Текст книги "Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу"

Глава пятая
Индия на рубеже столетий

До недавних пор Индия пребывала в таинственной (для европейцев) «блестящей изоляции» и ничего не знала о западном мире. Все богатства земного круга (или – шара), все пряности – предмет всегдашнего вожделения арабских и прочих восточных торговцев, принадлежали ей. Через Индийский океан ароматные шарики, зернышки и семечки перевозились арабами, как еще при блаженной памяти Синдбаде-мореходе, в Красное море, а оттуда, уже на спинах вьючных верблюдов – продолжали свой путь через пустыню. Затем арабы продавали эти драгоценные товары туркам, после чего пряности перевозились из Александрии и из Турции морским путем в Венецию – «владычицу морей» (или, во всяком случае – «царицу Адриатики»). А уж венецианские купцы по головокружительным, стократно (если не тысячекратно) завышенным, ценам сбывали их по всей Европе. Не зря богатого человека в те времена именовали «мешком перца».

Таким был до совсем недавних пор единственный коммерческий канал связи между Западом и Индией. Отзвуки событий, происходящих на беспокойном Западе, доносились до столь отдаленной от него Индии чуть слышно, как далекий топот скачущих коней едва доносится до слуха спящего жителя уединенной долины. Сказанное, разумеется, не означает, что Индия на протяжении периода своей истории до встречи с европейцами была погружена в беспробудный сон. Индийские владыки-самодержцы, утопающие в баснословной роскоши, постоянно воевали друг с другом, вступали друг с другом в союзы и убивали друг друга в величественном восточном стиле.

Самое выдающееся положение среди властителей Малабарского побережья занимал правитель Каликута (Кожикоде), носивший титул «самутири», превращенный европейцами в «заморин», «саморин», или, как его чаще называли португальцы, «самурим», а то и «самури» – почти что «самурай»![34]34
  Каликутские самуримы были наиболее влиятельными регионльными правителями в индийском государстве Крадангаллур (Кранганор) под верховной властью династии Чера, постоянно стремившимися расширить свои владения за счет соседних областей. Войны с соседними провинциями южноиндийского государстве Чера (фактически – независимыми государствами в составе державы Чера), как правило, были весьма успешными для каликутских самуримов.
  Для примера укажем на следующие, наиболее известные войны, которые вели правители Кожикоде в XIV–XV веках:
  1) Войны 1340–1350 годов. Заморин захватил соседние княжества Недунганад, Параппанад и Веттахунад;
  2) Войны Тирунавия (1353–1363) – несколько битв с княжествами Перумпадаппу и Валлуванад. В результате этих войн, Заморин подчинил всю южную часть побережья Малабара. Экспансия заморинов продолжалась в 1363–1405 годах: Кожикоде поглотило окружающие княжества Дхармот Паникер, Пулаппата Наир и Кавалаппара Наир. Зависимыми от Каликута областями стали Малаппурам, Ниламбур, Валлаппанаттукара и Манжери. Этими зависимыми от Каликута владениями правил наследный принц Кожикоде – будущий самурим.
  3) Успешные для самурима войны Кожикоде с Виджаянагаром (1424–1446).


[Закрыть]Самуриму Каликута, скрепя сердце, подчинялись уступавшие ему в могуществе раджи Кочина (Кочи) и Каннанури (Каннура, Каннанора)[35]35
  Cannanore.


[Закрыть]. Каликут по праву считался центром торговли перцем, а, кроме перца, обеспечивал рынок пряностей большими массами имбиря и корицы.

Самым могущественным государством Индостана была по-прежнему индусская держава Виджаянагар с ее шестью сотнями портов и тысячей боевых слонов. Однако его правители-индуисты все сильнее ощущали сжимавшие их смертоносные кольца объятий мусульманского удава. Магометанские властители Декана[36]36
  Декан (Даккхин) – обширное плоскогорье в западной и центральной части Индии.


[Закрыть] отняли у Виджаянагара главный торговый порт индуистской державы – Гоа, и построили на берегу его кишащей крокодилами реки мощную крепость. Торговля Гоа процветала: через Ормуз в Гоа доставлялись морем отборные персидские и арабские скакуны, а взимаемые с них таможенные пошлины пополняли сокровищницу индийского владыки.

