Текст книги "Полный форс-мажор"

6

Пути-дороги

Если и задержал генерал отпускников, то на какие-то десять-пятнадцать минут, всего. Музыканты легко компенсировали минусовую разницу в ускоренном передвижении. Быстрее солдат по тревоге. Опытные уже, учёные. По лестнице они спустились в миг. Так же легко, вприпрыжку, вереницей, что в армии означает «в колонну», преодолели расстояние до КПП, пролетели в двери – она между ними ни разу не хлопнула! – только за последним. Последним, конечно, был старшина оркестра – самый старший потому что, старший прапорщик Хайченко. Вторая труба, корнет-а-пистон. Последним мог быть и лейтенант Фомичёв, но у него поезд вечером, он в оркестровой канцелярии задержался, дела.

И… разбежались. Кому куда.

Уже через какие-то пару-тройку часов, улыбающийся и счастливый Женька Тимофеев, в лёгкой рубашке, летних джинсах и лёгких кроссовках, с рюкзаком за спиной и футляром с трубой, возник на автостанции, что у трёх московских вокзалов, ему часов пять – шесть «пилить». Старший прапорщик КонстантинСаныч Хайченко действительно чуть не опоздал, едва к отходу поезда успел. Хорошо жена с дочками – по звонку – предупредительно на вокзал выдвинулись. Где и получил Хайченко короткий, ироничный, от супруги взгляд – она же перенервничала, потому что беспокоилась, к тому же беременна, на восьмом месяце, и радостные и счастливые улыбки двух погодок дочерей, пятиклассниц. Сашка Кобзев тот пока ещё в аэропорт в электричке ехал, спешил… Сказали же они генералу, кто куда. Вот кто куда и… Жизнь!

Нужный Тимофееву автобус стоял у бордюра, ждал. Молодой парень восточной наружности – зазывала – с мегафоном в руках, бродил снаружи возле открытой двери и громким голосом, нараспев, в той же манере, как с минарета, предлагал непременно воспользоваться услугами именно этого автобуса. Водитель, тоже человек не славянской наружности, надвинув шляпу-панаму на нос, сидя за рулём, дремал. Пассажиров было мало, хотя время уже было контрольным. «Ну и хорошо, меньше народу – больше кислороду», подумал Тимофеев, поднимаясь и проходя внутрь. Найдя своё место, рюкзак и футляр с трубой засунул на полку над головой. Подвинулся, пропуская девушку. Её место оказалось рядом.

– Хотите к окну? – предложил ей Евгений.

Девушка фыркнула.

– Чего я там не видела? Сто раз уже… Каждый раз одно и то же. – Сказал она, игнорируя предложение.

– Так уж и одно и то же? – переспросил Тимофеев, и заметил. – А я давно не ездил.

– Вот и смотрите, – заявила девушка и отвернулась. Евгений внимательнее посмотрел на спутницу, что это с ней, какая муха её укусила.

– Спасибо. – Ответил он.

– Не стоит. – Буркнула девушка.

– Как сказать. – Мысленно меняя ударение в глаголе, Тимофеев усмехнулся, и тоже отвернулся.

И ладно. Нет контакта, и не надо.

Не успел Константин Саныч в купе вагона войти, как поезд тронулся. Жена ещё раз укоризненно на него посмотрела, но Хайченко вроде не заметил.

– Слава Богу, успели, поехали! – Перекрестилась супруга, и прикрикнула. – Девочки, осторожнее, стекло выдавите.

КонстантинСаныч посмотрел на её живот, она перехватила взгляд, ответила:

– Не беспокойся, я хорошо себя чувствую, и ОН тоже.

Ответила так потому, что КонстантинСаныч очень сопротивлялся предстоящей поездки из-за её самочувствия, точнее из-за сроков. Дорога хоть и в поезде, но всё же. Нет, она стояла на своём, мол, я сильная, двоих легко родила, рожу и третьего. То, что у них будет сын, они не сомневались. Да и УЗИ подтверждало.

– Ой, Клавдия, смотри мне, – шутливо погрозил пальцем КонстантинСаныч. – Сразу же бей тревогу. Чтоб я меры принял.

