Текст книги "Живые души, или похождения Лебедько"

Стоит ли говорить, что доклад был прочитан блестяще и вызвал бурные овации. А сам Лебедько, снабженный уже через месяц, посредством Малкина, всеми необходимыми адресами, паролями и рекомендациями, оседлал свои старенькие «Жигули» и помчался по городам средней полосы России собирать урожай посвящений и инициаций, решительно намереваясь еще летом оказаться в Москве, в Югорском переулке, в доме Муромцева. Ведь чем отличается русский человек? А тем, что коли зарубил что-то себе в голову, то уж ничем его не пересилишь, и сколько не представляй ему доводов ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены.

Вот герой наш в Ярославле. Весьма довольный обильным обедом, а в особенности прогулкой промеж многочисленных церквей, да по набережной Волги, где зацветали первыми, едва распускающимися листочками березы и липы да речной запах навевал дурманящие грезы, Владислав Евгеньевич возвратился в свой номер и стал готовиться ко сну. На другой день назначена была встреча с Берковым. Он не знал еще, как начнет беседу и как именно развернет ее к желанной цели, но некая уверенность уже укоренилась в нем, тем более, что интуиция его имела свойство именно во сне подготовлять сознание к разного рода непростым и неожиданным событиям. Так случилось и в этот раз.

Забегая вперед, стоит отметить, что уже известный читателю Малкин научил в свое время нашего героя специальному способу внутренней работы со сновидениями. Едва проснувшись и пребывая еще частично в объятиях Морфея, не открывая глаз, следовало вновь вспомнить те образы, которые являлись ночью во сне. Сие упражнение требовало известной сноровки, ибо образы норовили как можно скорее спрятаться от пробуждающегося сознания. Имея же навык ухватить их и не отпускать, можно было, разматывая один образ за другим и допуская даже некоторую долю воображения там, где между образами связи не было, увидеть сновидение как бы заново, уже почти наяву. Более того, далее открывалась возможность свободной игры этими образами, отождествлением с ними и даже диалогом как с самостоятельными живыми существами. Впрочем, Малкин даже настаивал, что они – образы сновидений – таковыми и являются.

И вот, чуя близость пробуждения, Лебедько вспоминает, что этой ночью в его сновидении являлись образы капитана Немо, Волшебника Изумрудного Города и Улыбки Чеширского Кота.

Капитан Немо… Образ, в котором Владислав Евгеньевич хотел бы себя видеть как раз в том возрасте, в котором он и пребывал. Мудрый, всезнающий человек, постигший суетность этого мира. Простые и ясные черты идеального Родителя – ведь когда Лебедько был мальчишкой, читавшим Жюля Верна и смотревшим экранизацию знаменитого романа, то именно такого Родителя он мечтал лицезреть в своих близких. Увы… Потом была попытка найти такого Родителя в Малкине, в ком-то еще… Но, ежели вникнуть в суть дела, несложно уразуметь, что это своего рода проекция. В образ капитана Немо герой наш проецировал самое себя, и когда он по отношению к кому-то выступал в Родительской позиции, в нем проявлялись черты именно капитана Немо в ряду, конечно, и многих других персонажей. И вдруг озарение упругой волной растекается по всем членам: Немо – это же Никто!… Таинственная загадочность?… Подводный мир, подводная лодка – символ погружения в глубины бессознательного, в недрах коего на самом дне, в пещере обитает загадочный мудрец, имя которому Никто… Ассоциации с юнгианской Самостью…

