Текст книги "Взрыв Генерального штаба"

О пользе собирания раковин

Запах пока был не очень сильный. Но неумолимый. Сочился газ из маленьких круглых дыр у самого пола.

“Гады. Лучше бы застрелили”, – подумал Лён. И еще подумал, что жить осталось несколько минут. И эта жизнь сузилась до размеров железного куба. Весь мир сжался в этом кубе. И в мире остался только Зорко.

Лён придвинул Зорко к себе. Шепнул:

– Может, они передумают. Попугают и отключат газ…

– Не надо, Лён, – шепотом сказал Зорко. И обмяк. Щекой лег Лёну на плечо. Его волосы защекотали Лёну ухо. Но он не пошевелился.

Тем же шепотом Зорко спросил:

– А Дорога, на которой все встречаются… Может, она есть по правде?

“Скоро узнаем”, – чуть не брякнул Лён. И обмер от прихлынувшего жуткого понимания: ведь и в самом деле – скоро узнаем! Почти сейчас… Ужас опять бесшумно взорвался в нем. И Лён вновь скрутил его – с последней отчаянной силой.

– Конечно, она есть, Зорито…

– Нет, ты меня не утешай. Скажи честно: ты правда так думаешь?

Лён не стал хитрить второй раз:

– Никто не знает точно… Но я думаю, что правда. Это ведь от нас зависит…

– Почему?

– Если очень сильно верить, то, наверно, так и будет…

– Хорошо бы… Интересно, какая она?

– Может быть, у каждого своя. Кто какую представляет.

– Я… знаешь, какую представляю? Всю в траве. У нас недалеко от дома, за оврагом была такая. Раньше там ездили машины, а потом она заросла. По ней идешь, идешь, а в колеях колокольчики. Высокие такие… Только там кое-где крапива. Но можно ведь обойти…

– А обходить-то нельзя. Не полагается, – строго сказал Лён. – С дороги не сходят…

– Ладно, можно потерпеть, это не главное… И все же там будет обидно. Идешь, идешь, а все равно обидно…

– Почему?

– Ну, никто же не знает, к а к о й здесь штаб, – с тихой горечью выговорил Зорко. – Мы… уйдем, а они будут все это продолжать. Вот если бы мы могли кому-нибудь сказать! Хоть словечко… А то ведь никто не понимает… Думают, что сражаются за справедливость, а на самом деле, как пешки…

“Так уж никто и не понимает!..” – мелькнуло у Лёна. Зорко словно услышал его:

– А те, кто догадываются, считают, что так и надо… – И всхлипнул. То ли от обиды, то ли от страха. Лён придвинул его к себе покрепче. Зорко благодарно притих. И вдруг закашлялся. Наверно, невидимый газ взметнулся языком и попал ему в горло.

– Зорко, давай наверх! Там газа еще нет, он тяжелый!

Они забрались на верхний этаж койки. Зорко сел там на корточки, но опять закашлялся и быстро встал. Головой ударился о железный потолок. Взялся за темя, присел снова. Кашлял и глотал слезы.

Лён опустился на корточки рядом с Зорко.

– Сильно ударился?

Зорко вдруг улыбнулся, блестя слезинками:

– Искры из глаз…

– Если бы хоть одна искра! – рванулась из Лёна безнадежная мысль.

– Зачем?

– Мы сейчас были бы уже на дороге! А от штаба – один дым!

– Почему?! – Зорко убрал руки с темени.

– Это же какой газ! Тот самый, что в кухонных плитах! Слышал, как летят на воздух дома, когда кто-нибудь забудет закрыть на плите кран, а потом чиркнет?.. А как разнесло два поезда в Тальской долине, когда там скопился газ из лопнувшей магистрали!

Зорко дышал часто, но уже без слез.

– Лён… Если эта камера взлетит, разве штаб пострадает? Мы же глубоко…

– Тут везде склады боеприпасов. Ты знаешь, что такое детонация? Ты думаешь, они зря обыскивали, нет ли спичек?.. Тебя обыскали?

– Да… и отобрали. У меня был коробок. С той поры, когда мы под крепостью лазали с фонарем…

Зорко вдруг затвердел, отодвинулся. И Лён испугался, хотя, казалось бы, чего пугаться т е п е р ь? А! Он испугался, что Зорко в эти последние минуты вдруг обиделся на него. Почему?

– Зорко!

– Лён…

– Что?

– Лён… – Зорко завозился, извернулся, сунул руку в тесный кармашек на бедре, выдернул из него вместе с подкладкой сжатый кулак. – Лён, они не все отобрали… Вот!