К северу от Гоа было расположено государство Камбей, также пребывавшее под мусульманским правлением. Богатый камбейский порт Диу находился под управлением магометанина тюркского происхождения Малик Ияса (Аяза?), согласно некоторым источникам – «татарина»; впрочем, «татарами» тогда и русские, и западноевропейские христиане называли представителей очень многих азиатских народов. Можно было бы назвать еще дюжину мелких – для Индии, не для Португалии! – однако вполне процветающих государств, даже мельчайшее из которых было достаточно богатым для того, чтобы затмить роскошью любой монарший двор Европы. Впрочем, ни один из индийских властителей не думал о Европе… пока 20 мая 1498 года в гавань Каликута не вошли три потрепанные бурями моря-океана каравеллы. В несказанном изумлении взирали стекшиеся в гавань толпы подданных самурима на диковинные чужеземные корабли и сошедших с них на берег людей «с края света». Заход солнца в тот памятный день ознаменовал собой и окончание целого периода мировой истории. Отныне изоляции Востока от Запада был навсегда положен конец.

Нежданное и негаданное прибытие маленькой португальской флотилии во владения самурима привело того в великое смятение. Несмотря на бесконечные «намасте» со складыванием ладоней и земными поклонами, подношение португальцам и навешивание им на шеи цветочных гирлянд и прочие чисто внешние попытки всячески ублажить гостей из-за моря, хитрый, недоверчивый и лицемерный повелитель Каликута колебался, не зная, как ему себя вести с пришельцами «ниоткуда». Конечно, эти чужеземцы производили впечатление честных, достойных доверия и обходительных людей, но…нуждался ли в них каликутский самурим?

Пребывавшие при дворе владыки Каликута богатые магометанские купцы единогласно и единодушно отвечали на этот вопрос отрицательно. Они знали «эту коварную породу», им было ведомо, откуда прибыли незваные гости, и потому они смотрели на неожиданно свалившихся самуриму (но главное – им самим) на голову заклятых врагов ислама с ненавистью, порожденной долгими столетиями кровавой распри. К тому же арабы боялись утратить свою монополию на торговлю перцем и прочими пряностями. По всем этим причинам они твердо решили любой ценой не допустить союза между самуримом и Вашку да Гамой, предводителем христианской эскадры. И этот намечавшийся, в общих чертах, союз был-таки ими сорван.

Спустя два года исламистские интриги привели к разрушению основанной в Каликуте португальской фактории и к убийству всех тамошних португальцев. Однако же осуществленная португальскими «находниками из-за моря» (выражаясь языком средневековых русских летописцев) в 1502 году жестокая акция возмездия убедили самурима Каликута в том, что он сделал неверный ход на военно-политической (а заодно – коммерческой) шахматной доске, роковым для себя образом недооценив столь вежливых и обходительных «пришельцев из иного мира».

Кочин и Каннанури, южный и северный соседи Каликута, не последовали его примеру, трезво рассудив, что ни к чему им ссориться с португальцами, не причинившими им ни малейшего вреда и щедро заплатившими им за пряности. К тому же и Кочин, и Каннанури, давно уже мечтавшие сбросить бремя угнетавшего их каликутского верховного владычества, были только рады получить поддержку от сильной заморской державы. И потому они с готовностью подписали договор, по которому признавали себя вассалами дома Мануэла Португальского.

Повторно явившись в Индию во главе более многочисленной эскадры, дом Вашку да Гама бомбардировал Каликут своей корабельной артиллерией, а, прежде чем пуститься в обратный путь, оставил в Кочине несколько кораблей под командованием дома Висенти Содри. Казалось бы, ничто не мешало тому спокойно жить да поживать, ожидая прибытия очередного «перечного флота» в следующем году. Но весьма деятельному по натуре «человеку длинной воли» (как сказал бы академик Гумилев) дому Висенти стало скучно, как Василию Буслаевичу. Не привыкший сидеть, сложа руки, он решил совершить морскую прогулку к аравийскому побережью, надеясь перехватить парочку-другую мусульманских торговых кораблей, нагруженных пряностями и прочими сокровищами Востока, по пути в Баб-эль-Мандебский пролив.

