Текст книги "Персона нон грата"

4. Немые тревоги

Все было точно в дурном сне или ставшем явью фильме ужасов: распахнутое порывом ветра окно, белый саван занавесок в предрассветных сумерках, беззвучно кричащий на тумбочке телефон. Да, аппарат, обозначенный цифрой «1» на схеме связи объекта, а попросту – одноэтажного коттеджа командующего, не имел голоса. Заменить звуковой сигнал световым – мигающей лампочкой – распорядился еще прежний хозяин особняка. Предшественник Анатолия Митрофановича Фокина на посту командующего Группой советских войск не любил резких звонков среди ночи. Как, впрочем, и резких людей, и острые споры. Вот и отбыл благополучно, позвякивая медалями за боевое содружество, посверкивая на парадном мундире орденами страны пребывания. Теперь времена другие, и генерал-полковнику Фокину все чаще доставалось другое: всполохи лампочки срочного вызова. И он уже привык к беззвучным побудкам, к постоянным немым тревогам.

Анатолий Митрофанович засыпал всегда на правом боку – навык, который выработали в суворовском училище. Чтобы снять с рычагов трубку, Фокину нужно было протянуть левую руку, она же плохо слушалась. Лежала поверх одеяла тяжелой сомлевшей рыбиной. Зато моментально отзывалось на каждое движение сердце, будто сторож поселился в груди, и Анатолий Митрофанович притуплял эту обременительную бдительность таблетками и каплями.

Сегодня «сторож» угомонился лишь под утро, когда Фокин принял снотворное. Теперь сложно выпутаться из обволакивающих пут. И даже поднять телефонную трубку.

Неоновый огонек настойчиво вспыхивал в сумерках спальни. Сквозь полудрему, через полусомкнутые веки Анатолий Митрофанович вдруг различил серые воды северного залива, спичечные коробки боевых машин пехоты среди волн. Впервые после Хельсинки, после Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, на крупные войсковые маневры были приглашены иностранные военные наблюдатели, и полк Фокина демонстрировал мощь техники и выучку солдат. Через залив на БМП, где вы видели подобное, господа?

Сами боевые машины пехоты тоже были в известной степени невидалью. Внешне похожие на легкие танки тридцатых годов, они поражали скоростью и нешуточной огневой мощью. Правда, на Севере бээмпэшки не «пошли», то и дело пропарывая брюхо на кремнистых склонах сопок. Но и дураку было ясно, что новая техника предназначена для европейского театра военных действий. Там дороги отменные, а реки не послужат преградой. Глядите, господа, в свои бинокли, запоминайте.

Что-что, а пыль в глаза пускать умели. Но тогда чуть было не вышла неувязка. Вместо пыли в лицо, да не натовцам, а картинно стоящему в открытом люке полковнику Фокину, врезал снежный заряд. Северное лето явно подыгрывало на стороне «синих». Берег задернула пелена, волноотбойные щитки БМП едва справлялись с задачей, и холодная вода заливала смотровые приборы.

Успех атаки, дерзко задуманного удара во фланг «синих», а вместе с тем, чего греха таить, удачная карьера Анатолия Митрофановича – все повисло на волоске. И если бы Фокин не заметил в снежной пелене вспышки маяка…

Спасибо тому огоньку! О каких рифах и отмелях предупреждают теперь с утра пораньше вспышки сигнального устройства телефона? Неоновый огонек на срезе аппарата погас, едва Фокин поднял трубку.

– Слушаю! – сказал Анатолий Митрофанович в мембрану резким и хриплым со сна (или от бессонницы?) голосом.

На проводе был оперативный дежурный:

– Здравия желаю, товарищ командующий!

– Надеюсь, подполковник, вы не только для этого подняли меня чуть свет? – поинтересовался Фокин. – Что стряслось?

– Ничего, товарищ командующий. Просто звонил полковник Ржанков и просил обязательно сообщить, что отбыл к вам.

