Текст книги "Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме"

1.3. Равнозначны ли познавательные системы? (диалог)

 
Во всех делах, где ум успешливый
победу праздновать спешит,
он ловит грустный и усмешливый
взгляд затаившейся души.
 

Постмодернисты не считают науку наиболее адекватной системой познания и призывают наравне с ней использовать и искусство. Некоторыми авторами предлагается уравнять в правах на познание также науку и религию, которая объясняет мир посредством абсолютных изначальных истин. Однако следует выяснить, во-первых, степень оригинальности этих эпистемологических взглядов в европейской культуре, а, во-вторых, возможность их практической реализации.

Под рубриками PRO содержатся аргументы в пользу познавательного приоритета науки. Под рубриками CONTRA представлены аргументы против этого и соответственно за равнозначность познавательных систем.

CONTRA

Наука прочно укрепилась в качестве высшей познавательной системы только в эпоху модерна. Древние греки, будучи основоположниками классической науки и ее исследовательских принципов, могли расставлять приоритеты совсем по-иному. Так, Аристотель поэзию ставил выше истории, и трагика Софокла – выше «отца истории» Геродота. И тот, и другой писали о греко-персидских войнах, но, по Аристотелю, Софокл в своей трагедии «Персы» на примере единичного говорит нам об общем, а Геродот в своей «Истории» – только о единичном[123]123
  См.: Мамедов А. К. Эпистемология социального познания: монография. М.: Канон+РООИ «Реабилитация», 2017. С. 16.


[Закрыть].

Постмодернизм, зародившийся в искусстве, и иногда обоснованно, а иногда и огульно критикующий традиционную науку, поставил под вопрос познавательный приоритет науки и разделение способов познания окружающего мира. Каждый человек познает его как с помощью науки, так и с помощью искусства, как левым полушарием своего мозга, так и правым. Научные достижения порой подвигают творческих людей на создание произведений искусства, а последние нередко служат толчком к разработке новых научных парадигм. Лучшим примером этого может служить Ада Лавлейс, еще в первой половине XIX века описавшая принцип работы вычислительной машины и составившая первую программу к ней. «Отец (Лорд Байрон. – Авт.) передал ей увлечение поэзией, мать – математикой, и впоследствии Ада сложила собственную мозаику – “поэтическую науку”».[124]124
  Айзексон У. Инноваторы. Как несколько гениев, хакеров и гиков совершили компьютерную революцию. М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2015. С. 567.


[Закрыть]

Применение строго научного метода оправдано только в области естественных наук. Важнейшей характеристикой этого метода является неукоснительное следование законам формальной логики, а значит и эмоциональная отстраненность исследователя от того, что он изучает. Конечно, эмоциональная оценка знаний об амебах или химических элементах – вещь абсурдная. (Но попутно заметим, что выдающиеся популяризаторы естественных наук вошли в историю именно потому, что, обладая художественным талантом, сумели рассказать об этих науках образно и эмоционально.) Однако в социально-гуманитарных науках исключать из процесса познания эмоции и ценности не только не нужно, но и попросту невозможно. Поэтому постмодернисты настаивают на необходимости привлечения к социально-гуманитарному исследованию методов искусства, столь непохожих на строгие научные методы. В связи с этим научные тексты и произведения литературы, спектакли, фильмы, статьи журналистов, а часто и «абсолютно ненаучная» информация в Интернете становятся равноправными по своему познавательному потенциалу.

Социально-эмоциональное отношение к познанию современного мира непосредственно проявляется в так называемом «клиповом мышлении» молодежи. Сегодня ей трудно следовать за традиционной научной логикой, связывая воедино объект, предмет, цели и задачи исследования и выстраивая сложные причинно-следственные связи. Поэтому яркий образ, содержащийся в клипе, оказывается более значимым и понятным, а также более операциональным, чем многочисленные страницы традиционных научных текстов. Ведь они, как и столетия назад – во времена «сильной абстракции», когда книга и инструментальная музыка были важнейшими средствами передачи информации, – все еще представляют собой ряды черных значков на белой бумаге. Разве могут они привлечь к себе внимание современного молодого человека? Кроме того, западный научный стиль, несколько веков конституировавший себя как единственно возможный в описании всех явлений, сегодня во многом смотрится архаично и не вызывает энтузиазма как у пишущих, так и у читающих людей XXI столетия.