«Как только Вы отбудете, прибудет самурим» – сказал раджа Кочина дому Висенти. Но португальский «пассионарий» (еще одно любимое выражение академика Гумилева), твердо решивший улучшить свое финансовое положение, только посмеялся в ответ на предостережение осторожного раджи – и отбыл из Кочина. После чего туда незамедлительно прибыл внимательно следивший за происходящим каликутский самурим. И, разумеется – не с дружеским визитом.

Все корабли дома Висенти погибли в бурном море. А тщетно взывавший к его благоразумию раджа Кочина еле унес ноги из своей столицы. Спасаясь от войск самурима, изгнанник бежал на остров Ваипим (Вайпин, Вейпим), где и был найден прибывшим в Индию домом Франсишку Албукерки. При появлении португальских каравелл на рейде Кочина, благоразумный самурим очистил, со своими войсками, захваченный им город и отступил в родные пределы. Восстановленный на престоле раджа Кочина, преисполненный благодарности к своему избавителю, дал тому разрешение построить форт – первую португальскую крепость на древней индийской земле.

Глава шестая
В Кочине и Квилоне

К моменту прибытия дома Афонсу, его кузен Франсишку ди Албукерки уже разметил территорию под будущий форт, и теперь двоюродные братья Албукерки разделили между собой фронт строительных работ, которые было намечено завершить до погрузки очередной годовой партии пряностей на корабли.

Как обычно, дом Афонсу всецело посвятил себя выполнению поставленной задачи точно и в срок («джаст ин тайм», говоря «по-новорусски»). День и ночь трудился он, не покладая рук, со своими людьми, и очень скоро выяснилось, что он справится со своим участком фронта строительных работ раньше своего менее расторопного кузена. Данное обстоятельство вызвало у последнего столь сильную досаду, что он стал позволять себе резкие высказывания в адрес двоюродного брата, а поскольку дом Афонсу, отличавшийся довольно вспыльчивым нравом и не привыкший лезть за словом в карман, не оставался в долгу, отношения между кузенами стали обостряться день ото дня. Дело дошло до того, что они вообще перестали разговаривать друг с другом.

Естественно, кузены старались скрыть свой «семейный конфликт» от кочинского раджи, чуть ли не боготворившего своих новых белокожих союзников. Восседая на пышно разукрашенном слоне, раджа присутствовал при освящении нового португальского форта, начавшемся с торжественного римско-католического церковного богослужения и завершившемся пиршеством (или, говоря по-современному – банкетом). Вскоре после завершения банкета Афонсу направил бег своих кораблей в Квилон, где, в соответствии с полученными им в Лиссабоне инструкциями, планировал принять на борт ценный груз.

Тогдашний Квилон (Квиллон, Коллам), ныне – город в индийском штате Керала, был в описываемое время центром небольшого (по индийским меркам), но важного государства, взимавшего регулярную дань с огромного острова Цейлон (Шри Ланка) – «драгоценного изумруда, подвешенного к Индостанскому субконтиненту». В Квилоне еще не было мусульманской колонии, что в глазах португальцев представляло собой несомненное преимущество. Напротив, там с незапамятных времен существовал древний христианский храм, заложенный, по преданию, самим святым апостолом Фомой, учеником Спасителя и основателем Малабарской церкви. Следует заметить, что Квилон был процветающим портом в период пребывания у власти древнеиндийской династии Чера, правившей государством Крадангаллур (или, по-португальски, «Кранганур»[37]37
  Cranganor,


[Закрыть]). Наряду с Паттанамом, Квилон, принадлежавший к числу древнейшим портов, расположенных на Малабарском побережье Индии, поддерживал торговые связи еще с Финикией и Древним Римом. Пряности, жемчуг, алмазы и шелк экспортировались через Квилон в Египет и Рим. Жемчуг и алмазы ввозились в государство Чера с Ланки-Цейлона и с юго-восточного побережья Индии. Правители Квилона поддерживали тесные торговые связи и с Китаем (откуда в Квилон и поступал упомянутый выше шелк для дальнейшего экспорта на Запад). В VII веке порт Квиллона был главным перевалочным пунктом на пути китайских товаров в Персию. Объемы торговли с Китаем снизились после 600 года, но снова выросли к XIII веку. Как бы то ни было, градоначальник Квилона оказал португальцам самый радушный прием, да и квилонский раджа, хотя и не имел возможности приветствовать их лично (ибо совершал в описываемое время военный поход против Виджаянагара), прислал послов с выражением своего монаршего благоволения и самых наилучших пожеланий бледнолицым.