Анатолий Митрофанович поднялся с постели. Лишь вчера они виделись с Ржанковым на стадионе. Под звуки фанфар начавшегося спортивного праздника мирно поговорили о дочери Ржанкова, перешедшей в одиннадцатый класс, и внучке Фокина, тоже вполне взрослой барышне, которую Анатолий Митрофанович со дня на день ждал в гости.

Что же такое чрезвычайное, относящееся к компетенции начальника военной контрразведки, могло произойти этой ночью в Группе войск? И почему Ржанков не обратился лично, а вышел на командующего через дежурного?

– Полковник Ржанков позвонил в четверть пятого, – угадал мысли Анатолия Митрофановича оперативный дежурный, – из вертолетного полка, ну, того самого, что рядом с городом…

– Охотничья Деревня у Края Луга, – с уверенностью произнес Фокин. Название этого чертового городка засело в памяти занозой. Занозой, напоминающей о себе внезапно, как вышло и сейчас.

– Так точно. По автостраде оттуда езды около часа, вот я и прикинул…

– …что командующий может еще малость «придавить», – усмехнулся Фокин. Теперь, когда неожиданность, поднявшая его на ноги, обрела конкретный адрес, настроение несколько прояснилось. Тягостнее не знать, откуда ждать очередной подвох. Хотя должность командующего войсками Группы такова, что шишки могут сыпаться со всех сторон. К сожалению, и раздаются они им, командующим, тоже без должной экономии.

Цепная реакция? Наверное, сказывается и это, но нередко просто сдают нервы, не всегда сдержанные уздой опыта и служебной этики. Так было и в недавнем разговоре с капитаном, чью фамилию Анатолий Митрофанович теперь уже и не помнил. Ему отрекомендовали капитана как одного из лучших пилотов в авиации Группы войск. Каковы же тогда другие, если и лучший не привык к дисциплине? Не желает, видите ли, быть извозчиком…

– Я распоряжусь насчет машины? – напомнил о себе оперативный дежурный.

– Да, пожалуйста, – сказал Анатолий Митрофанович, опустил трубку на рычаги, и сигнальный маячок снова вспыхнул тревожным огнем. Телефонистка ли заснула на коммутаторе и не выдернула штекер, или бродили в электрических цепях остаточные либо наведенные токи – этого Фокин не знал. Но ему вдруг представилось, что это бьется пульс самой Группы войск.

Сердце могучего боевого организма, к биению которого всегда прислушивались в Европе с должным почтением, пока не дает сбоев. Броня танков, стволы орудий, плоскости сверхзвуковых истребителей еще прикрывают Родину на дальних подступах, впереди пограничных застав. Но уже змеятся по щиту трещинки.

Змеятся хвостами воинских эшелонов, уходящих на восток по воле, а точнее, недоумию, если не прямому предательству чертовых политиков. Чтоб у них выросло кое-что на лбу! Впрочем, одного черт уже пометил и с нетерпением дожидается, готовя славную сковородку!

…Бьется сердце, стучит пульс, а приговор уже подписан. Имущество Группы пойдет по ветру и с молотка, но законным владельцам мало что достанется для обустройства на новом месте. Победитель не получает ничего.

Последняя вспышка лампочки бросила блик на стекла очков, забытых на тумбочке. Анатолия Митрофановича заворожили сиреневые огоньки в стеклянной глубине линз. Несколько счастливых, теперь безмерно далеких, лет Фокин служил в Крыму и помнил тамошних крупных светляков. Девчонки, следуя местной моде, ловили светящихся жучков и запутывали в густые кудри, кудри чернее ночи и с тем же ночным ароматом степных трав. Лихой командир разведроты расплетал косы, освобождая светляков, пока и сам не угодил в их плен.

Анатолий Митрофанович прислушался к шагам за стеной: по старой привычке Ольга поднималась вместе с ним, «добирая» недоспанное после ухода мужа. Понятно, сегодня ее шаги не навевали образ лесной козочки, но волосы были по-прежнему густыми, с запахом чабреца и полыни…

Зато от шевелюры Фокина скоро останется лишь воспоминание. Бреясь, он неодобрительно глядел на двойной подбородок, мешки под глазами. Неожиданно в зеркале проступил тощий капитан-вертолетчик с белобрысым чубчиком, вроде бы раз и навсегда укрощенным в пионерском лагере, где поют трубы, бьют барабаны и положено слушать старших.

