Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

2.8 (88.10.24) Повинную голову меч не сечёт[17]17
  Изречение Владимира Мономаха в адрес безоружных половцев, вышедших к нему с дарами


[Закрыть]!

Штаб. Кабинет секретаря парткома. Полунин похлопал Майера по плечу.

– Эх, Майер! Снова Майер!.. На вашем, лейтенант, месте стоит серьёзно задуматься. Я понимаю ваше упрямство, равно как мне понятна и правота вашей позиции. Командиров не жалко, так подумайте о матери этого солдата. Это больной человек, убитый горем! Вы потом сами не будете жалеть об этом? Ведь этот груз останется с вами навсегда! Подумайте, лейтенант, очень подумайте. Да и на полк повесите такой «залёт». Никому карьеры не видать, в том числе и вам её испортят, будьте уверены!

– Но ведь это заслуженное наказание этого подонка было бы справедливым!

– Эх, молодой ты ещё мальчишка! Справедливость! Где она, справедливость?! Что ты вообще понимаешь в справедливости? А справедливо будет, если пострадают невинные люди?! Разорёнкин, он, конечно, ублюдок. Только сейчас ты просто из гордости всё это делаешь, ни о ком не думаешь, через головы прыгаешь, что есть грубейшее нарушение устава, между прочим! Скажи ещё, что этого не знал! И где тут твоя справедливость?! – Полунин захлопнул папку. – Всё, идите! Думайте! Крепко подумай, товарищ Майер! Но если всё же решишься идти до конца, тогда уже потом не пеняй и не иди на попятную! Будь готов ко всему и ничему не удивляйся! У тебя последний шанс сегодня принять окончательное решение. Завтра уже будет слишком поздно! Всё! Ступай!

Майер вышел. На душе был полный раскордаж.

«Что делать! Что делать!? Что делать? – стучало в его висках. – Заберу рапорт, значит сразу стану шутом в глазах всех солдат. Значит, не выполню своё обещание наказать виновного любой ценой. Значит, впредь никто не будет ставить в хрен собачий моё слово! – он шёл, вытирая пот со лба. – Что делать! Что делать!? Что делать? – Майер снял фуражку. Если всё же засажу гада, все будут меня уважать. Пуcть меня полкач сгноит потом, плевать! Моя карьера уже и без того загублена. Дальше Кушки[18]18
  Кушка – город на юге Туркмении, на реке Кушка. Афганский берег реки вошёл в состав Российской империи в результате боя на Кушке (1885), где интересы Российской империи схлестнулись с английскими. Нынешнее поселение возникло в 1890 году как крепость. В 70-е годы в Кушке по приказу командующего ТуркВО было открыто кафе «Арктика», в котором стояли кондиционеры и была возможность заказать прохладительные напитки. Водоснабжение Кушки осуществлялось по водоводу из пещер, расположенных в нескольких километрах от города, причём вода оказалась пригодной для питья и очень холодной. С Кушкой связана существовавшая ранее ходовая в среде российских и советских офицеров поговорка: «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут». После ввода войск в Афганистан возникло её продолжение: «А теперь меня надули – оказался я в Кабуле». В районе Кушки находилась самая южная точка не только Российской империи, но и СССР.


[Закрыть] всё равно не пошлют!

«Что касается карьеры полкача, так честь должна быть дороже карьеры! Другое дело – старая больная мать Разорёнкина. Жаль женщину, это правда. Ведь для неё её единственный сын – всегда хороший, единственная опора и поддержка! Это и впрямь будет меня тяготить после…»

Скрип засовов. Затхлый запах. Тусклый свет, пробивающийся сквозь зарешеченные окна. С пола поднялся жалкого вида солдат в парадке, испачканной от долгого сидения на бетоне. Увидев офицеров, он встрепенулся и стал неуклюже поправлять мятое обмундирование. На его измождённом лице была надежда и, казалось, глубочайшее раскаяние.

– Что, Разорёнкин, как идёт процесс осмысления?

