Текст книги "«Я больше не буду» или Пистолет капитана Сундуккера"

Здесь, в проливе между Горбунцом и берегом, ветер «заходил», дул теперь не в спину, а сбоку. Волны перекатывались через камни слева направо, гребешки били Генчика по ногам, хотели столкнуть. Но он все же пробирался к спасительной земле – где по щиколотку, где по колено, а где и по пояс.

Он опять начал гордиться собой, потому что все делал как надо. И сквозь дрожь – снова:

 
Тра-та-та и тра-та-та,
Вот какая красота!
Для ковбойши, для ковбоя,
Для кобылы без хвоста…
 

И судьба отомстила Генчику за эту гордость. На середине пути камни кончились. Он попытался нащупать их ногами, ухнул по горло и отчаянно выбрался назад, на скрытый под водою бетонный блок.

Над поверхностью торчала из блока ржавая балка. Шириной с Генчика. Этакий могучий рельс – кривой, с выступами по краям.

Генчик укрылся за этой балкой от ветра, прижался с бугристому железу спиной. Глубины было то по колено, то по пояс – зависело от наката волн. Порой волна ударяла так, что гребень взлетал по балке, как по желобу, и брызги сыпались Генчику на голову.

Над головой летели серые и глинисто-желтые клочья облаков. Генчик, содрогаясь от озноба, смотрел то на облака, то влево – на берег. Там к песку прибилась сбежавшая от него лодка. Шкоты порвались, парус опять полоскался – как развешенная для просушки скатерть.

Совсем недалеко. Если бы не такие волны, Генчик бы доплыл. Ему даже захотелось в воду – в ней теплее, чем на ветру. Может, попробовать? Но плыть он мог, лишь махая двумя руками. А куда денешь Шкурика?

«Посажу на голову! Вцепится в волосы, удержится… А если нет? Но я же не виноват! Здесь мы оба пропадем…»

Они не пропали. Когда Генчик, дрожа, начал разворачивать рубашку, в пролив между берегом и Горбунцом влетела знакомая моторка.

И никаких лишних слов и вопросов! Только по делу!

– Я не подойду, расшибет о камни! Поймаешь веревку?

– Давай!

Бил озноб, но Генчик сумел прижать локтем брошенный конец, потом привычно, одной рукой, опоясал себя беседочной петлей. Пригодилась наука…

– Тащи! – И Шкурика покрепче прижал к груди.

Потом – желтая вода над головой, плеск в ушах, гулкий металлический борт, крепкие руки спасателя Кубрикова. Пыльный брезент, окутавший тело – такой спасительно сухой. Что-то горячее из термоса. Тепло по жилам.

– Кха… Ой… Петь! Ты как меня нашел? Случайно?

– Не случайно. Пацан прибежал, закричал, что тебя на остров сдуру понесло…

– Не сдуру. За Шкуриком… Петь, дай что-нибудь сухое, Шкурика завернуть.

Петя сунул ему кусок ветоши.

– Петь, а кто прибежал? Бычок?

– Не знаю, бычок или корова. В очках…

– Кто же это?

Но тут сладко навалилась дрема. Двигатель стучал так ровно, качало так уютно…

3

Оказалось, что спаситель Генчика – не Бычок. И не кто-то из компании Буси и Круглого (на фиг им Генчик нужен!). Когда Петя внес завернутого Генчика в дежурку, тот увидел… Федю Акулова!

Генчик задрыгал ногами.

– Карасик! Ты тут… чего?

Тот смотрел прямо (за очками глаза большие и честные):

– Я шел за тобой следом. Думал, они на тебя набросятся, а я заступлюсь. И тогда мы с тобой помиримся…

– Мы же… вовсе и не ссорились. – Генчику вдруг опять захотелось плакать. От непонятной жалости: то ли к Карасику, то ли к себе, то ли к притихшему у груди Шкурику.

– Ну… все равно. Я шел за тобой и… Ну, в общем, следил. Спрятался у забора и все слышал. Хотел за тобой в лодку, но… не успел. И побежал сюда…

Они помолчали.

Генчик тихо попросил:

– Ты все равно приходи…

– Не знаю. Может, потом… – И Карасик боком выскользнул из дежурки. Странный такой Карасик. Спас Генчика, а все равно будто виноватый…

Петя возился с жарким электрическим обогревателем. Шкурика распеленали. Он теперь сидел у рефлектора и умывался черными лапками. Ожил…

Петя принес просторную клетку.

