Текст книги "Персона нон грата"

14. Воскрешенный из небытия

Два дня назад Першилина выдернули на смотрины к командующему прямо с предполетной подготовки, и сейчас он тоже опасался: вдруг что-нибудь опять встрянет, вклинится, помешает. Но ничего подобного не происходило. После подполковника Бокая, летавшего на разведку погоды, Костя вторым поднимет машину в небо. Первым проложит дорогу на полигон всей эскадрилье.

На стоянке вертолетов Першилина встретил докладом лейтенант Бородин. Слова борттехника были привычны, да и без них Костя видел, что аппарат готов к полету и бою: блестящие под солнцем блистеры, крутые камуфлированные бока, подкопченные въевшейся гарью из выхлопных патрубков блоки реактивных снарядов на фермах подвески, две бомбы «сотки».

– Не хватает курсового пулемета, – заметил Мельников. – Афган доказал, что «курсовик» – штучка не лишняя, и Филиппок был бы при деле. Лично меня в детском саду всегда тянуло из чего-нибудь пострелять.

– Это заметно, товарищ старший лейтенант, – бросил Бородин на Мельникова испепеляющий взгляд. – С тех пор вы недалеко ушли. А стрельба, по мнению умных людей, не самый убедительный аргумент. Когда говорят пушки, молчат не только музы!

– Командир, в экипаже пацифист! Разреши, проведу с ним индивидуальную работу.

Бородин нахмурил брови, но Мельников опять не испугался. Суровое выражение на лице лейтенанта начисто губил румянец. Вспыхивая на щеках в самые неподходящие моменты, румянец был проклятьем Филиппа. Вот и сейчас – зарделся, словно красна девица, а за этим обычно следовала какая-нибудь дерзость с его стороны.

– Брэк! – как судья на ринге, развел руки Костя, подумав, что нынче днем с огнем не найти девушку, которая способна краснеть. Взять, скажем, красотку из тира. Невиннейшие глаза при немыслимой юбчонке. Воистину наряд Евы после грехопадения. Костя пнул – на счастье – тугой «дутик» левого колеса и вспомнил ее круглые коленки. Но в кабину вертолета вслед за собой Еву постарался не пустить. Отогнал легкомысленное видение. Его ждало строгое пилотское кресло, и вот уже ремни подвесной системы парашюта с грубоватой лаской обняли плечи. В четырнадцать глаз поглядели с матово-салатной доски круглые оконца приборов: «Готов, командир?»

Он был готов. Застегивая ларинги переговорного устройства, Костя мысленно еще раз прокрутил полет от старта до самого полигона и пуска реактивных снарядов и сказал:

– Поехали. Мельников – «молитву»!

Мельников пошел по пунктам «молитвы» – технологической карты работы экипажа с оборудованием кабины:

– Чехлы, заглушки?

– Сняты. – В голосе Бородина была готовность отличника, не боящегося любых вопросов.

– Колодки, стремянка? – не заставил ждать Мельников.

– Убраны.

Каждая позиция – очередная ступенька к старту. Чем меньше вопросов остается у летчика-штурмана в запасе, тем ближе небо.

– Несущий винт?

– Расторможен, – ответил, в свою очередь, Першилин, попутно глянув на циферблат часов. Через несколько минут колеса его вертолета должны оторваться от бетонки.

– Аккумуляторы?

– Включены.

Все, что касалось дела, розовощекий лейтенант знал без подсказки. Першилину просто повезло с борттехником.

– К запуску готов! – чуть торжественно доложил Филипп.

– Запуск левому!

Пошли движки – один, затем второй. Першилин чуток сдвинул форточку. В кабине и так было жарко, а теперь солнце лупило прямой наводкой. Обязательно надо и экипажу не промазать на полигоне – полет выполнялся за навечно зачисленного в списки первой эскадрильи капитана Прокопова, погибшего при загадочных обстоятельствах через месяц после войны.

Першилин выкатился со стоянки и рулил на старт. Из сдвинутой форточки воздушный поток отдувал русый чубчик, прищемленный шлемофоном. Воздух летного поля… Костя не мог им надышаться, хотя всего два дня не был на аэродроме.

