Текст книги "Русская повесть"

Не дождавшись тепла, мы еще раз сменили жилье, но и оно не оказалось намного лучше. И только к осени мы нашли вполне приличную квартиру, то есть просторную, с деревянным полом комнату и общей с хозяйкою кухней. Правда, хозяйка дома была в разводе с мужем-пьяницей, который часто по ночам приходил, скандалил, бил ее и пугал детей. Пришлось мне выступить в их защиту, и набеги этого хулигана стали более редкими, а сам он стал вести себя гораздо спокойнее, за что хозяйка была мне очень благодарна. Она была тихая, спокойная, симпатичная и еще молодая женщина. В знак благодарности она стала относиться к нам еще лучше. Здесь мы прожили до конца нашего пребывания в этом городке.

После рождения сына мне кто-то из друзей сказал, что по случаю рождения ребенка дают три дня отпуска, что нужно идти и просить (раз положено, то должны дать) и что нужно написать рапорт и иди прямо к командиру полка. Я написал рапорт и пошел с ним, как мне посоветовали друзья, прямо в кабинет командира полка, доложил суть вопроса и подал ему рапорт. Он прочитал его и прямо тут же порвал, сопроводив словами: «В пи…у! Моя Мария Ивановна тоже рожала, но отпуска мне никто не давал». Я, как оплеванный, вышел из кабинета и подумал: может, надо мною друзья пошутили? Нет, клянутся всем на свете. Но я не стал разбираться, а еще раз понял, что, как у нас в народе говорят, «не в ту церковь попал, где Богу молятся»!

«Нет так нет и не надо!» – подумал я и продолжил службу, непрерывно получая тумак за тумаком. Но я уже знал поговорку: «Нет таких крепостей, которые бы большевики не взяли». Хотя я и не был большевиком, я не сдавался. Работал я сейчас хорошо. Самолет, все его системы, вооружение и все, что с ним связано, я знал хорошо. Не было такого в нем, что бы я не знал. Когда сдавали зачеты, я сдавал и за себя, и за своего командира. Из статей, которые печатались в «Красной звезде», и других материалов, которые мне попадались в руки, я знал все по ядерному оружию. Лекцию мог прочитать по делению ядра и термоядерному синтезу.

Через некоторое время я, по своей наивности, написал рапорт о разрешении мне поступать в академию. Естественно, получил отказ, а чуть позже узнал, что нам путь в академию был заказан. Но я готовился, полагая, что когда-то должны наступить другие времена и мы получим возможность учиться.

Но, несмотря на все это, я стал немного успокаиваться. А как же иначе? Нас теперь было трое. Наш сын рос здоровеньким и спокойным. Так что мы с Ниной теперь ухитрялись иногда в кино сходить и даже на танцы сбегать. Мотоцикл я продал, и на эти деньги мы ей купили красивую шубу и меховую шапку, а на выигранные по займу пятьсот рублей заказали и сшили ей меховые полусапожки, так называемые «румынки». И вот она, молодая, стройная и красивая, не уступала по своей элегантности самым именитым полковым дамам.