Немо, Никто, никто – даже с маленькой буквы, неназванный, тот, кто может быть всяким и всем… Капитан Немо – ключ к сокровенным глубинам бессознательного. Он удалился от суетного мира, где на поверхности лишь ложь, глупость и неутомимый карнавал масок, прикрывающих бессмысленность. И вот Лебедько уже погружается на дно. Перед ним предстает пещера, откуда бьет мощный поток света. Входя в пещеру, он спускается по каменным ступеням, неведомые огни всполохами мерцают круг него. Дверь – выход в осенний мрачный сад… Желтые листья – и все это на дне, – таинственный подводный город. Вспоминаются кадры из фильма, где молодой капитан Немо, приговоренный на казнь, привязан к пушке, и еще много, много пушек с привязанными к ним людьми – во весь горизонт, а сам Немо больше не привязан, он стоит рядом с Лебедько, скрестив руки, и предлагает прогуляться вдоль пушек. «Смотри, – говорит он, – сейчас эти пушки выстрелят, и все личины, которые к ним привязаны, разлетятся в пух и прах! Готов ли ты увидеть это и пережить?». Не дожидаясь ответа, происходит залп… Кровавое месиво, комок отвращения в горле. Вдруг Немо оборачивается Малкиным и произносит: «Ты видишь, как всё просто?!». Лебедько решительно озадачен: «Я вообще-то с собой хотел встретиться, а не с тобой» – «А кто я, как не ты? Не весь ты, конечно, но я – это тоже ты!». Они идут по некому парку, поднимаются по мраморной лестнице, и к ним присовокупляется еще один капитан Немо, уже в белых индийских одеждах, произносящий: «Мы идем к четвертому, чтобы образовать полный цикл, только не удивляйся, когда увидишь, кто это». Предупреждение сие решительно лишнее, ибо Лебедько уже знает – кто там. Троица входит в таинственную залу, усаживаясь за круглый стол, в кресла, по левую руку от Лебедько – Малкин, по правую – капитан Немо. Четвертое кресло пустует. Медленно, будто из облака, сгущается в нем некая фигура, обретая черты отца Владислава Евгеньевича и произнося: «Вот тебе и вся Самость. Теперь мы все в сборе!». И вот уже Лебедько чувствует, что все четверо – это и есть он, и имя его – Никто. К нему на благословение тянется вереница людей, какие-то близкие, далекие, знакомые и незнакомые люди – надобно просто коснуться каждого. Лебедько остро чувствует, что он не просто Никто – его самого-то и нет! Через маску его лица смотрит само Бытие, само на себя. Все перемешивается в вихре, и из вихря этого будто Бог, из бури представший перед многострадальным Иовом, проявляется Волшебник Изумрудного Города.

О! Это была самая захватывающая сказка в детстве нашего героя, как был влюблен он в девочку Элли, которая шла вместе с друзьями к мудрому Гудвину. Гудвин же, в свою очередь оказался «картонной дурилкой», миражом, но весь парадоксализм ситуации в том, что Гудвин также и маяк. Когда ты приходишь к нему, то видишь, наверное, что это – пустышка, но пройти весь сложный путь до этой пустышки, до этого Ничто, преодолев все трудности и тяготы пути и обретя достойнейших друзей, можно только прельстившись величием это пустышки! Сам путь уже все решил, решительно все. Ты шел к Гудвину, а оказалось, что пришел к себе, и даже более, чем к себе – к Ничто. Нет ни малейшего желания думать, здесь каждое сказанное слово может убить все, точнее – Ничто.

А что же улыбка Чеширского Кота? Лебедько уже был ей – только что, сейчас оттуда и задал вопрос: «Кто я?». Тотчас понял абсолютную бессмысленность этого вопроса, даже Никто – это не ответ, даже Ничто – это не ответ. Сам вопрос бессмысленный. Точнее, нет, не так. Вопрос не бессмысленный, этот вопрос играет ту же роль, что и Гудвин.

Сию минуту Владислав Евгеньевич потягивается, кряхтит, отверзает веки и, садясь на скрипучей гостиничной кровати, произносит вдруг вслух: «Ух ты! Эвона в какую литературу заехать изволил! Что же, господин Берков, держитесь, милостивый сударь, я иду к вам!». И при этих словах поднявшись и радостно отшлепавши себя по ягодицам, наш сновидец пришел весьма в бодрое состояние духа, в коем и находился все утро, удивляясь тому, что во снах находится много вещей, неизъяснимых даже для самого обширного ума. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда.