Здесь все оставалось по-прежнему. Рулежная дорожка со стоянки вела к взлетно-посадочной полосе. Полоса упиралась в лес, сразу за которым начиналось небо. Ее протяженности доставало бомбардировщикам, летавшим отсюда бомбить русские города, а после – реактивным машинам победителей с красными звездами на плоскостях. «Миги», обладающие разбойным посвистом (и оные почему-то не мешали тогда жителям города), сменили более скромные Ми-8. Для вертолетов взлетно-посадочная полоса была избыточно просторной, будто одежка с плеча старшего брата.

Широко – не узко. По-другому будет в небе, тесном небе над Европой. Советским летчикам отведена заплатка воздушного пространства над полигоном и ограниченный эшелон, подобный забитому вещами коридору коммунальной квартиры, где лоб в лоб не разминуться.

Першилин всякий раз думал: а вдруг? Вдруг опять – встречным, пересеченным ли курсом выплывет белый планер, ослепит солнечными зайчиками?

Запросив и получив у командно-диспетчерского пункта разрешение на взлет, Першилин прямо с контрольного зависания пошел в набор высоты. Распахнулся горизонт. Распахнулась навстречу душа Кости, где предчувствие любви потеснило ставшее обычным перед стартом ожидание встречи с белым планером.

Хронометражистка на командно-диспетчерском пункте щелкнула кнопкой секундомера и положила никелированную луковицу в ячейку деревянной подставки. Время пошло.

Погибший полвека назад, воскрешенный из небытия, капитан Федор Прокопов снова был в воздухе.

15. Росчерком пера

Дон курил, по-хозяйски развалившись в кресле в спальне Евы, и смотрел на куклу по имени Барби, добытую вчера в тире, сквозь кольца табачного дыма. Пускать дым кольцами он научился в армии от одного унтер-офицера. И только он научился пускать дым кольцами и не опаздывать в понедельник на развод после домашней воскресной побывки, как прошло полтора года и настала пора вернуться в Охотничью Деревню.

Вернуться и решать, что делать дальше. Корпеть над учебниками, а хуже того – работать Дональд не горел желанием. И тут, благодарение судьбы, как снег на голову – заокеанский дедушка.

Долгое время о нем не вспоминали в благополучном и осторожном семействе адвоката Фишера. Надо было потеплеть международной обстановке, чтобы имя дедушки Болдога зазвучало за вечерним чаем. Потом пришла посылка из Сан-Франциско. Затем солидный перевод в твердой валюте. Наконец приехал и сам дедушка Болдог, разбогатевший на мыле. Он придумал делать мыло, которое не тонет в ванной, а спокойненько плавает себе на поверхности, как… И эта мысль принесла миллионы!

Дон курил и думал. Если набить пузо картофельным салатом, живот делается как барабан, а в башке никаких мыслей. Кровь от головы отливает к брюху. Но! Когда на завтрак ты съел ломтик радужной форели, пару сэндвичей с колбасой и сыром, запив чашкой кофе «Эдушшо», тело наливается здоровым соком. Думаешь уже не о хлебе насущном. Мысли расправляют крылья и бьют копытами наподобие коней, венчающих триумфальные ворота в честь давно забытых побед далеких предков.

Мысли о власти и тех же победах: сколько можно быть битыми! А еще об универсальном ключе, отпирающем любые ворота, в том числе и триумфальные, – кредитной карточке солидного заморского банка.

Честно говоря, на эти рассуждения навел Дона его дед: «Хочешь, чтобы я остался? В таком случае власть в городе должна принадлежать тебе. Или таким, как ты, молодым демократам. В городе и стране. Только не остановитесь на достигнутом. Остановиться – значит отстать, а власть любит сильную руку, своевременно раздающую и цветы, и оплеуху».

Дед умел говорить афоризмами. Чтобы удержаться в седле и проскочить в муниципалитет, для начала надо умножить стартовый капитал, им выделенный.

И в этом Дону поможет Ева! Он привстал с кресла, изловчился и набросил колечко голубого дыма на шею Барби.

