Текст книги "Охота в атомном аду"

А раз так, получалось, что, частично локализовав действия нашего прорвавшегося авангарда, натовцы, не факт, что стабилизировали тем самым положение – часть уцелевших советских танков и бронемашин явно ушла вперёд, дальше на запад. А отчётливая канонада и взрывы вокруг нас, в сочетании с полётами авиации, явно указывали на то, что сюда приближались главные силы Варшавского договора. И, если это было действительно так, нам следовало быстрее выбираться из возникшего замеса. Хотя бы потому, что, следуя той же элементарной логике, остановить основную массу советских и восточноевропейских танков обычными средствами натовцы ну явно не смогут (насколько я помню, они даже в 1980-е на это особо не рассчитывали), а значит, они в отчаянии начнут бросать на продвигающиеся на запад танковые клинья водородные бомбы (в 1980-е вместо водородных планировалось уже и вовсе нечто нейтронное), если, конечно, ещё не растратили их на что-нибудь более или менее важное. Так что основное рубилово вокруг нас только начиналось. То, что было до этого, – цветочки, и не более того.

В какой-то момент я понял, что, кажется, слишком задумался и в результате этого несколько потерял контроль за окружающей обстановкой. Хотя, по идее, наверное, следовало бы остановиться и обсудить с напарницей дальнейшие действия.

Но с этой идеей я опоздал как доктор Зорге в июне 1941-го, поскольку вдруг услышал громкое «Бдыы-м-д-ду-дуум!» и тут же почувствовал себя прямо-таки гвоздём, по шляпке которого со всей дури шарахнули молотком.

Наш всё так же продолжавший переть вперёд по прямой «Паттон» получил страшный тупой удар в броню, куда-то в правый борт. С чем это можно было сравнить, я не знаю. Конечно, раньше я с подобным хоть и не часто, но сталкивался, однако острота ощущений уже была изрядно подзабыта.

Сопутствующий сотряс был такой, что с гнёзд и из прочих штатных мест на пол боевого отделения посыпались инструменты, снаряды, какие-то элементы оборудования и ещё бог знает что. Сначала меня от всей души влепило лбом в резиновый наглазник прицела, а потом я, издав кастрюльно-колокольный звон, приложился головой (слава богу, что был в шлеме!) о борт башни.

На секунду я оглох, от удара подбородный ремешок шлема лопнул, и этот тяжёлый «горшок» улетел вниз на не способного ничего на это возразить покойника. И, уже явно запоздало, я услышал откуда-то снаружи звук пушечного выстрела, почему-то плавно перешедший в металлический стук и звенящий скрежет, словно от сверлильного станка – похоже, в этом изделии детройтской сборки что-то таки сломалось.

Наш М48, загребая всей своей пятидесятитонной тяжестью германскую землицу, плавно развернулся влево. Затем мотор взвыл на высокой ноте и заглох (или же его вовремя выключила исполняющая обязанности мехвода напарница), после чего танк остановился. Немного проморгавшись, я увидел, что в утратившем остатки былого порядка боевом отделении «Паттона» повисла пелена лёгкого сизоватого дыма с топливным душком. Неужели горим?

– Ты там жива? – крикнул я вниз. Не без некоторого волнения, поскольку «боевая подруга» была без шлема и уж её-то могло ушибить всяко качественнее меня.

– Да! – ответил знакомый глухой голос. – У меня всё нормально!

– И что у нас плохого, дорогой товарищ механик-водитель? – спросил я с заметным облегчением. То, что она не пострадала, сразу же снимало ряд возможных проблем.

– Кажется, мы попали в засаду, – констатировала Кэтрин.

– В смысле? Ты уверена, что это не шальное попадание?

– Это был пушечный выстрел бронебойным, причём с очень близкого расстояния. Как я успела понять, броню насквозь не пробило, но при этом точно разорвало правую гусеницу и повредило ходовую часть!

– Н-да, недолго же музыка играла, недолго фраер танцевал… Что ещё скажешь?