– Раньше тут жили два попугая. Этому зверю в самый раз…

Потом он велел Генчику раздеться, уложил вниз пузом на лавку и начал тереть рукавицей из шинельного сукна. Генчик терпел, терпел и заверещал.

– Орешь, значит, будешь жить, – с удовольствием сказал Петя.

– Ой, хватит! Всю кожу содрал!

– Так тебе и надо! Чтобы дурью не маялся! Понесло его через озеро в дырявой лодке! Спасатель нашелся!

– Ну и спасатель! Да! Я… живое существо спас!.. Ай!… Ты старший спасатель, а я младший!.. Ну, хватит меня обдирать!

– Спасатели – и старшие, и младшие – должны головой думать, а… не вот этим местом! Чтобы их самих спасать не пришлось! Мореплаватель в разбитом корыте…

– Ай!.. Я больше не буду!.. Хватит! А то Ленке скажу, чтобы не выходила за тебя!

– Я вот тебе скажу… – Петя поставил Генчика на ноги, закутал в мохнатую фуфайку и опять дал глотнуть горячего с сахаром. Просто кипяток!

– Ты меня уморишь, – отдышавшись, сказал Генчик. – Хватит меня мучить, я домой хочу…

– Сиди, пока шмотки не высохли… И расскажи про все подробно.

Генчик рассказал. И признался даже, как раньше боялся Шкурика и как его чуть не прострелил.

Петя слушал задумчиво. Потом пообещал:

– Я про этот случай рассказ напишу. Будет называться «Младший спасатель Бубенцов».

– Правда? Значит, я попаду в книжные герои! Ура…

– Ну, до книжки мне далеко. А в газете, может, напечатают.

– Хорошо иметь родственника-писателя…

– Ты мне подразнись! Опять варежку возьму.

– Я больше не буду!

Когда одежда высохла, Петя отвез Генчика на моторке к Тележному спуску. И проводил до дома.

Они внесли клетку со Шкуриком в сарай. Шкурик подозрительно принюхивался. Генчик принес ему горсть пшена и молоко в блюдце. Чем кормить детенышей болотных крыс-мутантов, он не знал. Шкурик попробовал и пшена, и молока. И стал умываться. Ну совсем как человечек.

Генчик и Петя постояли над клеткой.

– Вроде бы очухался, – сделал заключение Петя. – Значит, не помрет.

Петя ошибся. Когда на следующее утро Генчик прибежал в сарай, Шкурик лежал в клетке неподвижно. Скорчился и прижимал к груди черные ручки. Глаза были задернуты пленкой.

Генчик просунул руку. Потрогал Шкурика. Погладил. Потом принес со двора большой лопух. Завернул в него крысенка. Только острый голый хвост торчал из лопухового свертка.

Генчик похоронил беднягу Шкурика за сараем, недалеко от своего игрушечного города. Никуда не денешься, рядом с городом всегда бывает кладбище.

В плоский холмик он вкопал похожий на пирамидку обломок кирпича и написал черным карандашом:

ШКУРИК

Большой печали Генчик не чувствовал. Что поделаешь? Он старался, он спасал. Раз несчастный Шкурик не пережил вчерашнего, значит, такая у него судьба.

Правда, ресницы все-таки слегка намокли…

Конечно, жаль Шкурика… Если все живое появляется на свет не зря, значит, и этот шкыдленок жил для какой-то пользы. Для какой? Чтобы радовать своего хозяина Бусю? Но тот его предал… А может, для того, чтобы отучить от страха Генчика Бубенцова?

«Тогда спасибо тебе, – мысленно сказал Генчик Шкурику. А потом вдруг подумалось дальше, о себе: – А от тебя-то какая польза? Ты зачем на свете?»

В самом деле, какой от него, от Генчика, в человеческой жизни прок? Что он сделал хорошего? Пожалуй, одно: помог старой тетке достроить модель… Но и эта история окончилась плохо.

Нельзя, чтобы она окончилась так!

Генчик понял, что сейчас побежит к Зое Ипполитовне. Сию минуту! В конце концов, есть повод: надо отдать пистолет… А дальше будет видно.

Но расстаться с пистолетом вот так, сразу, было жаль. И Генчик пострелял с крыльца. По бельевым прищепкам на веревках, по жестянками и головкам одуванчиков.

Меткость была уже не та, что прежде. Случалось, что и мазал. Но огорчения Генчик не чувствовал. Теперь – не все ли равно?