В полдень, как и было намечено, рука Владислава Евгеньевича уверенно коснулась звонка перед квартирою номер двенадцать в одном из пятиэтажных домов по улице Первомайской. Спустя немного времени, за дверью послышался глухой кашель и шаркающие шаги. Без привычного в подобных случаях вопроса: «Кто там?» дверь отворилась. На пороге стоял действительно широкий во всех отношениях мужчина лет шестидесяти пяти: широка была его талия, широко лицо и широка улыбка, сие лицо озаряющая. «Я…» – начал было в волнении Лебедько, но Берков (а это был, без сомнения, он) прервал его на полуслове: «Знаю, знаю, проходи, брат, да не обессудь – ремонту меня», – и действительно, вещи в квартире были нагромождены чрезвычайно беспорядочно, обои отодраны, а весь пол оказался покрыт штукатуркой. «Ты ботинки-то не снимай, иди на кухню, будем чаевничать, – продолжал Берков, – я бы тебя на даче встретил, да вот понимаешь – ремонт: это… это…», – Борис Петрович совершил неопределенный, но очень широкий, размашистый жест, позволивший Владиславу Евгеньевичу подхватить: «Ремонт – это состояние души!», – добродушное лицо Беркова растянулось в очередной широкой улыбке. Он одобрительно похлопал гостя по плечу: «Смекаешь, брат. Ну, не откажись выкушать зеленого чайку да и пирогами-то не побрезгуй, хозяйка утром испекла – тут тебе с рыбой, с капустой, с яблоком…».

Хозяин, поколдовав с заварным чайником, попереженив чай аж восемь раз и дождавшись того момента, когда гость с аппетитом набросится на пирог, подначил его вопросом: «Ну-с, с чем изволил пожаловать?» – Лебедько, пойманный вопросом, что называется, с полным ртом, начал было, жестикулируя: «Все говорят, кхе, все говорят…» – «Все говорят – нет правды на земле, но правды нет и выше, – для меня так это ясно, как простая гамма! – подхватил Берков и залился звонким смехом, видимо, довольный удачной своей аллюзией на пушкинского Сальери, – и заметь, это я тебе безо всякого буддизма, а просто из жизненного опыта скажу». Гость тем временем спешно прожевал и проглотил кусок и проделал еще одну попытку изъяснить свою мысль: «Все говорят, мол, просветление и все такое, так вот я бы хотел сей щекотливый вопрос прояснить, так сказать, из первоисточника». Хозяин вновь растянулся в широчайшей улыбке: «Эк ты! С первого же абцуга так польстил старику! Ну, слушай же, слушай, но не соглашайся ни с одним моим положением, ибо убедить я тебя могу в чем угодно и это, как ты понимаешь, будет великая иллюзия, – для пущей убедительности Берков сподобился и подмигнуть. – Мы это самое просветление, как ты изволил выразиться, называем изначальным состоянием. Так вот! Когда в канонических текстах ты встречаешь что-то типа такого оборота, мол, «просветлевший будда заметил, что окружающие – тоже будды», ты воспринимаешь это как некую поэтическую аллегорию, но заметь – наше изначальное базовое состояние является просветленным. – Лебедько слушал превнимательно, но и пирог жевать не забывал. – И дальше все, что происходит с человеком в процессе формирования личности, делается из этого же материала, то бишь из изначального состояния. В противном случае этого было бы совершенно невозможно достичь! Просветление – это просто возврат обратно. Совершить этот возврат как действие принципиально невозможно! – Свои речи Берков подкреплял, солидно кивая головой. – И нет никакой разницы между обычной непросветленной личностью и личностью, стремящейся к просветлению, поелику и то, и другое строится на основе изначального состояния. Любое стремление уводит искателя от изначального состояния куда как далеко. В свое время грамотные буддийские мастера исследовали, приводят ли буддийские практики к просветлению. Исследования их однозначно показали – нет, не приводят. Но – способствуют! Измучившись, назанимавшись всякой хренью, ты вдруг обнаруживаешь, что ты все время… «Что?» – «И так все время был просветленным?» – ответствовал Лебедько, покончивший к тому времени уже с двумя внушительного размера пирогами. «Погоди, не торопись. Известен такой случай: один почтенный практик обращается еще к более почтенному Мастеру: «Такой-то и такой-то просидел десять кальп в медитации, да так и не достиг просветления. Почему?» – «Ты задаешь хороший вопрос!» – отвечает Мастер. «Все-таки почему?» – не унимается ученик. На что Мастер изрёк совершенно идеальную фразу: «Потому что не достиг». Понимаешь?» – «Просветленному просветление не грозит», – попытался было отшутиться гость.