– По-моему, у нас снаружи что-то горит, командир…

Я полез к смотровым приборам командирской башенки. Лихорадочно осмотрелся. Действительно, и там был сплошной дым, причём пополам с поднятой этим попаданием пылью.

– Эк удивила, – сказал я на это. – Судя по дымогану вокруг, внутри у нас тоже что-то горит, как бы не движок… Что, выходим? Где у них тут пресловутый «люк героев»? Или уйдём как белые люди, через верх?

– Подождите, командир. Не суетитесь. А вдруг те, кто в засаде, решат дать по нам дополнительный «контрольный»?

– Грамотная… – вырвалось у меня. А что ещё можно было добавить в ситуации, когда она полностью права?

В стихийно возникшей тишине мы просидели минут пять. Боевое отделение медленно наполнялось дымом, то ли что-то в МТО действительно разгоралось, то ли его тянуло снаружи через неплотно закрытые люки. И вонял этот дым уже конкретно горелой резиной и изоляцией. Слегка нервничая, я продолжал рассматривать сквозь задымлённые командирские приборы придорожный лес.

И наконец, за деревьями взревело. Над кустами поднялось облако сизого солярного дыма, и в сторону дороги выполз, ломая сучья, похожий на плоскодонку зелёный ПТ-76. Называется – не вытерпели. На башне плавающего танка просматривался белый номер «398» и гвардейский знак, а на броне лежали ветки – явно не специальная маскировка, а просто осыпались при езде через лес или стрельбе. Всё выглядело вполне логично – вероятность напороться посреди наступающих войск на стоящее в засаде советское противотанковое орудие в нашем случае была ничтожно мала.

Ну что, добьёт? Нет, похоже танкисты сочли нас, выражаясь по-военному, «окончательно уничтоженными» и решили более не тратить на нас боеприпасов. Не снижая хода, ПТ-76 развернул фигурный дульный тормоз своей 76-мм пушки в диаметральную плоскость и пересёк шоссе, после чего, лязгая траками и смердя дизелем, ушёл куда-то на запад.

– Фу, кажись пронесло! – выдохнул я. – Теперь давай на выход!

Сгореть в толстостенной импортной коробке как-то не хотелось.

Похватав ставшие почти родными стволы и два чемодана, мы вылезли наружу. Покидая танк, я успел прихватить с собой забытый его нерадивым командиром бинокль, кстати, вполне приличный.

А выйдя из башенного люка на не очень свежий воздух, я сразу же увидел, что именно горело. Снаружи, на башне М48 и позади неё, висели какие-то канистры. Я-то, садясь в этот трофей, грешным делом подумал, что они, как положено, с водой, но, оказывается, ошибся. Это какими же идиотами надо быть, чтобы идя в реальный бой, повесить себе на броню снаружи канистры с чем-то горючим? За такое в любой нормальной армии полагается не просто сажать на «губу», а натурально сечь, до кровавых волдырей на заднице! Или эти долбошлёпнутые аборигены с берегов какого-нибудь занюханного Чесапикского залива на полном серьёзе полагали, что стандартная армейская канистра имеет как минимум противопульное бронирование? И как они, интересно знать, вообще попали в танковые войска, с такими-то умственными способностями? Хотя чему тут удивляться, у них и в наше время на «Абрамсах» и «Брэдли» некоторые висящие на броне короба и ящики (например, с дополнительным электропитанием) реально не прикрыты ничем, кроме листа жести. И это считается вполне нормальным… Видимо, у них что-то неправильно в их «консерватории». Хотя, если на протяжении нескольких поколений слушать бред баптистских проповедников, кантри с блюзом (это в 1960-е ещё рэпа не было!) и жрать одну сплошную техническую сою пополам с химией, ничего другого получиться, по идее, и не должно…

В общем, топливо там было или не топливо, но, после того как эти орлы с ПТ-76 жогнули в нас своей не особо-то крупнокалиберной болванкой, эти канистры вполне ожидаемо пробило какими-то сопутствующими кусками железа, они потекли, и их содержимое воспламенилось.