Но все командиры, как командир полка, так и замполит, не говоря о командире эскадрильи, продолжали уделять внимание моей персоне. Так, однажды замполит полка полковник Жданов решил проверить, как проводятся занятия с офицерским составом эскадрильи. Занятия были организованы как обычно, кто-то из руководящего состава читал лекции, потом проводились семинарские занятия, ведение конспектов было обязательным. При входе в класс, где мы занимались, руководитель группы подал команду «Смирно» и доложил, что в группе проводятся занятия по марксистско-ленинской подготовке. После команды «Вольно» он присел и через пару минут поднимается и направляется к столу, за которым я сижу, и просит меня показать конспект. Я отдаю конспект и с разрешения сажусь и жду, что будет дальше? В то время купить большие общие тетради было негде. Я взял и купил десяток тоненьких – ученических – тетрадок, сброшюровал, сделал обложку и на ней написал название предмета, свое воинское звание и фамилию. И все это взял в красную рамочку, а на лицевой стороне первого листа приклеил цветной портрет Сталина, вырезанный из журнала «Огонек». Открыв обложку и увидев портрет, замполит был в шоке. Оправившись от шока, он стал листать тетрадь и ее просматривать. Здесь его ожидали тоже открытия, о которых он не мог и думать. Все темы и заголовки изучаемых вопросов были написаны и подчеркнуты, цитаты вождей партии и классиков тоже подчеркнуты и били по глазам. Видно было по выражению его лица, что все, что он увидел, произвело на него ошеломляющее впечатление. У такого «разгильдяя», каким он меня считал, такой конспект, такое отношение к политучебе и, самое главное, такая любовь к товарищу Сталину? «Просто поразительно!» – был его окончательный вывод. Возвращая мне конспект, он сказал: «Молодец, хорошо ведете конспект, продолжайте так и дальше работать» – и вышел из класса. Но это еще было не все, эта история имела свое продолжение. С вашего разрешения, я ее вам поведаю и больше к замполиту, обещаю вам, возвращаться не будем.

22 февраля 1953 года мы готовились к полетам, хотя давно было известно, что после праздника, да еще такого, никто не собирался летать. Командиры составляют и доводят до летного состава задачу, дают ему время на самостоятельную подготовку, после чего можно идти готовиться к празднику. Инженеры, как правило, увозят технический состав на аэродром, заведомо зная, что в февральскую пургу никакой работы на аэродроме не будет. Но это удобно, так как в противном случае здесь нужно было организовывать и проводить какие-то занятия. А это было сложно и хлопотно.

Так вот, 22 февраля после такого планирования и работы мы возвращаемся с аэродрома. Не успел наш заснеженный «студебекер» остановиться возле проходной, как из ворот выскакивает адъютант эскадрильи.

– Не расходиться! Всем в клуб на торжественное собрание, – кричит он. – Будут читать приказ о присвоении званий, – добавляет он, чтобы заинтересовать офицеров.

– Да идите сами, вам же звания поприсваивали, вот вы и слушайте приказ, – слышен протестующий голос техника «спарки» младшего лейтенанта Таранова.

– Весь день задницы на печке грели, а сейчас забегали, – раздается еще чей-то голос.

Грязные, голодные и замерзшие, заходим все в клуб. И, ворча, рассаживаемся в задних рядах. Передние все заняты. Там – командиры, штабные и тыловые офицеры в парадной форме, при белых кашне уже расселись.

Торжественное собрание объявляется открытым, зачитывается приветственная телеграмма ЦК и лично товарищу Сталину. Поступает предложение наши аплодисменты считать за единодушное одобрение, и снова раздаются бурные аплодисменты. А далее слово для доклада предоставляется замполиту. Он по известной и давно накатанной схеме начал благодарить коммунистическую партию и лично товарища Сталина за заботу о советском народе и его Вооруженных силах. После доклада слово предоставляется начальнику штаба майору Космачеву для объявления приказа ГК ВВС. Я уже согрелся и начинаю дремать и в этой полудреме слышу, как начальник штаба произносит: «Присвоить воинское звание капитан» – и называет фамилии;

«старший лейтенант» – и опять пошли фамилии в алфавитном порядке. Меня мало интересует, кому там и какое звание присвоили, потому что уверен, что мне ничего не будет. Какой командир решится писать на меня представление с такими характеристиками? И вдруг до меня доносятся слова начальника штаба: «…Воинское звание старший техник-лейтенант – лейтенанту Зрничу В. Д.». Я сразу проснулся и никак не пойму – может, мне это приснилось? Меня Айдин толкает плечом: «Это тебе, а ты спишь». И далее пошли фамилии в алфавитном порядке. А я все не мог прийти в себя. Меня удивлял и сам факт присвоения звания, и, что еще интереснее, почему первым в списке, а не по алфавиту.

