Текст книги "Лекарство от пропаганды. Как развить критическое мышление и отличать добро от зла в сложном мире"

4 Роль конформизма в принятии установок пропаганды

Еще одна причина, по которой сильные установки пропаганды работают в человеческой голове, – это свойственный человеку конформизм, желание быть принятым, присоединиться к большинству. Потребность в принятии более базовая, чем потребность в самореализации, так как взывает к нашей безопасности (ведь в одиночку выживать гораздо труднее). Все мы чувствуем некоторое облегчение, понимая, что у нас есть единомышленники, союзники; их наличие усиливает наши ценности, а полное отсутствие – ослабляет.

Есть известный короткометражный документальный фильм советских времён, посвященный эксперименту, в котором принимали участие дети дошкольного возраста. Четыре детсадовца едят кашу, у троих каша сладкая, а у четвертого – пересоленная. Каждого спрашивают, сладкая ли каша. После того, как первые трое по очереди соглашаются, что каша сладкая, четвёртый участник, как правило, тоже говорит, что каша сладкая. Несмотря ни на что. Никто не заставлял малышей соглашаться: срабатывала эта чистая, первичная, примитивная потребность в присоединении к большинству.

Вы можете представить себе, как изменятся результаты эксперимента, если ввести такую переменную как страх наказания или даже просто отвержения, стыда, – и легко поймёте, почему людям в условиях тотальной пропаганды в нацистской Германии или Советском Союзе было почти невозможно сформировать собственное мнение, отличное от мнения большинства. Даже если ты чувствуешь, что каша пересолена, ты скорее убедишь себя, что твои чувства тебе врут, а вот другие – правы. Так легче и безопаснее.

Находились, однако, дети, которые не соглашались с мнением большинства и, несмотря на слова первых трёх участников, сообщали, что их каша – не сладкая, а солёная. Их не так уж мало: во всех подобных экспериментах несогласных оказывается около четверти всех испытуемых. Конечно, если ввести переменную страха и усилить значимость вопроса для людей, то число нонконформистов уменьшается в разы. Но кто-то всё равно остаётся при своём мнении. Это значит, что мы – люди – не безнадёжны.

Если говорить не о детях, а о взрослых, то и здесь важны крепкие собственные ценности, выработанные путём опыта и рефлексии. Они чаще помогают преодолеть жажду принятия и присоединения к большинству. Человек, у которого есть собственное мнение, обычно знает, что у него есть союзники и единомышленники. Эти союзники необязательно должны жить с ним рядом или вообще существовать в физическом, материальном смысле. Например, христианин, страдающий за веру, не изменит своих установок только потому, что вокруг него люди другой религии. Такой человек, как выражаются психологи, интериоризирует своих союзников – «имеет их внутри себя», «носит в своём сердце». Именно об этом говорил Мартин Лютер: «Град крепкий – Господь наш». Такой человек с меньшей вероятностью будет бояться отвержения, и даже в экстремальных условиях скорее скроет свои ценности, (и останется им вполне преданным), чем откажется от них.

5 Как пропаганда защищает от реальности

Предположим, некая страна – назовём её Кривляндией – начала захватническую войну против нескольких соседних стран. Пропаганда день и ночь обрабатывает мозги граждан Кривляндии, заявляя, что эти страны сами хотели напасть на Кривляндию, и счастье, что «нам удалось нанести превентивный удар». Кроме того, пропаганда настойчиво повторяет, что во всех этих соседних странах окопались самые настоящие террористы, которые мучают и убивают детей в своих странах и вообще планируют уничтожить весь мир.

В один из дней Эрик, житель Кривляндии, звонит своему дяде Марку, живущему в соседней стране, на которую Кривляндия напала.

– Ну как вы там? – заботливо спрашивает Эрик.

– И ты еще спрашиваешь?! – кричит Марк. – Полный кошмар! Одна ваша ракета разнесла школу, а другая – роддом! Мы сидим в подвале и боимся выйти наружу!

– Держитесь! – сочувствует Эрик. – Это всё проклятые террористы. Хотят устроить Апокалипсис. Но мы скоро вас освободим.

– Какие террористы, о чём ты?! У нас никогда не было никаких террористов! Жили себе спокойно, пока ваши доблестные войска не зашли со своей артиллерией!

Эрик терпеливо вздыхает. Бедняги, у них нет точной информации. Да и откуда им её узнать? Ведь кривляндское телевидение у них не вещает. Эрик пытается подвести Марка к «правде» наводящими вопросами:

– А откуда ты знаешь, что ракеты летят с нашей стороны? Ты говоришь так, как будто точно в этом уверен.