Капитан не послушался. И теперь маячит перед глазами. Да не один. Из глубины лет и памяти шагнул и встал плечо в плечо с вертолетчиком другой капитан. Анатолий Митрофанович узнал в нем самого себя. Вероятно, и тот парень в выгоревшем добела маскхалате не сел бы за руль лимузина командующего, хоть озолоти. Не стал «извозчиком», по определению неуступчивого летуна, не пожелавшего возглавить экипаж вертолета-«салона».

И еще чем-то были схожи два капитана. Чем? Да молодостью, белозубой решительной молодостью, для которой нет преград. Может быть, затем и вспыхнул па срезе телефонного аппарата нечаянный огонек, чтобы напомнить об этом?

Но нет. По телефону поступил реальный вызов, сулящий, скорее всего, неприятности, ибо чего иного можно ждать от аэродрома под городом со смешным названием.

Фокин подумал о предстоящем сегодня еженедельном докладе министру обороны и нахмурился. Все – крик телефона в неурочный час, и неурочные, несерьезные воспоминания о светлячках, и навязший в зубах аэродром – все как-то связалось с малорослым тощим капитаном, его дерзкими голубыми глазами и голубыми петлицами.

5. Пепел Чернобыля

Жизнь полна тайн. Одна из самых главных эта: почему одной женщине довольно мимоходом обронить слово, бросить нечаянный взгляд, и ее не забудешь никогда; а другая – и красивая, и остроумная, но… Тайна сия велика есть, и натощак Першилин разгадать ее не тщился. Просто поставил задачу на будущее, углядев в проходе между столами Галину. Она катила тележку с тарелками, и головы летно-подъемного состава поворачивались вслед за старшей официанткой, как за солнцем подсолнухи.

Походка кинозвезды, точеная фигурка, тонкие черты всегда свежего лица – она знала себе цену. Злые языки утверждали, что Галя, работая до Группы войск в ресторане ленинградской гостиницы «Прибалтийская», знала себе точную цену в конвертируемой валюте. Гарнизонные кумушки донесли эти сведения до ушей Першилина – потенциальной жертвы нагулявшейся интердевочки.

Галина издали прицельно улыбнулась, вроде бы подтверждая слухи. Ее улыбка была предназначена Косте, только ему. Сегодня Першилин вообще был центром внимания, едва успевая отвечать на вопросы.

– И ногами на тебя не топал? – допрашивали соседи по столу о подробностях встречи с командующим Группой войск.

– Ногами топать ему было не с руки: в кресле сидел. Он сидел, а я, между прочим, стоял.

– Ишь, гордый, не понравилось. Скажи спасибо – отпустили с миром.

– Разве я напрашивался? А спасибо – за что? Что почти целую летную смену в приемной проторчал?

– Жалеть не будешь, Костя? На «салонах» служба, вестимо, не мед, но приглянись ты командующему…

– Не разговор, мужики. «Приглянись»… Что я, девушка? Отказался, и ладно.

– Вот и не ладно. Кадровики тебе не забудут.

– Я им тоже: постригли, как новобранца. А испугать меня нечем – трое по лавкам не сидят…

– Пока не сидят.

– И в обозримом будущем…

– Ой, Костя, не зарекайся! Это дело недолгое. Раз-два – и готово. Правда, Галочка?

– Не знаю, не пробовала… Гуляш, биточки по-киевски? Всем по-киевски? Но-но, руками не трогать!

– У меня жена в Питере уже третий месяц…

– Тем более, приедет скоро, мне глазоньки выцарапает. Как вот Косте. Костя, милый, кто тебя так приласкал?

Кровь прилила к щеке – не той, оцарапанной вчера острым осколком фарфора при стрельбе в тире, а другой. Евой поцелованной. Костя даже поперхнулся глотком кваса. Галя кулаком постучала по Костиной спине. В полную силу.

– Прошло?

– Угу, спасибо. Теперь вдобавок к царапине будут синяки.