В мире 3D уходит в прошлое такой метод подачи учебного материала, как лекция. Что такое лекция для современного студента? Это – «говорящая голова», излагающая чаще всего не свои мысли. Поэтому становится все более необходимой образная презентация материала, привлекающая внимание студента. Скоро и этого будет мало – нужно будет включать в лекции видеоматериалы и музыку, чтобы по-настоящему заинтересовать аудиторию. Со временем лекция станет похожей на поход в кино или в развлекательный центр, где наука и искусство сливаются в единое целое.

Как это ни парадоксально, но наука своим развитием во многом способствовала такому положению вещей. Так, главной целью прогресса в области аудиовизуальной техники уже давно стало максимальное приближение изображения к реальности. Еще в середине XX столетия Р. Брэдбери в романе «451 градус по Фаренгейту»[125]125
  Брэдбери Р. Д. 451 градус по Фаренгейту. М.: ЭКСМО, 2017.


[Закрыть] писал об экранах величиной со стену комнаты и полном приближении образов, созданных в кино, к реальности. Ученые практически полностью справились со всем этим. Осталось то немногое, что уже появилось в виде разработок – добавить к трехмерному изображению и объемному звуку еще и запахи, дуновения ветра и т. п. Тогда реальность не надо додумывать. Изображение и есть реальность. Ее можно познавать, просто переживая ее.

PRO

Как известно, до появления первых мудрецов (философов, ученых) мировоззрение греков носило мифолого-поэтический характер. Завершающее его оформление в IX–VII веках до н. э. осуществили выдающиеся древнегреческие поэты, которые, по выражению Геродота, «создали грекам их богов». Но и первые философы VI – начала V века до н. э. не отрицали богов как таковых и излагали свои теории в стихах, а затем в форме диалогов, имеющих помимо научной и художественную ценность[126]126
  См.: Мамедов А. К. Эпистемология социального познания: монография. М.: Какон+ РООИ «Реабилитация», 2017. С. 20–21.


[Закрыть]. К концу V века до н. э. сформировалась метафизика как новая рациональная религия, или учение об истинном бытии. Это новое мировоззрение греков можно называть полноценной религией, а не только наукой, поскольку оно выполняло все функции прежнего мифологически-поэтического мировоззрения и претендовало на руководство всей общественной и личной жизнью греков того времени, в основу которой впервые был положен разум (Логос)[127]127
  См. там же. С. 35–36.


[Закрыть].

В Средние века был усовершенствован научный метод, создана система образования, сформированы новые виды искусства. Однако наука и искусство, следуя идее христианского спасения, становятся еще более неотделимыми от религии. Поэтому, как считал Фома Аквинский, теология и, добавим, те искусства, которые непосредственно реализуют ее идеи, в раскрытии картины мира являются основополагающими, остальные же научные знания и искусства – иерархически соподчиненными, «обслуживающими». На нижних ступенях этой иерархии оказывается обыденное (житейское) знание и его творческие воплощения.

В эпоху Возрождения религия значительно потеряла в своих познавательных правах, но различие между наукой и искусством по-прежнему практически не осознавалось. Во-первых, потому, что в ту эпоху культурным идеалом считалась гармонично развитая личность, сочетающая в себе черты философа, ученого, поэта и художника. Во-вторых, как указывает Т. Кун, в это время живопись, например, рассматривалась как область, где, как и в науке, происходит кумулятивный рост результатов, где возможно прогрессирующее продвижение и достижение все более совершенных изображений природы. Поэтому Леонардо да Винчи был только одним из многих, кто свободно переходил от науки к искусству и наоборот[128]128
  См.: Кун Т. С. Структура научных революций / Пер. с англ. И. Э. Налетова // Открытый текст. URL: http://opentextnn.ru/man/?id=621.


