

НАЙТИ ИМЯ

Бог наделил Адама способностью схватывать и обозначать истину тварных существ свободными человеческими именами. Однако наибольшим из Его даров была способность к раскрытию собственного Его имени. Оно дано нам с самого начала. Дано в памяти, в интуиции, в речи, в лике, отобразившемся на творении, в утаенной красоте, которая в нем жительствует. Это имя-оклик нужно уметь отыскать на забытой родине слов. Ибо каждое приближение к имени Божию ведет нас к секрету красоты, растворенной вокруг. Красота пребывает всегда, хотя приоткрывается изредка. Когда мы находим ее следы, в нас просыпается горечь, что мы пришли слишком поздно. Время встречи с ней всегда позади, но и по неизреченной милости всегда впереди – в нас самих.

Имя как призвание

Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись

(Деян. 4:12).

ПРИЗЫВАЮЩИЕ ИМЯ

До того как первые ученики Христовы стали носить имя «христиан», они могли называть себя призывающими имя Твое (Деян. 9:14). В их призыве говорила новая вера, которая сосредотачивалась на имени распятого и воскресшего Иисуса. В этой вере Слово вновь и вновь становилось плотью, хотя и пребывало «свернутым», прорастающим как зерно. Бывшее в начале у Бога и призываемое людьми, оно возвращалось к Тому, Кто был невероятно высок и немыслимо близок. В этом возвращении Слова к Слову Бог открывался Милосердным, Священным, Непостижимым, Грозным, Светоносным, Сокровенным, cовершенно Иным, предельно Своим. Смерть и Суд, Любовь и Воскресение – все это были слова-имена-события, и было их гораздо больше, чем язык мог назвать, а разум – помыслить. Они рождались из Имени, которое множилось в языке и речи, но оставалось неисчерпаемым и безымянным.

ЭММАНУ-ЭЛЬ

Я открыл имя Твое человекам… (Ин. 17:6). Присутствие Бога в Имени отныне целиком явлено перед людьми. Бог может соединиться с нашей жизнью, нашим дыханием, даже биением сердца. Его Имя смешивается с одним из наших. Он – Бог с нами, сошедший как весть в основу нашего существа, даже если мы не часто любим туда заглядывать. Ибо если заглянем, вглядимся, то, может быть, захотим выйти от родства своего, чтобы приблизиться к жертвеннику, о котором сказано: Мое имя будет там. Это Имя обжигает. Жизнь на поверхности самого себя означает удаление от Его жара, апостасия (отступничество, греч.) – не в словах, но в делах, страстях и помыслах, – по сути, неотъемлема от нашей повседневности. Пришел к своим, и свои Его не приняли, – говорит Евангелие о Христе. Об этой апостасии знает лишь тот, кто борется за то, чтобы Имя оставалось в нас.

ТОЧКА ПЕРЕСЕЧЕНИЯ С МИРОМ

Обращаясь к человеку по имени, можно обещать ему бессмертие или приговаривать его к смертной казни на судебном процессе, на бумаге или в сердце своем, но тем же именем можно тешить и пеленать его как младенца, облизывать, как кошка котенка, можно отдавать приказы, передавать нечто в зашифрованном виде…

Имя – точка, в которой мы пересекаемся с миром, окружающим нас, место встречи меня и Сотворившего всех нас, ибо Он всегда выбирает язык, который нам более всего внятен, тот, что глубже всего врезался в нашу память и мерцает со дна.

МОЛИТВА ИИСУСОВА

Текст и смысл молитвы Иисусовой – в призывании земного имени Воплощенного Слова, ее секрет – в превращении слов в Слово внутри сокровенного в сердце человека. Что происходит с сердцем тогда, когда ему удается наполниться этим именем до возможных краев? Его работа соединяется с ритмом молитвы; молящийся как бы становится потоком слова-имени, которым, ему кажется, он может управлять, как говорят, «устроиться с богом». Многими усилиями накопив в себе «Иисуса», человек взывает к Нему: «Прииди и побудь со мной, я сделал все, чтобы приготовить Тебе достойное место. Принес покаяние, исповедал грехи, не усомнился в вере». И слышит ответ: «Ты говоришь. Но та дверь, в которую ты хочешь войти, все еще плотно закрыта, она открывается только изнутри».

Приближаясь к концу пути, хотя и не видя конца, человек говорит: «Труды мои, видимо, пропали даром, я еще не знаю, что такое молитва сердца. Возьми только из меня сердце каменное, как ты обещал пророку, дай мне сердце плотяное» (см. Иез. 11:19).