Вскоре все прояснилось, Оказывается, замполиту принесли проект представления, в котором меня, конечно, не было, и он меня своей рукой вписал. И не просто вписал, а на первом месте. Вот так высоко он оценил мое отношение к марксизму-ленинизму, а самое главное, любовь к товарищу Сталину. С этого момента я был реабилитирован. Меня больше нельзя было «преследовать», а то я мог пожаловаться, и, что самое главное, меня нельзя было ни в чем подозревать, – у меня имелись весомые вещественные алиби! Замполит, наверное, представил себя в кабинете Сталина, который задает ему вопрос: «Почему товарищ Зрнич до сих пор имеет звание только лейтенанта? Это неверно! Такие кадры мы должны ценить и заботиться о них. Это надо поправить, товарищ Жданов». Вот он и поправил!

Год 1952-й прошел боле или менее ровно и спокойно. Мы много летали и работали. Весною вылетали на бомбометание заторов на реке Белой, летом перелетали в город Чкалов и с их аэродромов вылетали на боевое применение. Там условия работы были адские: пыльные полевые аэродромы, непрерывный рев самолетных моторов, в воздухе постоянное облако пыли от взлетающих пешек и илов. Хорошо, что мы работали интенсивно, все задачи выполняли и вечером улетали на свой аэродром. Вот тут мы его оценили. У нас было зеленное поле, с одной стороны которого тянулись ряды палаток нашего лагеря, утопающих среди березовых и сосновых перелесков, с другой – сопки и поля, на которых раскинулись башкирские селения. С воздуха же открывалось сплошное большое панно, на котором было изображено все: леса и перелески, зеленые поля и колосящиеся нивы, извивающиеся между ними речки. Здесь все было в гармонии и согласии. Только вышки нефтяных буровых выглядели крупными сорняками в этом созданном природой и человеком огромном цветнике.

На окраине аэродрома стоит замаскированная в тени деревьев четверка илов с белыми полосами на фюзеляжах. Мы сидим рядом на траве, чистой и нетронутой, в которой виден и слышен целый мир насекомых: муравьев и разных букашек. У нас идут учения, и мы работаем по вызову. Сейчас там, на «линии фронта», где в «смертельной сватке» сцепились «красные» и «синие», спокойно. И авиацию никто не вызывает. Мы работаем за «синих». А вообще-то, в предыдущие дни наши летчики вылетали часто и действовали смело и дерзко. Так, на днях они перед «красными» ставили дымовую завесу и пролетели на бреющем полете так низко, что выливаемая из приборов дымообразующая жидкость не успевала сгорать и частично пролилась горящим дождем. Рассказывали, что пехотинцы в буфете Дома офицеров в Уфе потребовали у наших летчиков «компенсацию» за прожженные шинели и палатки.

Заканчивался 1952 год, чтобы уступить место, новому 1953 году, – судьбоносному не только для нас, а и для многих миллионов советских людей. Мы тогда не знали, каким он будет и что он нам принесет. А на тот момент мы продолжали жить и работать так же, как и до сих пор. Я стал более спокойным, частично поняв, что бороться с системой невозможно и что нужно опуститься с небес на нашу грешную землю и не стремиться «переделать» весь мир. Но самое главное, как мне кажется, что повлияло на мое дальнейшее поведение, – это была моя семья, Появление семьи заставляло о ней думать. И не только в данный момент, а и о ее будущем. Я понял, что единственный способ вырваться из болота, в которое я попал, и ситуации, в которой я оказался, – это учеба. Помня еще о том, что надеяться не на кого и помощи ждать тоже неоткуда, я еще раз утвердился в том, что надо работать и работать, невзирая ни на что.