На распахнувшейся Зоркиной ладони лежала надломленная спичка.

– Я ей выковыривал остатки моллюска из ракушки. Потом сунул в карман. Она запряталась в шов… Видишь, все-таки полезное дело – собирать раковины…

– Зорко… но коробка-то нет.

– Смотри, какая головка! Зеленая! Такие можно чиркать хоть обо что! О подошву!.. – И вдруг Зорко толчком снова прижался к Лёну.

Потому что теперь э т о приблизилось вплотную. Смерть уже не подкрадывалась сладковато-едким запахом, а обещала стать пламенной и гремящей.

– Зато сразу, – сказал Лён. – Не надо кашлять и задыхаться.

– Ага… И главное, что не зря. До сих пор было все зря, а теперь… не будет этого гадючьего гнезда, не будет и войны. Да?

– Да, – сказал Лён. – Ты не бойся. Ты теперь ничего не бойся.

– Ладно… А ты, значит, думаешь, что дорога есть?

– Да. Я правда так думаю.

– И мы ведь пойдем вместе?

– Конечно.

– Лён, ты возьми спичку. Чиркни сам…

Лён взял. А запах газа в этот миг стал сильнее. Гораздо сильнее. Словно напоминал, что пора. Лён зажал дыхание. Зорко же закашлялся снова. И встал, насколько позволял потолок. Чтобы голова опять оказалась выше ядовитого уровня.

Лён тоже встал. Уперся макушкой в гладкое железо.

Зорко торопливо попросил:

– Давай, поживем еще две минуты. Пока совсем не сгустится. Чтобы уж наверняка.

– Давай…

Они стояли полусогнувшись, и Зорко вновь прижимался к Лёну – плечом к локтю. Лён левой рукой обнял его, а в пальцах правой зажал спичку. Только согнуть ногу – и головкой о стертый каблук…

– Лён, подожди! Еще не сейчас! Не совсем сейчас… – Зорко задышал со всхлипами. – Я не очень боюсь, только… только я хочу рассказать. Успеть… Помнишь, я говорил про конец сказки о месяце? Я расскажу, ладно? А то вдруг там… вдруг будет не до того…

“Или совсем ничего не будет”.

– Рассказывай, Зорито. Несколько минут еще есть…

Не было этих минут. Щипало глаза, газ все гуще входил в легкие, кружилась голова.

Зорко что-то говорил – торопливо и сбивчиво, словно его сказка могла принести спасение.

– Да, Зорко, я слышу…

“Пусть говорит. Спичкой о подошву – и он не успеет испугаться…”

Лён головой покрепче уперся в потолок. Согнул ногу… И чуть не упал. Опора вверху исчезла. Лён шатнулся, выпрямился. Голова ушла в пустоту – в люк, возникший на месте железного квадрата.

Спасительный, такой свежий воздух сам ворвался в легкие. Рядом у плеча торопливо и счастливо дышал Зорко.

– Лён, что это?

– Не знаю… – Лён сунул спичку в карман. Край люка был на уровне груди (а невысокому Зорко – до подбородка). Лён ухватился за кромку, бросил себя вверх, упал на колени. За руки дернул легонького Зорко, тот брякнулся рядом.

Они были в полумраке. Свет из люка падал на мохнатые от ржавчины рельсовые балки. Неподалеку искрился фонарик-звездочка. Он шевельнулся, и тонкий голос потребовал:

– Захлопните крышку! А то газ придет и сюда! Скорее!

Тот, в кого не верили

Слова эти прозвучали, как приказ. К тому же, разумный. Лен разглядел откинутую крышку люка с шарнирами, Зорко тоже. Они вцепились в железную кромку, и она поднялась неожиданно легко – наверно, работали скрытые пружины. А потом крышка упала на люк, но не грохнула, чавкнула резиновыми прокладками.

А фонарик сделался ярче. Он приблизился. И стало видно, что он висит в пустоте. В полуметре от пола.

– Ты кто? – обалдело сказал Лен.

– Ты где?! – очень звонко спросил Зорко.

– Я здесь. Я Ермилка. Динка вам про меня говорила!

– Разве… ты есть по правде? – совсем по-младенчески изумился Зорко. Слово увидел фокус в цирке, а не спасся только что от гибели. Да и спасся ли?

– Как видишь! Ой, то есть как не видишь. Но это не важно. Главное, что я вас отыскал.

