Текст книги "Музы и свиньи"

Как могилевская танцовщица освободила от бандитов уральский город

Тождество профессий танцовщицы и факира бесспорно: оба занимаются профессиональным гипнозом. Факир гипнотизирует змею ритмичными взмахами флейты, а танцовщица околдовывает публику утонченной пластикой тела. Пассионарная танцовщица способна умиротворять не только ползучих гадов, но и коварных химер, кровожадных вурдалаков и, наверное, самое жуткое исчадие ада. Только вот последствия таких гипнотических сеансов бывают непредсказуемыми и драматическими для всех сторон…

Когда в славном городе Могилеве открыли самый большой в Европе лавсановый завод, то неподалеку от него построили и профильное художественное учреждение – Дом Культуры завода Химволокна. В конце восьмидесятых при этом ДК работал танцевальный кружок, куда инженерно-техническая интеллигенция отправляла своих детей – эстетизировать их подростковую неуклюжесть и сублимировать гормональную энергетику. Руководила кружком недавняя выпускница белорусского хореографического училища – пленительная, как виолончель, и элегантная, как кобра. Ученики ее искренне любили, ученические мамы – люто ненавидели, а отцы бешено вибрировали от эротичной фигуры девушки. Сама же танцмейстерша, скромная и неиспорченная девушка, честно учила деток румбе, самбе и классическому вальсу и даже не задумывалась о чем-то большем.

И тут незаметно подкрадываются голодные и веселые девяностые. По всей стране выстраиваются километровые очереди. Из магазинов окончательно исчезают продукты, из аптек – лекарства, из уличных таксофонов – телефонные трубки, зато на телеэкранах появляются латиноамериканские сериалы. Народ массово открывает в себе неожиданные таланты и смелые призвания. Доценты марксизма-ленинизма торгуют на рынках импортными кружевными трусиками, которые в подвалах напротив шьют из тюлевых занавесок отставные прокурорши. Школьницы идут в путаны, путаны становятся эстрадными певичками; менты мимикрируют в уголовников, уголовники уходят в политику. При этом большинство всей этой публики весьма органично совмещает профессии.

Хореографический кружок естественным образом самоликвидируется: какие еще тут польки с канканами? Танцевальный класс забирает себе кооперативный видеосалон, а молодая танцмейстерша остается без куска хлеба и безо всяких перспектив на его заработок.

Неожиданно из России звонит приятельница – мол, на Урале есть вакансия танцовщицы экзотических танцев… может, подъедешь на кастинг? Наша барышня вспоминает, что денег у нее осталось лишь на буханку хлеба и взять больше негде. Подъеду, говорит, а если не подъеду, то приползу, альтернативы нет. Несколько недель она усердно шлифует профессиональное мастерство в своей малогабаритке под кассетный магнитофон, одалживает у подруг лучшие шмотки и едет в промышленный город на Урале, где неожиданно для себя проходит жесткий экзамен.

Начинается жизнь в суровых российских джунглях девяностых годов, населенных быками в коротких кожанках, гиенами в милицейских мундирах и кабанами в малиновых пиджаках. Безусловно, есть в том уральском городе и порядочные люди, однако в клубах, ресторанах и на корпоративах, где выступает наша танцовщица, их практически не бывает.

После одного из таких выступлений в раздевалку вваливается массивный лысый мужик в костюме за штуку баксов и туфлях питоновой кожи; дышит на танцовщицу дорогим коньяком и делает ей неприличное предложение. А у девушки таких предложений – по десятку на день: от одноклеточных из ближайшего райотдела милиции и до приматов на «шестисотых» мерседесах. Танцовщица, даже не глядя на хамло, предлагает ему выйти вон. Лысый будто не слышит – гипнотически пожирает глазами ее прекрасные выпуклости и тянет к ним пальцы с бриллиантовыми перстнями. Наша барышня, хотя и специализируется на раскованном танце живота, однако воспитания целомудренного, и подобных выходок не потерпит: импульсивно хватает бутылку с минералкой и бьет наглеца по голове. Осколки разлетаются шрапнелью, контуженный выдыхает инстинктивный мат, из головы его хлещет кровища, на крики залетают гориллы с пистолетами.

