Текст книги "Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу"

Глава третья
Долгие годы ожидания

В начале XV века португальский аристократ дом Жуан Гонсалвиш ди Гомиди убил свою супругу дону Леонор из рода Албукерки, заплатив за совершенное преступление собственной жизнью.

При жизни женоубийца был личным секретарем короля Португалии и, в силу занимаемой должности, играл немаловажную роль в жизни страны. А поскольку, с другой стороны, один из предков убитой им сеньоры Леонор вел свой род, по морганатической линии, от португальского правящего дома, разыгравшаяся трагедия стала притчей во языцех. Поэтому не удивительно, что осиротевшие дети, сочтя за благо отказаться от фамилии своего преступного отца, стали впредь именоваться по матери – Албукерки.

Одним из внуков злосчастной доны Леонор и был великий Афонсу, появившийся на свет в 1460 году от Рождества Христова. Он был вторым из четырех сыновей дома Гонсалу ди Албукерки, сеньора Вилла-Верди-душ-Франкуш. Отец и дед его отца служили личными секретарями португальских королей Жуана I и Дуарти I, дед по матери был адмиралом португальского флота. Благодаря своему знатному происхождению и высокому положению отца, приближенного к монаршей особе, Афонсу удостоился чести быть воспитанным при королевском дворе.

В то время в Португалии поистине стоило быть молодым. Франция медленно залечивала раны, нанесенные кровавой Столетней войной с англичанами и бургундцами (которую многие

современники считали карой небесной за расправу Капетингов с тамплиерами и следствием «проклятья Жака де Молэ»), с превеликим трудом собирая воедино свои разбежавшиеся из-под власти французской короны провинции. Англия страдала от тридцатилетней гражданской «войны Алой и Белой Розы». В испанских королевствах, раздираемых внутренними распрями, все, так сказать, кипело и бурлило. Германия была также погружена в хаос. Португалия же, к которой Фортуна оказалась более благосклонной, могла целиком посвятить себя тому, чтобы «дарить миру новые миры».

Эта Португалия XV века, которой было предназначено какое-то время творить мировую историю, была маленькой, но счастливой страной. Ее династия, призванная к власти народом, правила своими подданными благожелательно и милостиво. Хотя наличных денег не было в избытке, благодатный климат, или, выражаясь церковным языком, благорастворение воздухов, и плодородная почва способствовали обильному произрастанию хлеба, фруктов, овощей и винограда, а прибрежные воды кишмя кишели рыбой. Хотя продолжительные войны с Кастилией заметно поубавили населения, их неизменно выгодные для португальцев результаты, в конце концов, убедили воинственного кастильского соседа в твердой решимости и способности Португалии отразить все покушения на ее независимость. Что же до мусульманского фактора, то у врат Кастилии все еще гордо высилась непокоренная Гранада, резиденция мавританского эмира, именовавшего себя халифом, наместником пророка и повелителем правоверных. В то время как Португалия, освободившись еще двести лет тому назад от мавританской угрозы, теперь сама угрожала власти мавров. И где? За морем! Разве мусульманские твердыни Марокко не слагали одна за другой свое оружие к ногам бойцов немногочисленного, но отличавшегося высоким боевым духом португальского войска?

Однако экспансия Португалии не ограничивалась одной только Северной Африкой. Как уже говорилось выше, еще принц-комендант Энрики Навигадор разрабатывал гораздо более перспективные, далеко идущие планы, и крохотные каравеллы, несшие красный тамплиерский крест все дальше на юг, раскрывали все больше тайн и загадок «Моря Мрака». Где– то там, далеко, за неведомой пока что оконечностью материка, которую в один прекрасный день удастся обогнуть паруснику под знаком тамплиерского креста, лежала Индия с ее несметными сокровищами, и оттуда преемники рыцарей Христа и Храма были твердо намерены нанести решающий удар по Исламу. Пока же, приближая этот день, португальцы открывали для себя новые моря, новые острова, новые звезды и новые миры.

Темой повседневных обсуждений была навигационная наука. Корабль в полной оснастке, готовый отплыть на всех парусах в открытое море, привлекал внимание молодежи не меньше, чем сегодня – ракета, готовая к старту, новый «смартфон» или гоночный автомобиль.