“Может, сон?” – подумал Лён. И спросил, глядя выше фонарика:

– А зачем ты нас искал, Ермилка?

– Потому что Динка боится: куда вы пропали! Вечером пришла на бастион и деда теребит: “Где Лён, где Зорко?” А он ничего не знает. Она в слезы: “Сперва Ермилка пропал, потом они”. То есть вы… А я не пропадал, просто прятался, ради игры. Я подкрался и говорю: “Не Динка ты, а Зинка. Потому что не “Дож…”, а “Сле…” И побежал. Я догадался, где вы…

– Как догадался? – воскликнул Зорко с прежним изумлением. Смерть отступила, и он уже не верил в нее.

– Ну… подумал и сообразил. Я давно знаю эти места, я не раз тут бывал. Невидимки, они же везде снуют. И очень быстро… Я тут знаю такие проходы, про которые даже здешние люди не знают. Не догонят, не бойтесь… А почему они хотели вас отравить?

Лён зажмурился и протянул руку. И нащупал голое мальчишечье плечо, потом щеку, ухо, кудлатые волосы. Задержал на волосах ладонь.

– Ермилка, спасибо тебе…

– Да чего там “спасибо”, я вас легко отыскал!.. Но почему они хотели вас убить? – В голосе Ермилки зазвенело нетерпение.

– А они правда нас не догонят? – запоздало испугался Зорко.

– Нет же! А почему…

– Хочешь знать, почему они такие? – сказал Лён. И вдруг понял, что сейчас заплачет. – Мы узнали про них столько всего… сразу и не расскажешь… Они – это все равно, что фабрика смерти. Чтобы люди всегда убивали друг друга… Понимаешь?

– Не-а… – сказал невидимка. – А зачем?

– Потому что они не могут без войны! И все, кто убиты на этой войне – из-за них! С обеих сторон!

Лён вдруг понял, что кричит. И что все еще держит ладонь на голове Ермилки и машинально сжал его волосы в горсть. Голова невидимки дернулась и освободилась. И стало тихо (только в дыхании Зорко были всхлипы, так легкие освобождались от остатков газа).

А воздух уже не казался свежим, как недавно. В нем стоял запах ржавчины и сырых камней.

Ермилка выключил фонарик и шепотом сказал в темноте:

– А если ни с какой стороны? То есть непонятно с какой… Тоже виноваты они?

– Ты про что? – так же тихо спросил Лён.

– Про теплоход “Константин”…

– Конечно, – сказал Лён.

– Мы хотели их взорвать, – выдохнул во мраке Зорко. – Мы уже совсем… потому что было все равно… А теперь мы должны выбраться и всем рассказать. Ты покажешь выход?

Маленький невидимка молчал.

– Ты покажешь выход? – повторил Зоркин вопрос Лён. И стало очень-очень тревожно.

– А как вы хотели их взорвать? – спросил Ермилка. Изменившимся голосом. И будто издалека.

– Спичкой! – Зорко уже совсем оттаял от страха. – Она у меня оказалась в кармане. О подошву чирк – и…

– Какой спичкой? – И вспыхнул фонарик. – Покажите.

– Вот… – Лён достал спичку из кармана.

– Дай мне! – спичка вырвалась из его пальцев и повисла рядом с фонариком.

– Вы уйдете, а я прыгну туда! И чиркну…

Лён среагировал моментально. Зажмурился и на ощупь ухватил Ермилку за локоть и за плечо.

– Рехнулся?! Дурак!..

Ермилка не стал вырываться. Засмеялся. Каким-то механическим смехом.

– Не бойтесь. Невидимки не умирают.

– Я тебе покажу “не умирают”! Сумасшедший!

– Да правда же! Я уже несколько раз пробовал! И в стогу горел и прыгал с подъемного крана в порту…

– Зачем? – шепотом спросил Зорко.

– Ну… так получалось. Это даже почти не больно. Это… – он хихикнул, – не больнее Динкиных шлепков.

– Тебя разнесет на атомы, – уверенно сказал Лён.

– Ну да, – снисходительно согласился мальчик-невидимка. – И т е х к т о з д е с ь, тоже разнесет. Но их – навсегда, а мои атомы потом опять склеятся. Так уже бывало… Вы не бойтесь.

Зорко неуверенно спросил:

– А долго они будут склеиваться? Твои атомы…

– Не очень… А если бы и долго! У меня знаете сколько времени!

– Сколько? – машинально спросил Лён. И открыл глаза. И был уверен, что сейчас увидит перед собой взъерошенного рыжего пацаненка – Ермилку. Но не было никого – только фонарик. И спичка рядом с ним. Лён опустил руки.

