Текст книги "Полный форс-мажор"

10

Александр Кобзев

В Североморске, как и в Мурманске, на пирсе, в любое время года прохладно. Только летом это приятно, а в другие времена не очень. Туман. Ветер холодный, колючий, если близко к воде стоять, взлетев, мелкие брызги замерзают. Но летом нет… Летом приятно. Если солнце, и нет тумана, и приятный ветерок. И непередаваемый запах моря. Запах водорослей, рыбы, океанского простора и романтики… «Синее море – только море за кормой, – как поётся в известной песне. – Синее море, и далёк он путь домой. Там за туманами…» Хорошая песня, точно смысл жизни моряка раскрывает. Его любовь, душу его, мужество, терпение. Кто ходил в море, тот понимает, что такое родной берег, родной причал, родные люди. «И мы вернёмся, мы, конечно, доплывём, и улыбнёмся, и детей к груди прижмём…» Верно. Всё верно, всё правильно, так! И пусть туманы в той песне пьяные, это всего лишь метафора, это душа моряка домой торопится, спешит, главное другое: там за туманами берег наш родной. Точно… берег там родной. Лучше не скажешь. «Шепчутся волны, и вздыхают, и поют. Но не поймут они, чудные, не поймут…» Они – да. Мы понимаем, люди. Особенно моряки… «Там за туманами любят нас и ждут» Эх! Ждут.

Именно такую гамму, такого рода нахлынувших чувств испытал сейчас Сашка Кобзев, кларнетист Кобзев, прапорщик военного оркестра, стоя на пирсе. В Мурма́нске (так местные и «мореманы» говорят) он не был лет шесть… А словно и не уезжал никуда. То же море, также щиплет глаза от любопытного ветра, те же сопки в лёгкой дымке, также застыли корабли кормой к стенке… громоздятся жилые дома, пакгаузы… Всё вроде также, но чувств больше, эмоций! Слов нет, плакать хочется.

Ветер порывами доносит знакомый терпкий запах отработанной солярки, короткие тревожные вскрики ревунов морских катеров, шум моторов, другие шумы. Это всё родной Санькин Североморск. Это причал. Это пирс. Здесь они швартовались. Здесь они в самоволку с коробки «салабонами» бегали, здесь… Много чего было. И «губа» здесь была, и драки, и любовь. Любовь крепкая, нервная, шальная. Всё прошло. Всё? Нет, не всё.

Также, у нескольких причалов – группами – застыли военные корабли разного назначения. У кормовых трапов вахтенные матросы, флагштоки с бьющимися на ветру полотнищами Андреевских флагов… Как и тогда, на берегу рабочий люд что-то неспешно грузит-разгружает… Печатая шаг, в колонну по-двое, движется отделение военных моряков-срочников (В музей флота, наверное, ходили или в кино). Неуклюже пятясь, вдалеке разворачивается грузовая машина, будка. Запас продуктов видать подвезла, в поход ребята готовятся, подумал Кобзев. Поодаль, несколько мичманов и младших офицеров наблюдают работу грузчиков. За корабельными надстройками, вдали, на третьем плане, видны тонкие конструкции морских портальных кранов. В стороне, ряд широких притопленных спин подводных лодок, с высокими рубками, хвостами, уходящими в воду.

– Эх! – с грустью, и вместе с тем радостно, выдохнул Сашка.

Он, и его друг, бывший сослуживец матрос-срочник, теперь контрактник, старший мичман Николай Веселов, командир БЧ-4, эсминца «Резвый», обнявшись, стоят на пирсе. Встретились друзья. Николай Саньку в аэропорту встретил. Созвонились. Веселов не тот уже по-виду салабон, да и Санька не тот артист, который мог чечётку на банке в любую погоду сбацать, хотя…

– Как же здесь хорошо! Если б ты знал. – С чувством признался Кобзев. – Словно из длительного похода домой вернулся. Завидую тебе! Давно я здесь не был. Прости, море, прости океан, но я тебя помню. Во сне часто вижу. Шумит. Разговаривает. Не забывается!

– Как он забудется, нет, конечно, – соглашается Веселов. – Кто здесь побывал, душу здесь оставляет. Ширь, простор. Шум, ветер, волна. Картины пиши, кино снимай. Все лучшие краски здесь. Северное море… и природа такая. А люди какие… сам знаешь. Романтика. Ну, надышался, пошли?