– Подумаешь, – небрежно сверкнула Галя фирменной улыбкой. – Что такое лишний синяк для героя Чернобыля?

И повернулась на непостижимой высоты каблуках. Покатила дальше свою тележку, гибкой спиной выражая Косте свое «фи», но вместе с тем не лишая надежды на прощение в будущем. Каким образом ей это удавалось?

– Не теряйся, командир, – шепнул «правак» в экипаже Першилина летчик-штурман Женя Мельников. И за столом в столовой он тоже сидел по правую от Кости руку. – Така-а-а-я женщина встречается раз в жизни.

Костя предпочел не развивать тему. Налег на биточки, не поднимая больше глаз от тарелки. Но, как бы ни хотел, в поле зрения всегда оставалась расписная стена с чертовым реактором.

Это была целая история. Некогда, еще до Першилина, в полку транспортно-боевых вертолетов нес солдатскую службу выпускник художественного училища. Его неленивой кисти были обязаны все ленинские комнаты в казармах одинаковыми Кремлями с Красной площадью. А стену в столовой для возбуждения патриотизма и аппетита украсило хлебное поле. Даже в обрамлении березок оно смотрелось несколько уныло и пустовато, и художник допустил вольность.

Те, кто видел изображенную за краем поля церквушку с васильковым куполом и невесомым, словно паутинка бабьего лета, золотым крестом, утверждали: помимо воли и логики возникало желание заглянуть в сельский храм, может быть, даже свечку поставить святым, чьи имена забыты напрочь… Замполит обвинил художника в незнании жизни. Где, спрашивается, видел он подобное?

Замполит был прав не только по должности. Конечно, если и пережила какая сельская церквушка Гражданскую войну и коллективизацию, то использовалась в лучшем случае под склад. Да художник и не спорил, изобразив на месте церкви элеватор с красным флагом.

Во время еды элеватор маячил перед глазами Першилина, и кусок застревал в глотке. Это мрачное сооружение было очень похожим на четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС, чье прожорливое жерло тоннами поглощало свинец и песок, десятками тысяч – человеческие судьбы. Среди желторотиков, брошенных на реактор, был и лейтенант Першилин…

Завтрак, сдвинутый из-за полетов на два часа вперед, подходил к концу. Вилки и ножи редко позвякивали в пустеющем зале, а за своим столом Першилин был последним. Галя подошла из-за спины, присела на свободный стул «правака». Кружевная наколка в темных волосах, кружевной фартучек не больше носового платка, пышная грудь в щедром вырезе кофточки. Да, с таким «штурманом» можно, пожалуй, далеко залететь. Голос Гали был между тем усталым:

– Ты так и не пришел…

– Когда? – спросил Костя и разом вспомнил: точно, пару дней назад он обещал заглянуть к девчатам в общежитие, наладить телевизор.

– Вчера. Сегодня. Когда-нибудь.

– Галчонок, извини меня, подлеца, все из головы вылетело со смотринами у командующего.

– А почему тебя хотят назначить?

Костя пожал плечами. На «салоны» обычно шли пилоты в возрасте, каким и был прежний командир экипажа майор Асютин. Полученная им на капитанской должности майорская звезда свидетельствовала о добрых отношениях с командующим. Такого же покладистого сорокалетнего капитана искали, но, видимо, не нашли кадровики. Начавшийся вывод войск Группы, да и метелка увольнений прошлись по авиации, подбирая всех, кто выслужил сроки, не годился по здоровью. Капитану Першилину не стукнуло и тридцати, но уже был у него и 1-й класс, и набранный за Полярным кругом опыт полетов в «сложняке».

– Наверное, понравился, – пошутил Костя.

– Да, – кивнула Галина. – Чувствую, кому-то ты понравился. Без шуток. Но я не ревнивая. Приходи, когда выберешь время. Посидим.

– Обязательно, – встал Костя из-за стола. – Я Марине обещал телик наладить.

– Вот видишь. – Галина тоже поднялась.

Костя видел – да, видел! – пышную белую грудь. Но – боковым зрением – и реактор на стене столовой.

– До вечера? – спросила она.

