Текст книги "Зденка"

Тревога

Ноябрь 1987 г. Ружомберок.

Офицерская общага.

Резкий вой сирены нарушил предутреннюю тишину.

– Что за хрень? – спящий мозг не желал понять происходящее.

– Вставай! Тревога! – Альяр пихнул в бок спящего Александра.

– А-а!

– Хрень собачья!

– Задолбали!

– Как меня это всё достало!

– Давай, шевелись!

– Влад, не топчись!

Ругаясь и матерясь на чём свет стоит, а точнее сказать, на чём все эти казармы со своими тревогами, бойцами и командирами стоят!

– Ха, ха, ха! – дёрнул дверь Альяр, – а как мы собираемся выйти? Ключей-то нет!

– Тут все вспомнили прошлый вечер… или ночь, как там лучше сказать…

– Уже свалили! – споткнувшись с грохотом о что-то в умывальнике, – сообщил Александр про соседей по комнате, мгновенно оценив обстановку.

– К девкам в общагу по простыням в «Академе» не лазил? – сверкнул глазами Хашимов в сторону Тимофеева. И сорвал одну простынь с кровати, другую, связал узлом….

Три друга вскоре мчались на всех парах к КПП, за спинами раскачивался жгут из простыней…

Впереди бежал капитан с тревожным чемоданом. Споткнувшись о металлический порог открытой в КПП калитки, он смачно растянулся прямо перед летящими за ним лейтенантами. Которые тут же образовали кучу-малу. Смеху не было места. Даже стоящий на КПП боец не смеялся. Слишком не до смеху тут было! Опаздывающие офицеры подхватились и помчались что есть силы к своим ротам!

«Ответственные» по ротам офицеры, ночующие в казармах, уже строили свои подразделения. Сквозь утреннюю сумрачную туманность пробивался тусклый фонарный свет, пятнами освещавший куски асфальта. Окна казарм, завешенные «светомаскировкой», не выдавали признаков жизни. За спинами бойцов из вещмешков торчали черенки сапёрных лопаток…

– Товарищ лейтенант! – Александр услышал зычный окрик начштаба батальона. – Стройте свой взвод, и роту! Где вас носит!? И вперёд на погрузку! Старшины батальонов уже готовили «мат базы» для погрузки в ЗИЛы. Выделенные для этого подразделения спешно затаскивали на борта ящики, палатки, печи и прочу утварь, под светом фар, пробивавшимся сквозь утренний промозглый туман.

– Комиссар! Выводи роту, а я в парк! – вяло крикнул Альяру ротный. Под парком имелся ввиду не парк развлечений, а парк боевых машин….

Полк убывал в поле. Дней на семь. Этого выхода ждали. Даже предполагали, но, как обычно, не хотелось быть готовым к этому именно сейчас! Именно в эту холодную промозглую ночь из-под тёплого уютного одеяла! Но процесс уже был неотвратим. И сознание обычно быстро адаптировалось к превратностям судьбы, начиная искать в происходящем мгновения радости и даже удовольствия. Минута в дырявой палатке, в относительном тепле – уже счастье. Порция полуостывшей пайки в солдатском котелке, дабы тупо набить пустой урчащий желудок, – удовольствие. Не говоря уже о том, как, накормив и уложив бойцов в натопленные ржавыми полусамодельными «буржуйками» дырявые грязные палатки (фак вещевую службу!), соберутся офицеры на скрипучих койках или досчатых нарах, расстелят свои спальники, снимут с печки шипящую ароматную банку тушёнки, откроют бутылочку «Боровички»5959
  Словацкой водки, воняющей ёлками.


[Закрыть], поставят на стол армейские железные кружки, да закусывая сочным горьким лучком, продирающим горло своим сладковатым соком, поведут беседы о своих бойцах и отцах-командирах, о том, о сём, и, конечно же, о них, о женщинах, что так мило скрашивают нашу убогую жизнь, придавая ей смысл даже в самом бессмысленном предприятии. Даже в мыслях, даже в самый трудный, грязный и, кажущийся беспросветным кусок времени, мысли о ней, близкой или далёкой, существующей или вымышленной, согревают душу… А, может это просто водка с луком жжёт глотку, да терзает сердце. А…?