– Ещё минуту, ещё… – задержал Кобзев. – Море… понимаешь! Притягивает… Слышишь, как оно держит? Так бы и полетел… Как ветер, как альбатрос. Эх, Никола, как здесь хорошо, как здорово! Аж сердце болит. А наша коробка где, на которой мы с тобой срочную… палубу швабрили?

Старший мичман улыбнулся, привстал, выискивая глазами знакомые надстройки корабля.

– Отсюда не видно. Он дальше стоит или уже в море, на ходовых… после ремонта… Перевооружили. Побываем, это не вопрос. В Дом моряка сначала, в оркестр. Я обещал. Ребята уже все знают, что ты в Швеции был, вы были. Ждут. По телевизору не все смотрели. Да и не всегда смотрим, некогда, служба. Потом и ко мне.

– Ладно, пошли, – вздыхает Кобзев, и бросает монету в воду. – Но мы придём к тебе. – Кричит океану. – Обязательно придём… Я приду!

Веселов обнимает друга, тормошит.

– Ладно, Сашка, не раскисай! Ты же моряк! Ты и не уходил. Ты с нами был. Я же знаю. Пошли. А сюда мы вернёмся. Сколько хочешь. Только я тебя со своей женой и дочкой сначала познакомлю, потом уж… И порыбачим, и на нашу бывшую коробку сходим, и на мою, и по старым адресам прошвырнёмся, и к нашему деду заглянем, и к старпому. Он уже, кстати, капраз. Уже на пенсии, да. Но без моря, говорит, не могу. Здесь остался. Картины пишет. Как Айвазовский. В доме моряка выставлены. Класс! Сходим, посмотришь. А к морю мы обязательно вернёмся. Это мы, люди, приходим, уходим, а оно всегда здесь, всегда на месте, всегда шумит, ждёт… Жаль что только на неделю ты приехал, жаль.

– Не шумит море, а зовёт. Большая разница! – К чему-то своему прислушиваясь, тихо замечает Кобзев и светло вздыхает. – Ладно, пошли братишка, пойдём…

11

Осталось…

Отметив на настольном перекидном календаре условную цифру «старта», полковник Ульяшов тяжело вздохнул, склонился над столом. Текущих вопросов было очень много. Они были в папках. Подумав, папки он решительно отодвинул на край стола: успеется. Глянул на себя как бы со стороны. Выпрямился, приосанился… В командирском кабинете он смотрелся особенно начальственно. Место, как известно, обязывает. Тем более такое – кабинет командира полка. Да и генеральская парадная фуражка, ожидающая хозяина на гостевой вешалке, подчёркивала особую статусность кабинета. Хотя всё остальное «убранство» кабинета было таким же, как и в других во всём штабе. Спартанско-аскетическим. Армейским. «Чтоб не прикипали задами к комфорту, да и для здоровья полезнее», – говаривал генерал – да, теперь уже генерал! «Никаких мягких кресел, только жёсткие стулья, обычные». Таких в кабинете соседствовало ещё шестнадцать – все у стола совещаний. И у зама по боевой такие же стулья, и у начштаба, и у зама по воспитательной работе… Во всём штабе. Не говоря уж про ротные канцелярии и каптёрки. Всё и везде по-солдатски аскетично. Везде так.

– Проходи, лейтенант, садись. Рассказывай, с кого начнём? – потребовал полковник Ульяшов, едва дирижёр переступил порог кабинета. Лейтенант прошёл, выдвинул стул, присел. В этом кабинете лейтенант был всего один раз. Тогда генерал встретил его с улыбкой – молодое пополнение, свежие силы. Посидели, переговорили. Понравился командир лейтенанту, хоть и молодой вроде, но – генерал. Никакого высокомерия, никакой дистанции, только интерес и уважение. Это потом только лейтенант узнал, как строг генерал на людях, как справедлив. От того и дисциплина в полку, от того и уважение…

– Ну-ну, докладывай, свои соображения, – отрываясь от каких-то важных бумаг, повторил полковник Ульяшов.

– А для чего всё это нужно, товарищ полковник, если не военная тайна? – поинтересовался дирижёр оркестра.