– Да, я точно уверен! – кричит Марк. – Мы видели это своими глазами!

Эрик печально улыбается. Бедняги, они совершенно запутались. Он готов посочувствовать дяде.

– Понимаю, вам сейчас непросто, и так трудно разобраться в том, что происходит. Но поверь, наши войска не могли так поступить. Их единственная цель – освободить вас из лап террористов. Апокалипсис не пройдёт!

– Это вам все мозги засрали! – Марк в бешенстве. – Ты мне что, не веришь?!

– Дядя Марик, – говорит Эрик таким тоном, будто объясняет ребёнку, что нельзя пить из лужи, – вам всем нужно хорошенько понять, что…

Марк вешает трубку. Ему некогда болтать с Эриком: он стоит в очереди на колонке, и подошел его черед набирать питьевую воду в бутыль. Между тем начинает выть сирена: Кривляндия опять обстреливает его город.

Что происходит с Эриком? Почему он не верит собственному дяде, который открытым текстом рассказывает ему о реальности? Потому что Эрику кажется, что он всё знает лучше. Да, лучше очевидца Марка. Потому что Марк видит только то, что видит, а ему, Эрику объяснили, что происходит. Он очень много раз слышал, видел и читал о страшных террористах, и у него сформировалась целостная картина мира. Эрик наизусть знает истории о том, как они убивали детей, и почему хотят, чтобы наступил конец света. Это доступные сведения, и они не становятся менее убедительными для Эрика несмотря на то, что они лживы, поверхностны, бессистемны, противоречивы, не выдерживают критики. Эти характеристики не важны, главное – сами сведения удовлетворяют потребность Эрика в понимании происходящего и в собственной правоте. У Марка – частная история, а он, Эрик, смотрит как бы с высоты птичьего полёта и может рассказать Марку, как обстоят дела в целом. Так кажется Эрику.

Мозг Эрика не пропускает в себя информацию, которую сообщает Марк. Он находится под мощной защитой сильной установки, которую внедрила пропаганда. Вот почему Эрик продолжает верить телевизору, а не собственному дяде.

6 Пропаганда, риторика, реклама: сходства и отличия

Чем пропаганда отличается от других способов влиять на умы людей, например, от убедительного доказательства и от рекламы? И бывает ли «хорошая пропаганда», ведь мы используем это слово и в положительном контексте, например – «пропаганда здорового образа жизни»?

Начнём с доказательства, иными словами – с риторики, ораторского искусства. Искусство ведения диспутов в научной среде придерживается установленных, известных всем правил, но в менее регулируемых областях, таких как политика, оратор может сплошь и рядом использовать «запрещённые приёмы». О них, и о том, как их распознавать, мы поговорим в главе, рассказывающей об отличиях правды от лжи. Однако демагогия (применение запрещенных приемов в речи) ещё не равна пропаганде, хотя пропаганда и может включать в себя демагогические рассуждения. Пропагандой «в плохом смысле» она становится, когда оратор-демагог занимается подменой понятий в пользу некой идеологической системы. В этом смысле пропаганда здорового образа жизни, если она осуществляется негодными средствами (например, запугиванием – «вы умрёте в мучениях, если не бросите курить!») ничем не отличается от пропаганды ложных идеологий и систем.

Вообще, кроме правды и лжи, имеется еще и обширная область, в которой могут сосуществовать разные точки зрения. В этой области и осуществляется борьба мнений, в которой стороны опираются на факты лишь отчасти, а в значительной мере – и на личное обаяние носителей этих мнений, и на риторические приемы (выстроить речь, усилить сообщение, воздействовать на аудиторию и рационально, и эмоционально, и т. д.) На наших глазах некоторые темы переходят из этой спорной области в сферу, где правда и ложь определены доказательно, а то и законодательно. Когда-то велись дискуссии о том, насколько полезны телесные наказания детей; теперь мы точно знаем, что это вредно, и любые попытки доказать обратное можно признать неэтичными.

Самые острые дискуссии ведутся на темы, которые совсем недавно перешли в сферу доказательного, а также в областях, где правота сторон лишь частичная, или там, где есть столкновение интересов.