– Простите, товарищ лейтенант! Вот, почитайте, пожалуйста! Вот, письмо от мамы! – он протянул сложенный в четверо тетрадный лист в клеточку.

Майер взял его, развернул:

«Глубокоуважаемый товарищ лейтенант! Пишет вам мама вашего непутёвого солдата…»

– Всё ясно, Разорёнкин, мне плевать на всё, на мою карьеру, на полкача, я обещал всей роте тебя засадить. Ты знаешь это, я тебя предупреждал. Я всех предупреждал, как только пришёл. И ничто меня бы не остановило от достижения поставленной цели. Это дело чести! Так что не думай, солдат, что лейтенанта Майера можно продавить!

– Товарищ лейтенант! Я так не думаю! Я всё осознал! Прости-и-те меня!

– Солдат, мне очень жаль твою маму. И это единственная причина, почему я сейчас здесь. Я заберу рапорт, хорошо, но при одном условии! – Майер посмотрел буравящим взглядом на рядового.

– Всё, что угодно, товарищ лейтенант! – тот был сама кротость. Он буквально ловил каждое слово. Услышав последнюю фразу, вселявшую в него надежду, он замер весь в ожидании.

– Всё не нужно, а нужна только самая малость!

– Всё, что угодно, товарищ лейтенант! – повторил солдат, полный надежды, мелькнувшей солнечным зайчиком на серых тёмных стенах «зиндана».

– Выйдешь перед полком, скажешь о том, как ты раскаиваешься за всё, что натворил! Пусть все видят твоё раскаяние! Пусть каждый знает, что ты был на грани. И что ты оказался бы в дисбате, если бы не моя жалость к твоей больной одинокой матери! Понял?

– Так точно, товарищ лейтенант! Всё сделаю! – оживился Разорёнкин.

– Точно понял?

– Точно, товарищ лейтенант!

– Смотри мне! Пообещай, что всё сделаешь как надо!

– Обещаю, товарищ лейтенант. Даже не сомневайтесь!

Майер, уверенный в том, что нашёл компромиссный выход из ситуации, довольный собой, вышел из камеры…

Он шагал по ночной мокрой городской мостовой. Позади – серые стены, узко сжимающие полковую жизнь. На душе было определённо облегчение, словно дождь смыл с неё пыль беспокойства. И не оттого, что командование теперь остановит свою репрессивную машину против него. Скорее оттого, что он только что решил судьбу одного человека. Оттого, что сумел переступить через собственную гордыню. Оттого, что сумел простить. Оттого, что сделал счастливым человека, которого ни разу не видел – больную несчастную мать этого балбеса…

«Молодец, лейтенант!» – в голове звенела незамысловатая скупая фраза довольно улыбающегося Полунина в ответ на порванный рапорт.

Яркий месяц также улыбался кривой улыбкой с темного октябрьского неба, словно усмехаясь…

А в это время за бетонными стенами полка внешний мир продолжали сотрясать вибрации перемен.[20]20
  В конце октября прошли пока как бы «невинные» демонстрации в связи с празднованием 70-летия образования независимой Чехословакии. Это случилось семьдесят лет назад вследствие краха после Первой мировой войны Австро-Венгрии, когда Чехия, Словакия и Подкарпатская Русь объединились и сформировали независимую республику Чехословакия в 1918 году.


[Закрыть]

Сегодня всё происходящее вокруг ярко напоминало события тех ушедших в далёкое прошлое лет. Только тогда, в начале двадцатого века, к власти рвались множественные социал-демократические партии, в том числе коммунисты и большевики, провозглашавшие борьбу с монархическими режимами, и лицемерно сулящие народу свободы, равенство, братство, землю и заводы. Теперь, на закате восьмидесятых, демократы снова сулили всё те же свободы, но уже провозглашая борьбу с современными коммунистическими режимами. Изменились наклейки, мир перевернулся, но суть осталась всё та же. Как когда-то истинные патриоты белого движения стремились спасти Российскую империю, так и здесь истинные коммунисты восьмидесятых пытались спасти рушащийся Советский Союз. Офицерская среда Советской армии была так же расколота в своей среде на старший и младший состав, на многообразие восходящих идеологических взглядов на прошлое, настоящее и будущее. Всё, как и в те далёкие околореволюционные годы. Нарастала пропасть и между офицерским и рядовым составами. А сами советские офицеры где-то подсознательно начинали отождествлять себя с теми далёкими белогвардейскими офицерами, стоящими сегодня за их спинами подобно теням, приходящим из далёкого прошлого, чтобы предупредить, чтобы предостеречь… Но разве кто-то слушал их голоса!?.

