Текст книги "Русская повесть"

Православный храм

Второе предложение последовало от начальника технико-эксплуатационной части полка майора Спирина. Но я снова отказался и упустил еще один шанс. Майор приглашал меня на должность начальника группы вооружения, справедливо мне напоминая, что я один человек в полку, окончивший два училища, в том числе и полное училище по вооружению: «Вы мне подходите по всем параметрам». Обе эти должности были капитанские. Не откажись я тогда от какой-то из них, я бы мог получить очередное звание уже на втором курсе в академии, а так мне пришлось перехаживать в звании старшего лейтенанта еще целых четыре года.

Как-то в дежурном звене нас посетил начальник политического отдела дивизии полковник Гусаков. Выслушав доклад командира звена и поговорив с летчиками, он подошел ко мне. Я представился, как положено, стою и жду: что будет дальше? А дальше он меня стал спрашивать о том, как живется, как проходит служба, и еще про какие то мелочи. После этого он говорит: «Да, я знаю о вас, и думаю, что мы вам предложим какое-то жилье. Правда, у нас возможности ограниченные». На это я сказал: «Спасибо, нет смысла» – и опять сослался на то, что скоро уеду. Так я отказывался от всех (невесть каких, но хоть каких-то) благ, не думая о том, что в академию я могу и не поступить.

Вот так я поступал, полагаясь на свою уверенность, а может быть, на недомыслие или отсутствие жизненного опыта.

В конце года все начальники подписали мой рапорт, а в конце июня 1956 года я поехал поступать в Харьковское высшее авиационно-инженерное военное училище (ХВАИВУ). Почему в Харьков, а не в Москву, Ригу или Киев? Я сейчас не могу дать точный ответ. Наверное, я чем-то руководствовался. Я знал, что обучение производится по одним и тем же программам; срок обучения везде один и тот же; наконец, дипломы совершенно одинаковые.

7. Харьковское высшее авиационно-инженерное военное училище

Харьков основан в 1655 году украинскими казаками и стал крепостью на южных рубежах защиты русского государства от крымских татар. Являлся крупнейшим промышленным, научным и культурным центром на востоке Украины. В Харькове было более двадцати высших учебных заведений, в том числе и Харьковский университет, а также тридцать семь средних специальных учебных заведений. Численность его населения составляла почти один миллион человек. В городе было только шесть театров и много других учреждений культуры. Харьков занимал одно из ведущих мест оборонного машиностроения и промышленности страны. Вот в этом городе мне и довелось учиться и жить четыре года. А поступил я и учился в известном всей стране ХВАИВУ.

10 февраля 1949 года на основе Директивы Генерального штаба Вооруженных сил СССР училище перешло со штата Харьковского военного авиационного технического училища на штат Харьковского высшего авиационно-инженерного военного училища со сроком обучения 4 года 8 месяцев. В феврале, мае и июне 1949 года состоялись три выпуска слушателей. Изначально училище состояло из двух факультетов (инженерного и радиотехнического) и курсов усовершенствования инженеров-практиков Военно-воздушных сил со сроком обучения 10 месяцев. До 1961 года контингент слушателей состоял в основном из офицерского состава, обладающего большим опытом эксплуатации авиационной техники, в том числе во фронтовых условиях. Училище имело в своем составе три факультета:

инженерный, радиотехнический и факультет авиационного вооружения. Основная база училища располагалась на улице Правды, а его учебные корпуса и жилые дома примыкали с одной стороны к главной магистрали города – улице Сумской, а с другой – к лесопарку под названием Сокольники. Часть корпусов и помещений располагались в разных местах, недалеко от основной базы. Так, например, факультет вооружения располагался в самом лесопарке Сокольники.

Командование училища составляли:

– генерал-майор авиации Хадеев – начальник училища;

– генерал-майор авиации Смирнов – первый заместитель;

– генерал-майор авиации Гуреев – заместитель по научной работе;

– полковник Барсуков – начальник политического отдела.