– Ой, Костик, – передразнила супруга, – ты у меня первым узнаешь, и роды сам примешь. – Оглаживая живот, улыбнулась она, и вновь одёрнула дочерей. – Девочки, носы расплющите, женихи замуж не возьмут.

Девчонки прыснули со смеху, но отстранились.

За окном поплыли привокзальные строения, убогие, грязные; строчки бесчисленных рельсовых путей; малые и большие светофоры, всё прочее прижелезнодорожное… И бетонные стенки гаражей потянулись, серые, грязные, кривые, неумелой рукой разрисованные непонятными буквами графити; заборы, за которыми теснились торговые палатки, выцветшие и разноцветные… Серо всё, скучно, безрадостно, но не в купе.

– Да, не Стокгольм! – отворачиваясь от окна, скептически при этом щёлкнув американскими подтяжками, подарком Смирнова, с ухмылкой заметил КонстантинСаныч.

– Да ладно тебе со своим Стокгольмом, – в который уже раз отмахнулась Клавдия Ивановна. – Чего там хорошего? Лучше б не ездили.

И правда, не надо бы так сейчас. Действительно, возник в последнее время у старшины такой скептический грешок. Чуть что, он, налево и направо криво усмехался: «Не Стокгольм», и всё. Приговор вроде всему и вся выносил. И дома, и на работе. До поездки – туда! – нормальным человеком был, ничего плохого в своей стране и жизни не замечал, а вернулся… Это когда они в Стокгольм по тревоге доставлены были… «Шум» в газетах был, снимки, репортажи. «Выдали» там, в их Глобане на «ура» и на «бис». Глобан, это зал концертный, в форме огромного шара. А гостиницы там, ребята! а улицы! а чистота! а площади! а люди!.. Все приветливые и все улыбаются. Дней несколько всего были, а фотографий привезли, башлей – Санька Смирнов поделился! – впечатлений, за глаза! Здесь теперь, дома, глядя по сторонам, по любому поводу и часто, старшина с усмешкой, криво замечал: «Не Стокгольм». Всё у него теперь здесь было «не Стокгольм», кроме, естественно, супруги Клавдии Ивановны и дочерей. Тут был «полный абгемахт!».

Отвернувшись от окна, КонстантинСаныч и увидел в купе ту самую разницу. Существенную.

За окном – чёрте что, а рядом с ним, три лучика счастья! А скоро будет и четыре. Четы-ыре!!

В купе четы Хайченко всё было именно так. Ярко и празднично. Светло и тепло. Родные все. И в отпуск. Всей семьёй. Собрались. Ехали. К родственникам супруги. Первый раз. В город Иркутск. Перед этим списались, жена телеграммой родственников уведомила. Те ответили: «Да-да, конечно, ждём, ждём!»

– А точно нас встретят, точно? – в который уже раз спрашивает КонстантинСаныч супругу. Беспокоился. В предварительных разговорах он не участвовал, на работе занят был, жена все организационные мероприятия сама проводила. Хайченко только «добро» дал и билеты льготные заказал.

– А как же, Костик, конечно. Я уверена, – ответила Клавдия Ивановна, и светло вздохнула. – Даже не верится…

Старшиной, командиром, КонстантинСаныч был только на своей работе, в оркестре. Дома он был даже не ефрейтором как бы, а просто солдатом, рядовым. С удовольствием и только рядовым. Обычным мужчиной. Газету почитать, телевизор посмотреть, картошку иногда почистить, мусор вынести, что ещё… Да, с дочками он с удовольствием возился, это да. То есть занимался. Когда супруга дома была, он не участвовал в воспитании, этого не требовалось. Стоило им одним остаться, отец с дочками в войну принимался играть, всё в квартире вверх дном переворачивали. Либо занимался с ними физкультурой (близкой к ГТО), или музграмотой, разным «сольфеджием». Девочки хорошо уже играли на пианино, все полки в доме нотными альбомами и тетрадями завалены были, учились в музыкальной школе. Легко могли даже в шесть рук с отцом, не считая четырёх, играть, либо небольшие концерты для трубы с фортепиано, либо под папин гитарный аккомпанемент трио петь. Те ещё концерты устраивали…

– Чего не верится, смотри, – старшина кивнул жене на окно. – Уже! Едем!

– Да, едем, – вновь светло вздохнула супруга и позвала. – Девочки, обедать сейчас будем или потом?