* * *

 
Перегорит костер и перетлеет, —
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, – не мученьями, страданьями и кровью —
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою – товарищ,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь, не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того-ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?
 

«Товарищ». 1944 г. Туроверов Николай Николаевич.

Иммигрант, донской казак (1899–1972)

2.9 (88.10.26) Встреча на вокзале

Шёл редкий дождь, оставляя чёрточки на стёклах вагона. Затяжной: мелкие капли вздували пузыри на лужах перрона. Железнодорожная станция, освещаемая редкими фонарями, была погружена во мрак. Влад вышел из вагона. Осторожно перепрыгивая через лужи, стараясь не замочить модные новенькие голубые, переходящие в белый, кроссовки «Puma». Рука приятно сжимала ручку пластикового пакета с «добром», купленным в соседнем городе. Теперь в Союзе он – «первый парень на деревне!» Беззаботно и удовлетворённо прыгал он через лужи, морщась от капель дождя. Мимо промелькнули красивые девичьи ножки под зонтиком, торопливо, «козочкой», семенящие через лужи. Ох, уж эти женские ножки!.. Волнительные и столь притягательные, что порой невозможно совладать с бурными потоками тестостерона, вырывающимися наружу при виде их. Владислав непроизвольно проводил «ноги» взглядом, свернув шею назад едва ли не на сто восемьдесят.

– Агой! – девушка также оглянулась.

«Вот удача! – подумал Влад. – Вот это да!»

– Привет! – он внимательно, с недоверием всматривался в темноту.

Девушка молчала, явно раздумывая, семенить ей дальше или нет.

– Здена! – он встрепенулся, не веря своим глазам, приблизился.

– Влад! Можете сховаться под зонтик! – предложила девушка.

– Что вы здесь робите? – Влад удивлённо, не веря своим глазам, смотрел на неё.

– Приехала к сестре, она тут живёт недалеко!

– Здорово!.. Си ми пачишь, – тут же выпалил лейтенант давно заученную фразу, боясь рассусоливать дальше, чтобы не упустить снова свою «птицу счастья»!

Девушка улыбнулась.

– Я это уже слышала где-то. Повторю и тогдашний свой ответ: вы мне тоже!

Под зонтиком, чувствуя разгорячённое дыхание друг друга, они шли по тёмной улице, не замечая холодных луж. Мешая словацкие и русские слова. Забыв о всех запретах и наставлениях…

– Всё. Мне сюда! Очень было приятно! – Здена сверкнула весёлым взглядом, однозначно давая понять, что пора ему уж топать восвояси. Но Тимофеев явно не желал ставить точку в сегодняшней встрече. Ведь его сегодняшнее «замполитское воскресенье» по средам ещё не закончилось. А до утра ещё нескоро! А завтра – четверг затянет его снова полковой рутинной трясиной, из которой он бог знает когда ещё вырвется!

(В воскресенье он, как это водится для политработников, будет рулить один в роте, обеспечивая отдых командиров.)

А сейчас… здесь и сейчас! – Вот его девиз!

Сырой холодный словацкий воздух был словно насыщен тревогой грядущих политических перемен, которые казались чем-то совершенно неизбежным.[21]21
  11 октября 1988 года Ладислав Адамец сменил Любомира Штроугала на посту Председателя правительства Чехословакии. Это назначение стало частью коренных изменений в составе правительства и руководства Коммунистической партии Чехословакии.