Наконец не осталось в карманах шариков-пуль. Генчик нащупал напоследок лишь сухую мелкую горошину. Что ж, она тоже годилась.

Но с крыльца Генчик стрелять не стал. Он подумал, что надо отдать салют над могилой Шкурика. Зарядил последний раз пистолет и пошел за сарай.

Там… ну надо же какое свинство! Раздавив краем восточную часть игрушечного города, лежала в траве летающая тарелка. Выпуклая, серебристая, метра три в диаметре. Блестела иллюминаторами. Как ни в чем не бывало!

Генчик просто обалдел от такой наглости. Разлеглась, как у себя дома!

– А ну, пошла отсюда!

Тарелка тяжело поднялась и повисла метрах в семи от земли. На траве и городе темнела ее круглая тень.

Городской парк с каруселями, мост через канал, дома вокруг площади с фонтаном и сам фонтан – все оказалось всмятку. Валялись вдавленные в песок разноцветные пружинчики.

Генчик брякнулся над развалинами на колени. В сердцах плюнул через плечо в сторону тарелки и стал горестно собирать несчастных жителей города в ладонь…

Наследство

1

Зоя Ипполитовна поднялась поздно. Вялая, как после гриппа. В окна било солнце – словно и не было вчерашнего ненастья.

Но хорошая погода не прибавила бодрости.

Зоя Ипполитовна сварила себе кофе, а Варваре дала вчерашнего супа. Варвара брезгливо фыркнула.

– Тогда лови мышей, – сказала ей Зоя Ипполитовна. Варвара дернула хвостом: где, мол, они у вас, мыши-то? И ушла на двор.

Зоя Ипполитовна поставила на электрическую плиту оцинкованный бачок с водой. Для стиральной машины. Конечно, и душа болит, и скорченные пальцы ноют, то, пока жива, забрасывать хозяйство нельзя…

Вода грелась долго. А когда в бачке наконец забулькало, в наружную дверь застучали. Зоя Ипполитовна отодвинула щеколду, которой запиралась в доме на ночь. Неужели Генчик?

Это был вчерашний мальчишка. С пластинкой в бумажном конверте. А сам – перемазанный, в пыли и черных крошках. Запыхавшийся, сердитый. Не поздоровался. Просто протянул конверт:

– Вот. Готово.

Зоя Ипполитовна недоверчиво потянула из конверта тяжелый диск. Пластинка оказалась цела.

Ни малейшей трещинки, никакого следа склеек.

– Это… чудо какое-то! Как ты сделал? Будто она и не разбивалась.

Мальчик вскинул ресницы – словно припорошенные сажей.

– Я не смог склеить, не хватило куска. Это другая.

– Как другая?… Откуда?

Он сказал с легкой неохотой, но без задержки:

– Из дедушкиной коллекции.

– Вот как…

Странно это все было. Непонятный ребенок.

– Послушай, мальчик, но зачем? И дедушка… Он разрешил тебе?

– Он умер. Год назад… Он всю жизнь собирал старые пластинки, да теперь мало осталось. Почти все снесли в «комок»…

– Куда?

– В комиссионку.

– Господи… Кто снес?

Он теперь глядел мимо нее. Сказал угрюмо и откровенно:

– Кто-кто… Мать с отцом. С новым… Когда не было денег, чтобы керосинить. Я не успел помешать…

«Как это керосинить?» – чуть не спросила она. Прикусила язык. Нельзя же быть наивнее мальчишки.

– Ну-ка заходи… Как тебя зовут?

– Руслан… – Он не стал упрямиться, прошел за хозяйкой на кухню.

Робко посмотрел на свои перемазанные кеды.

Зоя Ипполитовна положила пластинку на кухонный стол. Подумала: принимать ли подарок? Но сказала о другом:

– Руслан… Прямо богатырское имя. А есть какое-нибудь… помладше?

Он ответил уже без хмурости, но тихо:

– Раньше было. Дед звал Руськой…

– Что ж, славно, – вздохнула она. Почуяла мальчишечью печаль. – Но скажи… Руська… Почему ты все-таки решил отдать мне эту пластинку?

Он глянул как вчера – прямо и с вызовом:

– Я уже говорил! Я хочу подружиться с вашим Генчиком!

Это «с вашим» грустно согрело ее на миг. Но ответила она без пощады к себе:

– Тогда и надо было нести пластинку к нему. Боюсь, что сюда он больше не придет.