В результате горела краска на борту, резиновые детали гусеницы, бандажи опорных катков, надгусеничная полка и сваленное в забашенную корзину имущество, а часть содержимого одной из канистр уже затекла и в верхние щели охлаждения над двигателем. Горело не так чтобы очень сильно, но дыма было изрядно, и со стороны могло показаться, что «Паттону» каюк. Хотя присмотревшись, я понял, что каюк всё-таки был вполне реальный – похожая благодаря своим фигурным гребням на драконовидного змея из китайской мифологии правая гусеница размоталась далеко позади танка, один из верхних, поддерживающих катков оторвало напрочь, а надгусеничную полку над ним покорёжило так, что страшно было смотреть, словно пожевали и выплюнули. Нет, то есть если сюда пригнать БРЭМ с бригадой ремонтников, «сорок восьмой», наверное, можно было починить. Со временем и на какой-нибудь полевой ремонтной базе. Но, принимая во внимание всё, что творилось вокруг нас, подобная перспектива выглядела, мягко говоря, мало реальной…

Подумав пару секунд, я, прежде чем спрыгнуть с брони на землю, подобрал в забашенной корзине кусок горящей тряпки (по-моему, фрагмент какой-то брезентовой скатки) и закинул в открытый люк заряжающего. Как говорилось у одного отечественного классика, «так не доставайся же ты никому». Заодно и полезное дело сделаем – покойника кремируем, какие-никакие, а похороны. Конечно, стальной гроб получился великоват, но у многих здесь и такого не будет.

– Уходим! – скомандовал я, проделав это под привычно непонимающим подобных действий взглядом напарницы, и наконец сделал то, что танкисты сводят к краткому: «С машины!»

Спрыгнув с брони, мы перебежали дорогу и той же лёгкой рысцой рванули за деревья. Способности моей спутницы бегать на каблуках я уже не удивлялся. В качестве звукового фона вокруг присутствовала привычная стрельба. Не канонада, а именно близкая пальба, пачками и очередями. Слава богу, что не в нас конкретно.

Потом, где-то позади, забухали глухие выстрелы танковых орудий, после которых невидимые нам пулемёты начали чесать, как мне показалось, особенно продолжительно.

– Тайм-аут! – сказал я, тяжело дыша. Мы остановились, опустив поклажу. Осталось поднять к глазам трофейный бинокль и осмотреться.

Кажется, где-то на северо-западе, левее нас, уже начинались окраины Штутгарта. Во всяком случае, в одном месте за редкими деревьями я различил какие-то строения под красными, явно черепичными, крышами. Один дом (а может, это был и какой-нибудь сарай) горел. И я решил, что мы туда не пойдём, поскольку как минимум один из слышимых мной пулемётов работал именно там – возле домов кто-то длинно лупил трассирующими, но куда именно он целился, с моей позиции было не видно. Хотя, судя по следам, столь лихо подбивший нас ПТ-76 поехал как раз куда-то в ту сторону.

– Ну и куда теперь? – спросил я. – Это и есть наш долгожданный Штутгарт?

– Да, это он и есть, – ответила Кэтрин и, указав рукой куда-то направо, туда, где лесок был чуть гуще, сообщила: – Вон туда.

– Уверена? – уточнил я, поскольку там что-то горело и туда тоже вели многочисленные гусеничные следы. Мало ли на кого там можно нарваться – не застрелят, так задавят сослепу…

– Да.

Ну ей, конечно, виднее. Мы двинулись короткими перебежками, замирая за встречными деревьями. Наверное, со стороны мы выглядели очень странно, с винтовками за спиной и чемоданами в руках – то ли воры, то ли просто беженцы. На хрена мы их вообще таскали? Но, подумав об этом, я тут же отогнал от себя подобные мысли, иначе неизбежно захочется бросить всё и бежать налегке, что было явным перебором, поскольку «рояли» в виде различных ништяков под каждым встречным кустом отнюдь не стояли. Даже если у моей напарницы и имелись какие-то «домашние заготовки» в виде явок, агентов или заранее приготовленных запасов чего-либо, не факт, что получится этими «бонусами» как-то воспользоваться. Ситуация уже, увы, не та. Неприятный момент, когда народ в панике разбегается и прячется, любые деньги и прежние договорённости ни хрена не стоят, а буквально всё вокруг начали ломать атомными бомбами, к сожалению, похоже наступил. Ну, или, как выражаются некоторые у нас, сей катаклизм «в процессе»…