[Закрыть]

Но юношеское сердце в груди мало заботило всё это. И едва ли он вспоминал про свои старые бредовые сновидения! Он, как и многие другие, был охвачен лишь эйфорией растущей вседозволенности и свободы! Лишь усиливая жажду любви, стучащей напряжённо в его висках.

– Яко си ми пачишь! – повторил лейтенант фразу, которую с упоением готов был повторять вновь и вновь. Взял девушку за руку, прижал её нежные пальцы к губам. Девушка заулыбалась ещё сильнее. Из-за темноты было сложно сказать покраснела ли она, но вот съёжилась, эт точно. Влад бережно потянул её руку к себе, пытаясь приблизить девушку. Та отстранилась.

– Не можно…

Но лейтенант прочитал в её словах буквально следующее: «Можно… нужно… просто я не такая… не всё сразу!..)

О, боже! Как это всё понятно! Но стомившийся от одиночества, юный жар внутри требует большего! Всего и сразу, и немедля! И совсем не хочется так вот просто глупо разойтись и шлёпать снова одиноко по лужам… Они стояли уже с час и болтали бог весть о чём. Им было интересно это общение, и время летело незаметно.

Наконец, он попытался прикоснуться губами к её мокрым от дождя губам, ведь он так долго томился от возможного ожидания этой встречи!..

Тут резкий неожиданный шлепок по щеке откинул его голову, стукнув о дверь калитки, которая со скрипом открылась. Он стоял опешив. Вся романтика мгновенно исчезла. Всё его существо наполнили свербящие стыд, досада, обида. Он развернулся молча, поджав губы:

– Препачь[22]22
  Извини


[Закрыть].

Девушка смотрела на него строго. С возмущением. Он готов был провалиться сквозь землю!

– До виденья, препачь, я не хотел тебя обидеть!

– Препачь и ты! – девушка посмотрела на него уже менее строго.

Какой он был смешной. Как ребёнок, у которого отобрали любимую соску! Но Здена помнила уроки своей старшей сестры. Эти мальчишки! Но, похоже, этот не груб. Скорее – не сдержан. Немного даже нагловат и нахрапист. И очень, очень нетерпелив! Но всё же он довольно мил! И впрочем, его какой-то мягкий, но настойчивый, обволакивающий всё её существо напор ей даже чем-то нравился! За считанные секунды он завёл её так, что только чувство собственного достоинства и инстинкт самосохранения останавливали её от совершения глупости. Она нашла клочок бумаги и, написав губной помадой на нём: «Zdena Špankova, Svatý Križ č.a. 252, Liptovský Mikuláš, 032 11», – протянула Владу.

– Это мой адрес. Ты можешь мне писать! – она юркнула за калитку. Её милое голубое платье растворилось в дождливой темноте…

Лейтенант стоял под каплями дождя, остужающими горящую от пощечины щеку…

Придя в общагу, он долго ворочался в кровати, обуреваемый мыслями, воспоминанием происшедшего и, наконец, сон взял верх над ним.

Тимофеев пробирался под моросящим дождём сквозь густой туман, плотно стелившийся по земле подобно облакам. Слышен был стук вагонных колёс где-то в далеке.

Вскоре лейтенанту открылась широкая площадь в лужах. В центре которой стоял какой-то человек, на лысой голове которого блестели капли дождевой воды.

– Меня зовут Аулихастр, – он поднял голову и посмотрел проникновенно лейтенанту прямо в глаза так, что у того пробежали мурашки по спине и какой-то неприятный звон напряжения появился в воздухе.

– Гвардии лейтенант Тимофеев, – ответил он.

– Эта встреча не случайна, – человек, назвавшийся «Аулихастром», наклонил голову набок. – Женщины… лишь объект похоти, тебе не нужно брать это к сердцу, тебе нужно идти дальше, не останавливаясь и не оглядываясь назад.

– Ты бредишь? – усмехнулся офицер. – Я сам решу, что мне делать.

– У земных женщин душа расположена так, что сердечный энергетический центр её находится на уровне матки. В свою очередь у мужчин, разумеется, – на уровне сердца.