***

 
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене,
 
 
И я конечно думать мог,
И я конечно думать мог,
Когда на трубочку глядел
На голубой ее дымок,
 
 
Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то все лгала,
Что сердце девичье свое
Давно другому отдала,
 
 
А я не думал ни о чем,
А я не думал ни о чем,
Я только трубочку курил
С турецким горьким табачком,
 
 
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль свою
И чтоб пресечь нашу вражду
 
 
Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу
На вороном своем коне
 
 
Когда мы были на войне
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене
 

Слова: Д. Самойлова, музыка: В. Столярова.

Полевой лагерь

Ноябрь 1987 г. Оремовлаз.

Девятая рота.

На пригорке творилась упорядоченная суета, подобная муравейнику. Никто не сидел без дела. Старший лейтенант Сидоренко чётко раздавал указания.

– Назначить лиц суточного наряда!

– Комиссар! Бери Харина, Моше. Развернёте наглядную агитацию! И шоб как положено! – капитан отрезáл густым баритоном каждую фразу, – и ещё, Тимофеев, бери себе ещё двух «манов» и метров в ста отсюда пусть выкопают яму и организуют отхожее место! Да смотри, предупреди, чтоб добротно было. Сам приду, проверю! И не дай боже, провалюсь!.. – он сжал зубы и потряс кулаком для пущей убедительности.

– Командиры взводов! Отправьте по четыре бойца к старшине на разгрузку матбазы, остальным под вашим чутким руководством – разбивать палаточный городок! И через сорок минут построение роты с вещмешками!

Ротный снял шапку, вытер лоб.

– Сержант Ахмедов ко мне! Берёшь дневальных с лопатами и перед палаточным городком делаете из песка дорожку и камешками выкладываете. Ясно?!

– Да тошно, товарищ старший лейтенант!

– Тошно тебе будет, сержант, если мне не понравится!..

– Есть!

– Да, комиссар! Как закончишь своё, проверь, чтоб в каждой палатке печь топилась, и дежурство истопников всю ночь было организовано! А потом проконтролируй, что ы старшина отправил наряд за пайкой и проследи за раздачей! Да, сразу щас проверь, чтоб термоса этот прапор разгрузил!

– Саядян, Герасимов, Урсулов! – а вы щас будете ставить со мной офицерскую палатку! У кого ещё есть ко мне вопросы? Кто ещё не знает, что он должен делать?..

Недавно призванный «дух» Саядян, старослужащий или «дед» Герасимов и прошлого призыва «слон» Урсулов, дружно кинулись выполнять приказ невзирая на свои «статусы».

В девятой роте эти «статусы» были лишь формальностью, «перевод» в новый статус ремешком по попе, также носил лишь формальный характер, всё чаще игнорируясь вовсе. Ибо закон и уставной порядок, установленные ротным, здесь были почти безупречны!

Рота через минуту превратилась в копошащийся муравейник. Одни тащили с места разгрузки металлические каркасы палаток, другие уже устанавливали дощатые остовы и закрепляли нары из горбыля, подпирая снизу найденными здесь кирпичами. Третьи маялись с ржавыми буржуйками, прикрепляя к прогнившим жестяным дымоходам пустые консервные банки для гашения пламени.

Кто-то уже натягивал дырявую выцветшую палатку, кто-то её штопал, кто-то по натянутой нитке выкладывал камешками дорожки палаточного городка, кто-то охранял пирамидки из оружия. Наглядная агитация в виде солдатской плащ-палатки с нашитыми полиэтиленовыми карманами и запиханными в них партийными догмами, требованиями Минобороны СССР, «Боевым листком», мерами безопасности, и прочими крайне полезными для сознания советского воина вещами уже трепалась на холодном ветру!..

Тимофеев взял в руки план занятий на следующий день:

– Огневая подготовка: Упражнение контрольных стрельб; Тактическая подготовка: Мотострелковый взвод в наступлении; Медицинская подготовка: Оказание само– и взаимопомощи при ранениях и травмах, вынос раненых с поля боя; Строевая подготовка: строевые приёмы с оружием; Общевоинский устав: обязанности лиц суточного наряда; Организация караульной службы: обязанности часового; Радиационная, химическая и биологическая защита: Приемы и способы индивидуальной защиты, ОЗК; Физическая подготовка: Кросс 1 км…

– Влад! Тебе что-нибудь привезти? Заказывай! Я завтра в полк убываю! – из темноты появился Хашимов.