Все складывалось настолько мирно, безо всяких трений, что злокозненный самурим, неусыпно наблюдавший через соглядатаев за происходящим из Каликута, счел необходимым вмешаться. Он предостерег квилонского наместника от слишком тесного сближения с португальцами – чрезвычайно опасными людьми, с которыми сам он, самурим, не желает иметь ничего общего. Свой полезный совет владыка Каликута подкрепил ценными дарами (а, выражаясь языком древнерусских книжников – «гостинцами» или «поминками») всем влиятельным квилонцам.

На поприще подкупа вельмож Квилона Албукерки, разумеется, не мог тягаться с самуримом. В силу нехватки средств, португальский капитан был попросту не в состоянии «перекупить» у каликутского владыки благосклонность квилонских магнатов («навабов», «набобов» – как кому больше нравится). Применять же политику устрашения он считал в сложившихся обстоятельствах недипломатичным. Оказавшись в безвыходной ситуации, дом Афонсу стал искать спасение в бесконечном обмене любезностями. Сам он подавал в этом пример своим подчиненным, приучая их вести себя на берегу безупречно, не подавая ни малейшего повода к жалобам со стороны местного населения.

Избранная им тактика всецело оправдалась. Учтивые «находники из-за моря» ухитрились в кратчайшие сроки буквально очаровать своим «вежеством» квилонцев, готовых теперь на любые уступки. Тем более, что Албукерки наглядно продемонстрировал им способность португальцев превращаться, в случае необходимости, из сердечных друзей в опасных врагов. Увидев в один прекрасный день в море тридцать каликутских кораблей, шедших на раздутых парусах на юг, три португальские каравеллы незамедлительно начали на них охоту. Однако наступивший на море штиль помешал им настигнуть добычу. Ночью каликутская флотилия потихоньку вошла в гавань Квилона, полагая, что ей там будет безопаснее, чем в открытом море. На следующий день Албукерки потребовал от квилонского градоначальника выдачи каликутских кораблей, угрожая, что иначе ему, полномочному представителю великого монарха Португалии, к его величайшему сожалению, придется войти в гавань Квилона и сжечь все укрывшиеся там суда из Каликута. Градоначальник возразил, что Квилон находится в дружеских отношениях с Каликутом, и потому сам он не осмеливается дать Албукерки однозначный ответ, но направит гонца к своему отсутствующему в городе радже в военный стан за окончательным решением.

Ответ раджи, уже возвращавшегося из похода, не замедлил себя долго ждать. Раджа просил Албукерки оказать ему любезность и не трогать каликутские суда, вверившие себя покровительству Квилона и отдавшие себя под его защиту, если те не попытаются без разрешения, самовольно, удалиться из квилонской гавани. И тут португалец разыграл настоящую комедию. Сделав вид, что ему очень трудно удержаться от уничтожения запертых в гавани Квилона каликутских кораблей, он не уставал заверять квилонского раджу в том, что лишь желание продемонстрировать тому, как он, Албукерки, его, квилонского раджу, ценит и любит, удержало его от сокрушительного удара по каликутцам.

Через несколько недель три каравеллы дома Афонсу, нагруженные, так сказать, по самую ватерлинию, благополучно возвратились в Кочин, уже покинутый домом Франсишку. Там Албукерки, снабдив новый португальский форт в избытке провиантом и боеприпасами, оставил в нем гарнизон, состоявший из семидесяти солдат под командованием столь же ученого, сколь и отважного Дуарти Пашеку.