Учитывая это, я написал рапорт с просьбой отпустить меня на учебу в военный институт иностранных языков, наивно полагая, что это хоть и военное учебное заведение, но оно не связано с военными и государственными секретами и, может быть, сюда меня отпустят. Но я глубоко заблуждался: в это учебное заведение, учитывая мое происхождение, меня никто и никогда не отпустил бы и не взял бы, будь у меня хоть семь пядей во лбу. Таким образом, и с этой затеей тоже ничего не вышло и не могло никогда выйти.

Наступивший новый 1953 год, как мы уже отмечали, для нас с Ниной был знаменательным и радостным, – у нас родился сын. И первые два месяца нового года прошли в заботах о ребенке, и особых каких-то других событий не было. Но зато в следующем месяце произошло событие мирового значения, – 5 марта 1953 года умер И. В. Сталин.

Хорошо помню, когда 5 марта московское радио сообщило о постигшем страну и всех советских людей величайшем горе – кончине товарища Сталина. Умер величайший из великих, отец народов, гений из гениев. Сейчас трудно вспомнить все эпитеты, которые тогда звучали. Страна погрузилась в многодневный траур. Люди ходили потерянными. Многие плакали и спрашивали, что с нами теперь будет? Словно наступил конец света.

Прозрение наступит позже, и мы поймем, что умер не отец всех народов, а злой гений, величайший из тиранов, погубивший десятки миллионов собственных граждан.

После смерти Сталина наступали серьезные перемены в стране. Они же, естественно, коснулись и нашей жизни. Уже вначале следующего года было принято решение о расформировании нашего полка. А весной 1954 года поступил приказ о прекращении полетов, подготовке самолетов к передаче в другие части. Мы сразу полеты прекратили и стали выезжать на аэродром: кто работать, а кто проветриться и просто погулять, позагорать на весеннем солнце. Техники, конечно, хоть и с небольшой охотой, но работали. Вроде и делать-то особенно было нечего, самолеты исправные до последнего момента летали. Поэтому и мы еще раз осмотрели, мелкие недостатки устранили, очистили от грязи и ждали приемщиков. Они быстро прилетели. Это была небольшая группа техников и механиков из 1-го Чкаловского училища летчиков. Они сразу полезли в ниши шасси и обнаружили трещины узлов подвески их стоек почти на всех самолетах. Трещины были небольшие и не представляли опасности для такой интенсивности полетов и такого количества посадок, которое производится в строевом полку. В условиях училища количество посадок, приходящихся на один самолет, значительно больше. Приемщики потребовали, чтобы все узлы с трещинами были заменены. Работа эта сложная, и за нее взялась полковая ремонтная мастерская. Но так как мощность ее была небольшой (она могла сделать один-два самолета в день), то работа эта сильно затягивалась. И тогда полковое начальство задумалось: что делать и как быть? Вдруг на следующий день на самолете Ли-2 прилетает группа летчиков и в течение дня забирает все наши штурмовики и перегоняет в училище.

Так они угнали наши самолеты. Так не стало нашей югославской «Нормандии». Это вызвало у нас противоречивые чувства. С одной стороны, мы радовались наступающим переменам, а с другой – нам стало грустно оттого, что скоро расстанемся. Мы ждали приказ о наших новых назначениях, собирались во дворе, обменивались мнениями, что и как оно будет, куда нас отправят. Хотелось, конечно, поехать, куда-нибудь на юг, где теплее и где фрукты есть.

Вскоре пришел приказ о наших новых назначениях. Нас назначали на те же должности в части ВВС. Как мы и ожидали, нас распределили по всем округам, начиная от Прикарпатского и заканчивая Забайкальским. Меня, Танчевского и Мамулу отправляли в 57-ю воздушную армию, в город Львов.

6. На украинской земле. 916-й истребительный авиационный полк, г. Самбор

Мы собирались в дорогу, упаковали свои вещи во все те же два фанерных ящика и отправили малой скоростью. С собою взяли самое необходимое, в основном вещи нашего сына. Сели на поезд Новосибирск – Харьков и поехали. Мы прощались с Башкирией, прекрасным краем. С краем, где мы оставили часть своей молодости, где мы впервые начали свою самостоятельную жизнь, «набили первые шишки» и кое-что начали понимать в этой жизни.