Работает ли гомеопатия? Уже доказано, что она не работает, но дискуссии пока продолжаются (и сторонники гомеопатии широко применяют демагогические приемы, так как фактов у них на руках нет). Нужно кормить детей грудью или смесью? А вот здесь всё гораздо сложнее, так как существуют аргументы и в пользу материнского молока (оно полезнее), и в пользу смесей (многие выбирают их, так как хотят быть свободнее в своём образе жизни). В ход идут аргументы о свободе, близости и о многих других понятиях, и, очевидно, что эта тема никогда не перейдет в область полностью доказательных. И здесь «хорошая пропаганда» всегда будет играть большую и важную роль (например, не внушая чувства вины тем, кто кормит смесью, показать, что 95–98 % женщин могут кормить ребенка своим молоком, что это удобно и не делает мать рабом младенца). Та же история и со здоровым образом жизни или отказом от курения: это личный выбор человека, и в рамках доказательной медицины вполне допустимо использовать риторические приёмы, чтобы помочь человеку сформировать этот личный выбор. Ведь всегда останутся люди, которые сознательно продолжают курить, просто потому что им это нравится.

И, разумеется, риторика цвела и будет цвести во всех сферах, где правда и ложь существуют одновременно со вкусами и мнениями. Ни правый, ни левый политик не должен лгать, но и тот, и другой могут подбирать аргументы таким образом, чтобы избиратели голосовали скорее за них, чем за их оппонента. Как скорее привести страну к процветанию – понизить или повысить налоги? Поощрять инициативу предпринимателей или раздать бедным минимальный доход? Какие глобальные проблемы мы будем решать в первую очередь? На что обратим внимание: климат, мигранты, что-то еще более важное? Добросовестные политики (исходя из своего понимания ситуации и своей системы ценностей) действуют в интересах избирателей и «риторически продают» им их же собственную выгоду (и только во вторую очередь – свои политические интересы).

Это нормальная ситуация, особенно когда мнения сосуществуют и люди могут выслушать несколько суждений об одной и той же проблеме.

Напротив, политическая пропаганда обычно опирается главным образом не на доказательства, а на идею, и оперирует не практическими вопросами, а опять-таки идеологическими. Невозможно «пропагандировать» высокие или низкие налоги: можно рассказывать, почему это хорошо и как это работает («вы получите лучшее здравоохранение» или «бизнес будет процветать, и мы все станем немного богаче»). А вот этнические чистки или запрет гей-браков приходится именно пропагандировать. Помните пример с евреями? Вопросы, которыми занимается политическая пропаганда, обычно вообще не интересуют людей до того, как их мозг начинают обрабатывать. Мы думаем о налогах и без пропаганды, риторика политиков лишь помогает гражданам сформировать мнение. А вот чтобы заставить людей ненавидеть евреев, геев или думать об «ужасных террористах, задумавших устроить конец света», нужна именно пропаганда, которая настойчиво предлагает считать эти вопросы жизненно актуальными для каждого.

Теперь несколько слов о рекламе. Этот способ борьбы за внимание и деньги потребителя иногда может напоминать пропаганду. Реклама тоже может сделать вопрос, над которым человек до этого никогда не задумывался, крайне для него актуальным. Это называется «формировать потребности» и «воспитывать вкусы». Например, существуют кремы, избавляющие от так называемого «целлюлита» (рекламный термин, не имеющий ничего общего с реально существующей серьёзной болезнью, носящей то же наименование). Потребность избавляться от «целлюлита», как и многие другие потребности, была всецело сформирована производителем косметики.

Главная разница между рекламой и пропагандой заключается в том, что реклама воздействует точечно, она не тотальна. Во-первых, она влияет только на целевую аудиторию. Во-вторых, касается лишь конкретных узких тем и вопросов. Хотя мировые бренды могут формировать стиль жизни множества людей, все-таки они не получают власти над всей жизнью и всеми ценностями потребителя. Реклама скорее встраивает бренд и потребительское поведение в уже существующие ценности людей: не просто материнство, а «Хаггис» или «Памперс», не просто приключения, а Adidas или Nike и так далее. Реклама не претендует на тотальную власть над умами. Если она и внедряет какие-то идеи или их элементы, то только затем, чтобы продать товар и получить долю рынка. Эта цель обычно более или менее легко обнаруживается (даже в случае со скрытой рекламой, продакт-плейсментом и прочими фокусами). Ну, и ещё одна немаловажная вещь – рекламе приходится следовать закону, и в её рамках, какими бы уловками она ни пользовалась, невозможно построить целостную систему лжи. Передергивания, приёмчики, спекуляция – это всё, что может себе позволить даже не слишком добросовестная реклама. Такие вещи тоже могут иметь нежелательные последствия (рост тревожности или потребительского отношения к жизни, оценочности, чувства стыда и т. д.), но они несопоставимы с тем вредом, который наносит политическая пропаганда.