– До вечера еще надо дожить, – сказал Першилин без задней мысли. – За биточки передай поварихам спасибо.

– Обязательно, – грустновато улыбнулась Галка. – Передам. Большое русское мерси.

Костя не успел перекурить – автобус стоял «под парами», постреливая сизым выхлопным дымком. Подхватывая одинаковые брезентовые портфели, летчики занимали места, незлобиво толкались в дверях, а в окнах «пазика» горел уже первый луч рассвета. Солнце всходило над городком и аэродромом, все это Першилин видел тысячу раз, но и в тысячу первый сердце екнуло в груди радостно и тревожно, тревожно и радостно, как всегда бывало перед полетами.

По дороге на аэродром о ночном происшествии в гарнизоне вспомнили не в первую очередь. Содержание подброшенного на КПП письма было известно лишь командиру да переводчику, но догадаться нетрудно: очередная петиция какого-нибудь Движения за сохранность пыльцы на крыльях бабочек или экологического общества бойскаутов-евангелистов. Першилин вспомнил вчерашних подростков и девушку по имени Ева. Что он знает о них? По какому праву может осуждать вполне объяснимое желание – не просыпаться до зари от гула вертолетов?

– Вообще все это не смешно, – оживленно говорил Женя Мельников. – Общеевропейский дом, общеевропейский дом… Что мы скажем, когда выставят из него под зад коленом? А, командир?

Костя глядел в окно. Автобус катился мимо стоянки вертолетов. Чехлы сползали с лопастей винтов как чулки. И Першилин неожиданно ответил любимой присказкой Галки:

– Что? Большое русское мерси.

6. Последнее предупреждение

Серый клин шестиполосной автострады упирался в краешек солнца и как бы выталкивал светило из-за горизонта. Мол, пошевеливайся, лежебока, довольно дрыхнуть, пора трудиться. Ржанков припомнил реплику журнала «Штерн» по адресу «оссис» – бывших восточных немцев: «Начинайте наконец работать, ленивые скоты!» – и отчего-то не порадовался рассвету. Восходящее над Европой солнце представилось Геннадию Николаевичу в образе всесильной германской марки.

Грядет «четвертый рейх»? Да нет, американцы не позволят. Они сами будут рулить оккупированной Германией.

Ржанков опустил солнцезащитный щиток перед лобовым стеклом: яркий свет резал глаза после бессонной ночи. В дороге он постановил себе вздремнуть, зная, что впереди долгий и трудный день. Вначале мешал тугой ветер, шумевший у локтя, – Бокай выделил Геннадию Николаевичу свой уазик, у которого была снята верхняя половина дверцы. Потом отвлек занимавшийся рассвет. А теперь покемарить уже не было времени. Нырнув под виадук, уазик покинул автостраду, где между «мерседесов» и «тойот» выглядел бедным родственником, и въехал на скромную рабочую дорогу. Здесь, среди пластмассовых «трабантов» – мыльниц, карманных «фиатов» и грузовиков с помятыми молочными бидонами в кузове – уазик смотрелся своим парнем. Да и был им.

Был не только в прошедшем времени. Рабочие кварталы столицы и рабочие города, провинциальные сельскохозяйственные кооперативы не захлестнула с головой волна антисоветизма. Здесь помнили добро, а от будущего добра не ждали.

Городок же Охотничья Деревня у Края Луга был городом мелких хозяйств, вышедших на пенсию чиновников… Нет, Ржанков не спешил с выводами, просто отметил факт. И плотнее прижал локтем кожаную папку с подкинутым ультиматумом. Не исчезало ощущение, что держит под мышкой готовую вот-вот взорваться мину.

Поворот, еще один, брусчатка под колесами вместо асфальта, и в просветах чугунной ограды – белые строения штаба Группы. Шлагбаум поднялся перед капотом. Часовой отдал честь. Ржанков был в полевой форме. Переодеться? Нет – он посмотрел на часы, – время дорого. За оставшиеся до семи ноль-ноль тридцать пять минут полковник Ржанков обязан доложить обстановку, а генерал-полковник Фокин – принять решение.