[Закрыть].

Разделение функций науки и искусства, которые на протяжении всей предыдущей истории в целом служили упорядочению и гармонизации мира, начинается в XVII веке с развитием методологии эмпирических исследований, основанной на рационалистических принципах. Более того, становление практически всей культуры модерна связано с рационализацией, верой в человеческий разум и поиском истины, в результате чего познавательный статус искусства значительно снижается, и на первый план выступает его эстетическая функция. Между тем наука и искусство остаются взаимосвязанными: классическая наука стремится к открытию объективных законов, а искусство – к реалистичному отображению наиболее типического в жизни.

Эта взаимосвязь сохранялась и веком позже. Наиболее ярким примером сочетания художественного и научного мышления является творчество И. В. Гёте. Он был сторонником цельного постижения мира и полагал, что художник и естествоиспытатель реализуют один и тот же проект проникновения в тайны природы, постижения ее сути. По Гёте, наука говорит о том, что чувства обманчивы, и поэтому вытесняет непосредственность живых восприятий и заменяет явления природы теоретическими измышлениями, а часто и просто одними словами. Художественное творчество Гёте всемирно известно, но он является также философом и ученым. Философское учение Гёте о протофеномене и прототипе раскрывается в его естественнонаучных исследованиях в областях биологии, физики, химии, геологии, минералогии, метеорологии. Он является создателем сравнительной морфологии растений и животных, физиологической оптики и автором многих других научных концептов[129]129
  См.: Свасьян К. А. Философское мировоззрение Гёте. М.: «Evidentis», 2001. С. 86–87.


[Закрыть].

Наибольший разрыв между художественным и научным творчеством происходит в первой половине XIX века, но уже не из-за признания преимуществ научного метода, а по прямо противоположной причине. Под влиянием романтизма, пришедшего на смену Просвещению и совпавшего с промышленной революцией, культ разума сменяется культом всего естественного (чувственного) в человеке, и со стороны свободной фантазии возникает жесткая оппозиция холодному разуму, узкому прагматизму жизни и линейному научному прогрессу. Казалось, что научный образ жизни с его лабораториями и экспериментами подавляет дух свободы исканий, который свойственен художникам, а сам экспериментальный подход не позволяет открывать секреты природы[130]130
  См.: Рассел Б. Мудрость Запада: Историческое исследование западной философии в связи с общественными и политическими обстоятельствами / Ред. англ. изд. П. Фулкес; Общ. ред. и предисл. В. А. Малинина; Пер. с англ. М.: Республика, 1998. С. 427.


[Закрыть]. Как мы видели, подобные рассуждения есть и у Гёте. Но если он, указывая на недостатки науки, призывал к целостному познанию реальности, то романтики вообще сомневались в возможностях науки и выступали за чувственное познание методами искусства. Однако повторим, что за пределами романтизма наука все более приобретает характер культурной доминанты, заменяя собой доминанту религии.

Наиболее последовательно разделение познавательных систем было осуществлено Гегелем, который рассматривал искусство, религию и философию как высшие формы самопознания абсолютного духа[131]131
  См.: Гегель Г. В. Ф. Философия духа / Ред. М. Терешина. М.: Эксмо-Пресс, 2016.


[Закрыть]. По мнению Гегеля, конкретные науки, более сходны с философией по форме, чем по содержанию. Содержание философии имеет «абсолютный» мировоззренческий характер, содержание же конкретных наук прагматично. Искусство и религия, напротив, значительно ближе философии по содержанию, но не по форме. Поэтому, по Гегелю, низшей формой самопознания абсолютного духа является искусство, отражающее реальность в художественных конкретно-чувственных образах. Затем следует религия, которая познает мир посредством представлений. Высшая форма самопознания абсолютного духа – философия есть синтез и раскрытие истин, содержащихся в искусстве и религии, в форме понятий[132]132
  Философские учения, по Гегелю, тоже находятся между собой в отношениях преемственности и субординации.