7 Пропаганда в разных общественных средах

Перейдём к тому, как политическая пропаганда работает в разных обществах: демократическом, авторитарном и тоталитарном, и чем эти среды отличаются друг от друга.

В демократическом обществе пропаганде приходится работать так же, как работает реклама: на конкурентном рынке и в узко определённых сферах. Например, в процветающей, благополучной стране Ергалии власть приняла решение не закупать топливо в Кривляндии, потому что та напала на соседние страны. Ергалия опасается, что если Кривляндия усилится, то может напасть и на нее. Отказ от топлива – непопулярное решение: зимой избирателям станет холодно, и они могут отвернуться от партии власти. В этих условиях провластные телеканалы пропагандируют поддержку маленьких стран, на которых Кривляндия напала, и взывают к социальной ответственности граждан: «Жертвам кривляндской агрессии приходится плохо, и мы должны потерпеть холод, но не покупать топливо у агрессора и не помогать ему делать новое оружие». Наоборот, соседняя Ундрия решила, что поддержит Кривляндию и продолжит покупать топливо. Там правительственные телеканалы вообще ничего не говорят о Кривляндии, зато подчёркивают, как власть заботится о комфорте граждан, и уверяют, что с топливом зимой проблем не будет, не то, что в Ергалии.

И то, и другое, формально говоря, пропаганда. Власти выбирают факты и комментируют их по своему усмотрению, так, как им выгодно, пытаясь формировать картину мира граждан в свою пользу. Но так как и Ергалия, и Ундрия – демократические страны, то каждый человек в них может увидеть и другую картину мира, просто переключив канал или открыв не провластный сайт. Партия оппозиции Ергалии шумит, заявляя, что власть хочет «просто сэкономить и всех заморозить», а партия оппозиции Ундрии обличает президента, который «покупает топливо у кровавых людоедов Кривляндии». Эти альтернативные точки зрения так же доступны, как и точка зрения власти в каждой из стран. Вот почему пропаганда в демократических странах больше похожа на рекламу и не наносит большого вреда.

Совсем не так обстоят дела в авторитарном и тоталитарном государстве. Отличия между первым и вторым – хотя и весьма условные – в том, чего хочет добиться власть от граждан. Авторитарное государство функционирует по принципу «мы тут будем вами рулить, а вы расслабьтесь». Никакой гражданской активности не предполагается и не требуется. Чем равнодушнее люди к политике, тем лучше. Пропаганда в такой стране малоактивна, и, как и в демократических странах, ограничивается попытками формирования мнения граждан по частным вопросам. При этом, в отличие от демократии, граждане авторитарной страны не имеют возможности выслушать альтернативную точку зрения (так как оппозиция в такой стране подавлена, и у неё в руках нет средств массовой информации).

Но было бы ошибкой думать, что граждане в авторитарной стране обязательно поддерживают власть. Нет, это совершенно необязательно. Такой власти не нужна поддержка – ей достаточно равнодушия. Авторитарная власть не мобилизует граждан, ей всё равно, что они о ней думают, её цель – просто удерживать власть (например, для личного обогащения). Поэтому пропаганда в авторитарной стране обычно ведётся вяло и «без огонька», граждане её по большей части игнорируют и относятся к ней иронически (вспомним общее отношение к властным инициативам в позднем СССР). Власть – отдельно, мы – отдельно, «мы политикой не занимаемся», «а нам всё равно», «наверху все врут» – вот обычное состояние умов в авторитарной стране. Граждан такой страны трудно заставить голосовать («какая разница, от нас все равно ничего не зависит»), принимать нововведения («это они, чтобы нас получше обобрать») и даже делать прививки («если власть за прививки, значит, что-то тут нечисто»).

Тоталитарное государство отличается от авторитарного тем, что оно делает попытку добиться от граждан искренней поддержки своих действий. Поэтому власти нужно, чтобы люди активно формировали свое мнение по разным идеологическим вопросам, будь то необходимость мировой революции, окончательное уничтожение евреев или, как в нашем примере с Кривляндией, «уничтожение террористов, которые хотят устроить конец света». Тут-то пропагандистская машина и включается на полную мощь. Как и в демократических странах, пропаганда стремится активно повлиять на граждан. Но, как и в авторитарной стране, у провластной пропаганды нет конкурентов. Так пропаганда становится тотальной – а значит, максимально токсичной. Граждане в тоталитарной стране могут быть «обработаны» пропагандой вплоть до кажущегося безумия, до состояния «зомбированности». Это та самая ситуация, в которой речи вождя транслируются из каждого утюга, а любая альтернатива жёстко подавляется. Собственно, это и есть предельный случай пропаганды, от которой очень трудно защититься, – случай гитлеровской Германии и некоторых других стран в разные периоды истории.