Не отрываясь от окна, девочки в восторге запрыгали…

– Сейчас, сейчас… В ресторан, в ресторан…

Что, оказывается, совсем не входило в планы Клавдии Ивановны.

– А зачем же мы всего с вами наготовили? Зачем собрали? Отец, повлияй на своё войско. Они меня не слушают.

От окна последовал лёгкий ехидный смешок.

– Р-рота, – преувеличенно строго прикрикнул Константин Саныч. – Мамку не волновать, ей вредно. Слушай секретный приказ! Сначала всё мамкино съедим, потом что в ресторане.

– Ур-ра…

7

Кабинет командира полка

Генерал Золотарёв не спешил, но поторапливался. Давно в отпуске не был. И не помнил когда. То одно, то другое… Армия. Полк на плечах… Гвардейский. То ежедневная учёба, то стрельбы, то, вот накануне, новую технику получали, новые БМП, мощные бронированные «Тигры», великолепные ПЗРКа, приданные установки залпового огня… Перевооружение… Довооружение… Военная реформа… Новые идеи Генштаба, свежие нормативы ведения боя в полевых и стеснённых городских условиях, химической, биологической и радиационной разведки и защиты… Всё что нужно ракетно-артиллерийскому полку в современном наступательном бою. Всё изучить, освоить и в учебных классах, и полигонах. Зачёты сдать. Много с этим проблем, разные они. Но удалось. На весенней проверке полк получил оценку «хорошо». Напевая под нос свою любимую «не кочегары мы не плотники…» – за окном солнце, в кабинете светло! – генерал убирал с рабочего стола бумаги, сортируя, складывал в раскрытые ящики, задвигал их… «…но сожалений горьких нет, как нет…», заглянул в сейф, перебрал документы, сложил стопкой, «а мы монтажники-высотники, да…» Да-да!

Последнее он произнёс громко, на стук в дверь.

В дверях возник заместитель по воспитательной части. Полковник Ульяшов.

– Разрешите?

– А, Лев Маркович, входи, – бодрым голосом разрешил генерал. – А что рано так? – спросил он, намекая на предстоящее его дежурство. – Или проводить пришёл?

– Здравия желаю, товарищ генерал. Виноват.

Заместитель выглядел довольно странно, как показалось генералу. Вроде лицом помятый, мнётся, голос неуверенный…

– Молодец, что пришёл. Колесов все «ЦУ» уже получил, с тобой мы вчера ещё обговорили, так что, могу быть свободным. – Ульяшов не возражал, но с ноги на ногу переступал, глаза от генерала почему-то прятал. И от него несло целой парикмахерской. Генерал насторожился. – А ты что такой взъерошенный? Чем ты так это наодеколонился… – Генерал сморщил нос. – Что случилось? Ты не заболел? Проходи-проходи, садись. – Генерал указал рукой на стул, не указал, приказал. Ульяшов сделал шаг вперёд и встал. – Так, понятно.

– Угадывая какие-то неведомые ему проблемы, генерал насупился. – Докладывай, что стряслось: где? в полку? в штабе? дома?

– Никак нет, товарищ генерал. Виноват. – Доложил полковник и решительно, как с горы скатился, отбарабанил (семь бед – один ответ). – Юрий Михайлович, признаюсь сразу. Я вчера, извините, слово офицера дал, что мы на смотре художественной самодеятельности этих… эээ… – полковник, теряя дух, замялся. – Эээ… наших авиаторов победим. Вот. – И только теперь поднял глаза на генерала. Смотрел. Вернее, переложил груз. Генерал медленно опустился на свой стул.

Из всего сказанного он уловил последнее, «победим».

– Что? – Протянул он. Долгое «о» в вопросе сказало заместителю о главном: генерал не собирается делить с ним ответственность. – На каком ещё смотре? Я не в курсе…

Ульяшов сделал ещё один короткий шаг к столу, прижав руки к груди, покаялся.

– Виноват, товарищ генерал, я не хотел. Честное слово. Юрий Михайлович, так получилось.