Нас, абитуриентов, приехало тысячи полторы. Я поступал на факультет вооружения, где конкурс составлял пять человек на место. Аналогичная картина была и по другим факультетам. Нас разместили в недостроенном лекционном зале и еще нескольких необорудованных аудиториях. Факультет только создавался, и на нем сейчас учился только один первый курс.

Для подготовки к экзаменам нам дали месяц, разбили по отделениям, сверстали в роты и выделили старый корпус. Здесь мы самостоятельно готовились к вступительным экзаменам. А сдавать нам нужно было экзамены по шести предметами: математике – письменно и устно, физике, химии, иностранному и русскому языкам. Вначале мы готовились по всем предметам, а ближе к экзаменам – по каждому из них отдельно. В ходе подготовки мы перезнакомились, узнали, кто и по каким предметам лучше подготовлен, и стали группироваться, чтобы друг другу помогать. Выяснилось, что я хорошо подготовлен по математике и химии, а самым моим слабим местом изначально был русский язык. Поступавший вместе со мною лейтенант Менгалев, техник командира нашей дивизии, предложил мне помочь по русскому языку взамен на мою помощь ему по математике. И вообще, предложил держаться вместе и друг другу помогать. Я с удовольствием согласился, и с этого момента мы подружились. Он мне рассказал, что уже поступал в Рижское училище, но провалился по математике. Кроме того, я встретил земляков и однокашников: Мамулу Милана, Мудринича Живку и Танчевского, им тоже нужно было помогать, потому что они были значительно слабее подготовлены. С ними договорились, что по математике письменно я им помогу, а по устным предметам буду помогать по возможности.

Не успели мы приступить к подготовке, как у нас начались построения, смотры, строевые занятия и физкультура. Офицеры стали выражать, мягко говоря, неудовольствие и роптание. То и дело раздавались вопросы: «В чем дело? Мы что, сюда приехали строевой подготовкой заниматься?» Слухи дошли до начальника училища генерала Хадеева. Это, оказывается, его помощник по строевой подготовке, увидев такое количество молодых офицеров, решил отвести душу и погонять их. Генерал Хадеев пригласил его к себе и строго настрого приказал абитуриентов не трогать. «Пусть занимаются и готовятся экзаменам», – сказал ему генерал.

Но вот и время экзаменов подошло. Первым по расписанию мы сдаем письменный экзамен по математике. Мы расселись в длинной поточной аудитории за столами, расставленными в ряды так, чтобы в каждый ряд можно было рассадить человек восемь. Мы заранее рассчитали, кому куда садиться. Я сел в середине, слева и справа садились соответственно Мудринич и Мамула, а сзади – Танчевский. Расчет был такой, что я вначале решу свой вариант, отдам его Танчевскому, пусть списывает, а потом буду решать варианты сидящим слева и справа от меня.

Варианты письменного задания для меня оказались легкими, и свой вариант я решил быстро. Затем, как и условились, я передал Танчевскому свой чистовик, пусть пока переписывает, а я же в это время стал решать варианты, сидящим слева и справа коллегам. И таким образом, у нас дело пошло быстро. И все бы было хорошо, если бы в нашу работу не вмешался экзаменатор. Это был человек роста выше среднего, астенического телосложения, с лицом, на котором просматривались первые морщины. Одет он был в гражданский костюм неопределенного цвета. По его лицу можно было угадать, что человек он образованный, умный, простой и порядочный. Кроме того, складывалось впечатление, что в его жизни было и есть что-то не вполне сложившееся.

Наш экзаменатор прогуливался вдоль длинной аудитории и неназойливо наблюдал за нашей работой. Казалось, что он думает о чем-то своем и на нас не обращает никакого внимания. Это притупило нашу бдительность, за что мы тут же поплатились. Оказывается, он видел все, что происходит в аудитории, но, как порядочный человек, вел себя спокойно и достойно.