Лиссабон превратился в настоящий центр паломничества и пункт притяжения, христианскую Мекку для всех, кто интересовался изучением географии и науки мореплавания. Он уподобился открытому окну, выходившему на мир. Мир, становившийся все больше с каждым днем. В Лиссабоне встречались люди со всех концов света – мореходы, ученые, торговцы, искатели приключений и пленные «дикари» из-за моря. Каждый год возвращавшийся оттуда флот привозил все новые диковинки. Потрепанные бурями, едва державшиеся на плаву, с изорванными парусами, корабли устало приставали к причалам лиссабонской гавани. Сходившие на берег тощие, загорелые до черноты «морские волки», насквозь просоленные океаном, повергали собиравшихся послушать их любопытных «сухопутных крыс» невероятными историями о приключениях в неведомых морях или на выжженных солнцем или утопавших в зелени, кишащих хищниками, гадами и людоедами далеких островах.

В этой насыщенной каждодневным ожиданием все новых, все более невероятных чудес и открытий, атмосфере рос и мужал юный Афонсу Албукерки. Подобно подавляющему большинству младших сыновей знатных дворянских семейств, он посвятил себя военному ремеслу, и долгие годы нес ратную службу в Арсиле[22]22
  После того, как португальцы, овладев в 1415 году Сеутой (по-арабски – Себтой) и разбив войска берберов-мусульман, надолго закрепились на марокканском побережье, они в 1471 году взяли приступом богатый, сильно укрепленный город североафриканских мавров Асилу (который называли Арсилой). Следует подчеркнуть, что завоевание Сеуты португальцами, венцом которого стало посвящение сыновей короля Жуана I в рыцари, мыслилось как первый шаг к созданию единого христианского королевства, способного победоносно завершить многовековой религиозно-политический конфликт с миром Ислама, выполнив, таким образом, завет «бедных соратников Христа и Храма Соломонова».


[Закрыть], чей гарнизон постоянно сражался с тамошними маврами, не оставлявшими попыток силой оружия вернуть себе утраченную крепость. Вероятнее всего, Афонсу принял участие и в нескольких секретных морских экспедициях, целью которых было исследование богатств земель, расположенных в зоне португальского влияния[23]23
  По Тордесильясскому договору 1494 года объединенные личной униией Кастилия и Арагон (фактически уже слившиеся в Испанию) и Португалия, с санкции папского престола, поделили между собой уже открытый и еще не открытый Новый Свет. Демаркационная линия проходила с севера на юг в трехстах семидесяти лигах (испанских милях) западнее островов Азорского архипелага и Зеленого Мыса (порт. Кабу Верди); все уже открытые и еще не открытые земли западнее этой разграничительной линии, считались принадлежащими личной унии Кастилии и Арагона, все земли, расположенные восточнее – Португалии.


[Закрыть], ибо впоследствии он проявил себя как испытанный, опытный моряк (а такой опыт на суше приобрести невозможно).

Этот довольно продолжительный, хотя и относительно незаметный (во всяком случае, для внешнего мира) период жизни молодого Албукерки закончился в 1503 году, через четыре года после триумфального возвращения Вашку да Гамы из-за моря[24]24
  В ходе своего первого плавания, продолжавшегося с 1497 по 1499 год, Вашку да Гама обогнул Африку и проложил морской путь в Индию.


[Закрыть]. В тот год король дом Мануэл вручил двум двоюродным братьям из рода Албукерки – Афонсу и Франсишку – командование «перечным флотом», направлявшимся в Индию.

Афонсу Албукерки, успевший, ко времени нового назначения, уже разменять пятый десяток, отличался яркой, импозантной и запоминающейся внешностью. Судя по сохранившимся портретам и описанием современников, он был тощим, как жердь, с орлиным носом и густой бородой, в которой уже пробивалась седина. В его груди ветерана североафриканских кампаний билось мужественное сердце, душу переполняла энергия тайфуна или смерча. Дом Афонсу, закаленный испытаниями нелегкой воинской службы, не боялся ни опасности ни ответственности. Он был способен управлять кораблем, командовать военным флотом в морском сражении, вести к победам сухопутные войска, штурмовать и строить крепости, управлять завоеванными землями. И при этом всецело отдавал себе отчет в своих незаурядных способностях.