– Конечно, тайна. – Без улыбки ответил полковник и серьёзно пояснил лейтенанту. – Если мы с тобой в армии служим, Фомичёв, значит, у нас всё военная тайна и для всех, но… Но тебе, как молодому офицеру, и нашему боевому товарищу, я отвечу: на базе твоего оркестра, Фомичев, нужно срочно создать ансамбль песни и пляски или что-то в этом роде… Это приказ! Да-да, не удивляйся, так надо. Эй-эй, лейтенант, что с тобой, врача?

– Нет-нет, я что-то… – пробормотал лейтенант, держась за голову.

В училище его к такому не готовили. Хоть и военное оно, но музыкальное, к лирике ближе. А тут… В голове что-то закружилось.

– Что ж ты, так сразу-то! А ещё дирижёр! Держись, понимаешь. Короче, лейтенант, так надо! На это нас международная обстановка нацеливает, внутриполитические задачи и даже генерал Золотарёв вам моральную поддержку оказал, так что, подвести вы – сам понимаешь – не можете. К тому же, это всего на месяц. Значит, только вперёд. Впер-рёд! Вопросы? – И сам себе ответил. – Нет вопросов.

– Есть… вопрос… – пробормотал лейтенант. – Можно стаканчик водички, в горле что-то…

– Хоть два. – С готовностью ответил зам по воспитательной работе полка и протянул лейтенанту наполненный стакан.

Лейтенант шумно выпил, Ульяшов с видимым понимание и сочувствием проследил, стакан вернул к графину.

– Может ещё? – заботливо спросил полковник, видя, как лейтенант с тоской смотрит на графин. – Воды ещё много… – Лейтенант отрицательно качнул головой. – Ну, значит, полегчало. – Констатировал полковник и строго разъяснил. – И я тоже, как ты, удивлён был вначале, тогда. Но, как офицер, вопросы командованию задавать не стал: надо, значит надо… Ответил: «есть!». И ты не задавай. Короче, с кого начнём?

– Но мы же…

Ульяшов не дал договорить. Произнёс с нажимом:

– Я понимаю! И вы, и мы, и, понимаешь, все мы в «жэ»! Можно сказать в глубокой «жэ», это между нами, но… Приказ! А приказ обсуждения не предполагает, только безусловное выполнение. Неукоснительного причём, сам понимаешь. Так что… С кого начнём?

Лейтенант вяло махнул рукой.

– С Кобзева…

– Угу, с Ко-обзева… Хорошо. – Нацеливаясь на листок бумаги перед собой, бодро протянул полковник и переспросил. – А почему с Кобзева?

– А потому что я в санчасть слягу, с давлением, а он…

– Что? Ты в санчасть? Такой молодой? Да я в твои годы… Ни в коем случае! Не разрешу! Кто за тебя, извини, твои прямые обязанности выполнять будет, а, – сляжет он, – только ты. И никаких мне, понимаешь, мигреней-давлений. Угрожает ещё!.. В санчасть позвоню, они быстро тебе давление снимут. Пару уколов и… А ещё лучше, тайский массаж пропишут. В газетах – читал? – полно объявлений. Даже с доставкой на дом. Враз, говорят, на ноги ставят, да. В училище не пробовали? И я не пробовал, а надо бы… проверить. Может, врут? Как думаешь, врут, нет? Я думаю нет. – Лейтенант потянулся рукой за графином, полковник перехватил графин, переставил ближе к себе. – Всё, хватит воду пить. На «потом» оставь, пригодится. Ну вот, видишь, уже порозовел. Молодец. Правильно говорят: вода не только камень точит, но и человека лечит. С Кобзева, говоришь, начнём… Ладно. А чего это он в Мурманск полетел, чего там забыл, к родственникам, что ли?

Лейтенант вспомнил разговор.

– На рыбалку. Он там срочную служил.

– В Мурманск? – хохотнул полковник. – На рыбалку? Вот люди! В такую даль! У нас что, ближе рыбы нет, а?

– Хемингуэй вообще…

Улыбка с лица полковника слетела, он сжал губы.

