Текст книги "Персона нон грата"

24. «Ширали» приветствует гостей

В красивой книжной жизни «охотников за шпионами» шикарные рестораны чуть ли не главное место действия. Полковник Ржанков за двадцать лет работы в контрразведке первый раз оказался в подобном заведении по долгу службы. Ровно сутки назад Геннадий Николаевич сидел на засидке, отбиваясь от комаров, а теперь его овевали ароматы парижских духов и голландского трубочного табака.

Полночь. Ресторан «Ширали». Честно говоря, на охотничьей вышке было куда как лучше!

Геннадий Николаевич поглядел на часы. Оставалось пятнадцать минут до назначенной незнакомкой встречи. Женщина не представилась, однако голос в телефонной трубке Ржанкову показался знакомым. Розыгрыш? Нет, слишком серьезен предмет беседы, о котором проворковал тот мелодичный голосок: «Если вы хотите кое-что узнать в связи с известным вам аэродромом…»

Он хотел и под вечер поехал в столицу.

Ресторан «Ширали» не тратил на рекламу и медного гроша. В отличие от «Максим-бара» и «Мулен Руж», которые во весь разлив сверкающих витрин с фотографиями изобретательно раздетых красоток зазывали на полуночные шоу, «Ширали» плотно задергивал шторами все окна. Здесь собиралась солидная публика (на стоянке – стадо разномастных машин достоинством не ниже «ягуара»), и не каждому прохожему обязательно догадываться, что означенное в меню «кофе по-восточному “Сказки Шехерезады”» на самом деле только ширма. Внешне все должно быть чинно-благородно.

«Кофе» начинали подавать после полуночи. Тогда же было назначено и свидание. Заказанный для Ржанкова столик был полуспрятан в подобии грота, как, впрочем, и другие. На каждом горели свечи в бокалах тонкого стекла. Тихо журчали восточная мелодия и струи фонтана.

Ржанков исподволь изучал сидевших за столиками. Кажется, Скотт Фитцджеральд писал, что богатые – не такие, как мы, а другая раса. Признаки ее были в вольной небрежности жестов этих людей, подчеркнутой вежливости к официантам, смелости нарядов вездесущих американских старушенций, коим по нашим меркам только внуков нянчить, а они не ленятся разъезжать по европам и азиям, все пробуя на зуб, отщелкивая сотни метров кодаковской пленки. Естественно, среди этого контингента Ржанков знакомых лиц не находил. Но на всякий случай фиксировал в памяти, чувствуя себя точно на зачете в высшей школе госбезопасности, когда требовалось дать словесный портрет десятков людей, встреченных, скажем, в толчее ГУМа.

В сорок три трудно держать подобные зачеты после суток без сна. Вообще Геннадий Николаевич понял, что неплохо начальникам время от времени сходить со своего олимпа на первые ступени служебной лестницы, уже подзабытые. Тогда понятнее будут большие и маленькие проблемы подчиненных. Вот и Ржанков, сев за руль сегодня вечером, покрутившись на отдельской «Самаре» по центру столицы, сразу понял: тормозные диски пора менять, а ведь водитель говорил ему и раньше, да все пролетало мимо ушей.

За редким столиком постукивали теперь ножи и вилки; официанты убирали тарелки и меняли скатерти перед десертом. Ржанков тоже ждал, не так кофе, как свою незнакомку, черт бы ее подрал, и время тянулось, тянулось, словно караван по узким горным тропкам.

Ржанков незаметно помассировал виски. Караван! Что могли знать о караванах благополучные господа, собравшиеся здесь, чтобы смаковать коллекционные вина и пикантное зрелище? О караванах с оружием из Пакистана, отвечавших огнем на сигналы досмотровых групп, о пресном, кремнистом запахе, который выбивают пули из гранитных валунов, и последнем глотке теплой воды из помятой фляги?

Подняв бокал со свечой, Геннадий Николаевич зажег сигарету, и в полумраке перед глазами проступило одно из бесчисленных афганских ущелий, над которыми он кружил с Вадимом Бокаем. Снег на вершинах слепит до слез, расщелины обрываются вниз круто, кажется, к самому центру Земли, пейзаж дикий и суровый, будто на заре мироздания. Но удивительные встречи происходили на чужой земле.