«Вы можете отдать мне в подчинение двенадцать королевств» – писал он впоследствии королю дому Мануэлу – «и я буду управлять ими мудро и хорошо. Не в силу моих особых дарований, но лишь потому, что я достаточно стар, чтобы принимать верные решения». Он действительно вовсе не считал себя выдающейся личностью, превосходящей всех своих современников и соплеменников. Что, впрочем, не мешало ему почитать многих из этих современников и соплеменников глупцами.

Албукерки был добрым и преданным другом. По отношению к врагам он мог проявлять гнев и резкость, но был неизменно чужд злопамятства и мстительности. Вплоть до последних дней своего земного существования дом Афонсу не переставал дивиться злопамятным людям, с непонятным ему наслаждением растравливавшим в себе старые душевные раны, нанесенные им в ходе ссор и споров с Албукерки, который сам эти споры и ссоры давно позабыл…

Возможно, у него было больше врагов, чем друзей. Он отнюдь не был склонен к столь характерной для португальских военачальников и флотоводцев драчливости, однако обладал горячим темпераментом, острым языком, склонностью к сарказму. А также, очевидно, двумя не способствующими карьерному росту свойствами характера, а именно:

1) свойством вызывать в сослуживцах зависть («что ему, больше всех надо?»)

и

2) свойством приводить в смущение и замешательство начальство (нарушая в сознании последнего привычную схему: «Я – начальник, ты – дурак…»).

Будучи убежденным сторонником строжайшей дисциплины, он ни разу не был замечен в непослушании кому-либо из своих начальников, в невыполнении отданного ему кем-либо из начальников приказа… И, тем не менее, начальники, видимо, почему-то всегда подозревали, что он способен на непослушание. Для своих подчиненных (одни из которых его боготворили, а другие – ненавидели) он всегда был справедливым начальником, требовавшим от них, однако, слепого и безоговорочного послушания. Он мог простить личное оскорбление, забыть дерзость и даже самую наглую выходку. А вот непослушание, неподчинение приказу дом Афонсу не прощал принципиально, никому и никогда.

Как истинный сын своего «века-волкодава», полного противоречий, Албукерки сочетал в себе грубость и жестокость с неподдельной, искренней добросердечностью. Современники не уставали восхвалять творимые им дела милосердия, его благотворительность, заботу об убогих и больных. Однако тот же самый человек, всегда чуткий к страданиям ближнего, без малейших угрызений совести и колебаний отдавал приказы о поголовном истреблении населения целых сел и городов.

Полученное им образование ограничивалось, как и у большинства аристократов его поколения, свободным владением латынью и основательным знанием Священного Писания, которое Афонсу постоянно цитировал (одно предполагало другое, ибо католическая Библия существовала в то время лишь в латинском переводе блаженного Иеронима Стридонского). Учтивый и любезный с дамами (сказалось придворное воспитание), Албукерки был красноречивым оратором, интересным собеседником, свободно писал на латинском и на португальском языке (его сохранившиеся письма свидетельствуют о хорошем литературном стиле). Но, кроме писем, Албукерки ничего не написал. Его жизнь была слишком переполнена другими, более насущными и важными, делами, не оставляя ему времени для литературного творчества (в отличие он других героев эпохи Великих Географических Открытий, вроде «португальского Гомера» – автора «Лузиад» Луиша Ваш ди Камойнша, Уолтера Рейли или Филиппа Сидни).

До своего отплытия в Индию дом Афонсу, согласно свидетельству его собственного сына, успел принять участие во всех португальских военных кампаниях и операциях. По свидетельству же самого Албукерки, он честно и верно служил двум португальским королям, не получив, однако же, особого признания. Почему-то его неизменно обходили чинами и наградами, так что почести и повышение по службе, вкупе с соответствующим содержанием, с завидным постоянством доставались соратникам дома Афонсу, но не ему самому.

С учетом всех этих обстоятельств, не приходится сомневаться в том, что Албукерки воспринял полученный им приказ короля возглавить флотилию из трех кораблей, пройти с ними несколько тысяч лиг[25]25
  Лига (Legua) – 6, 358 километров.