Вначале он прохаживался вдоль аудитории и немного не доходил до наших столов, а поворачивался и уходил назад. А тут он у наших столов не повернул назад, а вдруг подошел к столу и у Танчевского забрал переданные ему мои листы с решенными задачами. Мне ничего не оставалось, кроме как свой вариант делать повторно. Я сделал это быстро, переписал, сдал чистовик и вышел из аудитории. Вышел я сильно озадаченный тем, что будет дальше. Не применит ли он ко мне какие-то репрессивные меры? А что? Он мог отстранить от экзаменов, поставить двойку, и дело с концом. Я страшно переживал, пока где-то около пяти часов вечера не встретил подполковника Рубцова, который возглавлял весь прием и заодно набирал и себе курс на радиотехнический факультет. Он поздоровался со мною и сказал: «Товарищ Зрнич, поздравляю вас с отличным началом! Вам поставили пятерку по математике, продолжайте и дальше так сдавать». Я сказал спасибо, и мы расстались. Слава богу! Я был рад, у меня сразу отлегло от сердца, и я почувствовал необыкновенную легкость во всем своем теле.

А вечером, около девяти часов, я услышал в коридоре необычный разноголосый и маловразумительный разговор и вышел посмотреть. И увидел я в коридоре группу офицеров и среди них нашего экзаменатора. Все они были выпившие, причем некоторые из них прилично. Наш экзаменатор, увидев меня, вдруг сказал: «А твоя судьба сегодня была в моих руках. Но я знаю, кто ты. Да и башка у тебя соображает». А потом добавил: «Вот и все» – и закончил разговор. Я удивился! Кто этот человек и откуда он меня знает? Потом мне ребята рассказали, что он небольшое время был инженером по вооружению в нашем «югославском» полку. А вообще он в Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского защитил диссертацию и там работал преподавателем. Однако за злоупотребление спиртными напитками из академии был отправлен в полк, а оттуда уволен в запас. Правда, меня в то время еще в полку не было. Но моя фамилия и происхождение навеяли ему тёплые воспоминания о моих земляках, и поэтому он отнеся ко мне столь доброжелательно. Я продолжал и дальше сдавать экзамены успешно, но наша группа понесла первые потери. Вначале Менгалева забраковала медицинская комиссия, а Танчевский сам отказался дальше сдавать. Так остались нас трое. Живко и Милан барахтались еле-еле, надеясь на чудо. А одно чудо уже совершилось.

На медицинской комиссии Милана забраковали по зрению. Мы все решили, что нужно идти к начальнику училища. Вот Живко и пошел к генералу Хадееву. Надо сказать, Живко Мудринич здесь учился, когда училище было еще средним. Он был старшиной роты. Мало того, имея двухметровый рост он хорошо играл в волейбол. Короче говоря, генерал его хорошо знал еще с тех времен. К нему относился хорошо и еще тогда разрешил ему заходить в любое время и по любому вопросу.

Используя это доброе отношение, Живко отправился к нему в кабинет. После он рассказал о разговоре, который у него состоялся с генералом:

– Захожу я в кабинет и прошу разрешения обратиться:

– Пожалуйста! Что там случилось?

– Мамулу забраковала медицинская комиссия.

– Как? Что у него там нашли? Ладно, я сейчас сам узнаю. – Поднимает трубку и говорит: Морозов, – начальник медицинской службы, – что там у Мамулы? Сколько? Ноль – пять? Ну и что ты намерен делать? Вот видишь, Морозов говорит, что он незрячий на один глаз.

– Товарищ генерал, он же будет инженером. Зачем ему стопроцентное зрение? Очки будет носить. Вон сколько преподавателей в очках ходит – и ничего!

– И правда, зачем ему единица? Слушай, Морозов, ты попробуй сделать Мамулу зрячим на оба глаза – Генерал положил трубку и говорит: – Морозов обещал помочь.