Как звали ту девушку, Геннадий Николаевич не успел узнать. Завершалась удачная операция по выкупу у бандформирования наших пленных. Четвертые сутки без сна, до имен ли было Ржанкову! Оставалось последнее – забрать из кишлака семью человека, помогавшего «шурави» и раскрытого душманами. Вадим Бокай приткнул вертолет на крохотную площадку и ждал, не выключая двигателей.

Ржанков спрыгнул на камни и свежим взглядом человека со стороны сумел увидеть символическую картину. Два века встретились за глинобитным дувалом кишлака: женщины в паранджах с ковровыми хурджинами и вертолет, начиненный электроникой и грозным оружием. Все сошлось на этой грани: день настоящий и ушедший, и горькие беды, и редкие радости.

Ржанков по-джентльменски пропустил женщин вперед, занял привычное место в кабине – у открытого иллюминатора. Взревели двигатели, засвистели лопасти в разреженном воздухе высокогорья. Ржанков тут же забыл о женщинах, съежившихся на скамье у противоположного борта, он не вспоминал о них, пока его не тронул за плечо борттехник:

«Поглядите, товарищ полковник! Да нет, не вниз же, сюда, в кабину».

Ржанков оторвался от иллюминатора, в который глядел и его автомат Калашникова и за которым плыли горы. За каким дьяволом борттехник покинул свое место у носовой турели вертолета, что интересного может продемонстрировать в кабине Ми-8, изученной до последней заклепки, забитой патронными цинками, спящими вповалку солдатами, да еще узлами прихваченных в немирном кишлаке женщин, обалдевших от полета на «вертушке»? Борттехннк упорно тянул за рукав, Геннадий Николаевич обернулся и…

Хорошо, что автомат был закреплен в струбцине, иначе бы выронил его бывалый контрразведчик. Бесстрашно откинув чачван, а вместе с этой мрачной сеткой и вековые предрассудки, афганская девушка смотрела вокруг черными глазами. Она заглянула в пилотскую кабину, а теперь глядела на горные вершины, покрытые снегом, и не щурилась. Бледное красивое лицо, а в темных глазах не отражался свет.

Это длилось минуту или десять – Ржанков не знал. Снизу, из ущелья, вертолет обстреляли, она даже бровью не повела. Может быть, не поняла, в чем дело. Может быть, уже не боялась смерти. Для девушки с гор большое мужество – открыть лицо перед мужчинами, и Ржанков подумал, что теперь ее трудно будет испугать.

Одна из незабываемых картин Афганистана столь реально возникла перед глазами, что Геннадий Николаевич не сразу почувствовал: кто-то стоит за спинкой его кресла в сумраке малого зала ресторана «Ширали».

– Ресторан «Ширали» приветствует гостей! – торжественно провозгласил метрдотель, и одновременно за спиной Ржанкова раздался шепот:

– Руки вверх, господин полковник!

25. Ночь хранит свои секреты

Шварцвальдская кукушка хрипло прокричала двенадцать раз и захлопнулась маленькой дверцей. Сильвестр поднял гирьки в форме сосновых шишек. Старинные ходики составляли все приданое Марии-Луизы, когда три десятка лет назад она пришла хозяйкой в этот дом.

На свадьбу вахмистр Фельд пригласил друзей из погранотряда, где служил срочную службу и получил рекомендацию в органы МВД. Рекой лилось молодое вино и горячило кровь молодых, в свою первую брачную ночь не просто так считавших, сколько раз подаст голос кукушка. Сын и дочь давно вылетели из гнезда. Сильвестр и Мария-Луиза опять остались вдвоем, но теперь кукушку переселили на кухню, чтобы не мешала спать. Вот и Сильвестр, похоже, откуковал свое, перебравшись из кабинета начальника городской полиции в тесную «слесарку» воинской части. Теперь и оттуда придется уходить.

«Командиру войсковой части полевая почта двадцать пять семьсот двадцать шесть. Рапорт. Прошу уволить меня…» – тут перо Сильвестра запнулось, он не сразу вспомнил принятую у русских формулировку и решил освежить память затяжкой табака. Папиросы лежали под вечерним выпуском «Завтрашнего дня», и Сильвестр опять пробежал отчеркнутый абзац из второго репортажа Дембински.