– В по-олк? – изумился Тимофеев.

– Ага! Да ты не завидуй! У меня тут «ЧП»! Мой боец, Челябизаде нас по дороге сюда чуть не угробил! Да ещё себе череп люком разбил, или кто помог ему раньше?!. Вообще, я уверен, что это случилось гораздо раньше! Но не важно! А тут ещё к нему брат приехал! Прикинь! Сидит себе щас в Ружомберке. Так что тут сам понимаешь, я у комбата отпросился с этим кадром в полк прокатиться. В санчасть, прежде всего, его сдам. Хай, Несветайло с Будилой тут сами разгребаются пока. А сам я через день вернусь. Так что заказывай, чё тебе привезти?..

– Эй, Бедиев, давай, сгоняй за Челябизаде, мне пора выезжать, – он окликнул проходившего солдата своей роты.

Тимофеев с некоторой долей зависти смотрел вслед удаляющемуся товарищу.

Вот и сгорел ещё один день «настоящего», погрузив в потустороннюю картинку воспоминаний прошлого всё, что ещё мгновение назад являлось самым, что ни на есть настоящим! Сквозь прожжённую дыру палатки уходило тепло от дымящей «буржуйки» в тёмную стужу ноябрьской ночи.

Тимофеев ворочался в спальном мешке, казавшемся ему уютным коконом, отделяющим его от всего этого недружественного полигонного мира вокруг, где он мог быть наедине с самим собой, согретый теплом, словно чадо в чреве матери. В голову пришёл стишок Сергея Михалкова, знакомый с детства: «…Лег, заснул – смотри кино! Ведь покажут все равно. Без экрана, без билета, я смотрю и то, и это… Например, вчера во сне, что показывали мне?.. … я вокруг Земли вращался – сделал множество витков – и при этом назывался почему-то Терешков. Я крутился, я крутился, а потом я „приземлился“ от кровати в двух шагах и с подушечкой в руках…»

«Посмотрим, что мне в этот раз покажут там, эти загадочные кинооператоры сновидений!» – лейтенант стал медленно падать в бездну сна…

Тимофеев лежал в спальнике. Сквозь прожжённую дыру палатки, в тёмную стужу декабрьской ночи, уходило последнее тепло от давно потухшей «буржуйки»…

Кровная месть

Декабрь 1987 г. Оремовлаз.

Седьмая рота.

Альяр спрыгнул с борта ЗИЛа, холодный полигонный ветер Оремовлаза снова теребил его чуб, выбивающийся из-под шапки.

Опускались ранние зимние сумерки. Альяр втянул жадно запах дыма, смешанный с морозным воздухом, доносящийся из полевой кухни.

– Товарищ старший лейтенант! Как вы вовремя! – вынырнул откуда-то рядовой Ким.

– А то что? – поверх очков посмотрел тот на бойца.

– Здесь такое! Тут наш узбек Каримов помахался тут с местными танкистами-кавказцами, одному пробил башку. Кровищи было! – выпучив глаза из орбит, тараторил боец.

– Ну, молодец! Нехрен лезть на наших! Фигня война, солдат, главное – манёвры!

– Так того в госпиталь увезли. Говорят, что серьёзно голову ему пробил!

– Да-а! Залётик у нас! Ну и где он, наш герой?!

– А бог его знает! Тут такое! – они шли быстрыми шагами в рощу, где были разбиты палатки батальона.

– Сегодня ночью, говорят, нас собираются закатать земляки того бойца, он азербайджанец, вроде…, – продолжал Ким, – все кавказцы с окрестностей объединились. Собираются нас громить! Говорят, что типа – «вырежем вас всех до одного этой ночью». Офицеры совещаются. Что делать. Оружие уже всё изъяли. Даже штык ножи. Всех наших кавказцев собирают. Вас очень ждали!