[Закрыть].

Разработка неклассических (философия жизни) и в особенности постнеклассических (экзистенциализм и философская герменевтика) теорий сопровождается существенным пересмотром взглядов на соотношение науки и искусства. Такие особенности постнеклассической (современной) науки, как ослабление оппозиции субъекта и объекта, переключение исследовательского внимания с изучения общего на изучение единичных и даже уникальных явлений, признание зависимости того или иного научного образа мира от конкретной ситуации встречи познающего и познаваемого, представления о «человекоразмерности» познания, неизбежно включающего в себя ценностно-эмоциональные элементы, в очередной раз сближают науку и искусство. Последнее, являясь, по выражению Х. Г. Гадамера, способом «приращения бытия» перестает рассматриваться в качестве периферийного вида духовной деятельности, выполняющей лишь функции развлечения, эстетического удовлетворения и воспитания. Художественное творчество с его экзистенциальной захваченностью и установкой на целостное постижение действительности снова оказывается равноправным партнером науки в деле познания-освоения мира[133]133
  См.: Бакеева Е. В. Введение в онтологию: образы мира в европейской философии: курс лекций. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2014.


[Закрыть]. С начала XX века также делаются неоднократные попытки примирить науку и религию. А, например, Дж. Сантаяна в своей «моральной философии» признает инструментами познания помимо науки, религии и искусства также и здравый смысл (но, правда, поразному оценивает их). В общем, то же самое или почти то же самое предлагает сегодня и постмодернизм.

CONTRA

С точки зрения принципов познания религия в целом отличается статичностью, так как толкует мир через призму неизменных священных текстов. Научные открытия и новые произведения искусства, напротив, постоянно изменяют картину мира. Поэтому сосредоточимся лишь на познавательных возможностях науки и искусства. Кроме того, говоря о продуктивности их синтеза, под наукой будем понимать только ее социально-гуманитарную область. Никто ведь не предлагает исследовать микробы или галактики с помощью поэм или романов.

В наших представлениях о мире можно выделить континуум «естественные науки – социально-гуманитарные науки – искусство». Это относительно независимые познавательные системы, поскольку ни одну из них нельзя представить как некий подвид другой. Занимая срединное положение между естественными науками и искусством, социально-гуманитарное знание может приближаться то к одному, то к другому полюсу континуума. Однако эпоха модерна фактически обособила социально-гуманитарные науки и искусство, поэтому социологи и гуманитарии стали стремиться к «естественнонаучности» и более двух веков создавали свои теории и тексты, подобно математикам и физикам. Б. Спиноза писал свою «Этику»[134]134
  Спиноза Б. Этика. М.: Азбука, 2019.


[Закрыть] в виде аксиом и теорем. О. Конт, математик по образованию, выдвинул лозунг создания социологии по аналогии с математикой, астрономией, физикой и биологией[135]135
  См.: Конт О. Дух позитивной философии. Слово о положительном мышлении. М.: Либроком, 2016.


[Закрыть]. И эти примеры можно продолжить. Но на сегодняшний день, несмотря на активное применение математических методов, системного, синергетического и других общенаучных подходов, ни одну социально-гуманитарную науку не удалось уподобить физике или химии.

Неудачи в построении социально-гуманитарного знания по классическим принципам естественных наук заставляют одних ученых говорить о необходимости опережающего развития социально-гуманитарного знания в современном мире. Другая часть ученых вместе с экономистами, распределяющими бюджеты, и политиками, вовлекающими свои страны в глобальную конкуренцию, продолжают традицию отношения к социально-гуманитарным наукам как к чему-то второстепенному. Возможна и третья – промежуточная позиция: эти науки важны, но не сами по себе. Они служат важным фактором, способствующим созданию подлинных инноваций в области технического развития человечества.