[Закрыть] по просторам почти не исследованного моря-океана и вступить в дипломатические переговоры с владыками Востока, как долгожданный поворот в своей судьбе.

К узкому краешку Пиренейского полуострова, именуемому Португалией, его не привязывало ровным счетом ничего. На этом краешке Албукерки владел лишь двумя небольшими поместьями, парочкой сосновых лесов и виноградников, дававших ему крайне скудный доход. К тому же дом Афонсу был холост. Ибо, вступив в духовно-рыцарский Орден Сантьягу (Ordem de Sao Tiago, португальскую ветвь древнего иберийского братства меченосцев святого Иакова), строго (в отличие от иных своих собратьев по Ордену описываемой эпохи) соблюдал принесенный при вступлении в него монашеский обет безбрачия. Что, впрочем, не мешало ему иметь незаконного сына, чья мать осталась неизвестной. Но к своим племянникам Албукерки испытывал более теплые чувства, чем к собственному отпрыску. Тем не менее, он признал маленького бастарда Браса своим сыном и поручил его заботам своей замужней сестры. После чего, однако, на долгое время совсем позабыл о его существовании. Ибо все мысли и стремления дома Афонсу были устремлены к одной-единственной цели: узреть победоносное португальское знамя гордо реющим над покоренным Востоком. И самому быть знаменосцем.

Вот из какого теста был слеплен человек, нашедший наконец– то, прождав почти полвека (а человеческий век тогда был еще короче века-столетия – всего тридцать лет от силы, отчего тогдашние «вечные» договоры и заключались на тридцатилетний срок!), обрел поприще, достойное его способностей и дарований.

Глава четвертая
Первое плавание Албукерки в Индию

Португальский бросок по морю на Восток зачастую представляли (и продолжают представлять) как чистой воды погоню за прибылью. В действительности же он был не только погоней за прибылью, не только войной за пряности – перец, гвоздику, корицу, мускатный орех, кардамон, но и чем-то неизмеримо большим. А именно – последним Крестовым походом, предпринятым ради защиты христианской Европы от мусульманской угрозы. Угрозы, кстати говоря, весьма серьезной, ибо исламским полчищам, к описываемому времени уже не раз почти удавалось уничтожить христианскую цивилизацию. Турки-османы разбили балканских христиан (македонцев – в 1371 году на реке Марице, сербов и боснийцев – в 1389 году на Косовом поле) и нанесли сокрушительное поражение участникам разноплеменного Крестового похода, собравшимся со всей Европы (из Бургундии, Франции, Англии, Шотландии, Венгрии, Германии, Чехии, Польши, Швейцарии, Венеции, Генуи, Валахии, Болгарии и из владений Ордена святого Иоанна) под знамена венгерского короля, бывшего и будущего императора Священной Римской империи Сигизмунда I Люксембургского, под Никополем в 1396 году (после чего вся Болгария оказалась под магометанским игом). И, хотя военная Фортуна была переменчива, и турецкий султан-победитель Баязид I Йылдырым («Молния») был, в свою очередь, разбит и пленен среднеазиатским завоевателем Тамерланом (Тимуром) в битве при Ангоре (современной Анкаре) в 1402 году, опасность, угрожавшая Европе, снова возросла после разгрома армии польских и венгерских крестоносцев под Варной в 1444 году и особенно после захвата в 1453 году столицы Восточной Римской (Ромейской, Греческой, «Византийской») империи Константинополя войсками султана османов Мехмеда II Фатиха («Завоевателя»). Мусульманские морские разбойники-корсары почти безнаказанно опустошали побережья христианских стран Средиземноморья. Остров Родос – оплот рыцарей Ордена святого Иоанна (не успевших оправиться от поражения под Никополем и еще не называвшихся «мальтийскими», поскольку им переселение на остров Мальту только предстояло) – изнемогал под мусульманским натиском.