На этом разговор закончился. Милан был зачислен в училище, закончил его и после выпуска прослужил инженером полка, а затем и Харьковского летного училища вплоть до выхода на пенсию.

В день сдачи экзаменов я обычно вторую половину дня отдыхал: выходил в парк погулять, свежим воздухом подышать и просто посмотреть на отдыхающий народ. Так, в один из вечеров, гуляя, я подошел к танцевальной площадке и остановился. Стою в сторонке, смотрю на веселящийся народ и слушаю музыку. Самому танцевать не хотелось. Сказывалась, видимо, усталость, да и в форме на танцплощадку выходить было как-то неудобно. Под действием музыки и свежего вечернего воздуха я почувствовал, что успокоился. Все мои заботы как-то отошли на второй план, и мне действительно стало хорошо. Мое умиротворенное состояние вдруг нарушил голос:

– Товарищ старший лейтенант!

Я повернулся слегка в сторону и увидел перед собою патруль. Капитан, с красными погонами, повязкой на рукаве, и двое курсантов с ним. Не успел я на них толком посмотреть, как капитан приложил руку к виску и представился, что он комендантский патруль. Как будто я не вижу, что это патруль!

– Вы при нарушении формы одежды, – выпалил он, довольный.

– Разрешите узнать, в чем состоит нарушение? – спросил я.

– Вы при черном галстуке.

– Приказ о замене черных галстуков на зеленые вышел только-только, когда я был уже здесь, и я, конечно, его получить не мог, – стал я объяснять.

Но не тут-то было, мои объяснения он и не слушал, а лез в карман за книжкой и ручкой.

– Я вам вынужден выписать направление на строевую подготовку. – И тут же вручает мне листочек и поясняет: – Завтра к восьми ноль-ноль в гарнизонную комендатуру. Не вздумайте не приехать.

– А что, там будут галстуки давать, – решил я пошутить, хотя он меня уже завел.

Ну, думаю, скотина! Испортил настроение на вечер и на все выходные. Пришлось в воскресенье в семь часов идти в комендатуру. В комендатуре я доложил дежурному, что прибыл, и вручил направление и удостоверение личности. Он занес мои данные в книгу учета и бросил удостоверение в ящик стола. И тут же изрёк: «Идите на строевую», задвинув окошко, дежурки. Я приготовился ему объяснить обстоятельства моего нарушения, думал он поймет и меня тут же отпустит. А он что делает?.. Я возмутился такой несправедливостью и стал стучать в окошко. Он открыл. Но после первых, произнесенных мною слов, он тут-же прокричал: «На строевую!» И захлопнул форточку. Я сделал еще одну такую же попытку, но она тоже не увенчались успехом. Сделав небольшую паузу, я решился на третий штурм окошка дежурного. Только на этот раз, как только он его открыл, я сразу же сунул туда голову и стал ему объяснять. Но он ничего не слушал и отвечал мне: «Только после строевой, только после строевой!» Но я упорно не покидал окошка и настаивал на своем. Пока он не дрогнул. Он вытащил мое удостоверение из ящика и бросил в окошко. Я поймал его на лету и вышел из помещения комендатуры. Выходя во двор, я случайно оглянулся и через ворота увидел плац и на нем человек сорок офицеров в формах всех видов и родов войск. Большинство из них были мятые, полусонные, с пропитыми физиономиями. Тут я еще раз убедился, насколько был прав, вырываясь из комендатуры и отстаивая свое личное достоинство. И, кроме того, я сам себе обещал, что вот поступлю и на этих красно-черных я буду обращать внимание и с пристрастием требовать соблюдения порядка и правил ношения формы одежды. И такой случай мне вскоре представился, чуть ли не в первый мой наряд на патрулирование.

Я задержал вывалившегося со свитой из ресторана пьяного капитана. Он был в парадной форме, с расстегнутой шинелью, при белом кашне. Его окружали несколько человек в гражданской одежде. Все они были выпившие, но капитан был просто пьян. Вел себя развязано и неприлично.