Берков хмыкнул: «Психология не рассматривает процессов за пределами жизни. Предметом психологии является период от момента зачатия до момента смерти. Ты, поди, и сам понимаешь – редко кто из психологов, находящихся в разумном состоянии, работает с пациентами, которые уже не приходят в физическом теле. Психологу нужно, чтобы пациент притащил с собой физическое тело и, конечно, кучку денег. А вот для экстрасенсов это уже искусство, им уже пофиг – кто хочет, тот и приходи. – Со значением приподняв бровь, он продолжал: – То, что в буддизме называется воплощением, в психологии именуется состоянием. У тебя вот в течение дня меняются состояния: проснулся с похмелья – одно состояние, опохмелился – состояние уже другое. И все время они меняются. Выходя за пределы психологии, нужно отдавать себе отчет, что у нас как у личностей никакой кармы нет. У меня как у Бориса Беркова никогда не было никаких перерождений. Я был Борисом Берковым всего один раз, и в следующий раз Борисом Берковым уже не буду.

Надо быть идиотом, чтобы во второй раз Борисом Берковым родиться. Тупые буддисты этого не поняли, поэтому там Карнапа преспокойно перерождается в следующего Карнапу, понимаешь?. Он может даже не заметить, что он переродился, но это особый случай – человек на работе! Нормальные люди такой глупостью не занимаются, – ты создаешь себе конфигурацию, то есть личность, под задачу, каковую надобно решить в данном воплощении. Когда задача решена, лучше сменить картридж, чем его перезаправить, ибо пере-заправленный картридж ухудшает качество печати».

Лебедько ответно поднял бровь, услышав такое от буддийского Мастера. Впрочем, он постарался, не шибко мешкая, привесть лицо в обыкновенное положение, смекнувши, что буддийские Мастера слывут эксцентриками и парадоксалистами: «Вы изволили выразиться так для красоты слога?» – «Нет, брат, вылепить из того материала, который у тебя есть, свою личность – это наше творчество, подобное творящему мир Господу. Конфигурация, которая у нас есть и которая рассматривается как непросветленное состояние, есть продукт нашего необходимого творчества. Заметь, создание себе любого геморроя есть творчество. Самопознание состоит из двух аспектов. Первый – это, само собой, творчество, то есть проявление. Любое же проявление – это выделение некого аспекта из целого, и, таким образом, любое творчество, – это выделение элемента и его развитие за счет потери целого. А второй аспект, как ты изволишь понимать, это возвращение обратно к истокам. Следовательно – что? А то: кудахтанье о том, что творчество ведет к просветлению – полный бред. Да и вообще насчет целого – это, брат, еще одно человеческое заблуждение, ибо целое существует только в регистре Воображаемого. – Сделавши паузу, Берков посмотрел куда-то вверх, после чего продолжил: – Впрочем, изначальное состояние младенца, между которым нет еще ни Символических, ни Воображаемых перегородок – оно как бы целое. И то, заметь, я сказал не «целое», а «как бы целое». Вдаваться в эти тонкости мы не будем, важно только понять, что это младенческое изначальное состояние – оно все время при нас и никуда не уходит, чтобы мы из него ни творили».

«Эге, – смекнул про себя Лебедько, – вот на этом, пожалуй, мы тебя и поймаем». Однако ж виду он не подал и изобразил внимательное слушание. Берков же увлекся не на шутку: проникновенная речь его лилась горячо, порой он широко взмахивал руками, видимо, чувствовал себя «на коне»: «Скажи мне – ты меня видишь? Слышишь? Можешь пощупать меня и убедиться, что я плотный, что рука твоя не пройдет насквозь? А теперь еще один вопрос, – Берков воздел указательный палец вверх и для пущей наглядности провернул его, будто стараясь проковырять пространство, – есть ли у тебя изначальное состояние? Состояние будды? Слушай внимательно, и я докажу тебе, что это одно и то же! Сознание будды есть не что иное, как отражательная способность психики. Ничего другого! Заметь, абсолютно ничего! То, что ты можешь меня воспринимать – это оно и есть, из этого материала строятся все миры. Нет разницы между изначальным состоянием, отражательной способностью психики, сознанием будды и просветлением. – На этой минуте Лебедько пронаблюдал за очередным взмахом руками. – Несмотря на то, что психический процесс происходит внутри своего носителя, в его нервной системе, этот процесс не описывается в терминах нейродинамики. Ты, натурально, не можешь описать нервный процесс. Видя меня, можно описать контур, цвет, размер, в конце концов. А попробуй-ка ты описать свое восприятие меня в терминах нейродинамики! Каково?! Описать замыкания и размыкания всевозможных синапсов в своем головном мозгу, начиная с самого первого, а первый-то синапс – это переход от палочек к колбочкам в биполярной клетке. Меня ты, голубчик, видишь, а вот что происходит в твоей черепной коробке – хрен его знает! Посему происходящее ты описываешь в терминах объекта, а вот внутренний психический нейропроцесс не доступен наблюдению самого носителя. Я не видел ни одного йога, который смог бы точно описать, как у него проходит нервный импульс от пальца до мозга и обратно. Итак, что мы имеем, милостивый государь?» – осведомился хозяин.