Центральная аллея, затененная липами, поглотила Ржанкова в его пятнистой униформе. Через десять минут (осталось двадцать пять) он возник на пороге приемной командующего, и у сидевшего за столом подполковника Потанина поползли вверх брови. Офицер по особым поручениям при командующем Группой не верил, разумеется, в диверсантов, захватывающих штаб Группы, однако и Ржанкова узнал не сразу. Какие черти принесли начальника отдела военной контрразведки с утра пораньше, да еще в камуфлированной полевой форме?

Понедельник был вообще тяжелый день. День докладов командиров частей и соединений командующему. И день доклада самого командующего министру обороны о том, что было вчера и будет завтра здесь, в Группе, несущей службу в центре Европы, впереди пограничных застав своей страны.

Потанин вложил в стаканчик остро заточенные, как любит командующий, карандаши и сказал:

– Напугали, Геннадий Николаевич. Честное слово, напугали. Никак, думаю, рейнджер какой… Уж было приготовился приемную оборонять.

Полковник Ржанков, мягко ступая по паркету в ботинках с высокими берцами, посмотрел в окно, покачал головой и затем с видимым удовольствием устроился в глубоком кресле:

– Какие, к черту, рейнджеры в наше время? Придет срок, и вы, дорогой Алексей Викторович, сами по описи сдадите свой кабинет и эту приемную представителям форума… фронта… движения… Поглядим, что за партия выцарапается к власти.

Потанин оглядел приемную, обшитую светлым деревом, через приотворенную дверь бросил взгляд в кабинет командующего, обставленный солидно и основательно – на годы. Жаль будет оставлять обжитые стены. Ржанков прав: придет день и час…

В никелированном чайнике закипела вода.

– Вам с сахаром или без? – спросил Потанин, доставая из тумбочки чашки и банку кофе в гранулах.

Ржанков не успел ответить. Под окном туго прошуршали шины подъехавшего лимузина и отчетливо лязгнула дверца.

– Командующий, – вздохнул Потанин, запихивая кофейные чашки обратно. – Теперь до самого вечера круговерть без продыха.

Поднимаясь с кресла навстречу генерал-полковнику Фокину, Ржанков словно впервые увидел его. Так бывает: ночь, проведенная без сна, сообщает взгляду необыденную остроту. Геннадий Николаевич подметил мешки под глазами и микроскопические кровяные ниточки лопнувших сосудов, непробритые морщины на лице командующего. Фокин выглядел старше своих пятидесяти пяти, но высокая кряжистая его фигура была скроена с большим запасом прочности. Рубашка-безрукавка оставляла открытыми сильные руки, прямые плечи выглядели шире от простроченных золотым зигзагом погонов с тремя звездами в ряд.

Сейчас Ржанков протянет командующему коричневый конверт, хрустящий на сгибах, почти невесомый, и на плечи и на сердце командующего тяжелым камнем ляжет аэродром. Большой аэродром со всем сложным хозяйством, с вертолетными стоянками, двухэтажкой командно-диспетчерского пункта и метеополигопом. А еще – весь городок, выросший за многие десятилетия под боком аэродрома. ДОСы – дома офицерского состава – и казармы, офицерский клуб и детский садик. И самое главное – люди, чья жизнь становилась залогом в игре без правил.

Ладонь командующего была ухватистой и крепким – рукопожатие.

– Понимаю, что не порадуете, – сказал он Ржанкову, окидывая взглядом его измятую полевую форму. – Поэтому сразу – самое худшее.

Ржанков протянул конверт:

– Прочитайте. Оригинал у меня, это – перевод на русский.

Они вместе прошли в кабинет, командующий грузно опустился в крутящееся кресло и включил вентилятор.

«Последнее предупреждение русскому начальнику гарнизона.

После семи часов утра понедельника, как только один-единственный вертолет взлетит или сядет на аэродроме вблизи Охотничьей Деревни, мы будем мстить.

Безумные и непонятные полеты крадут спокойствие тысяч людей из недели в неделю, из года в год. Поэтому, если оставляете без внимания наши обращения, мы начнем террористические акции против русских. Мы знаем, как можно незаметно войти в ваши дома и казармы. Мы знаем, куда и как можно подложить подрывные и поджигательные приспособления, чтобы причинить наибольший вред человеческой жизни.