В Харькове у нас была пересадка на Львов. Какой это был поезд? Я сейчас не помню. Между поездами было время, достаточное для того, чтобы оформить билеты и пообедать. Оформив билеты, мы пошли в ресторан на обед. Не помню, что мы заказали, но помню, что, приняв наш заказ, официантка спросила нас: «А что будет есть молодой человек?» А этот молодой человек крутился у наших ног под столом. Мы спросили: можно ли манную кашку приготовить? «Конечно можно», – сказала она и отправилась выполнять наш заказ. Мы хорошо пообедали и остались всем довольны. В зале было чисто и уютно, на столах – белые скатерти, салфетки и приборы. Но больше всего нам понравилось гостеприимство и внимание. Время прошло быстро, и вот мы снова в поезде. Мы покидаем Харьков. Я тогда не думал, что мы сюда вернемся, будем здесь жить и учиться целых четыре года. Но об этом, дорогие читатели, я вам расскажу немного позже.

Во Львов мы приехали в первой половине дня. Нину и сына я устроил в комнату матери и ребенка, а сам отправился искать штаб армии. Оттуда меня направляли в 916-й истребительный полк в город Самбор. Но нам сразу ехать было нельзя, так как нужно было получить свой багаж. Но нашего багажа не было, он еще не прибыл. Не прибыл он и на следующий день, и оказалось, что он где-то потерялся. Пришлось оформлять его поиск. А поиск длился два месяца, в течение которых мне пришлось несколько раз приезжать во Львов. Не дождавшись багажа, мы поехали в Самбор без него.

МЕТАМАРФОЗА УКРАИНЫ

В. Ленин

Мать Украина

С. Бандера

Прибыв в г. Самбор, мы узнали, что нашего полка там нет и вообще он базируется на аэродроме Калиновка в десяти километрах от города, а в Самборе живет только офицерский состав. Но там оказался штаб 131-й дивизии, в состав которой входил и наш полк. В штабе дивизии мне сказали, что наш полк сейчас находится в лагерях на полевом аэродроме Ситно. Мне же порекомендовали устроиться в гостиницу и найти частное жилье, устроить семью и потом ехать в лагерь.

Я так и поступил. Мы разместились в двухместном номере трехэтажной гостиницы, которая была тут же, в центре напротив католической церкви. В номере имелись две кровати, что позволяло нам разместиться свободно и удобно. Ресторан находился здесь же – на втором этаже, где питались не только мы, но можно было также заказать еду и для ребенка.

Квартиру мы нашли довольно быстро. Мы с Ниной спустились вниз по одной из главных улиц, повернули вправо и оказались на окраине города в трехстах метрах от Днестра. Здесь были добротные, одно– и двухэтажные дома, покрытие черепицей. Построены они были почти однотипно. Дом состоял из двух половин, каждая из которых имела две смежные комнаты. В первой из них была металлическая плита для топки дровами, она же использовалась как кухня и столовая. Вторая комната была немного больше, отапливалась кафельной печью и использовалась днем как общая комната, а ночью – как спальная. Во всех помещениях было чисто и светло. Правда, дома были построены из расчета на здешние морозы и, конечно, были не такими теплыми, как в России. Вот в половине такого дома нам и удалось устроиться.