Так говорит опыт восточных святых, который я пока не могу понять. Ясно, что в имени заключена сила, исходящая от Иисуса, как однажды она излечила женщину, страдавшую кровотечением, исшед от Его одежды. Мы же не знаем того дня или часа, когда мы действительно прикасаемся к Его имени и Господь приклоняет ухо к нашему лепету. Мы только слышим, что однажды дверь приоткрывается, сокровенный человек выбирается из своей темницы и исцеляется благодаря неведомой силе.

ИМЯ РАСПЯТОГО

Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись, – говорит апостол Петр (Деян. 4:12). Слова эти горным эхом прокатились по долинам, разбились на тысячи отголосков и интонаций.

Но как это именем можно спастись? Как оно может приобщить жизни Божией, соединиться со смертным естеством? Имя Христово – нестираемая печать Его присутствия, Его славы, и наш «вид на жительство» в сем обреченном на распад теле и преходящем мире должны встретиться, пересечься, обменяться вестями. Когда во время литургии причащающийся произносит собственное имя, которое Бог знает и без нас, это означает, что и оно участвует в таинстве. Но за ним стоит и другое, нездешнее имя, то, что хранится в памяти Божией, причастно ко Христу, предназначено для жизни будущего века. В нем, новом имени – личное послание Бога каждому из нас, наделяющее миссией, которую надлежит исполнить, обещающее победу, которой надлежит добиться.

Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает (Откр. 2:17).

СОПРИЧАСТНОСТЬ

Почитать имя Божие – значит отдавать Ему свое. Ибо в соединении двух имен являет себя по-своему тайна Воплощения. И потому до явления Сына Божия, до печати Духа Святого мы не знали и имени Отца. «Ведь все божественное, явленное нам, – говорит автор Ареопагитик, – познается только путем сопричастности».

ОБ ИМЕНАХ БОГОМАТЕРИ

Все, что сотворено, тянется к Совершенному творению. Если Бог продолжает удивлять нас делом рук Своих, а в изумлении, еще прежде страха, исток всех религий – то разве не посылает ли Он нам особую весть через Деву Марию как иносказание Его Тайны? Эта весть обращена к нам, она рассеяна в именах Ее соучастия, она выдает язык, на котором говорят в Царстве Божием. Она напоминает нам о том, что все окружающие нас вещи должны найти свои слова Божии, свои царские имена, которые даровали им их суть и жизнь. Под этими именами они вслед за Матерью всех живущих войдут в тайны Царства. В радости об обретении изначальных слов творения состоит и течение веры.

МАТЕРИНСКОЕ «Я» ИИСУСА

В каждом Ее имени и лике осуществляется обетование Иисуса: И се, Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28:20). Разве не от имени Своего материнского «я» Он обращается к нам в «Нечаянной Радости», или в «Одигитрии», или во «Взыскании погибших», или во «Всех скорбящих Радости», или в «Живоносном Источнике», или в «Умягчении злых сердец», в «Прибавлении ума», если вспомнить лишь некоторые из множества известных византийских и русских икон?

СТИХ О БЛАГОВЕЩЕНИИ

 
Учтивость неба: Он Ее назвал
по имени. Он окликал Ее
тем именем земным, которым мать
Ее звала, лелея в колыбели:
Мария!
……………
Звучала речь, как бы поющий свет…
 

С. С. Аверинцев. Благовещение

Стихи иногда пишутся для того, чтобы научить нас по-новому удивиться старым словам. И разделить найденное в удивлении с другими. Следуя древней гимнографической традиции, Аверинцев останавливается перед невместимостью Боговоплощения, как бы отступая перед крутизной всего того, что с человеком несоизмеримо. Вестник называет Марию простым родительским именем; откликаясь ему, человеческое удивление создает сонм божественных имен. «Учтивости неба», принесенной Ангелом, мы отвечаем непрекращающимися попытками ума уложить в имена то, чему, казалось бы, нет названия. Там, где камень есть камень согласно замыслу о нем и вода открывает свое потаенное лицо, слово человеческое становится настоящим словом, т. е. возвращает себе силу наделять всякую вещь бытием и смыслом. Тем, что глубинно и подлинно связует всегда одного человека с другим. Тем, что прокладывает путь от удивленного, славящего или стенающего сердца к Творцу и Искупителю. Иконой такого слова становится ответ Марии, обращенный к Вестнику: Се, Раба Господня, да будет Мне по слову Твоему.

«Спасения нашего главизна, и еже от века таинства явление» – тропарь праздника Благовещенья начинается с обращения по имени.