В известной книге американского журналиста, писателя и президента Аспенского института гуманистических исследований Уолтера Айзексона «Инноваторы»[136]136
  Айзексон У. Инноваторы. Как несколько гениев, хакеров и гиков совершили компьютерную революцию. М.: Corpus, АСТ, 2015.


[Закрыть] показано, что наиболее существенные открытия в области информационных технологий и телекоммуникаций были сделаны людьми, одновременно с техникой интересовавшимися гуманитарным или художественным творчеством. Не раз подчеркивается, что люди, соединившие в себе гуманитарное и техническое знание, оказывались более продуктивными в изобретении новых средств обработки и передачи информации, чем чистые технари. «Свои презентации продукции Apple Стив Джобс обычно заканчивал слайдом с дорожными знаками, изображающими пересечение гуманитарных наук и технологий. На своей последней презентации iPad 2 в 2011 году, стоя перед экраном, на который проецировалось это изображение, он сказал: “Одних технологий недостаточно – в самой ДНК Apple заложен союз технологий с искусством и гуманитарными науками. И это дает такие плоды, что душа поет”».[137]137
  Там же. С. 566.


[Закрыть] Но Стив Джобс все же именно компьютерный гений, а гуманитарные знания и искусство были только его «помощниками» в создании электронных машин.

Близость к искусству, схожесть с искусством была и остается той чертой, которая придает своеобразие философии и социально-гуманитарным наукам. Здесь ценится не только истинность, но и красота, а также оригинальность мысли. В особенности это характерно для философии, но и социально-гуманитарные науки заимствовали ряд свойственных искусству принципов и императивов, прежде всего для построения своих текстов. Почему же это сходство с искусством так претит ученым, говорящим о неразвитости социально-гуманитарного знания? Один из ответов состоит в том, что общие законы естественных наук служат базисом для преобразования реальности. Но, например, в области социальных наук общие законы, если их вообще можно сформулировать, либо требуют активного воздействия на реальность (а часто и колоссальных жертв как при реализации марксистско-ленинского учения в России), либо являются просто поводами для дискуссий (типа дискуссий о роли протестанткой этики в развитии капитализма).

Социально-гуманитарные науки, конечно, что-то, где-то и когда-то объясняют, но чаще всего post factum, поэтому их прогностические возможности всегда подвергались существенному сомнению. Однако эти науки, как и искусство, не нацелены на преобразование мира путем реализации теоретически обоснованных единственно правильных решений.

Но неужели искусство не преобразует мир? Преобразует, только иными, не схожими с естественнонаучными, но тоже весьма действенными путями. Ответ на вопрос: «Что больше влияет на жизненную позицию человека – изучение химии или литературы в школе?» – очевиден. Детективные романы Ж.-П. Гранже скажут обычному человеку о жизни в Африке больше, чем любые научные трактаты. И если этот человек попадет в Африку, он будет вести себя там, во многом исходя из прочитанного у Гранже. А что это, если ни изменение и даже создание реальности? Причем такое положение вещей связано не только и не столько с тем, что ученые традиционно живут в «башне из слоновой кости», и их произведения читают единицы, десятки или может быть сотни человек, тогда как популярные романы влияют на сознание миллионов. Для понимания общества нужна не только информация, но и сопереживание. Сопереживание делает знание живым, актуальным и востребованным. И именно искусство как особая познавательная система способна синтезировать изучение реальности и сопереживание ей.