Слава богу, что стрелять по нам никто по-прежнему не догадался. Собственно, а кому тут стрелять? В этих немецких перелесках, по сторонам забитой горящей и брошенной техникой дороги, живым было явно нечего ловить, и все, кто ещё не утратил способности бегать, явно успели ретироваться куда подальше. По крайней мере, те, кто более-менее трезво оценивал всю эту кислую ситуацию.

Скоро спереди, как-то особенно густо, потянуло дымом горящего топлива, а гусеничные следы на земле материализовались в два подбитых среди деревьев ПТ-76. Передний, сильно дымя, догорал с повёрнутой назад башней, второй просто стоял, демонстрируя несколько небольших и относительно ровных дырок в верхней броне корпуса и задней части башни вкупе со свесившейся с катков разбитой гусеницей. Люки обоих танков были открыты. Никаких трупов рядом с ними не было (стало быть, экипажи танков по команде «воздух» соскочили с машин и побежали искать укрытие), а башенные номера не соответствовали танку, экипаж которого только что столь удачно «поохотился» на нас.

Начавшиеся далее ямы от небольших воронок (НАРы?) в сочетании с продырявленной ну явно с пикирования броней обоих танков указывали на то, что, похоже, эти ПТ-76 достала вражеская авиация. Собственно, а почему нет? Осенний лес вокруг выглядел довольно редким, скорее напоминающим перелесок или лесопосадку, где относительно нетрудно увидеть с воздуха зелёные танки, у которых в такой ситуации, в свою очередь, было мало шансов надёжно укрыться.

Потом перед нами замаячила опушка и гусеничные следы, ведущие к ещё одной корме очень знакомых очертаний, угловатой и с крышками водомётов. Ещё один ПТ-76? При ближайшем рассмотрении оказалось, что нет.

Подбежав, я увидел, что башни на этом «бронеобъекте» не было, её заменяла низкая рубка с вертикальными бортовыми листами и белым номером «207». Выходит, БТР-50 – «сводный брат» ПТ-76. Бронетранспортёр стоял, слегка задрав корму и въехав острым носом в какое-то засыпанное опавшей листвой природное углубление в земле (канава или что-то вроде того). Чуть позади бэтээра темнели две свежие довольно глубокие воронки, явно крупнее предыдущих. Оставившие их авиабомбы срезали ещё и пару подвернувшихся деревьев, чьи стволы и ветки разлетелись далеко по сторонам.

Судя по тому, что найденный нами бронетранспортёр был полностью закрытым и имел аж четыре украшающих крышу антенных ввода, он являлся командно-штабным вариантом «пятидесятого», обычно именуемым БТР-50ПУ (вообще, у этой машины было много вариантов, но зрительно я всех этих нюансов не различаю, в наши времена КШМ были уже на базе МТ-ЛБ или БМП). Один из его больших, верхних, посадочных люков был приоткрыт, но дырок в броне, следов пожара или прочих серьёзных повреждений я не увидел, царапины и сколы на защитной краске – не в счёт.

На земле вокруг бэтээра было сильно натоптано тяжёлой обувкой (ну явно кирзачи-хромачи) и валялось несколько свидетельствующих о чьём-то поспешном бегстве предметов – пара противогазных сумок, какие-то тряпки, старый, весь в масляных пятнах, ватник с оторванным рукавом, обрывки провощённой бумаги и какие-то канцелярские причиндалы. Подобрав один из относившихся к последней группе предметов, я увидел, что это всего лишь незаполненная «амбарная книга» – напечатанный типографским способом приходно-расходный журнал в сизой картонной обложке. Штабные писаря потеряли?