– Ты меня классиками тут не пугай, я помню. Потому и застрелился, дурак, что не знал, чем заняться. Лучше бы ансамбль, например, создал… как вы. Ха-ха! Шутка! А теперь серьёзно. – Повернулся на стуле, нажал кнопку селекторной связи. – Связисты…

Из динамика немедленно донеслось: «Дежурный по связи капитан Моторин, товарищ полковник, слушаю».

– Соедини-ка меня быстренько с военным комиссаром Мурманска, – приказал полковник. – Найди и соедини. Да, капитан, и узнай, кто такой и всё остальное.

Голос в селекторе отозвался:

«Есть соединить и узнать!»

Ульяшов отключил связь, и многозначительно посмотрел на лейтенанта.

– Слыхал? Вот так надо, как капитан, без вопросов. «Есть», «так точно» и все дела. И мы с тобой так должны. Ну, всё, я вижу ты ожил, оклемался. Молодец. А то уж я испугался было за тебя. – И вновь нажал на селекторе загоревшуюся сигналом кнопку.

«Товарищ полковник, капитан Моторин, на связи Мурманск, военный комиссар капитан первого ранга Зорин Семён Васильевич».

– Молодец, капитан, оперативно, – похвалил полковник связиста и взял трубку. – Товарищ капитан первого ранга Семён Васильевич? Здравия желаю! Беспокоит полковник Ульяшов Лев Маркович, исполняющий обязанности командира гвардейского ракетно артиллерийского полка дивизии особого назначения, Центральный округ… Да-да… Как у вас погода, как дела? Как всегда прохладно и небольшое волнение? Понятно. И у нас волнение… Нет-нет, это я образно. У нас к вам большая просьба, в порядке так сказать содружества… Да-да, сотрудничества. К вам прилетел один наш военнослужащий – я знаю, – некий прапорщик Кобзев, музыкант оркестра. У меня как раз его командир сидит, дирижёр… Нет-нет, что вы, дирижёр не под арестом, нет, он на стуле сидит, прямо передо мной сейчас, в кабинете… Да-да, я понимаю, каламбур получился такой, я понимаю… Нет, на рыбалку Кобзев вроде бы… как Хемингуэй, мне докладывают, ага. Так вот… Нет-нет, он не опасный, не алкоголик, не дезертир, срочную у вас проходил… К друзьям, наверное, мы это ещё не установили… Так вот, огромная к вам просьба: срочно отправить прапорщика Кобзева в расположение его полка. Что? Да-да, он по служебному удостоверению, и отпускное при нём… Нет-нет, туда-сюда дорога самолётом оплачена… Должен был встать на учёт у вас. Да-да, понял, спасибо. Когда нужно? Прямо срочно и нужно. Можно сказать архисрочно, да! Чтобы он не говорил, вы его аккуратненько так, раз-два и в… Нет-нет, только самолётом. Под конвоем бы лучше, чтобы не сбежал. Мы тут объясним ему, разберёмся… Что? Нет, в принципе ничего особенного, но… Всего не могу сказать, товарищ капитан первого ранга, служба… Хорошо… хорошо… Спасибо. Рад был познакомиться. Будете у нас, звоните, окажем всяческую, так сказать, помощь… Благодарю. Есть… Есть… И вам всего хорошего. До свидания. – Полковник положил трубку телефона, со значением глянул на дирижёра. – Вот так! Слыхал? Один, значит, считай, музыкант нашёлся, доставят… Кто второй?

– Разрешите, товарищ полковник? – в дверях кабинета возникла фигура начальника особого отдела полка, майора Суслова.

– О, на ловца и зверь бежит, – воскликнул полковник. – Как чёрт из табакерки. Проходите, товарищ майор, как раз к месту. Только хотел тебя вызывать…

– А что такое, зачем я понадобился? Я здесь. Всегда рядом. Что-то случилось?

– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Слава Богу, нет! Но ты нужен, майор, присаживайся. Тут вот какое дело, понимаешь, возникло… Почти два дня прошло, осталось, значит…

– Какие два дня, у кого? Не понял! – Присаживаясь на стул, майор Суслов чуть вытянул шею, выпрямил плечи…

– Сейчас поясню! Тут у нас товарищ лейтенант, дирижёр, понимаешь, серьёзную ответственность на себя взял, можно сказать с инициативой вышел. Поставил нас перед фактом…

12

Новые «веяния» с материка

Военные музыканты в любой части страны, а может быть и всей Земли, одинаковы. Потому что не обычные люди, особого склада «человеки», музыканты. Фанатики. Лирики. Романтики. Творческие люди. Юмористы. Мастера. Немного циники. Часто вруны и хвастуны. Но когда берут в руки свои музыкальные инструменты, когда, послушные руке дирижёра вступают вместе, о! Всё наносное с них слетает, глаза горят, душа звенит, душа поёт, в музыке отражается. И в восторженных и горделивых улыбках слушателей, конечно, в их сияющих глазах, бурных аплодисментах. У военных музыкантов больше чётким топотом солдатских сапог выражается, единым дыханием строя, развевающимся полотнищем полкового знамени, горделиво вскинутыми подбородками сослуживцев в едином строю, в монолите военной технике, танках, кораблях, ракетах, самолётах, и прочем армейском. О музыкантах справедливо говорят: Богом поцелованные. Правильно говорят. Верно. И не только Богом, и людьми, главное. Это и сейчас произойдёт, и сегодня, и вечером… Музыканты это знают, ждут. И слушатели знают, аплодируют, жалуют. А слушателей у военных музыкантов – вся армии, и полстраны в придачу, значит, вся страна. Особенно женщины… Нет-нет, и не только женщины… Но и женщины тоже. Музыканты этому не противятся, они соответствуют (одни больше, другие меньше), стараются.

Мы говорим о российский военных музыкантах, ни о каких других. Отметим одно – форма у них может быть разной – да, возраст и внешние физические данные тоже различными, но их объединяет не только одинаковый (плюс – минус) набор инструментов, но, главное, желание познать в музыке новое, ещё не сыгранное, выразить это, отличиться (чистотой строя, мастерством исполнения, новизной). Так и у военных флотских моряков города «N» (название гарнизона, естественно секретно, потому что военное) в гости к которым старший мичман Веселов привёл своего друга и товарища отпускника Кобзева (с материка): форма у них не зелёная, а чёрная, флотская, а лица такие же, как и у Санькиных товарищей, там, на материке. С творческим огнём в глазах, с творческим исполнительским любопытством, гордостью и вопросительной хитрецой (ну-ну!..). Кстати, в городе «N», все флотские, всё, что находится за пределами их города, южнее, пренебрежительно называют «материком». Казалось бы – «материк» происходит вроде от слова «мать», «мама». Должно бы произноситься с достаточным уважением, ан нет, здесь иначе. Потому что северяне во многом чувствуют свою оторванность от Центра (надо понимать – от соски), хотя являются неоспоримой гордостью страны, и службу моряки, и их окружение, несут с гордостью, достоинством и честью, и… в основном, конечно, тяготы и лишения. Но музыка… Музыка сглаживает, музыка сближает. Сметает территориальные и прочие административные амбициозные границы. Несёт в себе и явную гордость, и восторженность души и мысли, – да всё!

«Раз, раз… Теперь вы сюда… Нет, сюда, сюда… Три шага, три шага. Потом, прямо… Раз, раз… и поворот… Поворот, я говорю. На сто восемьдесят… Стоп! Опоздали! Сначала всё! Не так. Ха-ха… Ну вы даёте, болеруны, «Большой» театр отдыхает».

Флотские музыканты выслушали уже в общем виде рассказ Кобзева о поездке в Стокгольм, оценили достижение неведомого им срочника Саньки Смирнова (молодое дарование! гений! национальное достояние!), пошутили на тему необходимости изучения английского языка, и приступили к освоению изюминки маршевого прохождения оркестра перед трибуной. Своеобразный «плац-парад». Эта новинка особенно заинтересовала музыкантов. Такого они ещё не видели, с такой идеей не сталкивались, сразу оценили в ней флотскую щеголеватость, юмор и отличительность, но, главное, скрытую хохму. Понятие «хохма», на флоте, как нигде, особо развито и востребовано. Как соль в просоленной рыбе, как перец в азиатской и итальянской кухнях. Без этой важной «приправы» и служба на Севере не служба, безрадостное преодоление времени.