Среди игрушек тоже есть свои звезды. Добытая в тире кукла Барби была суперзвездой. Специально под десятидюймовый рост игрушечной голубоглазой блондинки выпускают роскошную мебель и копии автомашин престижных моделей, не говоря о разных тряпках. И планку рейтинга красотка кукольного мира держит высоко не первый год. Дон помнил: еще пару лет назад младшая сестра в письме Санта-Клаусу клянчила на Рождество домик для своей Барби.

Тогда Санта-Клаус пожадничал и прислал под елку всего лишь новое платье. Настоящий Санта-Клаус в лице деда объявился лишь этим жарким летом, полным тревог, и подарил-таки домик. Два этажа, гараж в цоколе, солярий на крыше, бассейн в саду, тир для стрельбы из лука.

Дон потянулся и взял с журнального столика кремневый пистолет. Если насыпать в ствол порох и забить пулю, эта штучка вполне способна выстрелить. В доме Евы полно таких занятных штучек.

Ева нравилась Дону. Ее длинные ноги и легкий нрав. Даже то, что не пошла с ним вчера, а сейчас бросила одного и суетится на кухне. Хлопочет о своем обожаемом Артуре, но так и положено. Он хозяин, он зарабатывает деньги.

Не больно много, судя по обветшалому дому и задрипанному «трабанту», на котором Артур раскатывает по округе, скупая старье. Тем вернее Ева не откажется.

– Ты еще долго? – крикнул Дон в открытую дверь.

– Спускайся вниз, я сейчас.

Ева как раз насадила цыпленка на вертел. Хорошо бы натереть чесноком, но время торопило. Не конкретные пять-десять минут, а вообще. Какую службу предложит ей удачливый Дон? Сейчас все кругом твердят: главное – не упустить свой шанс. Инфляция, безработица… Ева не хотела об этом думать. Но даже цыпленок в холодильнике был последний – как напоминание о грядущем экономическом кризисе.

«Сегодняшний день хуже вчерашнего, но лучше завтрашнего», – недавно привез Артур из столицы последнее присловье.

Ева запрограммировала гриль на половину первого. Куда бы ни отлучался дядя, к часу обязательно приезжал на обед. Теперь – она оглянулась – все.

В прихожей Ева накинула ветровку. Дядин плащ горбился на вешалке. Отвисшие полы были влажными от росы. Опять Артур бродил где-то ночью.

Как ни странно, Ева мало знала о своем дяде. И совсем ничего об отце и матери. По словам Артура, оба умерли, когда Ева была еще маленькой и ничего не понимала. Может быть, теперь они встретились? Там, за облаками.

Об этом Ева подумала уже на крыльце. Мама, видишь ли ты свою дочку, что с малознакомым человеком собралась черт знает куда? Если видишь, не осуждай, пожалуйста. Ты тоже была молода. И тоже не без греха, иначе… Кто бы сейчас зарядил в гриль цыпленка для дяди Артура?

Ева мягко притворила садовую калитку. Дон завел свое заморское чудище:

– Каску можешь не надевать. Здесь близко.

Близко было для «хонды», в единый миг насквозь прострелившей городок. Автобус, который они обогнали, добирается до предместья минут двадцать. Здесь, вблизи от русского аэродрома, были загородные дачки наиболее состоятельных земляков Евы.

В зеленом переулке рядом с гольф-клубом Дон припарковал мотоцикл.

– Нам напротив, – остановил он шагнувшую к входу Еву.

– Сюда? – спросила она с недоверием.

Серый дом со щедро застекленным вторым этажом выглядел нежилым. Шторы в окнах опущены донизу, высокая и тяжелая дверь не отпиралась, кажется, много лет, хотя табличка говорила о другом: «Открыто ежедневно с 11 до 22».

Ева посмотрела на свои часики:

– Еще и десяти нет.

– Не важно. Должны ждать.

– Кто?

– Мои служащие, – хмыкнул Дон и надолго придавил кнопку звонка. – И прежний хозяин «Парадиза».