Альяра передёрнуло. Он, как и все здесь, прекрасно понимал, что для растущей национальной розни достаточно только спички, только маленького повода для большой резни.

– Наша Средняя Азия тоже вся кучкуется. Неуправляема. Никто не может их собрать. Разбрелись.

– Ким, а ты у нас сам, вроде, из Ташкента, да? – начал вдруг Хашимов.

– Да!

– А как тебя туда занесло?

– Родился я там. И мой отец родился там! А вот дед мой, он с Дальнего Востока. Их Сталин в тридцатые годы в Узбекистан переселил. Потому что на Дальнем Востоке тогда было в некоторых районах до девяноста процентов корейцев. Вот он и решил разбавить нас…

– Ничего сэбе! А как так получылось? Как вы в России-то оказалысь?

– А это ещё с восемнадцатого века! Тогда много корейцев бежало из Кореи в Российскую Империю, несмотря на то, что в Корее, в случае поимки при попытке перейти границу, их казнили! Те, кому это удавалось, получали Российское гражданство, жили, выращивали овощи, длинные корейские огурцы, даже корейские арбузы! Говорят, маленькие такие, как большие яблоки, но слáдкие! Никогда их не видел! У нас-то в Ташкенте арбузы – во-о!

– Да! Уж! Ну, значит, ты у нас сейчас почти узбек, да?

– Не-е, я кореец! Я узбекский не знаю толком. Так, учил в школе, как и все, но…

– Ладно, друзей-то среди узбеков имеешь? Земляки твои, никак!

– Ну, да, хотя, так, для них я не очень-то земляк.

– Ладно! А чё там комбат?

– Комбат бесится. Орёт. Вот и меня тут отправили вызывать отсутствующих в строй. А что я могу! Он орёт на нас, а сам тоже ничего не может!

– Язычок прыкусил, солдат! – Альяр бросил из-под очков косой взгляд на Кима.

Они шли на подъём, тяжело дыша. Теперь молча… Да, их пехота, состоящая на более половины из выходцев со Средней Азии, преимущественно, узбеков, была этнической противоположностью личному составу танковых и артиллерийских подразделений, где чаще господствовали выходцы из Кавказа…

– Хашимов! Погулял, товарищ старший лейтенант? Бойцов своих совсем распустил! – комбат встретил его строгой улыбкой, но за внешней строгостью которой, проступали какие-то нотки радости от прибытия в строй столь желанного офицерского пополнения в его лице…

Бессонная ночь

Ночь. Батальон как бы спит… Почти… Узбеки гудят в палатках на родном языке. Доносится: «Шишим!.. Сыктым!..» И тому подобное…

Офицеры не спят. Начеку! Некоторые втихаря вооружились, кто чем, тяжёлым и колюще-режущим. Так, на всякий случай…

– Хашимов, Вы, как азербайджанец, – старший переговорщик. Справитесь? Собирайте всех земляков с батальона. Идите. Договаривайтесь. Чему вас там в вашем училище учили новосибирских оболтусов?!. – скорее с психозом отчаяния, от невозможности самостоятельно управлять ситуацией, от вынужденности просить этого старлея, выговорил комбат.

– Чёрт знает что! Ни какой Советской Власти! Распустили! – бухтел начштаба батальона, непонятно в чей адрес посылая эту фразу. Как обычно, в адрес младших офицеров, надо было полагать… Ведь это именно они вечно во всем виноваты.

– Разрешите выполнять? – Хашимов, мрачно насупившись, сделал шаг к выходу.

– Выполняйте!

– Переговоры он с урюками будет вести! – пренебрежительно бросил в след Хашимову командир взвода связи, старший лейтенант Петренко. – Ну-ну!

Хашимов обернулся, кровь прихлынула к его мозгу…

– Хашимов, иди, голубчик! – мягко произнёс ему комбат и зло зыркнул на Петренко. – А вы бы рот без команды не открывали, старлей! А то Вас щас отправлю переговоры вести с этими, как вы сказали, с «урюками». Тогда я на вас посмотрю-ю, как вы с ними общий язык найдёте! Совсем от жизни оторвались в своём взводе связи!