Заметим также, что существует комплекс наук, изучающий само искусство и именуемый искусствоведением, которое «все расставляет по своим местам» и придает объективную форму субъективным потокам сознания художников. При этом, например, та же литература создает у читателей образ мира, формирует отношение к нему и влияет на поступки людей, подавляющее большинство которых никогда в жизни не читали ни одного литературоведа или критика. То же самое касается и «взаимоотношений» литературы и истории, наиболее явно проявляющихся в феномене исторического романа. Уже на протяжении двух столетий этот жанр вызывает самые нелестные отзывы и даже возмущение ученых-историков в связи со всякого рода неточностями в тестах, которые якобы отдаляют читателя от «объективной исторической истины»[138]138
  На самом деле в художественном произведении исторические неточности не только вполне допустимы, но порой и неизбежны.


[Закрыть]. Но можно ли со времен А. Дюма назвать хотя бы одно научное произведение, повлиявшее на общество и на отдельных людей в большей мере, чем «Три мушкетера» или «Граф Монте-Кристо»? Ничто так полно не знакомит миллионы людей на планете с жизнью Франции времен Людовиков, как эти романы. И какими несущественными кажутся исторические неточности в них в сравнении с их социальной ролью!

Авторы, пишущие исторические романы, иногда вскрывают новые факты и даже важные закономерности, и именно они делают достижения ученых-историков объектами массового обсуждения, а также пропагандируют историческую науку как таковую. Популярный исторический роман в социальном плане важнее тысяч исторических монографий. Это можно сказать о романах Балашова, Пикуля, Свечина и многих других авторов. Именно романы, а не учебники истории и тем более не монографии являются главным источником исторических познаний большинства жителей планеты.

PRO

Конечно же, искусство преобразует мир. Кто же с этим спорит? Более того русские модернисты начала прошлого века в этом смысле противопоставляли науку и искусство. В одном из первых программных документов русского модернизма – статье «Старинный спор» – Н. Минский писал: «Наука раскрывает законы природы, искусство творит новую природу. Творчество существует только в искусстве, и только одно творчество творит новую природу. Величайшие гении науки, как Ньютон, Кеплер и Дарвин, объяснившие нам законы, по которым движутся миры и развивается жизнь, сами не создали ни одной пылинки. Между тем Рафаэль и Шекспир, не открыв ни одного точного закона природы, создали каждый по новому человечеству»[139]139
  Цит. по: Лотман М., Минц З. Статьи о русской и советской поэзии. Таллинн: Ээсти раамат, 1989. С. 54.


[Закрыть]. Поэтому: «Искусство выше не только “обыденной” практической деятельности, но и выше науки, выше философии»[140]140
  Там же.


[Закрыть].

Однако основным предметом нашего обсуждения все же являются познавательные возможности искусства. Поэтому вернемся к этому предмету и рассмотрим познавательные возможности различных видов искусства.

Известно (по крайней мере, материалистам), что объективная реальность обладает эстетическими свойствами, которые и отображает искусство. Но дело в том, что эти свойства могут по-разному оцениваться в разных культурах и изменяться вместе с изменением мировоззрения людей от эпохи к эпохе, а то и под влиянием вкусов и моды. Вероятно, наиболее расхожим примером этого являются представления о женской красоте.

Очевидно, что наиболее объективно отражает реальность реалистическое искусство. И хотя оно отражает всю реальность целиком, по произведениям искусства мы не можем судить о ее физических, химических или биологических свойствах. Искусство позволяет в большей или меньшей степени, познавать социальную и психическую реальность. Так, в исторических романах мы можем прочитать о революциях, расстановке противоборствующих сил, их идеологиях и программах. Но чаще всего это лишь фактический или символический фон, который должен объяснять, оценивать, акцентировать действия и/или психологию описываемых персонажей. При этом реальность по-разному отображают авторы с различным мировоззрением, а оно во многом является результатом социализации в разных исторических, культурных (субкультурных) и социальных («стратификационных») условиях. Но тайна художественного видения, видимо, состоит в нахождении моментов изоморфности отдельных сторон действительности и проявления свойств личности, социальной группы, общества, в умении увидеть эту изоморфность, выразительные символы человечески наиболее значимого.