– «Парадиза»? А что это такое?

– Узнаешь. Потерпи еще минуту.

«Лучше бы тебе этого и не знать», – словно шепнул кто-то в уши Еве, но отступать было поздно. Дверь распахнулась. Толстяк в клетчатом костюме с ходу предложил:

– Сок, пиво, швепс?

Дон нетерпеливо мотнул головой.

– Тогда прошу наверх, – клетчатый костюм с ног до головы раздел Еву оценивающим взглядом. – В студии несколько кабинетов, клиент сам выбирает декорации и типаж. Утреннее освещение наиболее подходит для колониального стиля.

На втором этаже Клетчатый толкнул первую по коридору дверь и вежливо пропустил вперед Еву. Пол в комнате был застелен жестким ковром. У стеклянной задернутой шторой стены стояли пальмы в кадках. Под ними – Ева невольно вздрогнула и прижалась к Дону – лежал лев.

– Чучело, – кратко пояснил Клетчатый и дернул шнур, открывая шторы. – Лев дохлый, зато у Барбары темперамента на двоих живых. Принимает такие позы, что и мертвого поднимет из могилы. – Он хлопнул пухлыми ладонями: – Барби!

Из-за ширмы вышла голая женщина в тропическом шлеме и высоких ботинках. На животе болтался охотничий нож, по заду шлепала объемистая фляга. Не вполне твердая походка Барбары наводила на мысль, что фляжка не всегда была пустой.

– Это и есть колониальный стиль? – скептически прищурился Дон.

– Можно включить софиты, – сказал Клетчатый. – Для тех, кто любит цветовые сюрпризы, есть подсветка – красная, оранжевая, желтая…

– Зеленая, голубая, синяя, фиолетовая, – насмешливо переиначил Дон. – Никакая радуга не спасет при таких моделях. Человек приходит в фотостудию, чтобы в свое удовольствие поснимать обнаженную натуру, которая ласкает глаз, а не… Извините, Барбара… Сколько вы ей платите?

Клетчатый назвал цифру.

– В час? – спросил Дон, доставая блокнот.

– Зачем? – удивился Клетчатый. – За весь рабочий день. Девять часов с обеденным перерывом. Кроме Барби у нас есть Кати, Анди…

– Амарилла, – опять продолжил Дон за Клетчатого. – Эти помоложе, пусть пока останутся.

– Барби была нашей звездой.

– Считайте, что звезда закатилась. Колониальный стиль вышел из моды. В Африке последняя обезьяна уже спрыгнула с дерева и голосует теперь за Нельсона Манделу… Контракт готов?

Клетчатый послушно наклонил голову: свою партию он проиграл.

В эти минуты Дон почти нравился Еве. Дурацкую железную каску он оставил на руле мотоцикла. Под черной курткой белая рубашка без декоративных заплат. Деловой, с блокнотом и авторучкой. Перо «Пеликана» поблескивает, источая кругом золотые лучики. Дон угадал настроение Евы:

– Элизу и Амариллу разукрасим цепочками, как новогодние елки. Это будут арт-модели для молодежи, Для бойскаутов расценки снизим вдвое. Пусть развлекаются…

Он обращался к Клетчатому, но Ева понимала, что своими планами Дон делится прежде всего с ней:

– А настоящая звезда и подаваться должна в обрамлении звезд. Пятиконечных! Советская символика и военная форма всюду идут категорией «люкс», а у нас под боком целый аэродром. Я договорюсь об аренде вертолета, русским нужна сейчас валюта. Вот это будут кадры! А то – лев. Ты согласна, Ева?

Ева опустила глаза и встретилась взглядом с Барбарой. Барбара сидела на полу, обняв траченного молью царя зверей. Под ребрами у нее торчала рукоять охотничьего ножа, словно женщина сделала себе харакири. Ее зарезал Дон – одним росчерком золотого пера.

– Да, – еле слышно сказала Ева.