– Я и хотел к нему! А по дороге встретились эти… ну, с которыми я раньше был. И за мной… За себя-то я не боялся, а пластинка… Третью такую же нигде не добыть. Ну и начал драпать…

Он впервые сказал такую длинную фразу. И, кажется, запыхался. Задышал часто.

– Похоже, что «драпал» ты через угольные кучи…

– Ну да! Там за складами котельная и рядом уголь – прямо курганы. Я думал, те через них не полезут. А Круглый кричит: «Вперед, не отступать!..» Наверно, догнали бы, но тут откуда-то коза… говорящая… Они ее боятся. Она как заблеет: «М-ме-елочь пузатая! Пошли прочь, а то приму м-ме-еры!» Не верите?

– Верю. Генчик про нее рассказывал…

– Ну вот… А я подумал: до вас ближе, чем до него. Лучше не рисковать…

– Возможно, ты правильно подумал. Но сюда Генчик едва ли придет…

Руслан (Руська!..) смерил ее грустным взглядом. Сказал со вздохом умудренного взрослого:

– Да куда он денется? Он без вас не сможет. И без вашего корабля…

И вдруг оживился. В глазах – блестящие точки. И озорное нетерпение:

– А можно мне посмотреть на ваш корабль? Я его только издалека видел, один раз…

– Разумеется, можно. Однако…

– Я понимаю! Руками не буду, только глазами…

– Не в том дело. Подожди… – Зоя Ипполитовна вышла и вернулась с потертым мохнатым халатом, в который заворачивалась после купания. – Вот… На дворе душ, смой с себя хотя бы верхний каменноугольный слой. Надень это и принеси одежду. У меня как раз вода согрелась для стирки… Кстати, и голову тебе вымою, потому что холодная вода твой ежик не возьмет… И не воз-ражать!

Думала, заупрямится. Но он вдруг блеснул белыми зубами. Сдвинул пятки. И дурашливо, так похоже на Генчика:

– Есть, господин адмирал!

И она засмеялась:

– Шагом марш на водные процедуры… мичман Руська.

В этот миг в комнате затрезвонил телефон.

Звонил Генчик. Она поняла сразу, когда еще слов не услышала, а только сопение этого негодника.

– Здрасте… это я…

– Да уж чувствую… – Ох, откуда у нее снова тон строгой тетушки?

– Зоя Ипполитовна, а можно я… появлюсь?

– Что ж, появляйся. Куда тебя денешь…

– А… можно я спрошу?

– Что?

– Мы с вами тогда… поссорились?

Ей бы, старой ведьме, воскликнуть: «Да хватит об этом, Бубенчик! Я тебя жду!» А она:

– Ты сам-то как думаешь?

Опять сопение и вздохи.

– Я думаю, что все-таки, наверно, да…

– Вот видишь! А кто виноват?

– Ну… наверно, все-таки я…

– Хорошо, что ты это понимаешь.

– Ага… Но ведь можно же помириться.

– А что говорят провинившиеся мальчишки, когда хотят, чтобы их простили?… А?

Он шумно дышал там далеко, в будке телефона-автомата. Может быть, обиделся? Не надо…

Генчик неуверенно хихикнул:

– Динь-дон…

– Что-что? Ох и безобразник же ты!

– Они говорят: «Динь-дон» – уже без робости, от души завопил Генчик в трубку.

– Сию минуту марш на трамвай и – ко мне!

– Я уже там, где пересадка!

– То-то же… Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

– У меня, кстати, тоже… – Голос у него прозвучал как-то странно.

– Надеюсь, это не связано со стрельбой?

– Вообще-то… связано. Только не бойтесь, он хороший – этот сюрприз!

– Имей в виду: если опять что-то натворил, будет тебе на орехи!

– Не-а! Вы обрадуетесь! – И гудки.

Прибежал из-под душа Руська. Продрогший.

– Ничего! Сейчас согреешься!

И на радостях Зоя Ипполитовна так взялась за него, что бедняга завопил:

– Горячо же! И глаза щиплет!

– Зато будешь самый чистый Руська на свете…

– Не хочу самый… ай!

Он вертелся, как вьюн, пока она мыла и вытирала ему голову и плечи. Пришлось даже шлепнуть между лопаток. Он не обиделся. Намотал на голову полотенце, выпятил под халатом живот:

– Я похож на турка! Да?