Щелкопер в цветах и красках раскатал про «расстрел беззащитного дитя русским летчиком» и вспомнил также Сильвестра: «Нашу потерявшую сознание соотечественницу в госпиталь Святой Марии-Магдалины доставил некто С. Фельд. Воспитанный тоталитарным режимом подполковник полиции в отставке странным образом оказался на месте событий именно в нужный час. Две судьбы: Ева Миллер и Сильвестр Фельд. Невинная жертва и… Что тут можно еще добавить? Каков господин, таков и слуга. С. Фельд – служащий русской армии».

«Не служащий, а рабочий, – мысленно поправил Сильвестр. – Слесарь-газовщик, а мог быть генералом, если бы нос держал по ветру, не вернулся начальником полиции в провинциальный городок из центрального аппарата, вовремя выложил на стол партийный билет. Но ты выбрал себе другую судьбу».

Из органов внутренних дел Сильвестра Фельда увольняли дважды, оба раза не спрашивая согласия. Впервые это случилось в середине пятидесятых, когда труднообъяснимые, неприцельные хаотичные аресты выщелкивали из рядов народной полиции и служб госбезопасности верных и честных людей. Фельд не мог этого понять, и на партийном активе служащих столичной полиции поднял руку.

Министр внутренних дел кивком головы удостоверил, что этому незапланированному оратору можно предоставить слово. С отеческой улыбкой он смотрел из президиума на энергичного офицера в серебряных погонах, поднимавшегося к трибуне. Служебная карьера Сильвестра Фельда тоже была на крутом подъеме, в отделе кадров ему шепнули, что документы для учебы в Советском Союзе уже оформлены.

Сильвестр до сей поры помнил пять ступеней на убранную кумачом сцену. Перед ним был актовый зал с аккуратно заполненными рядами, а он мысленно видел зияющие бреши и громко спросил: «Где наши товарищи, названные врагами трудового народа?»

Улыбка сползла с лица министра. Затих зал, только что лениво шелестевший газетами. Капитан Фельд говорил о том, о чем в газетах не пишут. В паузах между словами Сильвестр слышал, как тикают на руке часы, – такая стояла тишина.

В перерыве он взял в буфете салями и бутылку коньяка: выпить и закусить в последний раз. Сослуживцы подходили как бы невзначай: «Ты молодец, Вести…» Он отвечал: «Хватит ли у вас смелости поздороваться со мной завтра?»

Завтра пришло без мундира и серебряных погон. На руках у Сильвестра – жена и двое детей, поэтому через три дня он уже разгружал вагоны на столичном вокзале. Была осень. Осень пятьдесят трудного года, которая войдет в новейшую историю страны как дни кровопролитной междоусобицы. Но выстрелы еще не звучали на улицах столицы.

Выстрелы Фельд услышал в родном городке, куда вместе с семьей вернулся накануне трагических событий. Было раннее утро теплого октябрьского дня. В воздухе плыли золотые паутинки запоздавшего бабьего лета. Редкие отважные, вышедшие за хлебом наподобие Сильвестра, настороженно озирались. Из окна муниципалитета свешивался национальный флаг, из которого бритвой был вырезан герб.

«Стоять! – И ствол автомата уперся Сильвестру в спину. – Кто ты такой?»

«А вы?» – не испугался Сильвестр. В народной полиции трусов не держат, а сейчас, как никогда, он ощущал зуд в руках навести порядок. За спиной его стояли только трое – он видел их тени на мостовой. Трое плюс автомат.

«Мы национальная гвардия, – последовал уверенный ответ. – А ты можешь не отвечать. На тебе форменные ботинки. Все ясно. К расстрелу!»

Тем самым форменным ботинком, который чуть не подписал ему смертный приговор, Сильвестр ударил говорившего по голени, одновременно перехватив автомат. Это был ППШ. Сопляки не умели крепко держать оружие в руках, и Вести не стал стрелять. Тем более им на подмогу по улице мчался грузовик с людьми под тем же искалеченным, искромсанным национальным флагом.