Следов уже примелькавшегося по дороге сюда массового смертоубийства вокруг не было, хотя за кормой БТР-50, практически упёршись ногами в его правую гусеницу, лежал в довольно спокойной позе, лицом вверх, один-единственный убитый пехотинец, в нашей серо-коричневой шинели, при стальной каске и полной выкладке. Поперёк груди бойца висел на брезентовом ремне «АК-47», упёршийся в землю краем приклада.

– Что делаем дальше? – спросила из-за моей спины напарница, подойдя ближе и сгрузив на землю свою ношу. Всю, кроме G3, которую она постоянно держала наготове.

– Так, – вздохнул я, в очередной раз с опаской прислушиваясь к не стихавшей ни на секунду близкой стрельбе, после чего приказал следующее: – Для начала заберись внутрь этой коробочки и осмотрись. Меня сильно интересует, что с этим бронетранспортёром не так. А если движок и механическая часть целы – попробуй его завести…

Стуча каблуками своих туфель по броне, она без лишних вопросов полезла внутрь. Первым я не сунулся туда ещё и потому, что здесь всё могло быть – как говорится, обстановка располагала. Ведь вполне хватило бы ума и заминировать бронетранспортёр, пусть даже впопыхах. Оставить внутри придавленную чем-нибудь «лимонку» с выдернутым кольцом технически не сложно, это, по сути, азбука. И если я, при подобном раскладе, подорвусь и меня выкинет обратно по оси времени, это нежелательно – ведь, как я понял, зачем-то моё присутствие здесь всё-таки нужно… А вот сопровождающую меня мамзель в аналогичной ситуации почти наверняка до смерти не убьёт…

Так или иначе, она закинула стандартную для НАТО автоматическую винтовку за спину и нырнула ногами вперёд в круглый командирский люк, тот, что на рубке слева-спереди. Я прислушался. Никакого внутреннего взрыва или чего-то похожего на него не последовало. Стало быть, рассчитанных на незваных гостей убойных сюрпризов оставлено не было. Потом за бронёй, в глубине БТР-50, что-то лязгнуло и провернулось, затем недолго выло и стучало, и, наконец, с непередаваемо-рычащим звуком, двигатель завёлся, выпустив сизый дым из выхлопных труб.

Вслед за этим сверху, из недр бронетранспортёрной рубки, высунулась голова Кэтрин.

– Ну что? – спросил я.

– В порядке, командир!

– И что с ним вообще было?

– Невозможно понять. Такое впечатление, что двигатель бронетранспортёра просто заглох от сотрясения, вызванного близким разрывом авиабомбы. А те, кто на нём ехал, явно очень торопились и поэтому предпочли не разбираться в причинах, а просто сменить транспорт…

Объяснение выглядело исчерпывающим до полной энциклопедичности, где-то переходящей даже в занудство. Интересно, по какой такой причине столь качественно зассали неизвестные командиры, не менее чем полкового ранга, решившие столь поспешно оставить свой уютный штаб на гусеницах? Хотя, если рассмотреть все имеющиеся «улики», обстановка была более чем нервной, их же тут явно атаковали с воздуха, перед этим на их глазах были подбиты два ПТ-76, и, если штабным офицерам было куда пересесть, быстрое покидание заглохшего бэтээра не выглядело столь уж недальновидным. Прямо-таки генетическая боязнь вражеских пикировщиков, въевшаяся кое-кому в подкорку с того самого 1941-го…

– Внутри кто-нибудь есть? – поинтересовался я. – В смысле – мертвые? А то я их как-то, знаете, отлюбил…

Хотя зря я это спросил. Ведь будь внутри живые – уже бы проявились. Непременно целились бы в нас с криками «руки вверх!»…

– Нет, похоже, сбежали все, – последовал чёткий и быстрый ответ.

– Ладно. Погодь. Я сейчас.

Сказав это, я нагнулся над единственным покойником. Первым делом снял с мертвяка каску. Под ней, на его более чем коротко остриженной голове, вполне ожидаемо оказалась сильно мятая пилотка с красной эмалевой звёздочкой. Покойник был совсем молодым. Убит относительно недавно (с начала этой войны не прошло и суток), но всё-таки уже успел остыть. Глаза закрыты, руки практически по швам, относительно недавно бритое лицо простецко-деревенского типа выглядело на удивление безмятежно, словно убитый просто спал.