К сожалению, достаточного места в оркестровом классе особо не было, но музыканты приспособились. Убрав стулья и пюпитры, четыре ряда музыкантов, исполняя марш «Мотострелков» (Для пехоты нет плохой погоды… Шутка!), спинами прижались к дальней стенке, чтобы первому ряду места больше было. Первый же ряд музыкантов (трубы, кларнеты, флейты), в свободном пространстве энергично маршировали, выделывая заданные Кобзевым «па». Раз за разом… Как лебеди в балете Лебединое озеро. Весело и с задором. Хотя всё на полном серьёзе. Ошибались, конечно, с ноги сбивались, но что-то вырисовывалось. Пусть и со смехом часто и хохотом. Затем вступал второй ряд так же, потом третий… Разогрелись, распарились… Дирижёр, капитан второго ранга, галстук с рубашки сбросил, тоже маршировал…

Уже вечер наступил. Тепло. Окна в оркестровом классе настежь… Под окном, на площади, прислушиваясь к музыке, прогуливались молодые мамаши с колясками… Старший мичман Веселов уже на часы поглядывать чаще стал (дома знают о приезде гостя, жена стол накрыла, ждут).

«Р-раз, р-раз… Теперь вы сюда, сюда, сюда… Три шага, три шага. Так, теперь прямо…» – командовал Александр Кобзев.

В общем грохоте музыки и не расслышали стук в дверь. Увидели появившихся в дверях группу военного патруля, во главе с морским офицером. Лейтенант и два старших матроса. Серьёзные, с некоторым уважительным любопытством на лицах, но с повязками на рукавах «патруль». Дирижёр, капитан второго ранга (подполковник, если по-материковски), отмахнул рукой. Музыка смолкла. Что такое, в чём дело? – говорил недовольный взгляд дирижёра, как и лица остальных музыкантов. Лейтенант лихо кинул руку к фуражке.

– Товарищ капитан второго ранга, дежурный офицер наряда лейтенант Маркин, разрешите обратиться к… товарищу Кобзеву, к прапорщику Кобзеву.

– Да, обращайтесь, – разрешил дирижёр. – А что такое?

– Да ничего особенного, товарищ капитан второго ранга. Поступил приказ, срочно доставить товарища к военному комиссару… Ничего серьёзного, небольшая формальность, наверное. Раз, два, туда-обратно.

Дирижёр, озадаченно глянул на Кобзева, извини, мол, брат, ничего не понимаю.

– Да? – переспросил он и, явно уговаривая лейтенанта, пояснил. – Мы только разыгрались. Может, мы доиграем?

Словно в подтверждение, Кобзев смахнул пот со лба.

– Или чуть попозже, товарищ лейтенант, – попросил он. – Я не всё ребятам показал.

Дирижёр с готовностью поддержал гостя:

– Нам это очень важно!

Нет, лейтенант был непреклонен, находился при исполнении.

– Никак нельзя, товарищ капитан второго ранга, извините… Приказ – «срочно». Под грифом «немедленно к исполнению». Я обязан выполнять. Мы на машине, мы быстро… Пройдёмте, товарищ Кобзев. У нас здесь военный режим. Особый район. Так что, прошу.

Пожимая плечами, Кобзев послушно разобрал кларнет, сложил в футляр. Кивнул музыкантам:

– Вы продолжайте, как я показал, лучше без музыки сначала, под счёт. Я сейчас.

Оставил кларнет на стуле, направился к двери. За ним шагнул и старший мичман Веселов.

Лейтенант остановил.

– А инструментик этот – вы на стуле оставили – ваш?

– Да, мой, личный, – признался Кобзев.

– Тогда прихватите, на всякий случай, – простецки улыбаясь, приказал дежурный офицер. – Мало ли…

Что имел в виду лейтенант, говоря «мало ли», понять можно по разному, но не пропадёт инструмент в оркестре, это ясно, читалось на лицах остальных музыкантов. Обижаете, товарищ лейтенант, смотрели на него с укором. Не только прервал, но и обидел.

Кобзев вернулся, взял инструмент, сумку с материковскими подарками другу, и шагнул вслед за лейтенантом. Лейтенант успел ещё извиниться перед музыкантами, обернулся, кинул щеголевато руку к фуражке:

– Извините, товарищ капитан второго ранга, товарищи музыканты, служба.

И вышел. Замыкая шествие, шагнул и старший мичман Веселов.