И тут происходит нечто необъяснимое…

Лысый сообщает телохранителям, что поскользнулся по-пьяни, идите на хрен, разберусь и без вас. Промокает рану салфеткой, зыркает на танцовщицу удивленно и тихонько уходит.

В раздевалку залетает побелевший от ужаса импресарио. Руки дрожат, ноги подгибаются, зубы выбивают чечетку. Ну все, говорит, заказывай себе, красавица, гроб! Знаешь, кто это был? Нет? Сам Вован Челябинский!..

Про Вована наша танцовщица, конечно же, наслышана: лидер самой мощной оргпреступной группировки, авторитетная «крыша» местных заводов, газет, пароходов, вершина бандитской пищевой цепочки Урала и окрестностей. Этот способен на что угодно, и хорошо еще, если просто прикажет закопать живьем в гробу, а не сжечь в какой-нибудь кочегарке. И никто даже искать не станет: вон, по телевизору про заказные убийства банкиров и воров в законе ежедневно сообщают с такими интонациями, как пару лет тому – про запуск ракет с Байконура, и никто тех киллеров не находит. А то, что влиятельный мафиози обязательно отреагирует на чудовищное оскорбление, можно и не сомневаться.

Девушка беспомощно обхватывает руками голову и ощущает, как ее сердце с грохотом отрывается от ребер и стремительно проваливается в ледяную бездну…

Бежать, бежать, бежать! В Могилев, за границу, на Марс… Только бы не нашли! Несчастная в панике складывает вещи, ловит такси и летит на вокзал, однако у самого входа ее перехватывают уличные менты и передают крепким парням в спортивных костюмах – мол, господа бандиты, задержали согласно вашей ориентировке! Господа бандиты бесцеремонно грузят беглянку в страшный черный джип и привозят в попсово обставленный загородный коттедж, где ее и встречает тот самый наглец с разбитой головой.

Не бывает так страшно, чтобы не было еще страшней. Хозяин коттеджа молча сверлит танцовщицу пронзительными круглыми глазами, и от этого взгляда девушке хочется мгновенно распасться на молекулы и атомы. Отбирает паспорт, внимательно просматривает от первой и до последней страницы, кладет в карман. Танцовщица мысленно прощается с жизнью. Мозг будто бы одеревенел от анестезии, нервная система парализована, движения заторможены… Ей уже все равно, что с ней сейчас сделают.

Тем временем мафиози вызывает со двора страшных парней в спортивных костюмах, приказывает им построиться. Щурится, словно питон Каа на бандерлогов и произносит: все вы, мол, гондоны, штопанные колючей проволокой! На какого-то там банкира по-человечески наехать ссыте? Вон, на меня молоденькая девушка не побоялась наехать… на меня!.. на меня!!.. руку!!!.. подняла. А кто, по-вашему, страшней – я или какой-то там коммерс? Быстренько в руки паяльники, бейсбольные биты и все остальное – и на работу!..

Пока гостья каменеет столбом, хозяин коттеджа с показным уважением просит прощения за сегодняшнюю пьяную выходку. И в знак окончательного примирения просит: потанцуй прямо тут и только для меня, сейчас я музыку поставлю!

Танцовщица медленно приближается к действительности. Из хаотичных мозаичных пятен постепенно складывается какая-то лысая голова… потный лоб без морщин, надбровные дуги неандертальца и страшные круглые глаза, один лишь взгляд которых вызывает спазм мозга и паралич воли. Такому не откажешь; придется танцевать. Да и Вован, кажется, пока не собирается бросать ее в топку.

И девушка танцует – сперва несмело, но с каждой минутой все уверенней и вдохновенней. Она танцует, как библейская Саломея во дворце Ирода Антипы, танцует, как Мата Хари перед бароном Ротшильдом, она извивается королевской коброй и вибрирует виолончельной струной! Тело танцовщицы пронзают электрические импульсы, с пальцев сыплются снопы голубых искр, и искры эти ослепительными звездами слетают в мутное уральское небо.