– Самый настоящий турчонок… Ну, пойдем, покажу корабль.

За плечи подвела она Руську к «капитанской» комнате и толкнула дверь. А сама вернулась на кухню. Пусть мальчик смотрит на корабельные чудеса без стесненья.

Зоя Ипполитовна выстирала Руськины штаны и майку, развесила на дворе. Вернулась. Заглянула в комнату с кораблем.

Руська стоял неподвижно и смотрел. Но смотрел не на бригантину, не на глобусы и корабельные приборы. Вскинув голову, он замер перед фотографией Ревчика.

Услышал шаги, оглянулся. В глазах – тревожный, жалобный какой-то вопрос.

– Она у вас откуда?

– Что?

– Карточка. У нас… у меня есть такая же, только поменьше. Это дедушка, когда был мальчик.

2

Генчик появился через полчаса. К тому времени Зоя Ипполитовна уже знала историю Руськиной жизни. Прямо скажем, невеселую.

Руськин дед, Тимофей Константинович Ревва, после долгой службы в авиации работал в конструкторском бюро, в Москве. Потом ушел на пенсию. Была у него дочь – Руськина мать. Был у нее муж – Руськин отец. Работал инженером на химическом заводе. Там рванула однажды емкость с ядовитым газом, и отца не стало. Руське было тогда семь лет.

Мать погоревала и вышла замуж снова. Новый папаша оказался ничего, но…

– Любил вот это… – И Руська звонко щелкнул себя по тонкому горлу.

Мало того, что сам любил. Начал и жену потихоньку приохочивать к тому же. Сядут вечером на кухне и рюмочку за рюмочкой… Тимофей Константинович наконец разобрался, что к чему. Был он человек решительный и попросту выгнал Руськиного отчима из дома. А дочери велел забыть о нем. Та, как ни странно, послушалась.

После этого дед решил расстаться со столицей, вернуться в город, где родился и учился в школе. Под старость ему стало казаться, что на родине жизнь пойдет лучше. Руськина мать не спорила. Может, и ей хотелось перемен, чтобы позабыть прошлые беды.

Дед умер прошлой весной, не успел уехать в Белорыбинск.

Но Руськина мать не оставила этих планов. Московскую квартиру продали, деньги выручили немалые. Хватило и на переезд, и на покупку однокомнатной квартиры здесь, на окраине Окуневки. Больше им вдвоем и не надо было.

Но вдвоем они жили недолго. Мать стала работать в художественных мастерских при ткацкой фабрике и там познакомилась с неким Аркадием Артемычем.

Сперва Артемыч показался Руське «нормальным дядькой». Тихий такой, добрый. Но скоро стало ясно – такой он, пока трезвый. И началась прежняя жизнь – такая же, как при московском отчиме. Только деда не было, а Руська попереть Артемыча из дома, конечно, не мог.

Он стал уходить из дома сам. И наконец притерся к компании Круглого и Буси. Но, видать, притерся не очень крепко, раз все закончилось таким образом… Наверно, крепко все же сидела в Руське память о деде, который всегда стремился жить ясно и без всякого зла.

– Послушай, Руська… А про свои давние годы дедушка рассказывал? – спросила Зоя Ипполитовна. И смутилась, как девочка.

– Да… – Руська кивнул тюрбаном, тот развалился и упал на пол. Руська не стал наматывать его снова. – Он рассказывал. Про всякое. И как дружил с девчонкой. Ее звали Зойка-Пароход… – Руська глянул хитровато, заелозил на табурете, стал тереться отмытым ухом о плечо. Халат съехал с плеч, сполз до пояса, и Руська сидел теперь коричневый, костлявый и какой-то очень беззащитный.

Зоя Ипполитовна провела по его щетинистой макушке ладонью. В это время и возник на пороге запыхавшийся Генчик.

Он увидел Руську, замигал.

– Знаешь, кто это? – значительно произнесла Зоя Ипполитовна.

– Знаю, конечно. Б… Бычок… Привет.

– Не бычок, а Руслан. Но не в этом дело. Он – внук Тимы Ревчика. Того самого! Можешь себе представить?

Генчик, разумеется, удивленно замигал опять. Но его изумление было меньше, чем ожидала Зоя Ипполитовна. Генчик склонил голову к плечу, осмотрел Руську как бы заново. Поскреб в затылке.

– Вот это да… Какое совпадение.