Многие считают, что все пропагандисты тотально циничны и подкуплены, потому что невозможно же толкать подобную гнусную чушь бесплатно. «Они просто выполняют свою работу». Не всегда это так. Деньги не являются единственным мотиватором для того, чтобы по-настоящему «с огоньком» работать, нужны искренние эмоции. Среди пропагандистов есть люди, которые искренне верят в то, что говорят. Других драйвит возможность манипулировать людьми, влиять на умы. Многие пропагандисты с азартом выполняют поставленные задачи, потому что они сложны и требуют от них изобретательности. В этом смысле они – хорошие профессионалы (с точки зрения морали это нейтральное, безоценочное утверждение). Таким образом, часть пропагандистов черпают свои эмоции вне этики, а часть считает, что находится на стороне добра.

8 Почему так важно иметь собственное мнение

Мы плавно подошли к самому важному вопросу, который рассматривается в первой главе: зачем человеку нужно иметь собственное мнение по разным вопросам, собственную позицию, и как эта позиция защищает от пропаганды. Впрочем, мы уже немного намекнули на это, когда говорили о ценностях и о том, как они могут защитить от пропаганды, даже тотальной. Теперь рассмотрим вопрос вплотную.

Возможно, вы слышали от знакомых, в том числе от хороших, порядочных людей и отличных специалистов в свой области, такие фразы:

– Надо просто, чтобы каждый хорошо выполнял свою работу, делал своё дело. И тогда всё будет хорошо.

– Все эти вещи наверху – они от меня не зависят. Думать о них – только расстраиваться.

– Доброта вне политики, надо быть добрым и сочувствовать людям.

Рассмотрим изъяны этой позиции на примере.

Хирург Алекс живёт в том самом государстве Кривляндия, премьер-министр которого ведет захватническую войну против нескольких соседних стран. Напомним, официальные масс-медиа Кривляндии преподносят эту войну как освободительную: в этих странах засели «террористы», от которых надо избавить мирных жителей, иначе они устроят ни много ни мало «конец света». Таким образом, Кривляндия становится страной-мессией, которая несёт добро соседним странам, а в перспективе – всему миру.

Что думает об этом Алекс? Он, как многие граждане авторитарного государства, не думает об этом почти ничего.

– Меня не интересует политика, – говорит Алекс. – Я оперирую от двух до четырёх пациентов каждый день, и главное для меня – хорошо выполнять свою работу. Если они начали войну, значит, у них были важные причины. А телевизор я не смотрю.

Таким образом, кажется, что Алекс не подвержен пропаганде, обладает против неё иммунитетом, пропаганда никак не влияет на его ценности. Однако реальность начинает вторгаться в частный мир Алекса и его работы. Другие страны в ответ на агрессивную политику Кривляндии перестали поставлять в это государство многие товары, в том числе запчасти к аппаратам УЗИ и МРТ, некоторые лекарства. Кроме того, из-за войны начались проблемы с логистикой, и даже те товары, которые продолжают ввозить, поступают с перебоями. В результате пропало одно из самых эффективных лекарств, с помощью которого Алекс привык бороться с послеоперационными осложнениями. Усугубилась нехватка расходных материалов (катетеров и прочих).

– Ничего страшного, – говорит Алекс. – Министр здравоохранения обещает, что у нас расширится производство отечественных аналогов. Это даже лучше: наша промышленность будет развиваться.

Мы видим, что Алекс все-таки прислушивается к пропаганде и в какой-то мере доверяет ей. Это происходит, потому что, начав войну, Кривляндия пытается перестроиться и стать из авторитарного государства скорее тоталитарным, ведь без активной поддержки граждан трудно мобилизовать их на боевые действия. Поэтому, хотя он пытался остаться пассивным, пропаганда дотянулась до него и сформировала его мнение.