Я подошел к нему и всей его компании и представился, попросил привести себя в порядок и отправляться домой. На мои замечания он реагировал грубо и послал меня. Правда, не осмелился назвать адрес – куда. Я не имел намерения его преследовать, но после такого?! У меня мгновенно созрело решение его задержать и направить в комендатуру. Но – это было не так просто сделать. Его окружала свита, которая мешала его оторвать в сторону. Я приказал своим курсантам его задержать, сам отошел в сторону и стал ближе к уличному телефону. А курсантам посоветовал его вместе со свитой подталкивать в мою сторону, чтобы я мог добраться до телефона. Увидев мое твердое намерение арестовать капитана, один человек из компании подходит ко мне и говорит:

– Я прошу вас, давайте решим этот вопрос спокойно. Он приехал из Германии, мы давно не виделись и решили с друзьями это дело отметить. Он немного больше выпил. Уверяю вас, он человек хороший. Я второй секретарь горкома, – видимо, комсомола, – вот мои документы. Давайте договоримся, я его сейчас забираю, а вы завтра или в любой другой день зайдете ко мне в горком, и мы все вопросы решим в спокойной и товарищеской обстановке. А сейчас вы его отпускаете под мою ответственность.

– Нет, – сказал я. До момента, когда он меня оскорбил, я не собирался его задерживать, но после этого, извините, – ничего не выйдет. – И добавил в заключение разговора: – А вам же не пристало такие поступки поощрять.

Не успели мы закончить разговор, как из комендатуры подъехала машина с дежурным нарядом патрулей во главе с подполковником. Они забрали «моего» капитана и уехали. В двенадцать часов ночи, когда я заканчивал патрулирование и писал отчет, мне дежурный порекомендовал писать отчет обстоятельнее.

– Тут уже несколько звонков было – о нем все справлялись очень важные персоны. Так что подготовьтесь, завтра возможен крупный разговор!

А когда я спросил, где он, дежурный ответил:

– Спит в камере, прямо в парадной форме.

Но это и многое другое было потом, а сейчас я, дорогие читатели, продолжал сдавать экзамены. Их было, как вы помните, всего шесть. Кроме математики, мне очень запомнился и экзамен по немецкому языку. С вашего позволения я расскажу еще о нем и не буду вас больше утомлять.

В аудиторию запустили вначале человек шесть, а далее по мере сдачи одного поступающего заходил следующий. Я зашел во вторую очередь, взял билет и стал готовиться. Экзамен принимали две женщины, одна пожилая и вторая молодая, они сидели за одним столом. Пожилая оказалась заведующей кафедрой. И, кроме того, говорили, что она очень строгая и суровая. Когда я был уже готов, услышал в первом ряду и за столом комиссии какие-то разговоры. Я поднял голову, прислушался и понял: Милану собираются ставить двойку. Рассчитывая добиться расположения молодой «немки», он и подсел к ней. Мужик он был симпатичный, брюнет, да еще с красивыми усами. Но его расчеты почему-то не оправдались. То ли она разгадала его намерения, то ли он действовал не вполне умело. Не знаю! Ему не удалось ее очаровать, и она решила его познания оценить без скидок, поставив ему двойку. Сейчас они совещались, чтобы принять окончательное решение. Ребята, сидевшие за первым столом, услышав их разговор, стали за него заступаться.

– Ну что вы? Хорошо, что он и русский знает, – говорили они.

– Как так, почему?..

Ребята тут раскрыли секрет и выпросили Милану тройку.

Моя очередь отвечать, я выхожу и докладываю. В это время кто-то из ребят говорит:

– Этот такой же.

Они промолчали, и заведующая, обращаясь ко мне, говорит:

– Nemen sie platc. Bite, bite! Lezen sie.