Дом принадлежал украинской семье. Как звали хозяина, я, к сожалению, забыл, но помню, что это был небольшого роста мужчина, астенического телосложения, тихий и почти в доме не заметный. Он работал на местном автопредприятии, утром тихо уходил на работу и так же тихо вечером возвращался домой. В таком же примерно режиме работал и я. Только я уходил намного раньше и возвращался позже. Поэтому мне почти не приходилось с ним общаться. Зато хозяйка дома Феодосия Андреевна была типичная украинка – простая, общительная и очень добрая. У них было два сына. Старший Николай, которого она звала Колю. И младший – Славко. Коле было лет восемнадцать, он работал, а Славке – не более двенадцати, он учился в школе. Они нам все понравились, и у нас вскоре с ними установились очень хорошие отношения. Феодосии Андреевне особенно понравился наш сын. Она его ласково звала «Лякуля», а он ее «Тетью». Так как нашего багажа все еще не было, мы перешли полностью на иждивение нашей хозяйки. Она нам дала постель и посуду, а сын наш настолько привязался к ней, что все время был на ее половине, даже стал лепетать на украинском языке. Устроив семью, я поехал искать свой полк. На пригородном поезде и попутных машинах, используя метод опроса местных жителей и наблюдая в воздухе за летающими истребителями, я добрался до лагеря Ситно. Доложил начальству, что прибыл в полк для дальнейшего продолжения службы. Примерно в то же время вслед за мною приехал и Танчевский. (Он задержался в Харькове у тещи.) Меня определили во вторую эскадрилью, а его – в третью. Нам дали две недели на изучение реактивного истребителя МиГ-17.

До сих пор мы, кроме теории реактивного движения, ничего не знали, а сейчас предстояло изучить новейший истребитель, и то в полевых условиях. Задача перед нами была поставлена сложная. Но на удивление мы ее успешно решили. Этому способствовала вся наша предыдущая подготовка и опыт. Ведь это у нас было уже третье переучивание. И что самое главное, мы окончили полное училище трехгодичного обучения. С этого момента началась моя служба в 916-м полку.

Командный состав полка в то время составляли:

– подполковник Казвиров – командир полка;

– майоры Грязьев и Бурдин – заместители командира;

– подполковник Печерица – начальник штаба;

– майор Корочкин – исполняющий обязанности заместителя командира по политической части;

– майор Водолажский – старший инженер полка.

Истребитель МиГ-17

Полк имел в своем составе три эскадрильи, фамилии командиров которых я не помню, кроме майора Зайцева, командира нашей второй эскадрильи. Летчики имели разный уровень подготовки, который можно было, как мне запомнилось, представить следующим образом: 1 класс – 15 %, 2 класс – 35 %, 3 класс – 25 % и остальные – без класса.

Полк воевал в ВОВ, награжден орденом Красного Знамени и получил название «Брестский». Долго находился в составе Группы войск в Германии.

Технический состав в основном составляли бывшие механики, прошедшие ускоренный курс обучения или сдавшие экзамены экстерном с присвоением званий младших лейтенантов. С высшим образованием офицеров инженерно-технического состава было два человека: старший инженер-лейтенант – инженер полка по вооружению и инженер-лейтенант – инженер первой эскадрильи.

Я получил истребитель за номером двадцать один и с ходу включился в работу. А она была очень интенсивной: полеты ночные и дневные, боевое дежурство, сборы по плану командующего, взаимодействие с «демократами», перегоны учебных самолетов УТИ МиГ-15 из Чехословакии, перехваты американских разведывательных шаров. То было время разгара холодной войны и очень сильного противоборства США и СССР, поэтому все виды Вооруженных сил страны, в том числе и ВВС, вооружались новыми типами техники и вооружения. Это требовало усиленного освоения летным составом новых образцов самолетов, совершенствования летного мастерства.

Моим командиром был капитан Ситник – старше меня, угрюмый и необщительный. У нас с ним никогда не было никаких разговоров. Он молча приходил, выполнял свои полеты и так же молча уходил.

Нужно отметить, что обстановка в полку была, мягко сказать, неважная. Летчики жили своей жизнью, а весь остальной состав – своей. Сплоченных коллективов ни в полку, ни в его подразделениях не было. Воспитательная работа проводилась плохо, а политическая учеба – формально. В полку все пьянствовали, кроме командира, у которого, как говорили, были проблемы с желудком.