– Это не просто совпадение. Это судьба, – произнесла Зоя Ипполитовна. Словно поставила крупную точку в конце страницы. И присела у стола.

– Пластинка-то не склеилась, да? – неловко сказал Генчик. – Там не хватает кусочка.

– Он принес другую, такую же. Из коллекции деда, – объяснила Зоя Ипполитовна. Однако уже без прежней бодрости. Устало.

– А чего вы… так? – тут же встревожился Генчик.

– Как «так»?

– Ну… вдруг в печали увязли.

– Ничуть не бывало…

– Только не отпирайтесь! Я же ваш характер знаю!

Руська – тот характера Зои Ипполитовны еще не знал. Но и он почуял неладное. Встревоженно завертел головой на тонкой шее. Даже Варвара перестала мыть себя за ухом и притихла в углу у плиты.

– Что случилось? Говорите, – строго потребовал Генчик.

– Ничего не случилось, уверяю тебя. Просто… перепад настроения, так это, кажется, называется.

– А почему он не в ту сторону, этот перепад? Радоваться надо, что внук нашелся…

– Я радуюсь. Разумеется… А грустно оттого, что жизнь такая короткая. И Руськиного дедушки уже нет…

– Но зато Руська – вот он, – не очень уверенно возразил Генчик.

– Конечно, конечно… Поставь-ка, Бубенчик, чайник. Я распечатаю банку с вишневым вареньем.

Но Генчик видел, что печаль не оставляет Зою Ипполитовну. И чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, с нарочитым интересом спохватился:

– А где пластинка? Можно посмотреть?

– Вот там, на столе…

Генчик достал пластинку из конверта. Она была в точности как та, разбившаяся. Генчик дохнул на нее – туманное облачко на миг легло на тонкие бороздки.

Генчик опять подивился тому, что этот асфальтовый блин может хранить в себе живой голос.

Если может сохраняться голос, значит, и дух человека может…

– Зоя Ипполитовна! Я зря тогда наболтал… про это…

– Про что?

– Ну… что капитана Сундуккера не было на свете…

– Но, Бубенчик… ты ведь был прав.

– Нет, не прав! Если его не было, откуда взялся дух? Тогда, ночью…

Зоя Ипполитовна дребезжаще засмеялась.

– Ох, голубчик… Это старая игра. Вертушка в таких случаях чаще всего останавливается на буквах, которых ждут… возможно, я жульничала, сама того не желая. Ты уж прости старуху.

– Нет, не прощу! Это вы не тогда, а сейчас… жульничаете! Сами того не желая…

Она не рассердилась. Помолчала и спросила серьезно:

– Ты как думаешь?

– Да. И вы тоже…

Руська, конечно, ничего не понимал. По-прежнему вертел головой. Тревожно смотрел то на Генчика, то на Зою Ипполитовну.

Она поправила очки, встряхнулась и деловито предложила:

– Оставим капитанскую тему. Все равно теперь это не имеет значения.

– Почему? – Генчик слегка ощетинился.

– Посуди сам. Кому все это надо? Я старая, протяну недолго. Скоро мне… вслед за Ревчиком.

Руська сердито вскинулся:

– Дедушка умер не от старости! Он простудился на подледной рыбалке!

– Ну, все равно. Время – оно ведь безжалостно. И чем больше человеку лет, тем оно быстрее… Помру, и дом этот сроют. Кому нужна развалюха? Ни дочерям, ни городскому хозяйству… Ну, имущество я, конечно, поделю между вами. Одному – портрет, другому – модель. И всякие другие вещи… Но все это будет уже не то. Дома, где обитал дух капитана Сундуккера, не станет… Кстати, я надеюсь, что вы не рассоритесь при дележе наследства. А?

Генчик и Руська переглянулись. Стало им обоим ужасно неловко. И Генчик рассердился. На Зою Ипполитовну.

– Как вам не стыдно!

– Голубчик! Умирать – это разве стыдно?

– Ну… во-первых, вы еще не умерли!

– И не вздумайте, – шепотом предупредил Руська.

– А во-вторых… – Генчик решительно уперся кулаками в бока. – Пусть все навсегда останется как есть! На самые долгие годы!

– Милый мой! Да кому все это нужно!

– Нужно!… Можно повесить доску! Ме-мо-ри-аль-ную! Что здесь бывал знаменитый капитан Сундуккер и хранятся его многие вещи!

– И люди станут смеяться: чем же он знаменит? Тем, что его не было на свете?