Всемогущий мафиози немигающе смотрит на танец, боясь пошевелиться. На жирном лбу прорисовывается одинокая тоненькая морщинка, по щеке катится бесконтрольная слеза, а страшные ледяные глаза неожиданно блестят застенчивым сантиментом влюбленного питона…

Назавтра «бригадные» пацаны узнают, что Вована с головой поглотило высокое и светлое чувство, и не дай Бог, не просто неуважительно высказаться про эту бабу, но и даже плохо про нее подумать!

Скромная и неиспорченная девушка воспринимает эту перемену жизни, как стихийное бедствие. Местные мафиозные реалии для нее – словно механизм ткацкого станка для тропической бабочки, случайно попавшей в его внутренности. Бандитские рожи вызывают у нее отвращение, бандитские IQ – брезгливость, а специфические диалоги про «стрелки» и «терки со жмурами» – неподдельный ужас. К тому же, Вован ей совершенно не нравится – девушка просто его боится…

У мафиози, впрочем, с IQ все в порядке, и потому он не форсирует события, а начинает ритуал ухаживания, а уж как надо красиво ухаживать, всегда можно выяснить из телевизионных сериалов. Вован просматривает несколько кассет и, наконец, перестает путать развальсовку с распальцовкой. Он дарит любимой цветы корзинами, бриллианты россыпью, возит ее в Монте-Карло и на Канары. Покупает девушке пятикомнатную квартиру, обставляет мебелью в стиле челябинского рококо и даже оборудует в ней профессиональный танцкласс, притом просит хозяйку танцевать ему там ежедневно.

Танцовщица скромно благодарит, однако боится Вована еще больше, потому что масштабность знаков внимания превышает ее понимание достаточного и необходимого. Наконец, мафиози не выдерживает и спрашивает в лоб:

– Так чего ж ты, в натуре, хочешь?

– Жить спокойно и танцевать в свое удовольствие! – через напряженную паузу выдыхает барышня.

Вована сжигают муки неразделенной любви и гложут черви тщеславия: да неужели он, великий и ужасный, не может добиться взаимности какой-то залетной девушки? Гангстерский босс обещает ей переквалифицировать всех своих пацанов в воспитателей детских садов, купить для танцовщицы Уральский Театр оперы и балета вместе с оркестром и декорациями и нанять Майю Плисецкую, чтобы та подвязывала девушке пуанты.

Тем временем у мафиози начинаются профессиональные неприятности. Он собирается достать пятнадцать лимонов гринов из нефти и вложить их в водку, однако местные чеченские бандиты, не согласные с такой бизнес-стратегией, подкладывают под вовановский «мерс» триста граммов тротила. Бронированная капсула-салон выдерживает взрыв, на мафиози – ни царапинки, а вот контуженную девушку увозят в больницу.

Вован клянется отомстить. Спустя неделю лучшие специалисты по борьбе с организованной преступностью находят гнездо главного чеченского гангстера, штурмуют квартиру элитным спецназом и продают задержанного Вовану. Тот пленника даже не бьет: просто садит на цепь в подвале своего коттеджа и терпеливо ждет, когда из больницы выпишется возлюбленная.

Возлюбленная выписывается лишь через месяц. Воодушевленный мафиози закатывает в ее честь банкет с пирамидами черной икры и фонтанами шампанского, а перед десертом галантно приглашает в подвал, где на цепи тоскует пленный чеченский гангстер. И произносит таким светским голосом: вот тебе, любимая, подарок! Он на твою жизнь покусился, так как прикажешь распорядиться? Можем просто сейчас в капусту нашинковать, можем в серной кислоте растворить, можем закопать на городской свалке живьем… Уж если после этого ты не ответишь мне взаимностью, то я ваще не знаю, что для тебя сделать!

Девушка судорожно оглядывается на Вована и взгляды их встречаются… Прежний сантимент в бандитских моргалах как ветром сдуло! Танцовщицу сверлят холодные и безжалостные глаза питона, пронизанные кровавыми жилками, и жилки эти багровеют, словно раскаленный нож и лицо греха!