А невидимый Ермилка повторил:

– Сколько у меня времени? У-у… Пока Динка не сделается большая. А когда сделается…

– Тогда что? – нетерпеливо перебил Зорко.

– Тогда я перестану быть невидимкой. И попрошу, чтобы… чтобы она стала моей мамой. – Фонарик помигал, словно вместе с Ермилкой застеснялся своего признания.

– Ой! – вдруг весело спохватился Ермилка. – А чиркать-то об чего? Я же босой. Зорко, оставь мне сандаль!

Зорко, словно завороженный, снял сандалию. Она попрыгала по полу – Ермилка надел ее.

– Великовата. Ну, не беда, затяну ремешок… Теперь идите.

– Куда? – спросил Лён. Он опять был как во сне.

– Прямо по коридору. Это долго… Но в конце будет щель, вы в нее пролезете. А дальше будет дорога. Вы по ней идите, а я вас догоню… А если не догоню, идите пять километров, до поворота на Приморский тракт, а там уж – куда хотите. А раньше никуда не сворачивайте, иначе будет беда… Возьмите фонарик…

– А ты как без него? – растерянно сказал Лён.

– Ха! Невидимки видят в темноте, как на солнце… Не надо прощаться, это плохая примета. Идите…

Зорко и Лён пошли. В какой-то сумрачной завороженности. Желтый круг света выхватывал перед ними из тьмы бетонные плиты.

Так они двигались минут пять. А может, десять. Или час…

Зорко вдруг остановился, снял вторую сандалию, аккуратно поставил на бетон. Молча шагнул дальше. В этот миг потянуло свежим воздухом. Наверно, из близкого выхода. Лён стал на месте как от толчка. Зорко тоже. Лён посветил назад. Луч выхватил на бетоне одинокую сандалию. Зорко и Лён очнулись. Разом!

– Он же взорвется по правде! Навсегда! – Зорко бросился назад. Лён догнал его. Но пробежали они лишь чуть-чуть. Окружавший их бетон дрогнул, все качнулось. С гулом.

Гул был не сильный. Но такой тугой, словно с орбиты сошел весь земной шар.

Потом плиты сдвинулись, просели, сверху посыпалось. Бетонный потолок приблизился, заставил встать на четвереньки. Фонарик погас и потерялся. Впереди почему-то оказались скрестившиеся балки. Они… они были видны! Потому что из-за них сочился отраженный от бетона свет.

– Зорко, ты живой?

– Наверно…

– Лезем…

Конец сказки

Через балки, арматуру и обломки плит, сквозь цементную пыль и потоки песка, что обрушивались на головы и плечи, они долго выбирались к свету,

Выбрались. В царапинах, со звоном в ушах, перемазанные. Но живые. Даже не покалеченные.

Было утро… Странно. Лёну казалось, что по времени еще середина ночи. Но подумал он об этом мельком. Главная забота – о Зорко:

– Ты правда целый?

– Ага… А ты?

Лён встал с четверенек. Зорко тоже.

Они были на пологом склоне, в зарослях дубняка. Сквозь листья били лучи, на траве горели капли. И пахло лесной свежестью.

Но еще пахло развороченной землей – словно бедой.

Лён оглянулся. Зорко тоже оглянулся. Позади них дубняк был вырван и раскидан. Громоздились песчаные груды, из них торчали балки. Одна балка – толстенная, как шкаф – валялась на песке. А поперек нее лежал навзничь голый мальчишка. С откинутой головой и отброшенными назад руками. С тонкими, проступившими под кожей ребрами. Совсем незагорелый…

– Лён… Он, что ли, неживой? А?..

Мальчик был совсем неживой. По его впалому животу по-хозяйски шел рыжий муравей.

Зорко всхлипнул, но сдержался. Нервно сказал:

– Надо его одеть и похоронить.

Лён вздрогнул:

– Господи, кто это? Откуда он тут?

– Ты что, не видишь? Ермилка…

– Нет…

Мальчик был совсем не такой, каким представлялся Лёну Ермилка. Тот – наверняка рыжий, круглощекий, коренастый такой малыш. А этот… этот был щуплый, как петушок Тиви, остролицый, темноволосый…

– Он… Смотри, мой сандаль…

На левой ноге мальчика была растоптанная сандалия. Зоркина.