Плечи его шинели украшали пустые защитные погоны (стало быть – рядовой) с мотострелковыми эмблемами. К вороту гимнастёрки был подшит ещё вполне себе чистый подвортничок. Н-да, судя по его облику (а это был первый наш покойник, столь близко увиденный мной здесь), в частях ГСВГ накануне сыграли обычную боевую тревогу – подъём, хвать личное оружие из пирамид и бегом на построение или в парк техники. И сначала небось, как обычно, гадали, обычные это учения или всё-таки война? Но поскольку посредники с белыми флажками и повязками в это утро так и не нарисовались, оказалось, что это война. Но, похоже, многие этого до сих пор не осознали, а найденный мной солдатик даже не понял, что его убили.

Кстати, метрах в сорока позади брошенного БТР-50ПУ была видна ещё пара гусеничных следов, уходивших куда-то вправо. Тем самым кое-что прояснялось. Ехали себе несколько ПТ-76 и БТР-50, тут их некстати штурманула подбившая два танка вражеская авиация, потом от взрыва авиабомбы заглох командирский БТР, экипаж которого почему-то предпочёл как можно скорее пересесть на другой танк или бронетранспортёр. Получалось, что наш убитый то ли ехал на какой-то из перечисленной брони, то ли помогал товарищам командирам перетаскивать барахло при спонтанной пересадке. И, если вернее было моё второе предположение, бомбы свалились на этот перелесок вовсе не одновременно, а всё-таки с некоторым интервалом…

Приподняв труп с земли за воротник шинели, я стащил с его шеи ремень автомата. Критически осмотрел оружие. Что сказать, всё знакомо – практически новый, минимально потёртый, «сорок седьмой». Тяжёлый, слегка пахнущий оружейной смазкой. И, что характерно, порохом из автоматного дула не воняло совсем, похоже, хозяин автомата на этой войне так ни разу и не выстрелил. Ну что же, бывает и такое…

Посмотрел на автомат подробнее – так и есть. Он стоял на предохранителе. На всякий случай я выщелкнул из гнезда магазин – все патроны на месте. Вставив магазин на место, положил автомат на надмоторное отделение мелко трясущегося на холостом ходу БТРа.

В момент когда я снимал с убитого автомат, стала наконец понятна и причина смерти его владельца. Слева, над лопаткой покойного рядового, повыше брезентовой лямки вещмешка обнаружилась небольшая рваная дырочка. Снаружи крови на шинели практически не было. В целом это очень походило на небольшой осколочек, скажем, всё одной из тех же авиабомб. Раз – и прямо в область сердца…

Можно, конечно, сказать, что этому парню повезло, хотя рассуждения на подобную тему всегда выглядят двоякими. По идее, тут вопрос чисто философский, поскольку неизвестно, кто в таких случаях оказывается более «везучим» – тот, кого убило шальным осколком, скажем, беспросветным летом 1941-го, или погибший в апреле 1945-го, во время уличных боёв где-нибудь в Берлине, считай, у самого пресловутого «порога победы»? Хотя что-то уж слишком часто на моём пути стали попадаться те, про кого я думал, что им повезло умереть или они умерли счастливыми, примерно как один пенсионер из нашего дома, которого похоронили с оркестром в начале августа 1991-го и про которого потом часто говорили – вот же повезло, счастливчик, не увидел всего этого…

Решив быть хозяйственным (ну или мелкоуголовным, что даже, возможно, вернее) до конца, я стянул с убитого и вещмешок. Внутри привычные котелок, ложка, кружка, сухари-консервы, бритвенные принадлежности, разное там запасное бельишко, портянки и прочее. Осмотрев на всякий случай карманы его гимнастёрки, я нашёл там красный комсомольский билет и зелёную солдатскую книжку.