Поднатужившись, гость пролепетал: «Психический процесс не описывается в терминах нейродинамики, а описывается в терминах объекта, то есть любое описание идет через объект, что бы мы ни пытались говорить о так называемом субъективном мире. То есть субъективное восприятие – это фикция? Верно?» – «Молодца! – одобрительно кивнул хозяин, – двинемся далее. Ты видишь меня в своей голове? Или тебе кажется, что ты видишь меня за пределами своей головы? Так вот, несмотря на то, что процесс происходит в голове, результат его проецируется вовне! И если бы не было этой проекции, то не существовало бы никакого творчества! Без ложной скромности могу сказать, что я и есть результат твоего творчества. Как ты меня делаешь? А делаешь ты меня на раз! Сначала восприятие, потом обработка (так сказать, задняя доля мозга), и уж потом ты проецируешь собранный в тебе образ вовне, и эта проекция вовне как раз таки и создает мир. Каждый из нас создает мир, осмысляешь? Когда я вижу тебя, я в ответ не постесняюсь сказать, что ты – результат моего творчества. Если ты не действуешь на мои рецепторные окончания – зрительные, звуковые, тактильные, – то тебя просто нет, но я могу тебя представить. Это и есть мудрость изначального состояния, не изволь сомневаться!»

«Это называется субъективный идеализм», – вставил словцо Владислав Евгеньевич. «А мне плевать, как это называется, – ответствовал Борис Петрович, ухмыляясь уже так широко, что даже самый рот его, казалось, вылезал за границы и без того широкого лица. – Запуск происходит извне, от рецепторных окончаний, далее идет вся эта сложная нейродинамика, которую мы не в состоянии описать. И внутри возникает образ, который я опять же проецирую вовне, и с этим образом реальности я могу поступать, как мне будет угодно. Вот мы с тобой и доказали, что мир есть иллюзия. С точки зрения общей психологии это, конечно, неверно. Мир существует объективно. А вот если мы пойдем дальше, – Борис Петрович эффектно прищелкнул пальцами перед носом гостя, – происходит щелчок, и… горы опять становятся горами, а реки – реками. Стоило ли так долго заниматься буддизмом, когда все элементарно?».

«Вы абсолютно правы, Борис Петрович, не стоило!» – просиял Лебедько, думая, однако же, о том, что Берков без малейших его, Лебедько, усилий буквальнейшим образом сам достает заветный козырь, уготованный, дабы бить его собственную карту.