“Господи, что мы скажем Динке… Да нет же!” – Лён упал на колени, ухом прижался к мальчишкиной груди…

“Тук… – милостиво толкнулось в тонкой, как у птахи, грудной клетке. – Тук… Тук…”

– Ермилка! – Лён затряс его за плечи.

Ресницы мальчика зашевелились. Зорко упал рядом, приподнял его голову…

Ермилка приходил в себя стремительно. Через минуту он уже сидел на балке, поматывал головой и улыбался. И улыбка была – точно Ермилкина, как у хитрого проказника.

– Быстро склеились мои атомы, да?

– А почему ты видимый? – робко спросил Зорко. В нем все еще сидела виноватость: от того, что недавно хотел хоронить Ермилку.

– Ой… правда… Наверно, это от взрыва. Ну, ничего, я скоро обратно…

– А пока оденься, – ворчливо предложил Лён. – Возьми вот это, – он стал снимать вязаную безрукавку.

– Ну-у! Она же колючая, без рубашки-то!

– Подожди… – Зорко лихо оторвал от своей голландки широкий воротник. Оказалось, что воротник с холщовой подкладкой. Зорко вцепился зубами, отодрал подкладку у нижнего края и у шейного выреза. Получилось вроде юбочки – наполовину белой, наполовину зеленой с полосками. – Надевай пока хоть это. Будешь как туземец…

Ермилка, хихикая и пританцовывая, обрядился в “юбочку”. Лён выдернул и отдал ему шнурки – чтобы подпоясался. А потом заметил:

– Ты же совсем незагорелый. Солнце встанет повыше – сразу обжаришься.

Тогда Зорко отдал Ермилке и голландку.

– Я-то все равно обугленный.

Голландка была Ермилке слишком длинна и широка. Лён сказал:

– Привидение. Кто попадется навстречу, в кусты шарахнется.

– Тут не бывает встречных, – отозвался Ермилка. – Это особая дорога. Здесь же Безлюдное Пространство…

Они спустились со склона. Дорога повела по широким полянам, на которых темнели островки кустов. Ноги стали мокрыми от росы. Небо было чистое, только прямо в зените висело розовое перистое облако. Звенели в кустах птицы.

Ермилка оглянулся.

– Смотрите!

За горбатым холмом, за его темной, укутанной

в дубняк верхушкой стоял высоченный дымный гриб. Черно-серый.

– Здорово мы ахнули этот гадюшник, – слегка самодовольно сказал Ермилка.

Лён вспомнил про невесту штабс-капитана. “Не дождется… И еще, наверно, немало народу там было…”

– Они ведь хотели убить, Лён, – уже другим голосом напомнил Ермилка. – Тебя и Зорко… И скольких убили до этого…

Лён молчал. Что ни говори, а дело сделано.

“Судьба” – подумал Лён.

Нет, не подумал, а кажется, вслух сказал. Потому что Ермилка тут же подскочил к нему:

– А я помню, как вы играли в судьбу! Бумажные шарики давали клевать Тиви!

– Ну и что? – насупленно сказал Лён.

– А знаешь почему Тиви тогда перепугался? Он на меня наткнулся! Я за вами там наблюдал!

– Зачем? – удивился Зорко.

– Я же любопытный! Уж-жасно! Ну и… скучно одному иногда…

– Счастье, что так получилось! – запоздало обрадовался Зорко. – Ведь если бы мы развернули Тивину бумажку, там оказалось бы “нет”!

– Ничего подобного! На той и на другой было “да”! Тиви чуть все не испортил! Хорошо, что дедушка Август догадался, как тут исхитриться!

– Почему на той и на другой было “да” – недоверчиво сказал Лён.

– Потому что дедушка Август так написал! Он мне потом объяснил: если спрашивают судьбу, надо, чтобы обязательно было “да”! Так ему всегда говорят звезды… – Ермилка вдруг заливисто рассмеялся и прошелся колесом по росистой траве. Широкая матроска взметнулась, сандалия слетела с ноги.

– С виду воспитанный ребенок, а внутри хулиган, – сказал Лён голосом Динки.

– Правильно! – Ермилка подобрал сандалию и подбросил над собой.

– Выкинь ты ее, – посоветовал Зорко. – Зачем она одна-то…

– Нет! Я оставлю ее на память. Для удачи!.. Как называется какая-нибудь штука, которая приносит счастье?

– Амулет, – сказал Лён.

– Талисман, – сказал Зорко.

– Да! Она будет мой та-лис-ман! – И Ермилка запрыгал впереди всех.