Я сел и начал читать:

– Genug, genug. Ubezetcen sie.

Начинаю переводить, она мне кивает головой и изредка говорит: «Richtig, ales richtig!» И через некоторое время останавливает меня:

– Достаточно. Вы хорошо читаете и говорите. Вы там с немцами соседи и, наверное, часто общались?

– Нет, что вы?! Я с ними во время войны только через мушку автомата общался.

– Да?! Вы воевали?

– Пришлось.

Тут они меня стали спрашивать о войне:

– Как там? Было страшно? Вы стреляли? – Ну и все такое.

Казалось, они про экзамен и забыли. Удовлетворив свое любопытство, заведующая закончила разговор:

– Хорошо, мы ставим вам оценку «отлично» и желаем поступить и успешно учиться.

– Спасибо, спасибо, – кланялся я и все думал, а как же еще два вопроса? Я выскочил из аудитории, а ребята в разнобой спрашивают:

– Что поставили? Какой билет? У которой отвечал?

А я на радостях даже номер билета забыл и ничего сказать не могу. Вот так лихо я сдал немецкий. По результатам этого экзамена я потом был зачислен в сильнейшую группу, и мне пришлось немало потрудиться, чтобы в четвертом семестре получить итоговую четверку за весь курс немецкого языка.

Все остальные экзамены я также сдал успешно и был зачислен на факультет вооружения. Таким образом, главная задача мною была решена. Но предстояло решить еще одну важную задачу – найти жилье, что было не мене сложно, чем сдать экзамены. Вот этим мы и занялись.

В то время Харьков имел как бы несколько центров, главным из которых считалась площадь Тевелева и окружающее ее пространство. На севере находилась самая большая в Европе площадь Дзержинского, вокруг которой возвышались величественные корпуса: Проектного института, Академии связи имени Говорова, гостиницы «Харьков» и других зданий. С другой стороны города, в направлении тракторного завода, были такие центры, как Конный рынок и Красный луч. Вокруг этих центров расстраивался старый Харьков. Здесь были расположены крупные промышленные объекты, учреждения культуры, учебные заведения и государственные учреждения. По окраинам этого вытянутого старого города возникли пригородные поселки: Шатиловка, Журавлевка, Новоселовка, Холодная Гора и, наконец, Салтовка. Это был одноэтажный Харьков, в котором в основном и селились слушатели училища. В центре практически мало кто пытался найти жилье и туда мало кто совался. Мы с ребятами попробовали походить по поселкам, но никто ничего нам не предлагал, а когда узнавали, что мы с детьми, то вообще разговаривать отказывались.

Я было уже отчаялся, что мы здесь сможем найти какое то жилье. Зашли к теще нашего земляка Богошевича, который учился уже на третьем курсе, поделились успехами, а также огорчениями, которые нас постигли с жильем. В сердцах я возьми да и скажи, что все брошу и уеду. Что не надо мне никаких академий, все надоело. Она меня, конечно, отругала и сказала, чтобы я успокоился, ехал за семьей, а там все образуется, в конце концов, никто на улице не живет, все как-то устраиваются.

Нам дали две недели на перевозку семьи и обустройство. И я поехал. Приехав в Самбор, первое, что я узнал, – это было то, что нашего полка нет, – его расформировали. Но, к нашему счастью, еще работала ликвидационная комиссия. И мы смогли получить проездные документы и уехать.

Мы благополучно приехали в Харьков и после долгих поисков уже вдвоем с Ниной мы нашли жилье на Красном Луче. В частном доме мы сняли небольшую, метров восемь, комнату. А вообще дом был большой, в нем жили хозяева – муж с женой. Хозяин дома Аркадий Семенович – бывший авиационный инженер, очень образованный и общительный человек, инвалид (без ноги). Где, когда и при каких обстоятельствах он потерял ногу, я не спрашивал. Хозяйка, его жена Рита, была женщиной энергичной и строгой, не любящей возражений, как, впрочем, многие ее соплеменники. У них был сын Леонид, который как раз в это время окончил какое-то общевойсковое училище. В доме жила еще одна семья – отставной майор морской авиации Могила Григорий Семенович. Их единственный сын Юра учился в авиационном училище в городе Перми.