Многие из соратников дома Афонсу вполне резонно полагали, что гарнизон вряд ли переживет следующие двенадцать месяцев. Ибо, как только флот с грузом пряностей отбудет в Португалию, вне всякого сомнения, прибудет самурим. И, уж конечно, как и в прошлый раз, во главе многочисленного войска. «И тогда – да смилостивится Господь над Дуарти Пашеку и над его храбрецами!» – говорили эти пессимисты. В действительности обстоятельства сложились не столь трагически, как они опасались. Гарнизон остался в живых, хотя ему пришлось вести с войсками самурима борьбу не на жизнь, а на смерть на протяжении восьмимесячной осады, снятой, наконец, в 1504 году с помощью подоспевшей на выручку осажденным из далекой Португалии очередной эскадры.

Афонсу ди Албукерки снова встретился со своим кузеном Франсишку в Каликуте, где он обсуждал условия мирного договора с самуримом. Хитрый, речистый индиец очень много говорил о своем миролюбии, но действия его расходились со словами. Наконец, кузены Албукерки убедились в том, что только зря теряют время, и отплыли в Каннанури, где Франсишку намеревался принять на борт последнюю партию груза.

Как и раньше, он и его люди не проявляли должного усердия и расторопности, хотя уже наступил январь, и попутные ветры могли внезапно стихнуть. Наблюдая за мешкавшим кузеном, Афонсу прямо-таки кипел от возмущения и места себе не находил от нетерпения. Но, поскольку, по королевской инструкции двоюродные братья были обязаны возвратиться в Португалию вместе, а не поодиночке, ценившему, превыше всего, исполнительность и дисциплину, Албукерки оставалось только ждать, тщетно призывая нерасторопного дома Франсишку быть немного пошустрее. Но, в конце концов, у него лопнуло терпение. Афонсу созвал совет капитанов, санкционировавший отплытие его эскадры в случае, если Франсишку не примет на борт последнюю парию груза до 20 января. Однако и это не подействовало на упорствовавшего в своей всегдашней нерадивости дома Франсишку, продолжавшего упорно мешкать. И тогда Афонсу приказал своим кораблям поднять якоря 25 января.

Возвращение к родным берегам прошло, по тогдашним меркам, без особых происшествий. Правда, у побережья Восточной Африки стали подходить к концу запасы питьевой воды. Однако неподалеку от мыса Доброй Надежды три каравеллы запаслись водой (при этом затонула изъеденная червями шлюпка с флагманского корабля). Наступивший затем штиль продержал эскадру несколько недель у западного побережья Африки. Но все закончилось благополучно, и в конце июля каравеллы Албукерки вошли в лиссабонскую гавань. Кроме богатого груза пряностей, дом Афонсу привез и поднес в дар своему обожаемому монарху сорок дорогих жемчужин, восемь перламутровых раковин, алмаз размером с боб и множество драгоценных камней.

Ни один из трех кораблей его нерасторопного кузена Франсишку, вышедших в море из каннанурской гавани 5 февраля, так никогда и не появился в Португалии, без вести затерявшись на просторах моря-океана. Впрочем, подобное тогда случалось сплошь и рядом. Команды куда более крупных эскадр даже в мирное время регулярно шли в полном составе на дно, на корм рыбам, спрутам или крабам. И никого это особенно не волновало. Ибо, как гласило крылатое латинское изречение: «Navigare necesse est, vivere non est necesse». Или, говоря по-русски: «Плавать по морю необходимо, жить же нет необходимости»…

Глава седьмая
Плавание с Триштаном да Куньей

Когда мир узнал о том, что происходит в Индии, на международном рынке перца началась паника. Турецкий султан и венецианские купцы скрежетали зубами от ярости, осознав, что времена их монополии на рынке пряностей прошли безвозвратно. Теперь пряности доставлялись морем из Индии в Лиссабон, после чего продавались в Европе по ценам, хотя и высоким, но не столь бешено завышенным, как прежде.

Внешне отношения сердечной дружбы между Венецией и Португалией не изменились ни на йоту. Послы обоих государств по-прежнему изощрялись во взаимных любезностях, выражая сердечную приязнь к партнерам в высокопарных фразах, правила которых диктовались требованиями дипломатического этикета. Что не мешало каждой из сторон, соревновавшихся друг с другом в вежливости, стараться за кулисами добраться до глотки другой стороны, чтобы ее половчей перерезать.