Дорога была с заросшими колеями. В колеях росли высокие лиловые колокольчики. Один раз колея подвела к остаткам кирпичного дома. Это были груды мусора и заросший крапивой фундамент. И в тот же миг в воздухе проступил и начал быстро набирать силу визгливый голос моторов.

– Ложись! – крикнул Зорко.

Они упали у заросших кирпичей. Невысоко над дорогой шли боевые вертолеты. Похожие на зеленые вагоны с двумя винтами. И не было на них никаких эмблем и номеров.

– Непонятно, чьи, – прошептал Зорко, когда визг и вой сделались тише. – Лён… значит, ничего не кончилось?

– А ты думал, так сразу?

Они пошли дальше.

Лён размышлял:

“Старик Август наверняка сказал бы: думаете, взорвали Генеральный штаб – и дело с концом? Надо, чтобы люди перестали строить такие штабы в себе…”

– Но все-таки дело сделано, – повторил он.

Стало жарко, трава высохла. В воздухе появились то ли шмели, то ли гудящие тяжелые жуки. несколько раз они ударяли Лёна в лицо. А Зорко – в голую грудь и живот.

Зорко пошел рядом.

– Лён, а почему они так летят, будто хотят сквозь нас?

– Потому что глупые…

Зорко посмотрел вслед беззаботно ускакавшему Ермилке.

– Лён… а может, он, как раньше, невидимка? А мы его видим, потому что тоже… Может, мы стали такими после взрыва. Невидимки друг друга-то, наверно, видят…

– Ну. Зорито! Тебя, кажется, хорошо там тряхнуло! Особенно мозги…

– Нет, ты послушай! Жуки летят так, будто мы совсем прозрачные…

– Они сослепу! Наверно, это те, кого называют “слепни”! – Это Лён объяснил весело, а внутри… этакий холодок тревоги.

– Лён, а еще… невидимки ведь не чувствуют боли. Я там пузом прямо в крапиву, и даже ни капельки никакого кусания…

– Потому что ты загорелый. Загорелая кожа крапивы не боится.

– Хорошо, если так… А то я думаю: может, мы уже не живые? Может, это т а с а м а я Дорога?

– Ох, кто-то сейчас получит по загривку. И сразу поймет: живой он или нет! – Это Лён уже с испугом.

Зорко надул губы. Беспокойно дышал на ходу.

– Зорито… Дойдем до Приморского тракта, Безлюдное Пространство кончится, там все станет ясно.

– Я вот этого и боюсь.

– А ты… ты не бойся! Если даже мы невидимки, Динка нас все равно не прогонит!

– Да. Это правда… – Зорко повеселел.

В этот миг колесом подкатился Ермилка.

– Смотрите, как интересно! В небе солнце и месяц!

И правда, высоко в утреннем небе висела чуть различимая пухлая половинка луны. Ермилка пошел рядом, поглаживая себя по животу сандалией. Глянул лукаво.

– А я слышал, как вы вечером сказку про месяц придумывали. Будто он плавает под водой!

– Ой! – подскочил Зорко. – Лён! Я ведь так и не рассказал, что придумалось дальше!.. Помнишь, мы говорили: месяц поднимается, а морские жители с перепугом плюхаются с него в воду…

– Ну и что дальше?

– Дальше вот что!.. Там был один маленький краб. Крабий детеныш. Он опоздал прыгнуть, а потом испугался высоты… А может, он решил попутешествовать по небу, не знаю… Когда месяц поднялся, крабеныш засел в маленьком кратере – там осталось немного воды. Без воды-то крабам трудно… И вот он вместе с месяцем поднялся высоко-высоко, где никогда не бывал ни один краб. И увидел землю и море далеко-далеко, а звезды близко. Несколько звездочек даже прилипли к его панцирю… Сперва маленькому крабу было страшно, а потом сделалось уж-жасно интересно…

– Но он вернулся домой? – вмешался Ермилка, который уловил в Зоркином голосе свои интонации.

– Да! Месяц сделал весь небесный путь и опять погрузился в океан. И подплыл к тому месту, где началось путешествие маленького краба. И там крабеныш увидел своих родителей. Они сходили с ума от беспокойства. Папа замахал клешнями и схватился за грудь: от радости у него чуть не разорвалось сердце…

– Но не разорвалось?

– Нет… А мама… она перевела дух и дала сыну шлепка. И это было чувствительно: ведь у крабьих детенышей панцири еще не совсем затверделые… А потом мама заплакала. Но этого никто не заметил. Дело было под водой, и соленые слезы тут же растворились в соленом море…

1996 г.