– Мало ли кого не было! Шерлока Холмса тоже не было, а в Лондоне есть его музей!

– Голубчик мой! Холмса знают миллионы людей! Это всемирно известный литературный персонаж!

– А вы сделайте, чтобы капитан тоже стал известный! Всемирно! Напишите про него книгу!… Вы же все про него знаете, надо только записать!

Зоя Ипполитовна пригорюнилась пуще прежнего:

– Думаешь, я об этом не мечтала? Столько бумаги извела, пыталась что-то изложить по-писательски. Но одно дело сочинять в юности глупые стихи, а другое – настоящую книгу. Здесь нужен профессионал. Крепкий литературный талант.

– Ну, тогда… тогда будет вам талант! Он есть! Я приведу! Это знаете кто? Петя Кубриков! Он не только спасатель, у него всегда это… литературное вдохновение!

Генчик сам разгорелся вдохновением от столь счастливой мысли.

– У него уже несколько рассказов в газетах напечатано! А сейчас он большую повесть пишет, про любовь. «Красавица номер шесть» называется… А когда узнает, что нужен роман про капитана, все бросит, сразу же возьмется за него!

– Н-ну… не знаю даже… Вообще-то, конечно, это мысль… – Зоя Ипполитовна неуверенно двигала по носу очки. – Но… согласится ли этот Петя?

– Да он обалдеет от счастья! Он же сам в душе капитан! Он напишет!

– Это было бы чудо… Хотя в последнее время чудеса не редкость… – И Зоя Ипполитовна посмотрела на Руську.

Он заелозил опять, потом спрыгнул с табурета. Халат упал к ногам. Тощий, в обвисших трусиках Руська неловко запереступал, обхватил колючие плечи.

– Я на двор схожу, посмотрю: может, уже высохли шмотки-то…

– Не спеши, они еще сырые.

– Там в кармане ключи от квартиры были, вы их, наверно, вместе со штанами выстирали. Заржавеют…

– Не было там ключей! – всполошилась Зоя Ипполитовна. – Я точно помню! Я обратила бы внимание!

– Значит, посеял… – Руська вздохнул, но без большого огорчения. – Когда через угольные кучи лез… Теперь долго домой не попаду, там никого нет.

– Но к вечеру-то мама вернется? Или… еще кто-нибудь?

– Они с Артемычем в гости уехали. До завтра. А может, и до послезавтра…

Зоя Ипполитовна, подошла, взяла его за плечо. Осторожно, будто на плече сидела бабочка. Или сам он был бабочкой…

– Не беда. Оставайся здесь. Хоть до послезавтра, хоть… вообще. Если дома тебе не очень…

Руська посапывал и смотрел вниз. Не сказал «нет».

Зоя Ипполитовна виновато глянула на Генчика:

– Ты ведь не будешь возражать, если мы возьмем Руську в свою компанию?

Кажется, она боялась, что Генчик возревнует. Но он хлопнул себя по лбу.

– Ой! Совсем забыл!.. Зоя Ипполитовна, а можно я приведу к вам еще одного жильца? Не насовсем, а недели на две. Ему некуда деваться, пока чинится его… машина!

– Господи, какой жилец? Какая машина? Он шофер?

– Не-е! Он… в общем-то обыкновенный пацан. Только не здешний. Слегка похож на осьминога. Он удрал из дома на учебной летающей тарелке и плюхнулся у нас на огороде, раздавил у меня полгорода. И опять полетел! А я сгоряча из пистолета… Да не бойтесь, не шариком, а горошиной… И я же не знал, что там кто-то живой! Горошина в него и не попала, но разбила там какой-то… преобразователь энергии. Эта штука сама восстановится, вырастет заново, но не сразу, а через полмесяца. А пока… надо же ему где-то укрыться! От всяких любопытных…

Руська своими кофейными глазами смотрел на Генчика очень серьезно. А Зоя Ипполитовна взялась за виски.

– Ты меня уморишь своими фантазиями.

– Да правда же! Он пока у меня в ванне сидит, потому что земноводный. Но придет Елена, полезет в ванну… представляете?

Зоя Ипполитовна устремила поверх очков строгий взгляд.

– Отлично! Если это правда, приводи хоть динозавра… Но если… Ох, ну как не стыдно тебе дурачить мою старую голову! Чтобы этого больше не было!

Генчик переглянулся с Руськой. И послушно сказал:

– Динь-дон…

1995 г.