Все вышесказанное касается не только литературы, но в различной степени и других изобразительных видов искусства, которые отражают действительность в образах, имеющих форму самой действительности, например, реалистической живописи, графики, скульптуры. Но что в познавательном плане может дать выразительное искусство, которое передает общий характер переживания своими специфическими средствами, не имеющими аналогов в действительности, например, абстрактная живопись, музыка, танец?

Таким образом, о познавательной функции искусства в прямом смысле этого слова можно говорить только применительно к реализму в его (искусства) изобразительных видах, которые передают правду жизни специфическими художественными средствами, в различной мере проникают в реальность, а, следовательно, с различной глубиной и полнотой позволяют познавать ее. Об объективности такого познания на примере литературы речь пойдет ниже.

Конечно, наибольшими познавательными возможностями обладает именно литература, но ее разные жанры опять-таки в различной степени «правдивы»: от самого достоверного жанра – очерка до сказки, хотя и в авторских, и особенно в народных сказках, и вообще в фольклоре может содержаться ценная для исследователя информация[141]141
  См.: Юрасова М. В. Антипредпринимательская социализация и советское искусство для детей // Бизнес в литературе: социологический анализ / Под ред. С. А. Баркова, В. И. Зубкова. М.: Академический проект, 2014. С. 169–182; Верховин В. И. Экономическое поведение в русском фольклоре // Там же. С. 185–207.


[Закрыть].

Особенно ярко интеграция литературы и науки проявилась в натурализме, сформировавшемся как самостоятельное художественное направление позитивистско-эволюционистской ориентации во второй половине XIX века. Писатели-натуралисты[142]142
  Самые знаменитые из них – Э. Золя, А. Доде и Ги де Мопассан во Франции, Т. Драйзер, Дж. Лондон и Дж. Стейнбек в США.


[Закрыть] считали, что искусство должно быть в прямом смысле слова научным, т. е. максимально объективным, фотографически точным, документальным как протокол. Для того чтобы отразить сущность эпохи и/или объяснить поступки людей натуралисты тщательно изучали социальные условия, условия труда и быта, технологии, психологические и естественнонаучные предпосылки человеческого поведения.

Наконец, как справедливо было указано выше, познавательную сферу искусства следует ограничить социально-гуманитарным знанием. Конечно, существует научно-популярная литература и научная фантастика с ее опережающими время идеями, но для получения конкретных сведений из естественнонаучной и инженерной областей все же лучше обращаться к научным источникам.

CONTRA

Развитие формально-логических методов в естественных науках имело своей главной целью выявление объективных законов. Подразумевалось, что эти законы позволят изменять реальность с предсказуемыми последствиями и вообще предсказывать будущее. Таким образом, утвердились два критерия научности. Первый содержательный – положения подлинной науки всегда соответствуют реальности. Второй формальный – построение науки осуществляется в соответствии с законами формальной логики. Но, по крайней мере, в процессе изучения общества оба этих критерия подверглись сомнению. Истина становится здесь таковой только потому, что верящие в нее люди начинают реализовывать ее на практике. Поэтому использование строго научного метода не дает всей полноты знаний об обществе.

Ученые долго шли к тому, чтобы расшифровать геном человека. На этом пути были ошибки, возникали тупиковые ветви познания, но в результате родилась объективная истина, которая никем не оспаривается. Но можно ли получить такую же однозначную истину, например, относительно Октябрьской революции? Конечно, нет. Дискуссии о том, был ли это переворот, спровоцированный германским правительством, или русский бунт «бессмысленный и беспощадный», или попытка идеологов реализовать утопии, которыми многие века грезило человечество, не прекратятся никогда. Но что более важно для общественных дискуссий – новый научно-исторический текст, дополняющий общую картину парой «объективных» фактов, или новый фильм о Троцком, Парвусе и Ленине, приуроченный к столетию означенного события? Постмодернизм отдает предпочтение второму способу познания или, по крайней мере, считает, что он не хуже первого.