Как и прежде, магометанство черпало все новые резервы из глубин неведомой, беспредельной Азии и из таинственной Африки, иными словами – из мира, закрытого для европейских христиан. И только маленькой Португалия, клочку европейской земли, омываемому волнами Атлантики, одному из самых бедных и малонаселенных государств христианского мира, было суждено первой обойти исламский мир с фланга и застигнуть мусульман врасплох в их дальневосточном оплоте.

Сказанное, разумеется, не означает, что Португалия не стремилась прибрать к рукам торговлю пряностями, чтобы извлечь для себя из нее максимально возможную прибыль. Но разве какое-либо правительство какой-либо страны – в Средние ли века или в наше время – проводило когда-либо совершенно бескорыстную политику?…Не подлежит сомнению, что многие португальцы, направлявшиеся на Восток, надеялись обрести там большие богатства; некоторые считали личное обогащение главной целью своего «хождения за три моря»; за достойными уважения первопроходцами тянулся длинный «шлейф» из алчных негодяев и авантюристов, считавших, что «чужая головушка – полушка, да и своя шейка – копейка». Но сказанное можно в полной мере отнести и к ранним Крестовым походам – особенно к так называемым «детским»[26]26
  Впрочем, большинство современных исследователей считает, что основную массу участников движения так называемых «детских крестовых походов» составляли не маленькие дети, а как минимум подростки и юноши, так как словом лат. pueri («мальчики») в средневековых источниках называли всех простолюдинов (аналогично русскому «ребята»-«робята», от слова «робить», «роботать», то есть «трудиться» – крестьяне).


[Закрыть]! и к освоению новгородцами Заволочья, москвитянами – Поволжья, а казаками – Сибири, да и к другим великим предприятиям. Как бы то ни было, бросок Португалии по морю на Восток ни в коем случае нельзя считать чисто коммерческим предприятием. Главные предводители португальских первооткрывателей были в глубине своего сердца крестоносцами, и воспринимали себя именно как таковых. Они мечтали об освобождении Иерусалима, Святого Града, где был учрежден в 1120 году Орден бедных соратников Христа и Храма Соломонова, и потому на парусах ежегодно отплывавшего на Восток «перечного флота» алел красный лапчатый крест рыцарского Ордена, провозгласившего своей задачей священную войну с неверными.

Они были очень красивы с виду, эти парусные корабли XV века водоизмещением до четырехсот тонн, но ходить на них по морю было, в условиях отсутствия элементарных удобств, очень нелегко. На палубе не хватало места, в трюме – воздуха. Да и стабильность судна на плаву оставляла желать много лучшего, корабли болтались на волнах, как пробки или ореховые скорлупки.

На каждом паруснике было предусмотрено размещение от девяноста до ста пятидесяти человек, включая солдат в тяжелом вооружении – прообраза «морской пехоты» – так что на борту приходилось жить по принципу «в тесноте, да не в обиде» (если не сказать: «как сельди в бочке»). В распоряжении капитана, разумеется, имелась достаточно просторная каюта в задней палубной надстройке – так называемом ахтеркастеле (имевшем форму миниатюрной крепости и используемом в морском бою в качестве боевой платформы), где располагались и более скромные квартиры корабельных офицеров. А вот простым матросам и солдатам приходилось ютиться между палубами. В условиях тропического климата питьевая вода быстро портилась и протухала, сухари покрывались плесенью, а нехватка фруктов и свежих овощей вызывала цингу. На это жаловались буквально все «пассионарии» былых времен, вверявшие свою судьбу морским волнам.

«На корабле кормят лишь дважды в день. Этим ты не насытишься. Вместо хлеба там дают большей частью старые сухари, жесткие, как камень, с личинками, пауками и красными червями» (Конрад Грюнемберг).

«Сало было не иначе как четырех– или пятилетней давности, все покрытое черными пятнами. В судовом хлебе было множество червей, которых следовало есть, как смалец, если мы не хотели еще больше уменьшить и без того скудную порцию» (И.Г. Сойме).

«Сухари, которые мы вынуждены были есть, представляли собой уже не хлеб, а пыль вперемешку с червями и мышиным калом. Питьевая вода протухла и сильно воняла. Из-за столь скверного питания начались среди нас своеобразные болезни. Десны распухали настолько, что закрывали зубы, и больной не мог принимать никакой пищи. Девятнадцать человек умерло от этих страданий» (Антонио Пигафетта).