Все-таки целый месяц, проведенный им без опытной факирши и ежедневных сеансов танцевального гипноза, дали о себе знать: бандитская змея сбросила чары, словно старую кожу, и естественным образом вернулась к своей прежней сущности. И процесс этот уже необратим…

Танцовщица все это понимает прекрасно: ничего не отвечает и тихонько уходит. Праздник продолжается. Вскоре мафиози замечает отсутствие возлюбленной и начинает поиски. В коттедже ее нету, в зимнем саду нету, в домашнем тире нету, и вообще нигде нету.

Пацаны расширяют поиски сперва до области, а потом – и на весь Урал. Менты роют землю кротами, пограничники в местном аэропорте зыркают сычами, в Могилев отправляется представительская «бригада» с Урала. Но все напрасно; девушка словно растворяется в воздухе.

И тут Вован слетает с катушек и окончательно звереет… Бандитская агрессия требует соответствующего выхода. Начинается кровавая война с конкурентными чеченскими мафиози. Бандитов с Северного Кавказа валят на «стрелках», в саунах, в ресторанах и просто на улицах. Их заливают жидким бетоном, выбрасывают из окон и душат голыми руками в камерах следственных изоляторов. Вовановские бандюки уходят из жизни приблизительно таким же самым образом. Вскоре обе группировки полностью взаимоуничтожают друг друга, а самого Вована убивает выписанный из Москвы снайпер-виртуоз…

Огромный уральский город, наконец, вздыхает с облегчением: ни местных, ни кавказских гангстеров тут больше нет: мертвецы на кладбище, уцелевшие разбежались. Можно выходить на улицу и не бояться попасть под шальную пулю, можно начать собственный бизнес и не прикидывать, сколько будешь отстегивать бандюкам, можно не нервничать за ребенка, которого просто могут украсть со школьного двора по наводке учительницы и потом потребовать выкуп…

Правда, уральцы так никогда и не узнали, чье бегство стало косвенной причиной кровавой войны двух оргпреступных группировок и кому на самом деле они обязаны своим освобождением!

Что касается самой могилевской танцовщицы, то, по слухам, спустя какой-то год она неожиданно объявилась в одном из ночных клубов Неаполя, где вдохновенно танцевала тарантеллу. Говорят, что за ее танцем остеклянившимся взглядом наблюдал немолодой сицилиец типично мафиозной внешности.

IV. Эрато. Муза любовной поэзии

Как Джон Леннон перевоспитал комсомольского секретаря завода «Гомсельмаш»

Советский Союз развалили обычные бытовые магнитофоны. Тысячи километров намагниченной пленки с записями «Beatles», «Rolling Stones» и прочих «Led Zeppelin» задушили коммунистическую идеологию, словно продвинутый спрут – тупорылого ихтиозавра из предшествующей геологической эпохи. Правда, тогдашние идеологические ихтиозавры сопротивлялись изо всех сил, яростно отгрызая ядовитые вражеские щупальца…

…В конце шестидесятых годов битломания достигла исторического апогея. Количество подпольных рок-групп, снимавших «битлов», превысило количество ударников социалистического труда. Мода на пиджаки со срезанными лацканами доводила до истерики ветеранов партии, более привычных к полувоенным френчам и лагерным бушлатам. И в каждой дворовой беседке сидел как минимум один гитарист-волосатик, завывавший на чудовищном английском: «Естэдэй! Ал май траублес симид со фор эвэй!»

Такая ситуация требовала немедленного идеологического отпора. Отделы пропаганды и агитации «на местах» получили суровые директивы: «усилить политико-воспитательную работу», «проработать подведомоственный контингент персонально» и «персонофицировать ответственность наставников молодежи».

Получают эту директиву и на Гомельском заводе сельскохозяйственного машиностроения, более известном, как «Гомсельмаш». Однако исполнять ее не спешат. Тут, бляха-муха, новый силосоуборочный комбайн сдавать, а эти обкомовские бездельники с очередной дурью лезут. Заводское руководство быстренько размножает бумажку на электрографе «Эра» и сбрасывает по инстанциям: мол, разбирайтесь со своим идейно незрелым контингентом сами. Только не забудьте персонифицировать ответственность и доложить об исполнении.

И вот, сваливается такая бумажка на парторга механического цеха – обычного работягу, возвышенного партией за победу в социалистическом соревновании. Парторг напрягается, силясь постичь замысловатый обкомовский жаргон. И отправляется за консультацией в партбюро, к старому большевику и наставнику молодежи.