К осени мы уже устроились, и жизнь наша постепенно стала налаживаться. Питались в основном с рынка, а так как продукты, да и вещи, были дешевые, то моей скромной зарплаты хватало на проживание. Кроме того, нам снова ввели питание и днем я питался в столовой на аэродроме, а утром и вечером – дома. Так что питались мы хорошо, да и фруктов и овощей было много. Рядом протекал Днестр. Правда, это были его верховья, и он был не очень полноводным. Здесь это была горная речка с чистой и прозрачной водой, в которой водился голавль. Мы иногда выходили на ее берега посмотреть, подышать свежим воздухом. Я даже пытался ловить голавля на удочку. Но у меня ничего не получилось. Вместе с тем я наблюдал, как инженер по радио нашего полка наловил штук десять. Оказывается, голавль – рыба хитрая и нужно знать, как с ней обращаться.

А вообще, здесь было неплохо. Рядом Карпаты. Город маленький, опрятный и чистый. Дороги и улицы заасфальтированы или покрыты плиткой. Дома как по своей архитектуре, так и по материалам, из которых они построены, отличаются от того, что мы видели в Восточной Украине и тем более в России. А дом, в котором мы поселились, оказался среди домов, в которых жили офицеры нашего полка и даже нашей эскадрильи. Тут же, рядом, оказался и один единственный двухэтажный кирпичный дом, принадлежавший нашему полку. В нем жили командир полка и еще несколько командиров и офицеров штаба. А в метрах пятистах находилось здание штаба 52-го истребительного корпуса. Через дорогу – Гарнизонный дом офицеров. Здесь вначале была и наша столовая. Отсюда мы по утрам и вечерам отправлялись на аэродром и сюда же мы приезжали обратно. Это было близко и удобно.

Так мы совершенно случайно оказались в нужном и удобном для проживания и службы месте. Город, его местоположение, архитектура больше были похожи на наши малые города. Даже климат напоминал наш, особенно ранней весной и зимой. Оно и не удивительно, достаточно было перевалить через Карпаты, и можно было оказаться на нашей стороне. Все это вселяло какую-то надежду на то, что мы скоро окажемся в наших южных краях, хотя пока и намеков на это никаких не было.

В конце лета 1955 года меня вызвали в Москву на партийную комиссию при Главном политическом управлении Советской армии. Если вы, дорогие читатели, помните, первая парткомиссия у нас была в городе Свердловске в 1949 году. Вот так, нам пришлось ждать целых пять лет, пока нас окончательно примут в партию.

Приехав в Москву, я увидел знакомых земляков из нашего полка. Они прибыли с разных концов страны на парткомиссию, так же как и я. Надо сказать, что в Москве нас приняли хорошо, разместили в гостинице, организовали бесплатное питание в одном из ресторанов ЦДСА и даже при отъезде оплатили командировочные. Из Москвы я вернулся членом партии. Эта поездка в Москву мне запомнилась еще и по деревянной игрушечной лошади, которую я купил для сына. Лошадь была красивой и довольно больших размеров, так что ему можно было на ней верхом «ездить». Игрушка, конечно, была красивая, но она причиняла мне в дороге определенные неудобства. Во-первых, она была тяжеловатая и, во-вторых, так красива, что привлекала внимание прохожих, что некоторые даже из них спрашивали, где я ее купил. А так как я был в форме, мне было как-то от этого неловко. Но самая большая неприятность ожидала нас всех дома. А дело было в том, что лошадь понравилась не только сыну, а также и его другу Игорьку Ковалеву – сыну наших приятелей и друзей. Наш сын был тихим и спокойным. И самое главное, что мы воспитывали в нем не эгоизм, а умение делиться игрушками и угощениями с другими мальчиками и девочками, иногда уступать друзьям. В общем, в таком коллективистском духе. Поэтому он всякий раз, когда Игорек его просил, давал ему коня, но обратно уже получить не мог. Чаще всего, Игорек уже и не спрашивал, а садился на коня и играл, пока ему не надоест. Возникал скандал, который всегда заканчивался слезами. Тогда мы поняли, что допустили промахи в воспитании сына. Пришлось их устранять, что сделать было не так просто.