Хашимов и ранее чувствовал обоюдную неприязнь к этому усатому связисту, а теперь он его просто ненавидел лютой ненавистью! Он вышел наружу, стряхнул иней с полы палатки, поплотней запахнул её. Похрустел снегом, вдохнул морозный воздух, выпуская нервный «пар»… В темноте вдалеке были видны солдатские силуэты, фигуры людей, скапливающиеся роем вокруг расположения батальона…

…Светало. До подъёма оставалось не более тридцати минут. Густой холодный туман наполнял полигонное пространство. Бойцы мирно спали в дырявых палатках, с коптящими трубами из-под примотанных к верхам пустых консервных банок для гашения пламени. Вокруг простирался морозный, суровый мирный полигон. Холмы. Кусты. Рощи. Полы офицерской палатки, покрытой инеем, отодвинулись, появилось лицо комбата. Офицеры встали. Он достал сигарету, нервно подкурил от буржуйки. Всё его лицо дёргалось.

– Да, сиди! Молодец, комиссар! Всё тихо обошлось, мирно! – произнёс он в адрес Хашимова.

– Рад стараться, – улыбнулся не по Уставу тот.

– Как вам удалось договориться?

– Да я ведь был не одын! Мне и бойцы-кавказцы помогали! Но не стоит обольщаться. Законы гор, товарищ майор. Месть… Никто ведь не сказал, что мэсти не будет. Не сейчас и не здесь. И то слава аллаху! Но придёт день. И кто-то где-то пострадает. Кровь за кровь. Око за око… Что с них возьмёшь! Да мы так воспитаны!..

Комбат пристально посмотрел. Выбросил окурок.

– Готовьтесь поднимать бойцов. Сегодня будет максимум физической нагрузки! А выспимся, как говорится, в морге! – он поднял полы палатки, вылез наружу…

Проводив комбата, офицеры продолжали.

– Что, мстить будут невинному человеку, всё равно кому?! – Тимофеев поднял красные от бессонной ночи глаза.

– Тебе не понять этот закон гор – закон выживания. Невинных нет. Виноваты все! Так они считают. И никто не может это общественное понимание изменить!

– Как кто-то там из классиков сказал, «не субъективная логика человека, а объективная логика общества диктует личности то или иное поведение». Так? – Тимофеев тяжело зевнул.

– Типа того, Влад, но не так мудрёно, как ты говоришь. И ни я, ни ты не сможем это изменить. Близкие того бойца с пробитой башкой, не найдут себе место в своём обществе, пока их земляки не признают, что мэсть свэршилась. А против кого, это уже никого нэ интэресует!

– Дикость. Они думают, что они уникальны в этом? Что это какая-то их особенность. Предмет гордости?! Но все народы проходили через это. В диких своих ипостасях развития! Просто у нас это уже осталось далеко позади. Ленин был прав. Совершить скачок из одного строя в другой не возможно. Должна пройти эволюция сознания. Сперва – развитой капитализм, а потом – уже и социализм возможен. А вся Азия и Кавказ из феодализма, да сразу!.. Так что вы хотите!.. Быть большой буре… скоро! Чувствую я… Помянёте моё слово!..

– А вообще, я вот что скажу, были бы у нас в армии нормальные сержанты, не имели бы мы этих проблем. Была бы железная дисциплина и офицеры бы, как пастухи, бойцов бы не пасли. Как ещё Жуков говорил: «Армией командую я и сержанты!» А разве у нас это сержанты?

– Эт точно, сержанты должны быть старше, как минимум, а лучше, чтобы они были сверхсрочниками.

(Действительно необходимо изменить подбор и расстановку сержантского состава. Порядок прохождения службы у ниx должен существенно отличаться от солдатского. А теперь представим примерно такую схему: пришли молодые люди в военкомат. А там, лучшим из них, в понятном смысле, предложили вернуться пока домой и прийти попозже для прохождения службы в качестве сержанта. При условии, что сержант будет иметь гораздо большую оплату, нежели рядовой, определённые сержантские привилегии и «путёвку в будущее», сомневаюсь, что будут отсутствовать желающие. Ведь здесь будут не только материальные выгоды, но и моральный престиж. Пройдя учебную часть, такой сержант будет по-настоящему работать. А что для такого сержанта будет означать разжалование! Вы можете себе представить?! Ни один не сорвёт с себя лычки, слишком много он, в этом случае, теряет и не только в материальном смысле.)