В нашем новом жилище мы расположились уютно, но, правда, очень тесно. Как-то в нашу комнату мы впихнули небольшой платяной шкаф, нашу кровать и маленькую, плетенную из прутьев кровать нашего сына. Хозяйка нам дала две табуретки и маленькую детскую скамеечку. Вот и вся наша мебель. Кроме того, в большом коридоре – веранде – хозяйка определила нам место для кухонного столика, которого у нас не было. Вместо него мы установили один из тех фанерных ящиков, которые нас выручали вот уже не один год. Нина готовила на керогазе, а ели мы в комнате, используя в качестве стола одну из табуреток.

В нашей комнате нам, конечно, было тесно. Особенно тесно было для нашего сына, бегать по веранде хозяйка не разрешала, да и опасно было: там стояли керогазы с кастрюлями с разными варевами. Поэтому он скучал. В такие минуты он скрещивал руки на животике, вздыхал и говорил: «Цто мне делать? До Самбола далеко…» Иногда его и нас выручал Григорий Семенович. Он брал его на прогулку и водил катать на трамвае. После таких прогулок сын был в приподнятом настроении и все нам рассказывал, как он «на тламвае» катался. Иногда Нина Николаевна брала его в свои апартаменты, и там он играл от души.

Отсюда я ездил через весь город на занятия, что занимало около часа. Первый семестр я проучился хорошо: сдал экзамены с одной четверкой и стал кандидатом в отличники, что позже мне обошлось боком. Нина не работала, и нам, в условиях большого промышленного города, приходилось туго. Тех денег, что я получал, еле-еле хватало на питание.

После такого хорошего начала нас вдруг стали преследовать неприятности. Нина в этом же году попала в больницу, – ей сделали операцию на щитовидной железе. Операция прошла вполне успешно, и она в следующем году устроилась на работу в училищный детский сад, но в конце года она снова угодила в больницу. Я помню: мы к тому времени сменили квартиру. На той же улице мы перешли также в частный дом, в котором комната была немного больше. Но когда наступила зима, в этой комнате стало очень холодно. Оказалось, что наша комната была над подвалом и ее никак нельзя было натопить. Кроме того, в соседней смежной комнате жила семья – офицер-зенитчик с женой и ребенком. Их комната была намного теплее, хотя обе комнаты обогревались одной печкой. Кстати, мы потом, кода они съехали, переселились в их комнату. Ну а на тот момент у нас все время с соседями возникали конфликты. И все из-за этой общей печки. А дело было в том, что печку мы топили угольными брикетами, и по очереди. Так вот наша соседка в свою смену ленилась выгребать золу, которой после брикетов оставалось очень много.

В 1957 году после того, как Нина устроилась на работу в училищный детский сад, нам стало легче. Мы стали материально лучше жить, да и сына теперь в детский сад мы водили по очереди, или кто раньше освободиться. В общем и целом, год этот был для нас в полоску. Если пока у меня не было никаких проблем с учебою, то бытовые неприятности продолжались. Все бы ничего, если бы Нина снова не угодила в больницу, и, надо же, прямо под Новый год.

Хорошо помню последний день 1957 года. Я забрал сына из садика, и мы поехал домой. Часов в семь вечера мы приехали домой. Мамы нет, в доме ничего съестного, хоть шаром покати, как говорят. Пошли мы в магазин, чтобы купить что-то на ужин, да и маму навещать с пустыми руками негоже. В то время в наших магазинах мало что можно было купить, да еще в самый канун Нового года. Кроме того, денег у нас было совсем мало. Их хватило на бутылку шампанского и какую-то рыбину полусырого копчения. Взяли мы «гостинцы» и пошли маму навещать. В больницу не пускали, там какая-то инфекция, да и время уже позднее было. Прокричали мы ей в окно поздравления и пошли домой. Сын наш заплакал и стал проситься к маме. У меня самого слезы на глазах, но что было делать? Вернулись мы домой, поели этой рыбы, попили чай и легли спать. Вот и весь Новый год!