Служба моя в полку проходила нормально, но напряженно. Свободного времени совсем не было. Но, несмотря на это, я продолжал готовиться к поступлению в академию. В сумке таскал задачники и учебники и стремился использовать каждую свободную минуту, чтобы что-то прочитать или решить задачу по математике. Но это требовало больших усилий, силы воли и просто физического напряжения.

В конце года я написал рапорт с просьбой отпустить меня в академию, принес его командиру эскадрильи. Капитан Зайцев взял его и своим горьковским говором сказал: «Хорошо, хорошо! Оставь на столе, я его прочитаю и тебя позову». На следующий день он меня приглашает и говорит: «Прочитал я твой рапорт, одобряю твое желание учиться, у меня к тебе нет претензий, но сейчас не отпущу. Подумай сам, как я тебе могу подписать рапорт при наличии такого количества взысканий? Правда, они сняты, но ты у нас только полгода служишь. Я не имею права тебя раньше года отпускать. Потому что я тебя мало знаю. Вот поработай годик, и я тебя в следующем году отпущу – пожалуйста, учись на здоровье. Понял?» Я понял, командир был прав. Да и я еще не был вполне готов, чтобы успешно сдать конкурсные экзамены. На этом и договорились, и я продолжил служить и готовиться.

Мы встретили новый 1955 год на балу в Доме офицеров. Бал был большой и шумный, народу было очень много: офицеры нашего полка, штабов корпуса и дивизии, разных обслуживающих частей. Места хватило всем, и еще для танцев был большой зал. Мы сидели компактно, своей эскадрильей. Мы еще плохо знали многих офицеров, а их жен тем более. Поэтому был повод и возможность познакомиться и пообщаться. Мы весь вечер веселились и только под утро разошлись по домам, кто мог – сам, а кое-кого домой доставляли жены и друзья. Мне запомнился этот вечер тем, что я прилично нагрузился, но домой дошел сам, правда – не без помощи Нины. Все были в хорошем настроении, танцевали и плясали от души. Словно все, от лейтенанта до генерала, чувствовали, что это наш последний вечер в таком составе, что уже через год не будет ни нашего 916-го полка, ни нашей 131-й истребительной дивизии, ни 52-го истребительного корпуса. Все мы попадем под шестисоттысячное сокращение, и только судьба в очередной раз каждому из нас определит его дальнейший путь.

Наступивший новый 1955 год для меня оказался удачным, но, к сожалению, все шансы, которые он мне давал, я использовать не сумел. Вместе с тем я успешно решил главную задачу.

Новый год начался, как обычно, с повседневной работы и подготовки самолетов к полетам. Далее – полеты, боевое дежурство и все остальное. А к остальному в этом году относилась очень важная задача – ввод в строй молодых летчиков. Дело в том, что полку была поставлена задача – переучить на самолет МиГ-17 молодых летчиков, только окончивших училище. Их было около двадцати человек, молодых, энергичных и желающих летать и летать.

Надо сказать, что обучались они вдумчиво и летали с большим желанием, чтобы быстрее стать в строй рядом асами. Они тоже, конечно, не знали, как долго им придется летать. Не знал тогда этого никто. Наверное, их настигла рука своей судьбы и по-разному к каждому из них была благосклонна или нет. Никого и никогда из этих ребят я больше не встречал.

Меня в полку стали замечать и предлагать разные должности. Сначала меня назначили заместителем руководителя одной из групп политической учебы офицерского состава полка. Группа эта занималась изучением марксистской философии. При контроле политотдела дивизии группа получила высокую оценку. После этого мне предложили занять должность комсорга полка, от которой я отказался, сославшись на то, что я подал рапорт для поступления в академию. Но потом понял, что не использовал один из представленных на этот год шансов.