– Тут без поллитры и не поймешь, чего родная партия хочет! – по-свойски жалуется парторг. – В смысле – требуется отыскать отдельные недостатки?

– Политику партии понимаешь правильно! – одобряет старый большевик. – У всех недостатки есть? Есть. Значит, должны и у нас отыскаться. Только совсем маленькие, чтобы за утрату бдительности по голове не получить. И чтобы несложно было устранить и доложить.

Парторг светлеет, усаживается за стол, скребет затылок и, словно карточную колоду, перетасовывает в голове подведомственный контингент.

– Есть у нас один фрезеровщик, каждую субботу напивается и бабу свою метелит, – падает на стол первая кандидатура. – Может, попробуем перевоспитать?

– Политику партии понимешь неправильно! – перебивает наставник. – Во-первых, фрезеровщик – пролетарий. А кто такой пролетарий? Гегемон революции, двигатель истории и самый передовой класс общества. Во-вторых, тут едва ли не половина наших гегемонов своих баб метелит. И правильно, между прочим, делают, потому что с этими суками иначе нельзя. Тут с несознательной молодежью надо работать, волосатиками разными, которые радиобрехалки по ночам слушают и песни не по-нашему под гитары поют! Есть в твоем цеху такие?

Парторг вновь перетасовывает, напрягается и выдает:

– Есть один. Студент, недавно на практику прислали. Длинноволосик, в американских штанах ходит и западную музыку слушает. Морально неустойчив, политически неграмотен. Политику партии понимает неправильно.

– А как у него с социалистическим коллективизмом? – с бдительным прищуром перебивает старый большевик.

Парторг тут же припоминает, как недавно мужики скоммуниздили у инструментальщиков канистру спирта и предложили студенту выпить, а тот отказался.

– Чувство социалистического коллективизма отсутствует, – констатирует парторг. – Жизненная позиция полностью пассивная.

Вскоре произносится и фамилия практиканта-длинноволосика, и тут ко всем его порокам прибавляется еще один: он оказывается евреем. В наставнике молодежи мгновенно просыпается бывший следователь МГБ. Ладонь рефлекторно ощупывает бедро в поисках кобуры.

– Значит, международный сионизм уже и до родного «Гомсельмаша» добрался, чтобы народ развращать, – возмущается отставной следователь. – Да этого жиденка-волосатика… расстрелять мало!

– Теперь же не тридцать седьмой год! – осторожно напоминает парторг.

– А жаль!.. Перевоспитать жида в человека практически невозможно. Но вот сделать из него законопослушного советского гражданина полностью реально!..

Резонно, логично, по-партийному аргументировано. Но кто будет перевоспитывать этого недочеловека?

– Как это кто? – удивляется ветеран. – У вас там что, комсомольской организации нет? За что мы таскали бревна на коммунистических субботниках? За что проливали кровь в подвалах контрразведки? Вот пусть ваш комсорг с перевоспитанием и постарается!

Парторг с облегчением вздыхает. Хуля ему то перевоспитание, у него план и аврал, да и вообще, он не нянька в детсадике! А, главное – есть теперь на кого спихнуть работу. Искренне благодарит ветерана и идет к цеховому комсоргу.

А комсорг – ну просто живая иллюстрация к брошюре «Комсомол – это школа жизни». Мужественный взгляд. Натруженные руки. Значок «Молодой гвардеец пятилетки» на груди. Настоящий пролетарий и гегемон, а не какой-то там гнилой интеллигентишка!

– Слушай, тут у нас один несознательный элемент есть, – заговорщицки информирует парторг, – ну, студент-волосатик, практикант, ты его знаешь. Так вот надо его перевоспитать.

– В смысле – подрыльник ему начистить? – с понимаем уточняет комсорг.

– Пока нет. Сходи к нему, переговори душевно, пристыди, научи правильному пониманию жизни. Потом подробный отчет напишешь.

Заканчивается смена, и комсорг, выстраивая в голове план идейно-воспитательной работы, отправляется к несознательному элементу.