«Но в чем разница? – продолжал горячиться Берков. – Исчезает толстый слой моего психического, то бишь моего творчества. Ведь если я творю тебя, то я могу закрыть глаза, представить тебя – и все, ты для моего дальнейшего творчества на фиг не нужен. Мне достаточно одного раза, чтобы зафиксировать тебя. Ну а дальше я могу вести с тобой любые диалоги как с элементами внутрипсихического пространства. Но когда вновь появляется твоя тушка, начиная действовать на мои рецепторы, то заново запускается система отношений. Понятное дело, что если ты хороший человек, то я от тебя жду только хорошего. А вот ежели ты подлец известный, я сразу, как только ты появился, хоп – и напрягся! Почему вдруг? Может, ты уже внутренне перековался, и твоя подлость отошла, как талая вода? Но я-то помню, что ты был подлец, и продолжаю этот образ держать. Вот она – иллюзия. И если бы у меня не было проекции образа вовне и модуляции этого образа внутри, когда я проецирую мир образов, я эти образы модулирую своими состояниями. Это и есть так называемое непросветленное состояние сознания. Ежели я перестал заниматься этой фигней – модулированием – то вижу только то, что вижу, и слышу только то, что слышу. Никаких фантазий между внешним и внутренним! Понятно, что вся социализация направлена в противоположную сторону. Когда ты рождаешься, мир твой прекрасен и чист, и ты мало что распознаешь. Ты даже не распознаешь, пописал ты или не пописал. Сначала ребенок писается и только позже чувствует, что стало тепло и мокро, а потом и вовсе остыло. Ребенку, чтобы понять, что это – результат его непосредственной творческой мочеиспускательной деятельности, должно связать, что ему стало мокро, с тем, что у него было напряжение. Соответственно, любое наше воспитание – это система создания форм. Далее выясняется следующая штука – у меня есть имя. И пошла плясать уже совсем скверная история. Психическое не выключить – невозможно!.. Машинка работает постоянно, непрерывно создавая этот мир. Даже в состоянии комы, заметь. – Переведя дух, Берков не замедлил продолжить. – Вот что мы имеем: превращение изначального состояния в обычное – это творчество, необходимое творчество, так сказать, познание добра и зла, потому что в противном случае ты останешься растением. Как происходит «второе рождение»? Ты опять попадаешь в изначальное состояние, при этом теряя все навыки, в том числе и навыки различения. Тебе придется начинать все сызнова, потому ты достиг мудрости соединения, но еще не достиг следующего шага – различения. В непросветленном состоянии твоя личность абсолютизирована. Ты говоришь: «Вот я, такой-то и такой-то. Если я не схожу с друзьями в баню, на гитаре не потренькаю, это уже буду не я. Если я узнаю, что где-то насилуют негров, я должен возмутиться, а ежели не завозмущаюсь, то это опять буду уже не я. У тебя появляются хоженые тропинки, к пяти годам ты уже полностью механистичен. И свои реакции человек сдуру принимает за себя. Так что еще раз повторю, друг мой: все, что мы делаем – это наше творчество и, соответственно, наше знание. И совершенно очевидно, что все, что мы делаем, мы делаем из изначального состояния сознания, то есть состояния будды. А посему я вновь повторю свой первый вопрос – обладаешь ли ты состоянием будды?».

«Да, Борис Петрович, обладаю, безо всякого сомнения» – Лебедько встал, подбоченился, прошелся гоголем по кухне и, подойдя к хозяину вплотную, продолжал: «Более того, я прошу вас составить и подписать соответствующую бумагу, свидетельствующую о том, что податель ее, Лебедько Владислав Евгеньевич, обладая сознанием будды, является посвященным вами во все тайны тибетского буддизма».

Берков, опешивши, сидел некоторое время молча с широко открытым ртом. Глядя на гостя, он подумал, не спятил ли тот как-нибудь невзначай. Но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, каковой бегает в глазах сумасшедшего человека. Все было прилично и в порядке. Хозяин еще долго хлопал глазами, прежде чем, наконец, вымолвил: «Экой ты гусь! Ты вправду надеешься, будто я тебе такую бумагу выпишу?»

«Я не надеюсь, я уверен в этом, – парировал гость, – так как не испытываю ни малейшей иллюзии в том, что вы – благоразумный человек, привыкший отвечать за свои слова. Это первое. Второе же заключается в том, что мы с вами – деловые люди. Вы – буддийский Мастер, а я – писатель, чьи книги издаются довольно приличными тиражами. Я предлагаю вам контракт: я пишу о вас в своей новой книге, вы же даете мне письменно засвидетельствованное посвящение, при этом, кстати, доказывая, что вы отвечаете за то, что говорите. Хоть я и допускаю, что вы в данном случае стали жертвой собственного красноречия. Ну и, наконец, выслушав меня, вы можете удостовериться, что я не несу черт знает какие иллюзии и фантазии, а проявляю в своей речи самую что ни на есть отражательную способность психики, каковая является сознанием будды, сиречь изначальным состоянием! По рукам?»

Здесь следует добавить, что наш Лебедько в этот момент переживал интереснейшее состояние, которое великий русский поэт увековечил в строфе: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». Более того, Владислав Евгеньевич заметил, что сей дерзкий пассаж совершенно в духе еще и Остапа Ибрагимовича Бендера, чему, признаться, остался очень рад. Берков же по рукам ударять не стал, однако бумагу для Лебедько выправил ровно так, как тому и хотелось. И хотя прощался он с гостем гораздо более сухо, чем принимал его, это было напускное. В глубине души Борис Петрович остался доволен встречей, в особенности же последней выходкой молодого авантюриста.

Нужно ли говорить, что из квартиры Беркова Владислав Евгеньевич выпорхнул буквально на крыльях. Его план начал осуществляться с первой же попытки, и впереди его ждали новые встречи и новые приключения.