Генерал во все глаза смотрел на своего заместителя. Так же нельзя, говорил его взгляд. Неужели заместитель не понимает, он же в отпуск уходит, он же почти уже же… Как холодный душ человеку со сна. Ещё и не проснулся, а на тебя тонна ледяной воды…

– Как… мы победим? Кого победим? Новая вводная? Нам кто-то угрожает? – генерал резко наклонился над столом, буравил глазами заместителя. – Когда? Где? Кто?.. Где приказ? Почему не доложили? Где начштаба? Почему я не знаю?

– Виноват, товарищ генерал, я не хотел, – вытирая выступивший пот со лба, пожаловался заместитель. – Так получилось. Я слово офицера дал, понимаете… Случайно. Без приказа, что мы ансамбль этого… то есть песни и пляски… сами… создадим и… Виноват!

Командир вновь растерянно склонился над столом.

– Мы, ракетно-артиллерийский гвардейский полк особого назн… ансамбль?! Не понял! Это шутка, полковник? Ты издеваешься?

Ульяшов терялся, да и воротник рубашки противно взмок.

– Никак нет, наоборот, – мямлил он. Ища подсказку, по-школярски, закатывал к потолку глаза, переступал с ноги на ногу, категорически жалел о вчерашнем споре. – Мы… Что мы… за месяц его подготовим и… победим.

Генерал выслушал, сглотнул ком в горле, иронично опустив уголки губ, осмыслил озвученную заместителем проблему, неожиданно обрадовано воскликнул.

– Так у нас же его, слава Богу, нет, Лев Маркович! Ха-ха… Ну, насмешил! Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Не первое апреля.

Скинул груз.

Ульяшов, ёжась от вспотевшего воротника рубашки, тупо переспросил.

– Кого?

– Этого… – генерал так же светло и радостно пояснил заместителю. – Твоего ансамбля, ну!

– Так в том-то и дело, товарищ генерал, – с кислой миной, как ребёнку, пояснил Ульяшов. – Что его нет, а я сказал, что и создадим, и победим… через месяц… И слово офицера… дал. Вот. Назад дороги нет. Осталос двадцать девять дней… вернее суток.

Услышав, генерал вновь сгорбился, смотрел на заместителя с недоверием, нет, с опаской, как на умалишённого. Он так и спросил.

– Мы? Ансамбль! Песни и пляски?! Мы ж арт… Нас в войсках засмеют… Вся Армия смеяться будет. Лев Маркович, товарищ заместитель по воспитательной работе, полковник, твою в коромысло, ты в своём уме?

Ульяшов признался.

– Сейчас в полном это… в своём… Виноват. А вчера… Вчера с языка сорвалось. Не повторится!

Обхватив голову руками, Золотарёв сокрушённо крутил ею.

– Это форс-мажор. Это форс-мажор, Ульяшов. Ты с ума сошёл, – генерал былинкой качался на стуле. – Ну, заместитель, ну, помощничек. Подставил ты меня! Нас всех подставил. – Генерал даже руками в сердцах всплеснул. – Я как чувствовал! Не дадут человеку в лампасах походить. Хорошо сфотографироваться на удостоверение успел.

Лицо заместителя кривилось судорогами.

– Да не улыбайся ты! Прекрати! – генерал стукнул кулаком по столу. – Издевается ещё он. Я не шучу. Только уж думал успокоилось в полку с генералами и поездками в этот, ваш Стокгольм, с воспитанниками оркестра, теперь ты тут, понимаешь, со своими «мама не горюй» – танцами-шманцами. Что за ерунда? Что за идиотизм! Зачем нам всё это? Зачем? За-аче-ем, я тебя спрашиваю?

Молчать было невозможно. Нужно было как-то выкручиваться. Генерал не просто спрашивал, генерал требовал.

– Понимаете, товарищ генерал, в первую очередь это мероприятие скажется на безусловном повышении воинской дисциплины в полку, я так думаю, – голосом лейтенанта сдающего первый зачёт, поведал Ульяшов. – Это немаловажно… Я даже уверен. А воинская дисциплина – залог боевых успехов, сами знаете. Это раз.

Лицо Золотарёва медленно наливалось яростью.

– Что ты мне прописные истины здесь читаешь, – взревел он. – Я тебе что, в армии первый день? Не знаю – кто на что влияет? Это два.

Ульяшов не мог остановиться, тупо продолжал развивать свой «спасительный», как ему казалось, основополагающий тезис.