Но так ли это? На самом деле пока ей не удалось это сделать. В глубине души Алекс хорошо знает: есть протокол лечения, которому врач доверяет и знает его эффективность. Если этот протокол меняется по причинам, далёким от медицины, эффективность лечения ставится под вопрос. Алекс видит, что уже двое больных умерли от того осложнения, с которым он привык бороться с помощью импортного лекарства. Это значит, что отечественный аналог работает хуже. Любая «своя работа», «своё дело» – часть большой работы, вклад в общее дело. «Хорошая работа» Алекса в этих случаях была сведена на нет «плохой работой» политиков.

Уже сейчас в отделении закончились импортные катетеры и мочеприёмники. Те, которые производятся в Кривляндии, причиняют пациентам значительно больше неудобств. Лишние страдания не способствуют быстрому восстановлению – это Алекс тоже понимает.

А что будет, когда выйдет из строя аппарат МРТ? Запчастей к нему теперь не предвидится. Многие виды патологий, которые оперирует Алекс, лучше всего видны на МРТ. Теперь пациенты будут чаще поступать к нему в запущенной стадии болезни. Оперировать станет сложнее, а результативность вмешательства снизится. Об этом Алекс пока старается не думать.

– Ну да, всё не очень хорошо, – скрепя сердце соглашается Алекс, выпуская дым (он не курил три года, но снова начал, чтобы немного снять напряжение). – Но что от меня зависит? Я никак не могу на всё это повлиять. Решения принимают большие дяди за кулисами. Если я буду по этому поводу расстраиваться, то уж точно буду хуже делать свою работу. Лучше ни о чём не думать и сосредоточиться на том, что зависит от меня.

Как видим, Алекс снова вернулся в позицию гражданина авторитарного государства: «от меня ничего не зависит», – говорит он, отказываясь формировать собственное мнение. Он частично признаёт, что реальность противоречит пропаганде, но утверждает, что его позиция не имеет ценности: ведь он не «большой дядя», не политик.

Безусловно, суждение Алекса реалистично. Войну начал не он, а премьер-министр Кривляндии и его генералы. Но у него есть и другой жизненный опыт, больше похожий на опыт граждан демократических стран. Алекс помнит, как десять лет назад хотели расформировать больницу, в которой работает его жена. В этой больнице лечатся дети с заболеваниями крови, и их матери подняли большой шум. Больные дети – то, что всегда волнует общественность. На площадь вышло много людей, в том числе и не вовлечённых лично. Общественный протест помог сохранить уникальный коллектив врачей.

– Но это мелкий пример, не на уровне страны, а на уровне города, – возражает Алекс. – На таком уровне шансы ещё есть. А на более высоком… – он машет рукой. – Вы просто не знаете Кривляндию!

Возможно, в Кривляндии в настоящий момент их и нет. Но если бы этот механизм вообще не работал, то общественный запрос не имел бы шансов воплотиться нигде и никогда. А это не так. И даже в «безнадёжной» на данный момент Кривляндии в один прекрасный день может случиться так, что кому-то из «больших дядь» перестанет быть выгодна сложившаяся ситуация. И тогда такой «большой дядя» будет искать общественный запрос, на который он может опереться. Именно так обычно и начинаются перемены. Верхи могут – и низы хотят.

Кроме того, политика – не только то, что происходит где-то наверху и за кулисами. Многие политические вещи напрямую касаются нас самих. Иногда властные инициативы противоречат не только здравому смыслу, но и закону. Важно знать свои права и понимать, в каких случаях мы можем и должны возразить: нет, это незаконно, мы не должны так поступать.

Рассмотрим ещё один пример.

Бетта – юрист, и она также живёт в Кривляндии. Бетта хорошо знает законы и стремится не допускать нарушения своих прав.

Когда в Кривляндии проходили выборы в Парламент, Бетта была общественным наблюдателем и фиксировала все нарушения избирательного законодательства. По итогам её фиксации результаты выборов на её участке были признаны недействительными: вскрылась подделка голосов в пользу правительственной партии. Это не повлияло на общий исход выборов, но каждый факт, опровергающий «тотальную безнадёжность» ситуации, о которой говорит Алекс, имеет немалое значение, и каждая такая попытка ценна.

Когда в классе, где учится дочка Бетты, два урока математики заменили строевой подготовкой и разучиванием военных песен, не предусмотренными учебной программой, Бетта обратилась к директору школы, чтобы защитить право дочери на получение образования.

Смотрите: Бетта не занимается «большой политикой», она просто соблюдает законы и следит за тем, чтобы её права не нарушались. Но делает она это потому, что у Бетты сложилось собственное мнение по поводу того, стоит ли приобщать детей к военной муштре и нужны ли стране честные выборы.