Полковые сплетни

Декабрь 1987 Ружомберок.

Расположение полка.

Наконец, полк вернулся с учений. В парке боевых машин царила суета. Сгрудились коробки БТРов, постепенно паркуясь рядами под жёлтыми табличками, висящими на натянутом тросе. Чумазые офицеры – старшие машин качались в люках, дёргающихся туда-сюда БТРов…

(На некоторых, поверх шлемофонов, были надеты яркие горнолыжные очки, защищающие глаза. Машина же командира батальона имела щит из оргстекла с гвардейской эмблемой впереди люка, за который он мог прятаться от бьющего на марше ветра с песком, снегом или дождём. Лица офицеров были обветрены, исчерчены воспалёнными багровыми морщинами. Белки глаз и зубы блестели по-особому ярко на расписанных грязью лицах.)

– Прывет, Сашка, – Хашимов стянул шлемофон, из-под которого выбился чёрный пыльный жёсткий чуб.

Майер, оставшийся в полку для несения караульной службы, в глянцевых смятых хромачах, выгодно отличался своей завидной чистотой. Его лицо не выражало радости от встречи с родным подразделением…

– Принимайте роту, товарищ Майер, – появилось худое красное лицо капитана Несветайло, – ведите в расположение…

(После учений была масса дел: кроме парковки и сдачи техники, чистка оружия и сдача его в оружейку, разгрузка имущества, чистка и мойка грязных тел и обмундирования под кранами с холодной водой в расположении роты. Холодно, зато прямо сейчас, ибо баня должна быть, хоть и в ближайший день, но не сей час и по отдельному графику. Раскисшие и потерявшие под слоями грязи блеск сапоги, медленно принимали божеский вид, всё же оставляя местами следы глины под толстым слоем иссиня-чёрной ваксы, которой «забитыми» ваксой щетками с усердной небрежностью начищали солдаты на лестничной клетке. Офицеры, также настрадавшиеся за время учений, мечтали хоть на миг отвлечься от личного состава, помыть свои грязные телеса, растянуться на чистых простынях. Женатые мечтали о жёнах, натосковавшихся в одиночестве. А холостяки – о возможности податься на местное чехословацкое запретное пивце. Правда, для некоторых, находящихся в тёплом расположении, возвращение полка означало окончание, своего рода, «отпуска»…)

– Отпуск закончился? Мужья вернулись на базу? – Хашимов как-то странно взглянул на Майера.

– Ты о чём? – встрепенулся тот.

Альяр не ответил. Лишь продолжал с язвительной улыбочкой гипнотизировать товарища, наслаждаясь наблюдением за беспокойством последнего…

Приближалось к полуночи. Хашимов, изрядно загрузив «баки» местным обалденным пивом, ступил на крыльцо общаги. Остановился. Закурил. Поднял глаза на хмурое вечернее декабрьское небо, окутанное туманом, словно роящимся вокруг жёлтых фонарных столбов. ДОСы напротив гасили свет в своих окнах…

– Слышал, говорят, тут к жене Басманова ходил какой-то кент, пока полк на ученияx был, прикинь! Ты не знаешь, кто? – на крыльце появился Кузнецов.

– А в пятачок этот «кто-то» не хочет?

– Ну, если ты готов начистить пятачок жене командира артдивизиона!?. – тот развёл руки и добавил. – У неё такие титьки, а никто не зарится. Вот, может, и завидует, а ты начисть ей лучше их! Очевидно, что баба страсть какая заводная! Заодно и жёнке рога в ответ наставишь! Не всё самому-то рожки носить!

– Я щас тебе нос начищу и мозги на место вставлю! Сплетни будешь всякие собирать.

– А ты попробуй, чмо!

Альяр промолчал, зло усмеxнувшись.

На следующий день сплетни уже неминуемо гуляли вовсю среди неработающих офицерских жён-соседок, которые усиленно от безделья их распространяли, наполняя своё унылое существование хоть каким-то разнообразием.