– Товарищ генерал, забота о нравственном состоянии солдата, раскрытии его потенциально полезных армии, значит, обществу личных интеллектуальных качеств – первая забота помощника командира полка по воспитательной работе… Это три.

От ярости, генерал чуть не задохнулся.

– Прекрати сейчас же передо мной пальцы загибать… Нахватался, понимаешь, там, в Стокгольме… Здесь тебе не Стокгольм… здесь тебе знаешь что?! И я не хуже тебя знаю задачи командиров… – Генерал высказал, и ехидно скривился. – Ты лучше другое скажи, почему ты Большому театру, например, не пообещал танцоров в кальсонах подготовить, болерунов этих или как их там, или солистов ансамблю Бабкиной, а?

В голосе командира Ульяшов уловил затухающие волны гнева. Девятый вал, похоже, уже прошёл. На последний вопрос генерала, полковник позволил себе подхалимски хихикнуть.

– Ну, уж, с Большим театром вы, товарищ генерал, это сильно сказали. Там же знаете, эти… голубые в основном. А у нас – то… любого, хоть на выставку производителей… – В подтверждение, даже цитату «знаковую» ввернул из слышанного по телевизору. – И наш экс-президент, премьер-министр Путин, кстати, Владимир Владимирович, на нас прямо, наверное, в своём послании и рассчитывает, на армию. На наш полк, значит, когда говорит о необходимости немедленного улучшения демографической ситуации в стране. Её улучшать надо, да. Факт. И мы можем… Она ведь… Мы…

Генерал вскочил, грохнул кулаком по столу.

– Молчать! Остановись, Ульяшов. Смирно! – Выпучив глаза, генерал оглядел вытянувшегося полковника, пальцем сурово пригрозил ему. – Ты мне президента здесь не цитируй, не на трибуне. Я не маленький. А ну-ка быстро отвечай мне на вопрос… Много вчера выпил? С кем?

Ульяшов понял, – всё, если до выпивки дошли, «девятый вал» командирского гнева точно уже позади.

– Да не много… если честно… – доложил полковник. – Прилично. – Но тут же поторопился заверить. – Но я на ногах… Сам… домой… – Покаянно глядя в глаза командира полка, пояснил. – Полковника Громобоя мы в Ле Бурже провожали… Со школьной скамьи мы… Знаете же… А там, слово за слово, полковник Палий и зацепил меня. Мол, наши войска, полк, то есть наш – слабее его полка… Они вертолётчики.

Командир, отстегнув галстук, ослабил ворот рубашки, опустился на стул, выдохнул, тупо разглядывал стол свой, углы кабинета. Вот напасть, думал он, а так хорошо утро начиналось.

– Какие ещё вертолётчики? – через паузу, вяло спросил он. – Это которые… Ульяшов, с сильной долей сарказма торопливо подтвердил:

– Ну да, боевые. С орденами и медалями все… Генерал уже «остывал», расстроено головой качал.

– Ну, что я могу сказать тебе, Лев Маркович? Спасибо! Полный кошмар! Такой ты мне форс-мажор с утра устроил, на дорожку, слов нет. Я с таким сегодня хорошим настроением был… Лучше б не приходил.

Полковник на лице изобразил понимание и сочувствие. В голосе – обиду, в подтексте тонкую гордость за свой поступок, за честь мундира.

– И я так же думаю, товарищ генерал. Прямо с утра… Кошмар, как вспомню! Виноват. Не сдержался. Я и не мог. И вы бы, я думаю, не смогли. Когда вот так, про твою часть говорят, про войска.

– Оскорбили? – гневно вскинулся командир.

– Никак нет, – отрезал полковник, что могло означать только одно: он бы, такое-эдакое, никому не позволил. – Всё высококультурно было. Мы же старшие офицеры, как-никак, на людях же. Но обидно. За честь я и… слово офицера дал. Но не хотел, товарищ генерал, век Стокгольма не видать. Поддержите, а… Нельзя нам слабину вертолётчикам дать, опозориться. Нас вся страна знает. Сам Верховный даже…

Об этом он мог и не говорить. Все в полку помнили, и генерал тоже. И оркестр прославился, и полк в целом, и генеральское звание Золотарёв досрочно получил именно от Верховного, с подачи Министра обороны, естественно, или наоборот. Но это не важно. Важно, что полк знают, полк на виду, полк на «карандаше».