Нигде вы не будете чувствовать себя в безопасности. Смерть знает ваши адреса.

Организация фронта освобождения от русских оккупантов».

Генерал-полковник Фокин откинулся на спинку кресла и нажал клавишу селектора. Командующий воздушной армией генерал-майор авиации Максимов ответил сразу, будто ждал вызова. Да так оно, наверное, и было.

– Доброе утро, Анатолий Митрофанович, – прозвучал в динамике селектора бодрый голос.

– Для кого доброе… – буркнул Фокин, вспомнив, что свой день командующий авиацией начинает на теннисном корте. Зато и строен, и нет «подвесного бачка», каким обзавелся Анатолий Митрофанович. В комнате отдыха имелись тренажер, шведская стенка, но заниматься – душа не лежала. Оправданием были дела поважнее, всегда находившиеся с утра. Например, этот аэродром: – Вы, надеюсь, в курсе событий?

– У вертолетчиков? Да, командир полка сообщил.

– И что?

– По плану в полку полеты на боевое применение.

Для Ржанкова это не было новостью. Потому и торопился он успеть до семи. Вмонтированные в пульт селектора электронные часы выстреливали зеленые цифры: одну за другой. Командующий молчал.

– Есть приказ, – пояснил, угадав невысказанный вопрос, генерал Максимов, – полеты в полку не отменять.

– Чей и почему?

– Мой, товарищ командующий. Мы и так пошли навстречу общественности с церковными праздниками. Кто же знал, что их так много? Полетных дней почти не остается, а ведь пуски ракет на учении будут реальными!

– Да, именно так, – подтвердил Фокин и поднялся, подошел к рельефному макету полигона, на котором через три дня предстояло разыграться тактическому учению. Разработку Анатолий Митрофанович выполнил сам, «операторы» лишь подчистили и уточнили мелочи. Глядя на подкрашенные гипсовые холмы, размеченный передний край обороны дивизии, Фокин вдруг остро пожелал, чтобы учения начались прямо сейчас.

Всерьез думать об этом было просто смешно. Дата согласована с министром обороны, приглашены журналисты, военные атташе, аккредитованные в стране пребывания. На высоте «Круглая» для этой братии уже оборудуют смотровую площадку. Поблизости разыграется самый эффектный этап учения: во время танковой атаки «синих» из-за высоты должны появиться вертолеты и раздолбать бронированные машины, которые в противном случае ждал резак автогена.

– Насколько реально, – Фокин обернулся к Ржанкову и кивнул на письмо, – все это? Блеф или прямая угроза нашим людям?

Анатолий Митрофанович не хотел принимать всерьез бредни «фронта освобождения», иначе, чего доброго, пришлось бы менять план учения. Группа еще жива, и не к лицу смущаться подметными письмами! Блеф все это, детские игры.

Подтверждения своей мысли Фокин ждал от начальника отдела военной контрразведки.

– Блеф или реальность? – повторил вслед за командующим Ржанков. – Оба варианта нельзя исключать. Сейчас проинформирую здешнее министерство внутренних дел, пусть тоже думают. В управлении столичной полиции создана группа по борьбе с терроризмом. Будем работать вместе.

– Они согласятся? – спросил Фокин.

– Терроризм, контрабанда, наркобизнес, – пояснил Ржанков, – остались точками соприкосновения. Раскрывая связанные с ними преступления, сотрудничаем тесно. Так я приступаю?

– С богом! – Фокин кивнул утвердительно.

Ржанков взял со стола коричневый конверт. На табло электронных часов три цифры выстроились в ряд: «6.55». Из динамика громкоговорящей связи прозвучал голос слышавшего весь разговор генерал-майора авиации Максимова:

– Товарищ командующий! Докладывают из вертолетного полка: разведчик погоды просит добро на запуск двигателей.

У дверей Ржанкова остановила просьба Фокина:

– Нежелательно, чтобы эта история попала в прессу.