Людям на каравеллах приходилось постоянно вдыхать невероятный смрад гниющих пищевых отходов, испражнений больных дизентерией, пропотевшей одежды и рвоты мучимых морской болезнью.

Кроме болезней и угрозы смерти от жажды и голода, моря-купостоянно грозили иные опасности: люди срывались со скользких реев[27]27
  Рей (рея) – подвижной поперечный брус, подвешиваемый за середину к мачте и служащий для привязывания к нему паруса на парусных судах.


[Закрыть], ветер сбрасывал моряков с качающихся вант – веревочных лестниц. Даже такая, казалось бы, простая и естественная вещь, как посещение отхожего места, была связана с постоянным риском для жизни!

На флоте туалет традиционно называется «гальюн» (от «галион», «галеон»). Это название пошло от небольшого открытого участка в носовой части верхней палубы парусного корабля, откуда начинается бушприт – передняя, наклоненная под углом тридцать-сорок градусов, деревянная балка, служившая для установки отдельных элементов парусного вооружения и на свесе которого устанавливались носовые украшения корабля. На этой же площадке вдоль бортов слева и справа находились матросские отхожие места. Типичный гальюн парусного корабля представлял собой сидение с отверстием внизу. Поскольку он располагался на открытом участке палубы, это место было очень опасно для человека, ибо от морской стихии его отделяли лишь тонкие поручни или натянутые канаты. Поэтому нередко нахлынувшей волной зазевавшегося моряка смывало за борт. А оказаться в воде посреди открытого моря означало верную смерть. Человека бросало в разные стороны, накрывало потоком воды, отчего он мог просто захлебнуться. Но даже при наиболее удачном стечении обстоятельств, когда оказавшегося за бортом сразу замечали товарищи, и били тревогу, случалось, что корабль под парусами уходил так далеко, что уже не было возможности сверху добросить до утопающего матроса канат и поднять его обратно на борт. Догнать корабль вплавь оказавшийся за бортом человек не мог, поскольку скорость парусного корабля при достаточном ветре намного превосходила скорость плывущего человека.

Старшие чины корабельной команды матросскими отхожими местами не пользовались. Условия жизни офицеров на флоте были закономерно лучшими, чем у рядовых мореплавателей. Они лучше питались, и отхожие места у корабельного начальства были безопаснее, чем матросские гальюны. В кормовой части деревянного парусного корабля выступали штульцы – круглые свесы по бокам у кормы судна. В одной из них хранились навигационные приборы и морские карты, в другой помещалась закрытая кабинка офицерской уборной. Об удобстве этой тесной коморки можно поспорить, однако в любом случае человек в ней хотя бы не рисковал оказаться за бортом. Так что при всех преимуществах быта офицеров на парусном корабле, пожалуй, одной из самых весомых привилегий было безопасное отхожее место. Матросы не любили гальюны из-за отсутствия безопасности при пользовании ими. Не желая лишний раз рисковать жизнью, многие моряки предпочитали сходить куда-нибудь за пушку или затаиться в темном углу трюма. Поэтому корабельный профос – должностное лицо, отвечавшее за содержание арестантов и исполнение телесных наказаний, – следил за чистотой на борту и задерживал виновных в разведении антисанитарии. Но даже штрафы и угроза быть выпоротым не могли заставить особенно робких моряков посещать отхожие места на носу корабля.

В довершение ко всем перечисленным выше невзгодам, портились рангоуты[28]28
  Рангоут (рангоутное дерево, рангоутные дерева) – общее название устройств для постановки парусов (их подъема, растягивания, удержания в штатном рабочем положении), выполнения грузовых работ, подъема сигналов и т. д.


[Закрыть] и шпангоуты[29]29
  Шпангоут – поперечное ребро корпуса судна; поперечный элемент жесткости обшивки корпуса корабля.


[Закрыть] кораблей, доски бортовой обшивки расходились, в образовавшиеся щели проникала морская вода, которую приходилось откачивать помпами день и ночь… всех трудностей не перечислить.