Золотарёв слабо махнул рукой.

– Ну, не знаю, не знаю. Словно поленом по голове. Хмм… Слово он дал. Огорошил ты меня с утра, товарищ полковник. Прямо наповал. Зачем нам всё это? К чему? Голова кругом! – Генерал поднял на заместителя глаза, строго произнёс. – Ладно, хрен с тобой, но если мы, то есть ты, провалишь, тебя не только в Швеции узнают, но и в Тмутаракани тоже. Причём, командиром роты – не более. Я обещаю… – Подумав, вновь усмехнулся. – А меня – твоим заместителем. – Ульяшов не успел отреагировать, как в голосе генерала услышал неожиданную весёлость. – О! Слушай! А почему и нет! Я же буду в отпуске – чуть не забыл! – я же в отпуске, уже… В от-пус-ке! Меня нет в полку. Нет! Я уехал! Это же всё решает, товарищ полковник. За меня же ты остаёшься по учёбе и дисциплине, Колесов по боевой… Тебе и решать… твои проблемы. Если не получится – я ничего не знаю, я не слыхал. Так что, дерзай. Разрешаю.

– Неужели?! Да я… Да без проблем, товарищ генерал. Разрешаете? Поздравляю. Мы этим авиаторам быстро мажор в минор завернём… Они у нас… Оркестр им быстро ласты склеит… Главное, что вы не против. Я знал, что вы поддержите. Вы… всем генералам генерал… Я им так и сказал, авиаторам этим… Спасибо. Я с начштаба… Да мы с ним… Мы с оркестром… Вот, чёрт, попал!

Генерал отреагировал на последнее.

– Вот именно! – Сурово выговорил он, указывая на виновника пальцем. – Только не ты один попал, а мы все: и ты, и я, и весь полк… По твоей милости.

– …глупости. – Поправил заместитель.

Генерал отмахнулся.

– В данном случае одно и то же.

– Виноват, товарищ генерал, больше не повторится. А можно вопрос: в оркестр мы вместе сходим, пока вы ещё здесь, в полку, или я один… потом?

– В оркестр? – генерал внимательно взглянул на заместителя, в глазах появились смешинки. – Хороший вопрос, Лев Маркович… Хоть сейчас, хоть потом… Они давно, наверное, ушли. Тоже в отпуске.

Ульяшов побледнел.

– Как… – забывшись, вскричал он. – Они в отпуске? Они тоже?! Двадцать девять дней же осталось, двадцать девять!

– Да, – спокойно подтвердил генерал. – Хоть двадцать девять, хоть два… Чего им здесь делать? С сегодняшнего дня. Смотр отыграли, я попрощался с ними и всё. Ищи ветра в поле. Страна большая.

Ульяшов не мог поверить.

– Они… Все?!

– Контрактники естественно все, – пожал плечами командир. – А срочники… Ульяшов упал на стул.

– В отпуске… Они в отпуске… Я умру! – тупо повторял он. – Кошмар! Им нельзя… Нет, им нельзя… Товарищ генерал, их нельзя отпускать, их надо вернуть… Без них не форс-мажор получится, без них… Заявляю: я на диете, мне нельзя… Я не смогу пари съесть… Ужас! Кошмар! Что делать, что делать?! Полный… Мне будет полный…

Генерал смотрел и откровенно наслаждался.

– Так и я говорю, полный тебе форс-мажор будет… Я-то уже в отпуске. Меня нет. Тебе и решать. Решай, выкручивайся.

Обхватив голову руками, Ульяшов раскачивался на стуле, почти так же, как и генерал несколько раньше.

– Я представляю что будет! Представляю! – в отчаянии бормотал он. – Через двадцать девять дней. Уже через двадцать девять.

Генерала вдруг рассердился.

– Чего ты представляешь? Чего раскис? Ты же слово офицера дал… За всех нас, значит, дал… двадцать девять у него, понимаешь, и за меня получается тоже. А я не привык, чтобы меня, генерала, наши войска… назад, понимаешь, пятиться… Только вперёд… Вперёд! Понял? И тебе советую…

– А я и…

Генерал не дал договорить.

– А я и говорю, слово дал, действуй, давай, решай.