В следующем году мы все поехали в Крым, к морю. Приехали в Алушту и устроились в частном доме, находящемся на косогоре, на удалении двадцати минут хода до пляжа. Далековато, конечно. В этом доме не было никакого уюта и комфорта, а было пристанище, где можно было переспать, чтобы утром отправиться на море и по пути что-нибудь вместо завтрака поесть. Мы купались и загорали, получая удовольствие, и стремились как можно быстрее покрасить кожу наших тел в шоколадный цвет. Но такое рвение ни к чему хорошему нас не привело. Первые два дня мы так пригорели, что пришлось делать карантин дня на три.

Вот так мы отдыхали в мои первые летные каникулы. И хотя этот отдых никак не назовешь роскошным, но он нам пошел на пользу. Все мы прикоснулись к животворным началам жизни. Почувствовали себя детьми нашего огромного мира. Я понимал, что живу плохо, неустроенно, без своего жилья и денег, но я верил в свое будущее и видел его в образовании и просвещении.

В третьем и четвертом семестрах мы заканчивали изучение общеобразовательных дисциплин и постепенно переходили на свой факультет в Сокольники. В связи с этим не могу не вспомнить наших профессоров и преподавателей, которые нам читали лекции и вели с нами разные виды занятий.

Высшую математику нам читал доцент Матес, человек высокой культуры и интеллигентности, в высшей степени аккуратный и прекрасный методист. Он читал нам полный втузовский курс высшей математики. Излагал свои мысли и материал лекций логически последовательно и понятно. Иллюстрировал его четкими и ясными графиками и диаграммами. Рассказывал об известных ученых-математиках и, при всей своей строгости, рассказывал анекдоты из их жизни или связанные с ними события.

Физику нам читал доцент Куршев. Это тоже был типовой курс, но дополненный такими новыми разделами, как квантовая и ядерная физика. Прослушав этот курс, мы впоследствии легко осваивали общетехнические предметы: электротехнику и радиоэлектронику, электрические машины и аппараты, радиолокацию и многие специальные предметы.

Теоретическую механику нам читал профессор Гольдберг. Высокий, сухощавого телосложения, средних лет мужчина либеральных взглядов, обладающий чувством юмора и высокой общей культурой. Помню, как-то на экзамене я с кем-то с соседнего стола заговорил и он хотел сделать мне замечание, но затруднялся произнести мою фамилию, уловил момент, когда я на него посмотрел, и сказал: «Вы пользуетесь тем, что я не могу произнести вашу фамилию, а я ведь все вижу!..»

И наконец, наш «полевой цветок», преподаватель немецкого языка мадам Фельдблюм. Солидная, средних лет, серьезная и приятная женщина. Это она потратила два года на то, чтобы меня вытащить на уровень четвертки по своему предмету. И, что важнее, я еще тогда понял, что можно выучить иностранный язык, не будучи в его языковой среде. А окончательно в этом я убедился впоследствии при подготовке к адъюнктуре.

Как я отмечал, в третьем семестре мы начали потихоньку перебираться на свой факультет в Сокольники. Там еще шли работы, но мы, не дожидаясь их окончания, приступали к изучению специальных дисциплин.

Начальником факультета был полковник Янчук, а начальником учебного отдела полковник Дозорцев. На факультете уже было шесть кафедр:

– артиллерийских установок (начальник – полковник Андреев, доктор технических наук, профессор);

– авиационных боеприпасов и бомбового вооружения (начальник – полковник Привалов, кандидат технических наук, доцент);