16. Восемнадцать мегатонн

Першилин выполнил разворот с легким ученическим креном, памятуя о бомбах «сотках» на подвеске. От посланной вперед педали и одновременного наклона ручки солнце закатилось куда-то за спинку кресла. Вместо него в поле зрения Кости тут же возникла физиономия Бородина с торжествующим на щеках румянцем. Борттехник вернул ненужный теперь солнцезащитный щиток в первоначальное положение, взглядом спросил: так?

Першилин кивнул: спасибо, брат! Обе руки его были заняты. Правая – на ручке, левая сжимала рукоять «шаг-газ». Курс – сто семьдесят, высота – семьсот пятьдесят, скорость – двести двадцать.

Попутно-привычно взгляд собрал показания других приборов. Шаг винта, обороты двигателей, температура выхлопных газов. Норма, норма, норма. Алая лампочка тревоги не вспыхнула ярким светом. Но и не погасла совсем в сознании Кости, тлела себе потихоньку. И сегодня настойчивее, чем всегда.

Никаких разумных оснований для этого не имелось. За три года маршрут на полигон был излетан днем и ночью. Знаком Косте лучше, нежели кратчайшая дорога к «Зеленому какаду», проторенная через лесок сменяющимися поколениями летно-подъемного состава и наземных специалистов. Но если на тропке не исключалась встреча с неожиданностью в лице боевой подруги или вышедшего «на охоту за скальпами» коменданта гарнизона, то курс на полигон приключений не сулил. Проложенный так, чтобы оставить в стороне химкомбинат с частоколом труб и ажурных опор высоковольтных линий, маршрут имел четкие наземные ориентиры – военный городок мотострелков, склады, учебный центр Группы войск.

Вот над ним, беззащитным с воздуха – о маскировке пехота и думать позабыла, – Костя Першилин и заметил однажды белый планер. На проверенно спокойном маршруте неожиданность подстерегала его – новичка, только-только прибывшего по замене в Группу войск.

– Командир, – плеснул в наушники бодрый голос Мельникова, отвлекая от воспоминаний, – чуток прибери обороты. Ветерком подносит, выйдем на точку раньше расчетного. А там вдруг не ждут?

И, поймав, как кошку за хвост, мотивчик известной детской песенки, Женька изобразил писклявым голосом:

– Может, мы обидели кого случайно, сбросив восемнадцать мегатонн…

– Распелся. – Костя чуть прибрал обороты. – Попади хотя бы «сотками».

– Будь спок, командир. Вложу тютелька в тютельку. От двух бортов в угол. Хотя «соткой» попасть труднее, чем мегатонной. Мне так кажется.

– А ты мог бы и мегатонной? – неожиданно подал голос Бородин. И было в голосе исполнительного, чуть восторженного лейтенанта нечто такое, что Мельников живо обернулся. Филиппок, как воробей на жердочке, нахохлился между креслами командира и летчика-штурмана. Над его головой подрагивал от вибрирующего грохота движков треугольный вымпел – мандат на выполнение полета за капитана Прокопова.

– Мегатонную наш конек-горбунок не вытянет, – спокойно ответил Мельников. – Вот единственная причина.

– И, – Бородин повел было рукой, ею не завершил движение, ограниченный теснотой кабины, – не жалко будет всего этого?

Химкомбинат – да и он поддымливал аккуратно, белым дымком – канул за хвостовой балкой, и с высоты в прозрачном утреннем воздухе было видно далеко окрест.

За лобовым остеклением кабины проплывал на диво ухоженный мир. Ухоженными были крестьянские усадьбы под красными черепичными крышами, поля, окаймляющие автостраду, и сама автострада. Шестиполосная, она живо напоминала необозримую взлетно-посадочную полосу, по которой мчались разномастные, разнофасонные автомобили, готовые вот-вот взлететь в воздух от избыточной своей скорости, и не случайно многие снабжены антикрылом. Мчалась, летела, спешила Европа, посверкивая солнечными зайчиками от блескучих хрома и никеля в облицовке японских, американских и собственного производства автомобилей.

Радуя глаз, оставляло увиденное на душе грусть-печаль. Ясное дело, счастье не только в этих сверхмощных и шикарных автомобилях, автострадах шестиполосных. Но вот что обидно до жути: чем мы хуже этих нами же битых европейцев? Могли бы жить не хуже. Страна – богатая, народ – талантливый. Так в чем беда?