Лиссабон кишмя кишел венецианскими шпионами. Они следили за португальскими вельможами и следовали за простыми моряками по пятам в портовые таверны, проникали на придворные балы и заполняли причалы. Мало того! Путем подкупа «нужных людей» соглядатаи республики святого Марка проложили себе путь даже в португальский государственный архив так называемого «Индийского Дома» в Лиссабоне, где под замками и запорами хранились секретные отчеты мореплавателей о последних географических открытиях, ухитрившись похитить оттуда и переправить в Италию несколько ревностно и тщательно охраняемых тогдашних португальских карт. Справедливости ради, следует заметить, что венецианцы не были одиноки в своем рвении проникнуть как можно глубже в португальские секреты. Не отставали от шпионов «царицы Адриатики» и соглядатаи других государств солнечной Италии. Так, например, герцог Феррары Эрколе I д’Эсте направил в Лиссабон под видом торговца лошадьми своего агента Альберто Кантино. Не скупясь на взятки, Кантино получил доступ в «Индийский дом» и приобрёл там копию планисферы (карты мира с изображением последних португальских открытий, включая берег Бразилии, обнаруженный в 1500 году Кабралом). В 1502 году Кантино тайком вывез три склеенных листа пергамена, на которые была нанесена планисфера, в Италию. Документ получил большую известность под названием «Планисферы Кантино» и лег в основу популярной карты мира Кавери (1505). В настоящее время планисфера Кантино хранится в библиотеке Эстенсе в итальянском городе Модене. Впрочем, довольно об этом…

Несмотря на все ухищрения тайных агентов, добываемые ими обрывки секретной информации не могли помочь Венеции восстановить свои прежние позиции на рынке пряностей. Ключ от океанских ворот в Индию оставался в руках Португалии. Так что Венеция, воображавшая до недавних пор, что, восседая на островах своей изолированной от материка лагуны, сможет вечно владычествовать морем (с которым дож – глава венецианского правительства – в знак этого владычества ежегодно вступал в символический брак, бросая в волны золотое обручальное кольцо с борта пышно изукрашенной галеры «Бученторо»), на деле мало чем могла навредить Португалии, ставшей владычицей Атлантики, в сравнении с которой не только Адриатическое, но и Средиземное море было всего лишь лужей.

В ярости, усиливаемой сознанием своего бессилия, республика святого Марка постаралась натравить на возомнившую о себе выскочку-Португалию египетского султана. Однако дом Мануэл Счастливый не испугался и Египта (или, по-арабски, Мисра). В 1505 году он снарядил армаду из двадцати двух кораблей под командованием вице-короля. Этому флотоводцу, в чье распоряжение было предоставлено полторы тысячи солдат регулярных войск, надлежало, в отличие от командиров предыдущих эскадр, плыть в Индию, не для того, чтобы, как обычно, вернуться оттуда через год с очередным грузом перца и прочих пряностей, но для того, чтобы оставаться там в течение трех лет, укрепляя позиции Португалии на индийской земле.

Дом Триштан да Кунья, родственник Албукерки, предназначенный королем Мануэлом I в вице-короли Индии, внезапно ослеп. И потому монарху Португалии пришлось в последний момент назначить на этот важный пост другого знатного фидалгу. К счастью для да Куньи, его слепота оказалась кратковременной, но за время утраты им зрения его пост оказался занят предприимчивым домом Франсишку ди Алмейдой, незамедлительно отплывшим в Индию в сопровождении своего сына Лоуренсу ди Алмейды (писаного красавца, если верить свидетельствам современников). Впрочем, дом Триштан да Кунья, похоже, не был слишком огорчен ускользнувшим от него титулом вице-короля Индии. Тем более, что вскоре получил от короля назначение предводителем очередного «перечного флота», с дозволением включить в состав подчиненной ему королевской эскадры свой собственный корабль и немного заняться частной торговлей, или, выражаясь по-современному – «индивидуальной предпринимательской деятельностью».