Другими словами, низменные влечения женщины являются генератором возвышенных духовных фантазий мужчин, и не более того…

– Смею возразить, – Тимофеев перебил лысого, – и разместить пресловутый «энергетический центр» мужчин, соответственно, в семенниках, в таком случае. Которые, например, у меня от вчерашнего до сих пор ломит! Ибо мужчину притягивает к женщине не более возвышенное чувство, нежели то, что притягивает женщину к мужчине! И основа этого влечения на уровне подсознания – продолжение рода человеческого! Репродукция!

– Вот именно, репродукция! Женщины по природе своей сучки. И большинство женщин, чтобы остановить неуправляемый сексуальный взрыв, будут воплощены в будущем в животных. Чтобы выработать устойчивый рефлекс, обязывающий их, как лебедей, сохранять верность одному партнёру в течение всей жизни и вступать в половой контакт только при необходимости воссоздания детей.

– Более чем странная мысль! У большинства животных процветает полигамия. А сезонность полового влечения обусловлена лишь приспособлением к природным циклам – временам года. Очень сомневаюсь, что в «мартовские дни» коты озабочены последствиями своих любовных похождений больше, нежели люди, думая о продолжении своего кошачьего рода. Зима же – не помеха людям и вот почему «март» у людей может быть круглый год. Так что я бы не стал животные страсти считать более возвышенными, нежели людские, какими бы они ни были!

– Послушай меня…

– Хватит, мне более не интересен весь этот бред, мне нравится эта девушка, вот и всё! И никто и ничто меня не остановит! – лейтенант пресек странного незнакомца и пошагал по лужам далее…

2.10 (88.11.01) Биробиджан – земля обетованная

– Моше! Живой труп! Как служба на тумбочке? – сержант Ахмедов хлопнул по плечу дневального и ехидно впялился в него взглядом.

– Нормально, товарищ сержант.

– Нормално! Ну, раз нормално, тогда ремень подтяни, солдат! И воще, как это ты от армии нэ отмазалса? – сержант исподлобья взглянул на бойца.

– А вы, товарищ сержант?

– Я нэ понял!?

– Я тоже не понял, о чём вы тут говорите, – рядовой Моше невозмутимо смотрел на сержанта.

– Ты чё? Обурел, солдат? – он, было, вскипел, потом выпустил пар и уже спокойно, но более строго, чем в начале, продолжил.

– Рядовой Гетц, я впэрвые вижу еврея, который служит в Советской армии. Как это так тэбя угораздило?

– Никак, никуда ни угораздило. Призвали, вот и служу себе, да и всё. Как и все.

– Как и всэ! – передёрнул сержант. – Еврэй, сэвший на коня перестал быть евреем, а стал джигит! – Ладно, ладно. Давай, нэси службу, солдат! – сержант вразвалочку двинулся дальше по коридору, постукивая подковами сапог.

– Чё он прицепился к тебе? – из умывальника вывалился мокрый, по пояс голый Харин, растирая тело полотенцем. В комнате для умывания в тот момент наблюдалось оживление. Мокрые от пота, дрожащие от холода тела солдат девятой роты подсовывались под ледяные струи воды, струившейся из медных носов краников.

– Да, типа того, как я, еврей, попал в армию.

– Типа того, почему ты не отмазался? Да? – улыбнулся Семён.

– Ага! Да я и не думал там «мазаться» ничем!

– Думал – не думал, но точно ясно одно – ты не отмазался, потому что сейчас ты здесь. Да ладно! Не обижайся! Ты классный парень. Но сам же знаешь, ваши в большинстве своём «косят» от армии.

– Я с тобой не согласен, Сеня. Тебе известно, какое сопротивление евреи оказывали немцам в Великую Отечественную?

– Не слышал такого. Знаю, что пострадало вашего брата уйма. Но вот про сопротивление – то нет.

– Потому-то ты так и говоришь. Просто не знаешь правду! Всё это от антисемитов происходит. А мой дед между тем, был во время войны командиром еврейского партизанского отряда в Белоруссии!