Фельд метнулся в переулок и задел головой ноги повешенного на фонарном столбе секретаря горкома. Сильвестр хорошо знал этого немолодого человека с больным сердцем и поэтому неторопливого в движениях. Вырванное из распоротой груди сердце больше не будет болеть. Секретарь горкома висел под окнами своей квартиры.

А те, в кузове грузовика, уже заметили Сильвестра. Машина разворачивалась прямо на перекрестке. Они не боялись нарушить правила уличного движения. Они были хозяевами в городе.

Фельд установил переводчик огня на одиночные выстрелы – патроны надо беречь – и вскинул автомат. Его лица коснулась паутинка бабьего лета. Выстрел коротко стукнул на залитой солнцем улице.

…«Ку-ку!» – одиночно прохрипела шварцвальдская кукушка, разом напомнив Сильвестру о позднем часе, о немолодом его возрасте и стакане молока, положенном перед сном. Вот он, стоит на столе, где прежде было место кувшину с вином и за которым хватало места всем друзьям. А ведь повезло тебе, Вести, что дожил до внуков.

Сколько раз могла оборваться ниточка судьбы, срезанная пулей!

Она могла оборваться на солнечной улице родного городка, где Сильвестр принял бой с национальными гвардейцами. После, при штурме их последней огневой точки на колокольне госпиталя Святой Марии-Магдалины. На кладбище, куда Фельда привел след наиболее фанатичных в жестокости повстанцев. В склепе у кладбищенской ограды они, как стало известно Сильвестру, заранее припрятали деньги, документы, чистую одежду – повседневная была запачкана кровью. Не надеясь на снисхождение, трое или четверо боевиков решили уходить к западной границе.

Сильвестр устроил засаду по всем правилам. Нет, он был не один. В те дни невидимая борозда разделила Охотничью Деревню на два лагеря. Граница пролегала по улицам, на две половинки, словно круг домашнего сыра, разломила некоторые семьи. В противовес «национальной гвардии» стихийно сложился отряд рабочей милиции. Все молодые горячие ребята, вооруженные охотничьими дробовиками. В засаде у одного из парней сдали нервы.

Выстрелы двустволки грянули неожиданно и были совсем некстати, сорвав первоначальный замысел Фельда. Кладбище осветилось ответными вспышками автоматного огня, между надгробий засвистели пули, кроша мрамор, царапая гранит. Надгробные плиты принимали свинец, предназначенный живым. Сильвестру показалось на мгновение, будто мертвые поднимались из земли, чтобы остановить, развести врагов, еще вчера мирно пивших вино в одной корчме. Но нет – кровь бьет в головы сильнее вина.

Сильвестр стряхнул с плеча ветку, сбитую пулей, и ринулся вслед за стрелявшим, перемахнув кладбищенскую ограду. Связанные огненной цепочкой перестрелки, они бежали по темным улицам мимо домов с запертыми дверями и закрытыми ставнями. В проходном дворе Сильвестр потерял было беглеца, но, посветив фонариком, заметил на булыжниках капли крови. Они привели к дому Артура Миллера, с кем Вести играл когда-то в детстве в сыщиков и воров и чей отец тоже был убит на войне.

Фельд сменил диск автомата и позвонил, прижимаясь к стене. В глубине дома раздались шаги, щелкнул замок, звякнула откинутая цепочка, и… дальше Сильвестр не стал ждать. Плечом шибанул дверь, ворвался в прихожую, освещенную свечой, и защелкнул наручники на тонких запястьях Артура.

Если бы презрительный взгляд убивал, Сильвестр точно рухнул бы на пол. Тяжело дышащий, в заляпанных грязью ботинках, Фельд был просто неуместен среди старинных гобеленов, рядом с фигурой в рыцарских доспехах, стоящей в углу.

Той же ночью за Сильвестром прислали машину из управления столичной полиции, вернули погоны и должность, и несколько дней спустя он затребовал протоколы допроса Артура Миллера. Фельд не мог понять, что подтолкнуло стрелять в людей выпускника университета, чем обидела его народная власть, давшая образование и спокойную работу в краеведческом музее?