Безусловно, и в социально-гуманитарных науках возможно, хотя и фрагментарное, но объективное знание, подобное знанию о геноме человека. Но в целом идея Дюркгейма о том, что с помощью «социальных фактов» можно построить науку, столь же совершенную, как физика, оказалась утопией. Поэтому искусство в сфере знаний о человеке и обществе не следует воспринимать как нечто мешающее или альтернативное науке. Реальное и, главное, действенное восприятие социальной реальности любым человеком всегда будет синтезировать в себе некоторые неоспоримые факты, их ценностное осмысление и художественные образы, помогающие понять происходящее.

Для конкретной иллюстрации равнозначности познавательных систем рассмотрим возможности описания общества в социологии и литературе.

Уже со времен возникновения марксизма, а затем и Франкфуртской школы стала аксиоматичной невозможность в рамках социологического знания жестко разделять объективные факты и ценности, присущие мировоззрению каждого ученого. В ценностной ориентированности социологических текстов нет ничего плохого. Просто эту аксиологическую составляющую нужно учитывать при восприятии социологических концепций и идей. Однако ученые зачастую всеми силами пытаются избегать необъективности, тогда как художники, напротив, стремятся выразить свое эмоциональное и ценностное отношение к вещам и явлениям, событиям и людям. Следовательно, художественное произведение, посвященное тем или иным социальным проблемам, отличается от социологического труда во многом степенью проявления ценностных ориентаций их авторов.

Процесс глобализации своеобразно заострил данную проблему. Когда социология как сфера приложения усилий думающих людей стала выходить за рамки европоцентризма, стало очевидным, что ее язык и многие ее принципы неадекватны для описания и анализа общественных явлений в других самобытных культурах. Русская культура и русская цивилизация служат хорошим примером этого. На протяжении последних двух столетий в России не было развитой социологии в классическом понимании этого слова. Чаще всего это объяснялось политическими причинами, а именно царской, советской, а затем и постсоветской цензурой. Однако в этой социологической «неразвитости» просматриваются и социокультурные корни – некоторая несовместимость традиционного позитивистского метода познания с тем, что происходило и происходит в России. Сознательное исключение эмоционального фона из описания и анализа социальных явлений делает позитивистскую картину русской жизни куцей, бесцветной, не отражающей всей полноты реальности. Кроме того, и сами отечественные ученые не хотят ограничивать себя жесткими рамками традиционного научного подхода. Неслучайно, что на поприще академической социологии достижения русских ученых за редкими исключениями выглядят примерно так же, как и достижения российских спортсменов в слаломе-гиганте. Что называется, не наш вид спорта.

В XIX столетии в нашей стране не было своих спенсеров и дюркгеймов, но были Толстой, Достоевский, Островский, Сологуб и многие другие классики русской литературы. Во многом мы изучаем жизнь тогдашней России по их произведениям. И мы не можем сказать, что знаем тогдашнее общество намного хуже, чем европейцы, которые в познавательных целях могут использовать работы своих ранних социологов-позитивистов. Жизнь общества многоаспектна, мир многообразен, и столь же многоаспектными и многообразными должны быть методы его познания.

Таким образом, не будет ошибкой сказать, что русская литература описывает русскую жизнь лучше, чем русская социология. С точки зрения постмодернизма в этом нет ничего плохого. Нужно принять эту ситуацию как данность и учитывать ее в дальнейших попытках осмысления национального бытия. Точно так же важными средствами познания русского социального пространства могут выступать театр, кинематограф и другие виды искусства. Однако художественную литературу все же следует считать важнейшим методом (а не только источником) познания российского общества. В связи с этим можно утверждать, что традиционная для эпохи модерна канонизация «вечных» принципов научного исследования уходит в прошлое, а многочисленные формальные признаки научности видятся как все более относительные критерии нужности, полезности и инновационности размышлений об обществе.