И тогда пробил великий час Афонсу Албукерки. До сих пор не совсем ясно, почему – то ли потому, что назначение Алмейды имело временный характер, то ли потому, что дом Мануэл Счастливый переменил свое решение, но не прошло и года с момента отплытия Алмейды в Индию, как король назначил Албукерки его преемником. Правда, без присвоения дому Афонсу вице-королевского титула (ибо португальский монарх присвоил Алмейде этот титул пожизненно, обещав его никому больше не присваивать, пока Алмейда не переселится в мир иной). Причем назначение Албукерки преемником Алмейды должно было оставаться в тайне до 1508 года. Будущий губернатор Индии дал королю письменное обязательство хранить эту тайну вплоть до истечения указанного срока. Соответствующий документ дошел до наших дней. Приводим ниже его текст:

«Я, Афонсу ди Альбукерки, свидетельствую, что поклялся Нашему Государю, Королю, в Его Присутствии, не посвящать никого в решение, принятое касательно осуществляемого в настоящее время Франсишку ди Алмейдой управления Индией и на случай его возвращения или его смерти, до тех пор, пока это решение не вступит в силу и я не сменю его (Алмейду – В.А.) в должности. Я клянусь своей верой и даю торжественное обещание соблюдать это условие. Закрытый и скрепленный печатью документ о моем назначении я беру с собой (в Индию – В.А.), согласно милостивой воле Нашего Господина и Короля. Лиссабон, в 27 день февраля 1506 года».

На протяжении восемнадцати месяцев, прошедших со времени возвращения Албукерки из Индии, дом Афонсу не раз имел возможность беседовать с королем, который, хоть и не особенно хорошо разбирался в людях, разглядел в этом человеке, полном великих идей, недюжинный ум и способность мыслить широко, масштабно и нетривиально. Поэтому дом Мануэл не преминул использовать эти способности и дарования Албукерки в собственных интересах.

«Перечному флоту» очередного, 1506 года (состоявшему из шестнадцати каравелл королевского флота и частного корабля Триштана да Куньи) надлежало, по плану, разработанному королевскими советниками, достичь острова Сокотра и построить на нем форт. Опираясь на этот форт как базу, португальские морские стратеги планировали причинять ощутимый ущерб арабскому торговому мореплаванию, перехватывая «мавританские» корабли, курсировавшие между Индией и Красным морем. Однако выжженный солнцем, угрюмый остров, затерянный в водах Аденского залива, интересовал благочестивого португальского монарха не только по мирским причинам. Считалось, что в свое время вездесущий апостол Фома обратил в христианство и жителей Сокотры. Но озабоченный спасением их душ дом Мануэл опасался, не утратили ли островитяне, за почти полторы тысячи лет своей изоляции от христианского мира, чистоты преподанного им святым апостолом учения Христа (сохраненного, как был уверен лузитанский монарх, во всей своей первозданной чистоте лишь единственной истинной, по его глубочайшему убеждению, римско-католической церковью). И потому король включил в состав экспедиции на Сокотру, кроме солдат и моряков, еще и смиренного душепастыря – монаха духовного Ордена францисканцев, дабы тот, в случае необходимости, наставил заблудших овец стада Христова, на путь истинной веры и возвратил их в лоно истинной церкви.

Афонсу ди Албукерки получил особое задание, после принятия военных и религиозных мер обеспечения португальского влияния на Сокотре, отправиться в северную часть Индийского океана, исследовать аравийское побережье и захватить расположенные там важные опорные пункты магометан. В знак своего высокого монаршего благоволения король вручил будущему губернатору Индии драгоценное знамя из белого шелка с нашитым на него красным крестом рыцарей Христа. С тех пор полученный от дома Мануэла «тамплиерский» стяг[38]38
  У тамплиеров, прямых предшественников португальских рыцарей Христа, наряду с главным орденским черно-белым знаменем Босеан («Пегая Кобыла»), имелся и белый стяг с красным крестом.