– Да уж! Да ладно, я тебя уважаю, Моше, и не хочу обидеть. И совсем не против евреев. И антисемитов не люблю. Но не было бы сионистов, не появились бы и они, антисемиты. Все они – одного поля ягоды. Что одно плохо, то и другое!

– А что плохого в сионизме?

– Это ты про свою гору Сион? Слышали. Типа евреи – особая нация, избранная… и т. п. Для евреев, может, от этого всего и ничего плохого. А вот что касается других, вот тут-то и вопрос. Ведь если евреи – особые, значит, остальные тогда кто?

– Но евреи нормально относятся к другим. Никого не трогают. Никого не громят. Живут всегда лучше. Потому что мы своим помогаем, не то, что русские.

– Вот именно! Знаешь, просто мы относится к людям по справедливости. И не подтягиваем «наверх» кого-то только оттого, что он русский. Ты считаешь это недостатком, а я думаю, что это достоинство!

– Ну, тут я не соглашусь. Это нормально – помогать своим. А русский только своему сесть в тюрьму может помочь. Зависть не позволяет. Всё от зависти на Руси. И евреев от зависти не любят. Услышав последнее, Харин задумался, поморщившись, поскрёб по «сусекам черепа».

– А ты вот жениться, например, на русской сможешь? Ведь упрутся родоки-то! Был у нас один случай… – Семён задумался, припоминая какую-то историю. Но Моше ждать не стал.

– Жениться евреи предпочитают на еврейках. Это верно. Но это оттого, что национальность у нас по матери передаётся, а не по отцу.

– Чё, точно, что ли? – Семён посмотрел на товарища с недоверием.

– Ну, да. Только у меня мама белоруска. Из Бобруйска. Поэтому выходит, по всем еврейским канонам, я не еврей!

– Во, дела! Так чё, ты хочешь сказать, что ты по еврейским канонам белорус?

– Ну, типа того, – Гетц пожал плечами.

– Ладно, бульба! Оттого-то ты и здесь, в армии, а не дома, что для евреев ты – не совсем еврей! Вот они про тебя и забыли… не помогли! Да ладно, не обижайся ты, Моше! Чё нам друг на друга обижаться. Русским – на евреев, евреям – на русских. Вы бы наоборот, не сильно бы выпячивались, что вы там евреи, жили бы как все, не смотрели бы на других свысока, женились бы не только на еврейках, ведь у нас-то никто на национальность не смотрит особо! Интернационализм, понимаешь?! Братство народов! Все мы – советские граждане. Одной страны люди, понимаешь?! У нас вон, в Бурятии, мы с бурятами уживаемся худо-бедно! Помешалися уж давно! Хотя и там тоже местных националистов хватает.

– Просто у евреев в СССР нету прав на национальное самоопределение.

– Да ты чё? Ну, во-первых, ты, как мы уже поняли, белорус, а, во-вторых, тебе чё, Биробиджан не нравится? Столица Еврейской автономии! Земля обетованная!

– Биробиджа-ан! Да это издевательство какое-то! Израиль, вот это автономия! Я видел фотки, знаешь как там! – мечтательно закрыл глаза Моше.

– Да ладно тебе, там сейчас война в полный рост! Сектор Газа там, река Иордан, Палестина… И потом, что и на Дальнем Востоке, и в Забайкалье, и в Сибири, и даже на Крайнем Севере люди живут. Ну да, бананьев немаем! Препачь, камарад! На всех Одессы не хватит! Да и что ты, Родину променять готов на какой-то там Израиль?

– Родина, Сеня, там, где нам лучше, – упрямствовал Моше.

– А по-моему Родина та, что нас родила. Это как родители. Их, как и Родину, не выбирают, – Семён зло сплюнул и отправился в кубрик.

– Дневальный! В канцелярию! – раздался мощный голос ротного. Моше встрепенулся и полетел в сторону звука как ракета ЗРК[23]23
  Зенитно-Ракетного Комплекса


[Закрыть] на тепло двигателя…