Всё, что я смог узнать из данных документов по сути дела – покойного рядового звали Пилопонжик Остап Яковлевич, 1944 года рождения (то есть неполных девятнадцать, стало быть, лысопогонный первогодок), призван Ленинским райвоенкоматом г. Сокиряны, Украинская ССР. Из остального можно было лишь понять, что покойный служил в 67-м гвардейском, Ярославском, Краснознамённом, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого, мотострелковом полку 20-й гвардейской, Прикарпатско-Берлинской, Краснознамённой, ордена Суворова мотострелковой дивизии (если я верно вспомнил наши армейские расклады тех лет, дивизия эта была из 18-й гвардейской общевойсковой армии ГСВГ, именно там у войсковых частей сплошь вот такие солидные, многотитульно-орденоносные наименования), аккуратно платил членские взносы по линии ВЛКСМ, а также узнать номера числящихся за ним оружия, противогаза и прочей, менее существенной в военном деле мелочи.

Подумав пару секунд, я вернул документы обратно в карман его гимнастёрки (я всё-таки не похоронная команда и не военно-учётный стол, чтобы «коллекционировать» подобное, к тому же на этой войне и отправлять и получать «похоронки» будет явно некому – тут явно умрут если не все, то почти все), но, исключительно для комплекта, снял с покойника поясной ремень с содержавшим три запасных магазина стандартным брезентовым подсумком, сапёрной лопаткой, штык-ножом и флягой. Прихватил на всякий случай и сумку с противогазом, хотя проку от него на полях атомной войны, по идее, не намного больше, чем католическому ксёндзу от трехрядной гармони…

Раздевать убитого особого смысла не было (тут брезгливость всё-таки пересиливала мелкоуголовность), а вот на его обувь я всё-таки глянул чуть более внимательно. Парняга он был тощий, но рослый, и сапоги имел большого, примерно так 45-го размера. Кирза, относительно новые, более-менее справные и не сильно заношенные. Я решил, что мне они будут впору и смогут пригодиться, и потому всё-таки разул бедолагу.

Хоронить его нам было некогда (и так на мой экспресс-шмон изрядно времени потерял), но я всё-таки оттащил теряющее разматывающиеся с ног в процессе волочения портянки тело, приподняв его под мышки, в ближнюю из тех же двух бомбовых воронок, в который раз сказав себе, что здесь и сейчас, в плане погребения, и это – ну хоть что-то…

Сложив все новые, относительно легко доставшиеся трофеи на корму бэтээра, я поднялся на машину сам, а затем, сгибаясь под тяжестью награбленного (грубо, но, увы, правда), полез внутрь бронетранспортёра. Причина, почему он остановился, действительно выглядела загадочно. Пробоин и следов пожара нигде не обнаружилось. Выходит, товарищи командиры действительно просто очень торопились? Интересно – куда? Или с чего-то жидко обкакались?

Ну а внутри рубки БТР-50ПУ, изрядную часть которой, как и положено, занимали солидные короба тогдашнего лампового радиохозяйства, царил лёгкий, но не смертельный бардак.

Рации, которых в этой машине было, как и положено, три (если не ошибаюсь, Р-112, Р-113 и Р-105), успели выключить, но подключённый к одной из раций шлемофон унести всё-таки забыли. Остальное оборудование этого внутреннего «узла связи» я толком не опознал, по идее, где-то среди прочих железных ящиков должны были быть двухканальная телефонная станция, радиоприёмник (его я после некоторого напряжения ума всё-таки узнал, вспомнив старые картинки), полевой телефонный коммутатор, несколько телефонных аппаратов (я увидел только один из них) и катушек с кабелем для них (одна катушка, кажется, лежала на полу «штабного отделения» этого БТР-50ПУ). А ещё внутри, на полу, сиденьях и столе для карт валялись брезентовые чехлы и сумки, вещмешки, плащ-палатки, какие-то детали обмундирования, пара солдатских пилоток, слежавшиеся в свёрнутом положении, обсыпанные тальком, явно ни разу не надёванные ОЗК прямо со склада, упаковки от индивидуальных перевязочных пакетов (ранило тут кого-то, что ли?), пара таких, однозначно забытых, нераспечатанных пакетов и прочая фигня…

Пока я осматривался при тусклом внутреннем освещении, моя «напарница по несчастью» молча сидела на переднем, центральном месте мехвода и, полуобернувшись, вопросительно-укоризненно смотрела на меня.