[Закрыть] гордо реял над головой Албукерки во всех данных им врагам Креста сражениях, а по прошествии шестидесяти лет сопровождал, выцветший и превратившийся почти в лохмотья, прах Албукерки домой, в родную Португалию…

Кормчим флагманского корабля дома Афонсу «Сирни» («Кружок») был назначен Диаш ди Солиш, который, однако, незадолго до отплытия убил свою супругу и бежал, спасаясь от суда, в Испанию, с распростертыми объятиями принимавшую всех португальских перебежчиков (особенно – знакомых с морским делом). Зачисленный на испанскую службу, женоубийца впоследствии открыл «Серебряную реку» – Рио де Ла Плата – в Новом Свете, вписав свое имя в мировую историю уже не кровавыми, а, так сказать, серебряными буквами.

Между тем Афонсу, сгорая от нетерпения, ждал нового кормчего на замену ди Солиша. Кроме того, не хватало подходящих людей для команд ждавших отплытия за море кораблей. Ибо всю весну 1506 года в Лиссабоне свирепствовала «моровая язва». Албукерки опасался, что ему придется оставить на берегу чуть ли не половину завербованных им в столице Португалии людей, поскольку никто не хотел пускаться в плавание на одном корабле с лиссабонцами, подозревая в каждом из них потенциального разносчика заразы.

Утром 5 апреля дом Триштан да Кунья вышел в море. На следующий день Албукерки, так и не дождавшись нового кормчего для своего флагмана, также велел поднять паруса. «Я полагал, что способен сам довести свой корабль до Индии не хуже всякого кормчего» – писал он в своем отчете королю. Вечером того же дня флагман Албукерки нагнал уже вышедшую в море эскадру.

Плавание не было ни мирным, ни счастливым. Албукерки и да Кунья отбыли из Португалии друзьями, но, когда они расставались у берегов Сокотры, их дружеские, гармоничные взаимоотношения были уже в прошлом. «Была ли моя, или Ваша, вина в том, что во время нашего совместного плавания между нами возникла вражда?» – писал дом Афонсу через несколько лет дому Триштану да Кунье. Очевидно, Албукерки был склонен возложить вину за испорченные отношения на последнего. Как бы то ни было все дошедшие до наших дней документы того времени свидетельствуют о том, что Албукерки никогда не искал ссоры со своим родственником и всегда беспрекословно подчинялся тому, как командующему флотом.

Упомянутая «вражда» началась из-за «потенциальных носителей инфекции», оставленных другими капитанами в Лиссабоне на «карантин». Албукерки принял их всех на борт, ибо полагал, что в сложившихся обстоятельствах каждый человек на счету. Он по всей форме рапортовал да Кунье, нельзя ли распределить людей, взятых им на борт «Сирни», по разным кораблям эскадры, поскольку на флагмане недостаточно провианта для такого количества едоков. Однако у командующего флотом были, в отношении «носителей заразы», совсем иные планы. Он намеревался высадить их всех на берег острова Бесегиш (ныне – Палма), к югу от Зеленого Мыса – Кабу Верди, близ побережья Западной Африки, где эскадра должна была запастись свежей водой. В связи с этим различием во мнениях разгорелась долгая словесная перепалка, принявшая весьма резкие формы, пока да Кунья, наконец, не уступил (но затаил обиду на Афонсу).

Хуже было другое. Из-за частной каравеллы Триштана не поспевавшей за другими кораблями, не удалось вовремя обогнуть мыс Доброй Надежды на самой нижней оконечности Южной Африки. Каравелла да Куньи оказалась чрезвычайно тихоходным парусником, чья низкая скорость вынуждала весь флот постоянно бросать якорь и томиться ожиданием. Все капитаны с трудом подавляли свое недовольство, ворча себе в бороды, и только Албукерки осмелился высказать это недовольство открыто. «Таким черепашьим ходом мы в этом году до Индии не доберемся» – заявил он дому Триштану. «К чему нам из-за одного единственного корабля задерживать всю эскадру?». На это да Кунья гневно возразил, что не может же он бросить свой нагруженный доверху товарами корабль на произвол судьбы. И лишь после того, как флот проторчал несколько недель у берегов Бразилии (португальские корабли, вследствие штиля у западноафриканского побережья и сильных течений в Гвинейском заливе, занесло далеко на запад), он, подавив свою досаду, приказал идти под всеми парусами в Мозамбик.