Элемент принимает незваного гостя на удивление доброжелательно. Родители, говорит, в отъезде, я сейчас с сестрой, так пока ее нет, давай по стакану накатим! Комсорг приятно удивлен: ты ж смотри – жид, волосатик, интеллигент, а такой вот щедрый… Гость даже не успевает ответить, как в одной руке у него оказывается стакан, а в другой – плавленный сырок «Орбита». Комсорг пьет вино, осматривается и цепляется глазом за стеллаж с магнитофонными бабинами. Берет одну, водит заскарузлым ногтем по надписи:

– «Бе-ат-лес». Так это и есть твоя западная пропаганда?

– Она самая! – воодушевляется практикант-волосатик. – А хочешь, поставлю?

Комсорг колеблется. С одной стороны, выпивон без музона – как-то не очень комфортно. А с другой – а если парторг об этом узнает? Или, чего хуже, профессиональный наставник молодежи из партбюро? Комсорг накатывает еще один стакан и припоминает, что на семинаре комсомольского актива его учили: классового врага следует знать в лицо, лишь тогда контрпропаганда и становится эффективной.

– Ладно, ставь, – переступает он через моральное препятствие. – Там кир еще остался, или сгонять?

Волосатик заправляет бобину с обтрепанной лавсановой лентой, щелкает тумблером магнитофона «Комета-201». И сквозь шелест, треск и помехи звучит просветленно печальное: «Is there anybody going to listen to my story, all about the girl who came to stay?..»

– Знаешь хоть, о чем песня? – с сакральными интонациями шепчет волосатик. – Как один чувак влюбился в клевую герлу…

Комсорг не реагирует. Слушает, отставив недопитый стакан, и ощущает, как в его мозге медленно происходит дисинхронизация полушарий. И этот непривычный психофизиологический процесс не очень-то вписывается в идейно зрелое сознание. Комсорг кривится, вертит головой, дергает плечами и, кажется, на какое-то мгновение отгоняет дьявольское наваждение… В стакан льется «Вермут крепленый розовый», магнитофон искушает ангельскими голосами, капиталистическая зараза сладкой отравой натекает в стерильное советское сознание.

И тут в дверь звонят. Хозяин испуганно щелкает тумблером; сеанс музыкального гипноза обрывается ну очень кстати! Крадется на цыпочках в прихожую, припадает к дверному глазку…

– Сестра, – выдыхает с облегчением. – Ключи, зараза, забыла… … Спустя неделю комсорг случайно встречает в проходной парторга цеха и наставника молодежи.

– Ну, и как там твой диссидент? – интересуется парторг. – Перевоспитывается?

– Тяжелый случай, – вздыхает комсорг. – Все очень запущено. Даже меня хотел в волосатики завербовать. Представляете – поставил мне запись этого… Джона Леннона!

– Да какой он Леннон – громогласно возмущается старый большевик. – Знаешь, как его настоящая фамилия? Лейбман!

– Но ведь ты на буржуазную пропаганду не поддался? – напряженно уточняет парторг. – Перевоспитываешь?

– Пока этот вырожденец у меня «Моральный кодекс строителя коммунизма» напамять не выучит – я от него не отстану! На комсомольском билете клянусь!

Комсорг держит слово: перевоспитание несознательного волосатика проходит ударными темпами. Элемент состригает длиннющую гриву. Регулярно появляется на комсомольских собраниях. Несколько раз его замечают в Парке культуры и отдыха вместе с комсоргом, притом заводских парней сопровождает юная брюнетка дивной красоты. Практика студента заканчивается полным его перевоспитанием, и он с положительной характеристикой, подписанной партбюро, парторгом и комсоргом, покидает «Гомсельмаш».

А спустя несколько месяцев комсорг неожиданно кладет на стол «Заявление по собственному желанию».

Как, почему, что у нас не нравится?! Да все мне нравится, говорит комсорг, да только уезжаю я отсюда.

– На Всесоюзную ударную стройку? – с уважением уточняет старый большевик. – «За туманом и за запахом тайги»?

– На самый край света! – ответствует комсорг туманно и просветленно. – Строить нашу новую, счастливую жизнь!