Беда одна, беда уже нескольких поколений – никак не повезет на командира экипажа. Вот и получается, как в той песенке фронтовых лет: «Мы летим, ковыляя во мгле…»

Но подобные мысли слишком далеко могли завести, как и предшествующий разговор с Мельниковым.

– Экипаж! – чуть напряг Першилин голос, и ларинги теснее обжали горло. – Разговорчики! Соблюдаем дисциплину радиообмена.

Старый прием, известная лазейка: когда не знаешь, что сказать, смело повышай голос. Костя был недоволен собой. Но боевая машина – не трибуна для упражнений в словоблудии.

Першилин отпустил подпружиненную тангенту переговорного устройства. Каков, однако, Бородин! Впрочем, что удивительного? Взрослея, парень приобретает собственное мнение о мире, который столь стремительно меняется. Ведь и сам Костя смотрел вокруг иными глазами, когда засек белый планер, возвращаясь на аэродром из полета в зону.

И тоже было в зените лето, и небосклон, дочиста отмытый грибным дождем, уже отшумевшим, чуть подсинили первые сумерки. В легком воздухе планер парил диковинной белой птицей, рождая у Кости ощущение праздника.

Праздник длился недолго. На лаковом фюзеляже была голова орла – опознавательный знак дислоцированного рядышком – по ту сторону границы – авиационного соединения НАТО. На мгновение холодком обожгла мысль: не сам ли он, недавно прибывший по замене молодой командир экипажа, потерял ориентировку и залетел на чужую территорию?

С ним был штурман, служивший в Группе не первый год. Он отсек сомнения и кивнул Першилину на обтекаемые гондолы под крыльями планера. Почудился даже высверк линз, блеск мощных объективов. А внизу учебный центр Группы войск, да и аэродром недалеко.

Костя сжал зубы. Крепко сцепил, словно было между зубами лезвие ножа, с которым ему сейчас лезть на абордаж. Ничего другого не оставалось, между прочим: в гнездах незаряженных НУРСами блоков беспечно посвистывал ветер.

А планер – уплывал. Ловя распластанными плоскостями последние перед закатом восходящие потоки, спиралью набирая высоту, а с высотой подкапливая потенциальный запас скорости, планер уходил к границе. Першилин запросил командно-диспетчерский пункт.

«Действуйте по обстановке», – уклонилась земля от решения и ответственности. Тогдашний руководитель полетов хотел без приключений дослужить до пенсии. Костя понял ответ правильно: «Бери решение на себя, раз такой глазастый и все замечаешь. Но и все шишки, все предстоящие иголки со скипидаром – тоже твои».

Уходило, невозвратно уходило время, и столь же беззвучно в этом наяву привидевшемся недобром сне ускользала чужая белая птица. Недрогнувшей рукой Першилин послал вертолет вдогон.

В игру вступило третье действующее лицо. По ту сторону близкой совсем границы, не пересекая покуда невидимой черты, утюжил полозьями воздух боевой вертолет «Хьюз-Кобра». Это меняло дело. На душе сразу повеселело. Першилин плотнее охватил рубчатые рукоятки ручки и рычага «шаг-газ». Пилотаж мог стать его оружием. А так на борту одна ракетница. Но в крайнем случае и о ней не стоило забывать.

Еще вспомнил Костя начальные уроки физики. Учительница сближает противоположно заряженные никелированные шарики, сейчас между ними проскочит искра – молния.

Два боевых вертолета шли параллельным курсом, разделенные границей, а между ними плыл белокрылый планер. От земли поднимались сумерки, солнце краешком коснулось горизонта, и его лучи насквозь прошивали кабину планера. Костя отчетливо видел полулежащего пилота, крутившего головой в разные стороны. Неожиданно тот сдернул легкий кожаный шлемофон и помахал «Кобре». При этом на плечи нарушителя воздушного пространства волной упали медно-рыжие кудри: планер пилотировала женщина.