В материалах уголовного дела, законченного производством и переданного прокуратурой в суд, Фельд не отыскал ответа на свои вопросы. Миллер клялся покойными родителями, что ни в чем не виноват. Но кто бы ему поверил? Преступивший закон и порядок, он был чужой – кукушонок, которого во избежание новых бед следовало изъять из гнезда и поместить за железную решетку.

Дверь тюрьмы раскрылась перед Артуром Миллером через несколько долгих лет, хотя он не раз посылал апелляции. Сыгравший решающую роль в ходе следствия паренек из рабочей милиции успел занять ответственный пост в министерстве внутренних дел. Поэтому, видимо, в пересмотре дела отказывали. Звали того шустрого малыша, впоследствии заместителя министра внутренних дел, необычно – Конрад Лейла. В прежние времена, называя себя учеником Сильвестра, он, однако, не задумался поставить свою подпись на заключении аттестационного комитета, лишившего подполковника Фельда пенсии.

Догорела папироса. Сильвестр придвинул начатый и недовершенный рапорт. На свой страх и риск, начиная распутывать клубок, всего за сутки сплетшийся вокруг аэродрома, он решил сжечь мосты, которые связывали его с вертолетной частью. Друзья заподозрят в малодушии, зато враги не упрекнут в корысти.

Сильвестр завершил рапорт магической формулировкой: «прошу уволить по собственному желанию» и размашисто подписался.

– Ку-ку, старый дурень, – послышалось Сильвестру. – Ку-ку, ку-ку. Кого и чем ты хочешь удивить? На что купишь табак, молоко и пульки для своего пистолета?

Сильвестр отмахнулся от практичной шварцвальдской кукушки, возвестившей второй час ночи. Он сидел у кухонного стола, глядя в окно, словно там надеялся найти разгадку старой тайны. Не верилось, будто Артур – преступник, хотя все факты говорили об этом.

Ночь надежно хранит свои секреты.

26. Кофе по-восточному

Лицо женщины скрывал настоящий чачван – густая сетка, сплетенная из конских волос. Ржанков не видел ее лица, но и без того было на что поглядеть. Под серебряный звон мониста, плавно перекатывая бедра в прозрачных шароварах, смуглотелая женщина приближалась к его столу, и Ржанков не выполнил настойчиво повторенную просьбу поднять руки вверх. Да ну их всех к дьяволу, когда на расстоянии нескольких шагов упруго колышутся тяжелые груди. Венчающие их щедрое великолепие медные наконечники хищно заострены, рыскают по курсу, словно самонаводящиеся ракеты с тепловыми головками. Есть захват: в «вилке» оказался русский полковник, сидящий с прямой спиной, точно аршин проглотил или приглашен на партбюро.

В полной мере насладиться завлекательным зрелищем мешал Ржанкову уставленный между лопаток твердый предмет, который мог оказаться стволом, но, скорее всего, был просто пальцем жизнерадостного шутника.

– Конрад, – сказал Ржанков, – брось валять дурака. Палец сломаешь.

За спиной раздался смешок, Конрад Лейла собственной персоной плюхнулся на незанятый стул.

– Как ты догадался? – В его голосе было разочарование. – Узнал Монику по голосу?

– Так это Моника мне звонила? Передай привет и скажи, что обманывать нехорошо. Нет, я не узнал ее. Но в отделе сменили телефон, а визитную карточку с новым номером я успел дать только тебе. Вообще-то я удивлен, Конрад. К чему нам подобные аттракционы на старости лет?

В разноцветных лучах прожектора, веером расходившихся из центра зала, плыли смуглотелые красавицы, словно вышедшие из юношеских снов или сказок «1001 ночь».

Началось эротическое шоу, замаскированное в программе ресторана «Ширали» под «Кофе по-восточному».

– А кофе так и не дадут? – поинтересовался Ржанков, для которого пошла вторая ночь без сна.

– Дорогой Геннадий Николаевич, я помню все свои долги. Утром не смог угостить тебя божественным напитком, поэтому пригласил сюда.

– Если только поэтому…

– Не только, – ответил Лейла. – Мою группу нарекли «Акция-2». Почему «два», как ты думаешь?