Вскоре про комсорга потихоньку забывают заводские друзья и коллеги, даже парторг со старым большевиком. А еще через месяц в партбюро звонят из гомельского обкома партии.

– Ну что – пригрели змею на груди?! – с палаческой нежностью интересуется телефонная трубка. – Воспитали предателя Родины?

Где, кто, что? Какие у нас на «Гомсельмаше» могут быть предатели? Вы кого это имеете в виду?!

– Того самого, кому вы все положительную характеристику подписали, – все также сладкоголосо сообщает трубка. – Кстати, а где теперь комсорг механического цеха?

Как где? Уволился. Мы за него больше ответственности не несем. А, вообще, отличный парень: безукоризненная биография, активист, пролетарий и гегемон. Мы его даже кандидатом в партию думали рекомендовать…

– Да он для зоновского барака кандидат! – взрывается телефон бешеным фугасом. – Вы знаете, что он в ОВИР документы подал? Почему недосмотрели? Как такое вообще могло произойти?..

А произошло вот что. Наш комсорг до беспамятства влюбился в сестру практиканта, юную брюнетку дивной красоты. Это была любовь с первого взгляда, притом взгляд комсорга упал на девушку в квартире ее брата-волосатика, под проникновенную битловскую «Girl». Словно прозрачный ручей мгновенно размыл трухлявую идеологию, и птица счастья завтрашнего дня понесла его в далекое космическое измерение, где растроганного гегемона с головой накрыла теплая волна очищения и возвышения.

Вот, как, оказывается бывает: лирическая баллада Джона Леннона, впервые услышанная под алкогольную анестезию, да еще с клевой герлой, способна сокрушить даже железобетонные комсомольские мозги!

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Спустя три дня комсорг признался девушке в любви. Девушка заплакала и призналась в ответ, что ее родители-евреи подали заявление из Союза и теперь ожидают решения в Москве. Однако упорного гегемона это не смутило: через какую-то неделю молодые все же отнесли заявление в ЗАГС. Брат-волосатик получил от будущего шурина суровое предупреждение: длинные волосы состричь, комсомольские собрания посещать всенепременно и регулярно, и вообще, не выеживаться, тебе характеристика нужна, а не проблемы. Вскоре после свадьбы молодая семья подала документы на выезд, а ОВИР сдуру тот выезд и разрешил. И буквально через полгода вся троица транзитом через Вену и Рим по линии «Общества помощи еврейской иммиграции» прибыла в Нью-Йорк…

Следствием этой иммиграции на родном «Гомсельмаше» стал инфаркт старого большевика, выговор парторгу цеха и фантастические слухи про американского дедушку-капиталиста, отписавшего бывшему комсоргу в наследство все свои сто миллионов долларов

В Нью-Йорке молодому человеку сперва пришлось несладко. Не нужны там, оказывается, комсорги, а уж молодые гвардейцы пятилетки – тем более. Однако парень быстро освоился. Выучил английский, тем более, что все песни «Битлз» к тому времени знал напамять. Не чурался никакой пролетарской работы. Накопил на собственное жилье, купил медальон на такси.

И вот однажды бывший комсорг, а теперь опытный нью-йоркский таксист подвозит к отелю «Dakota Building», что на Семьдесят другой стрит, какого-то волосатика в потертых джинсах и круглых очках. Смотрит в зеркальце заднего вида и хренеет… Как, в его машине? Да не может этого быть!

Таксист трет глаза и уточняет недоверчиво:

– Mister Lennon?

– Yeah, that's really me, – привычно подтверждает Джон Леннон. – Do you need my autograph?

Бывший гомсельмашевец судорожно тянется к автомобильном бардачку, находит магнитофонную кассету с авторучкой и смотрит на пассажира умоляюще.

– You're from the Soviet Union, eh? – догадывается Леннон по характерному акценту водителя, привычно чиркает на кассете свое имя и неожиданно цитирует срочку из битловской песни «Back in the USSR»: – «I'm back in the USSR, you don't know how lucky you are, boy!»

Парень с благодарностью принимает у Джона кассету с автографом и выдает после тяжкого вздоха:

– This is for you there USSR. А для меня – просто «совок»!..