– Куда теперь, командир? – спросила она.

Звучало это так, словно она натурально издевалась, поскольку априори знала эту местность явно лучше меня. Тем более в нашей непростой ситуации переть вперёд просто так было ну никак нельзя – опять нарвёмся на какую-нибудь дурацкую засаду, артогонь или авианалёт и будем вынуждены в очередной раз менять транспорт. А экстренно покинувшие штабной бронетранспортёр офицеры после себя ни одной карты, что характерно, не забыли – явно службу знали, даже если и запаниковали…

– А какие у тебя самой, вообще, идеи, майн кляйн? – подумав, ответил я вопросом на вопрос, не желая брать ответственность на себя. Хотя какая там, на хрен, ответственность? Ведь мы просто идём «по следу хищника», а потому решать что-то глобальное (типа «а мы пойдём на север») или выбирать наилучший вариант из нескольких от меня не требовалось.

– Приборы показывают, что сейчас наш клиент уже в Штутгарте, – сказала Кэтрин, как бы размышляя вслух. – И он перемещается на запад, в сторону Карлсруэ и мостов через Рейн. Но очень медленно, скорее всего, всё так же идёт пешком. Поскольку на мостах почти наверняка натовские армейские посты, а также пробки и заторы, быстро на ту сторону реки он вряд ли переберётся. И, если я всё правильно понимаю и если вдруг не возникнет каких-нибудь неожиданных факторов, способных радикально изменить общую ситуацию, дальше нам лучше двигаться вместе с советскими войсками. Слышите?

Я послушно прислушался. Сквозь шум тарахтящего на холостых оборотах дизеля, откуда-то сзади явно накатывалась стрельба, на звуки которой накладывались мощные шумы выхлопов двигателей и лязга гусениц.

– Согласен, – не стал спорить я. – И раз так – сейчас разумнее изображать из себя либо советских, либо наших здешних союзников по возмущённо кипящему разуму. Какие-нибудь документы на подобный случай в твоих чемоданах есть?

Напарница кивнула, слезла с места механика-водителя и принялась что-то искать в нашем багаже. Пока она ковырялась в чемоданах, я начал шарить внутри бэтээра – вновь меня обуял приступ вынужденного мародёрства, каюсь. И оказалось, что при поспешном бегстве его прежние хозяева забыли отнюдь не только разную фигню. Например, среди забытого оказались две пачки патронов к «АК-47» и забытая в одной из бортовых сумок граната «Ф-1» с ввёрнутым, вопреки всяческой технике безопасности, запалом, а среди ОЗК я, очень кстати, нашёл свёрнутые, явно офицерские, полушерстяные галифе и гимнастёрку без погон, после примерки оказавшиеся мне вполне пору. Видимо, кто-то из удравших командиров имел обыкновение возить с собой запасной комплект обмундирования для всяких неприятных неожиданностей (порвётся-запачкается) – привычка, очень характерная для многих офицеров, канувшей в Лету Советской армии. Ну а почему хозяин в итоге всё-таки бросил эти шмотки – отдельный вопрос.

Скинув с себя успевшую изрядно провонять луково-потным духом и бензиновым дымом гражданскую одёжку, я начал переодеваться, уже второй раз за сутки. В процессе разоблачения нашёл в углу рубки ещё и черные рабочие танкистские штаны с наколенниками и две куртки от такого же комплекта. Брюки и куртка побольше оказались тоже примерно моего размера. Вторую, явно маленькую, куртку я кинул напарнице. Потом обулся в сапоги покойного рядового Пилопонжика и вдел в штаны его же ремень, с которого, слегка подумав, предварительно отцепил тут же отправленные в вещмешок флягу (кстати, в ней оказалась всего лишь вода), штык-нож и малую сапёрную лопату. Внутри боевой машины они были явно излишни.