– Наверное, есть и «Акция-1», – предположил Ржанков, невольно поглядывая на сидящих за соседними столиками. Теперь перед каждым из них кружилась своя персональная баядерка. Кружилась и кружила бедрами, животом, грудью.

– Не волнуйся, здесь все чисто, – сказал Лейла. – Короче, в управлении общественной безопасности ребяткам тоже надо чем-то заниматься, а у меня нет желания писать им докладные после каждой встречи с тобой. Поэтому мы здесь.

– Что, – поднял бровь Ржанков, – дело дошло до такой стадии?

– А ты думал, я все шучу, – усмехнулся Лейла. – Нет, уважаемый коллега, мы уже не «братья по классу – братья по оружию». Кстати, заметь, я говорю тебе о том, что не подлежит разглашению. Что будешь пить?

– Кофе. Я за рулем.

– Я тоже, ну и что? – Лейла щелкнул пальцами, и тут же за спиной смуглотелой красотки вырос официант. – Два коньяка!

Конрад поднял бокал, секунду задумчиво смотрел на янтарную жидкость, разом выпил. Ржанков понял: не первый его глоток за сегодняшний вечер. Галстук сбит в сторону, пиджак с оттопыренной полой застегнут на одну пуговицу (и не лень ему таскать оружие с собой!), но это был обычный стиль Лейлы. Непривычной была тоска в восточных глазах полковника полиции. Такую тоску не залить коньяком.

– Твое здоровье! – Лейла опрокинул и предназначавшийся Ржанкову бокал. – Хотя для тебя важнее, чтобы была здорова эта девушка из Охотничьей Деревни. Для вас для всех. Нет?

– Да, – согласился Ржанков. – Насколько мне известно, опасности для жизни и здоровья нет. А что дала экспертиза «Последнего предупреждения»?

– Не спеши. Понимаешь, все переменилось с утра. Общественное мнение не на вашей стороне. Ты читал вечерний выпуск «Завтрашнего дня»? Все изображено так, будто русские вертолеты стаями кружат в окрестностях городка, лишь бы подстрелить невинного агнца. Даже приплетена сказка о драконе. Ну, знаешь, ему отдают на заклание самую красивую местную девушку. Эта Ева Миллер действительно премилая куколка.

Ржанков кивнул. Все время Лейла говорил, не отрывая глаз от скатерти, по белому крахмалу которой бежали разноцветные блики прожекторов, напоминая отблески северного сияния во льдах, а тут посмотрел на Ржанкова в упор:

– Геннадий, сейчас мы начинаем играть в разных командах.

Следующий ход был за Ржанковым:

– Только сейчас?

Лейла не опустил глаз:

– Да. Послушай. Я пришел в МВД из рабочей милиции, когда карманник и домушник считались более порядочными гражданами, чем те, кто не хотел строить социализм. Лейла спорил с этим? Нет, не спорил, правила игры соблюдал честно. И вдруг вы меняете козыри. Вы называете «черви» «пиками» и после этого хотите, чтобы все шло прежним путем.

– Как раз этого мы и не хотели, – заметил Ржанков, – чтобы за политический анекдот человеку выносилось официальное предостережение. Мы…

– Вы! – скривился Лейла. – Вы слишком самонадеянны, как всякая большая нация. Думаете, будто можете как угодно раскачивать лодку и наплевать, если кто-то оказался за бортом. А я был первый кандидат за борт, имея в личном деле три красные точки – член партии, учился в Союзе, работал с русскими. Попробуй осудить меня за то, что хочу держаться на плаву! В конце концов моя профессия – ловить ворье, бандитов, жуликов. Нужен ли для этого партийный билет?

Лейла вытряхнул из пачки неизменный «Кэмел». Его пальцы чуть подрагивали, и спичка сломалась. У столика же разыгрывалось очередное действо стриптиза – женщина, на которой и так не много чего оставалось, подняла руки и сбросила чачван.

Ржанков чиркнул зажигалкой. Конрад Лейла жадно затянулся сигаретой.

– Спасибо, Геннадий. Я всегда утверждал, что лучшая зажигалка – это спичка, но ты меня посрамил. На этот раз, мой друг, на этот раз… Забудь, что я тут болтал, а вообще – спасибо. Сто лет ни с кем не откровенничал. Слова – как гроздья винограда, когда созрели, их надо кому-то поднести. Лучше тебе, чем своим. Продадут, в один момент слопают с потрохами и… – Лейла усмехнулся, – кобурой. Спасибо тебе за совет, она и точно была слишком желтой. Не поленился съездить в «Милитари» и купить потертую. Ничего смотрится?

Лейла откинул полу пиджака. Но Ржанков не заинтересовался новоприобретением. Надо быть бесчувственным пнем, чтобы не обращать внимания на смуглую и плотнотелую, теперь уже без чачвана, продолжавшую у их стола завлекательное действо. Вот она повернулась, и если живот был волнующей поэмой, то спина…

– Круп-пная, а? – пошутил Лейла. – Не стесняйся, дерни за шнурок.

– Лучше сам, – отклонил предложение Ржанков. – А то завтра в газетах появится, что русский полковник раздел женщину.

– Ты думаешь, старый Конрад может подложить тебе свинью?

– Думай не думай, – вспомнил Ржанков поговорку, – царем не будешь. Кстати, если уж зашла речь… Ты не видишь связи между предупреждением «патриотов» и тем, что после произошло на полигоне?

– Полагаешь, звенья одной цепи? Кто-то нарочно подставил девчонку?

– Нарочно? Не думаю. Но вдруг эта Ева возомнила себя второй Шарлоттой Корде и решила принести себя в жертву, чтобы досадить нам? Нельзя исключать любые варианты.

– Ты прав. Мы с тобой, Геннадий, знаем, что в этой жизни нет ничего закономернее случайностей. Происходят, когда не ждешь. Неожиданные случайности – соль жизни, – сказал Лейла и подтвердил свои слова, выложив на стол конверт с заключением экспертизы по письму, подброшенному на контрольно-пропускной пункт вертолетного полка:

– Зацепки есть, но не так много. Если я правильно запомнил, машинка использовалась портативная, «Оливетти». Когда найдешь, легко идентифицируем, там буква «а» сбита. Сила удара неравномерная, человек впервые за клавиши сел. Впрочем, сейчас везде бал правят дилетанты. Словарный запас, лексика – усредненные, а некоторые предложения словно прямо из газеты «Завтрашний день». Экземпляр тебе достался первый, но где-то гуляют и другие. С письма снимали копии. «Пальчики» – в особом конверте. Сравнишь потом с отпечатками тех, кто первым читал обращение. Ну, все, слава богу. Твое здоровье, прозит!

– Спасибо, – поблагодарил Ржанков, но Конрад Лейла еще не исчерпал запаса неожиданностей на сегодняшний вечер.

– Генеральный прокурор республики возбудил уголовное дело по факту нанесения телесных повреждений Еве Миллер, – сказал Лейла, поманил баядерку, которая продолжала честно отрабатывать свой хлеб возле их столика, и дернул шнурок. Шаровары упали на пол.

– Вот теперь она принесет кофе, – откинулся Конрад на спинку кресла. – Следствие поручено вести мне.

– Охотно поделюсь всеми фактами, – ответил Ржанков. Геннадий Николаевич уже знал о мотоцикле, обогнавшем грузовик с солдатами оцепления, о следах широких протекторов «хонды», которые четко отпечатались на влажной глине у дренажной бетонной трубы под насыпью, и профессионально разрушенном заграждении из колючей проволоки. Он готов поднести эти факты Конраду, а пока… Он просто устал. Он чертовски устал от мелькания обнаженного тела, терпкого запаха розового масла и пота, но упрямо не желал оставить последнее слово за Лейлой. – В этой забегаловке кто-нибудь знает, каким должен быть настоящий кофе?

– Здесь знают. А знаешь ли ты, как проверить – обманули или нет?

– Настоящий кофе должен быть как поцелуй восточной женщины, – сказал Ржанков, – крепким, сладким и горячим.

Давешняя красотка, теперь вовсе голая, несла поднос с кофейником. Задники туфель смачно щелкали по розовым пяткам.

А сам кофеек оказался не восторг – жидковат на российский вкус.