Кроме того, навигация тогда была несравненно менее надежной, чем впоследствии, не говоря уже о наших днях (хотя кораблекрушения – не редкость и сегодня). В дальних плаваниях одними лишь традиционными навигационными приборами, вроде лота[30]30
  Во времена парусного флота в качестве лота использовалась гиря, обычно свинцовая, с тонкой веревкой (лотлинем) для измерения глубины. Лот опускался с носовых русленей – узких площадок, находящихся на высоте верхней палубы снаружи борта судна, на которой укрепляются ванты (снасти стоячего такелажа, которыми укреплялись мачты, стеньги и брам-стеньги с бортов) судна. Иногда на нижней части гири формировалось углубление, в которое вкладывалось сало или смесь сала и толчёного мела, чтобы к нему прилипали частицы грунта для определения характера дна.


[Закрыть] и морских карт прибрежной зоны, было уже не обойтись. Каравеллы брали с собой в заокеанские плавания компас и градшток – предшественник секстана, служивший для измерения высоты Солнца или какой-либо звезды. Помимо них, на борту находились песочные часы и морские карты. Со временем для отсчета географической долготы появились на кораблях и хронометры. Подзорных же труб не было до самого XVII века, как и рулевого колеса-штурвала, знакомого нам по книгам, комиксам и фильмам про пиратов, претендующим на историчность…

Песочные часы, служившие прежде мерилом для отбивания склянок (регулирующих несение вахты), сохранились и после введения хронометра, поскольку были незаменимы при измерении скорости лагом. Ручной лаг представлял собой вертикально плывущий деревянный сектор, выпускаемый в воду на тонком тросе – лаглине, на котором через определенные промежутки были завязаны узлы. Утяжеленный железной оковкой сектор стоял неподвижно в воде, корабль же уходил вперед. Отсчитывали, сколько узлов на лаглине успевало уйти за борт, пока песок в часах пересыпался из одной половинки в другую. Чем быстрее шел корабль, тем больше было таких узлов. Интервалы между ними выбирались таким образом, чтобы один узел соответствовал скорости, равной одной миле в час. Таким образом, лаг позволял измерять скорость. Впрочем, тогдашние навигационные приборы отличались крайней неточностью; большинство морей и островов еще не было нанесено на весьма несовершенные географические карты тех времен, так и пестревшие «белыми пятнами»; да и управляться с тяжелыми парусами было весьма непросто оборванным, изможденным и беззубым, истощенным и изголодавщимся матросам, преждевременно превращаемым выпавшими на их долю нечеловеческими тяготами в стариков, день изо дня тянувшим брасы и фалы, поднимавшим реи и бравшим рифы, ходившим вокруг шпиля, навалившись исхудалой грудью на вымбовки[31]31
  Вымбовка – дубовый рычаг для вращения в ручную судового шпиля (ворота для подъема якоря); В. (6–8) вставляются радиально в гнезда над барабаном шпиля, внутр. концы их закрепляются чеками, а внешние соединяются обносным кругов. тросом, называемым свистов.


[Закрыть]. К тяготам моряцкой жизни следует добавить также крайне тяжелую службу команды, которая в описываемое время несла всего две вахты (и лишь впоследствии – три). Поскольку же экипажи очень часто были недоукомплектованы, матросам приходилось выстаивать и по две вахты подряд. В штормовую погоду по тревоге свистали наверх всю команду. Справляться со всеми этими задачами было по плечу только первоклассным морякам. В Португалии, впрочем, таких первоклассных моряков было в избытке. Ответственность за курс нес кормчий[32]32
  От старинного слова «кормило» (руль, рулевое весло).


[Закрыть] (или рулевой, которого мы сегодня назвали бы штурманом) и, поскольку капитан, чаще всего, не был профессиональным моряком (а назначался, как правило, по принципу знатности происхождения либо иных заслуг, далеко не всегда связанных с морем), ему было трудно обходиться, при решении технических вопросов, без совета профессионала – кормчего. Хотя, как командир корабля, капитан были вправе, принимать решения и требовать их выполнения и вопреки совету и мнению кормчего. Разумеется, в данном случае, ответственность за последствия нес уже не кормчий, а пренебрегший его советом капитан. Эти весьма специфические условия командования и управления кораблем, а также взаимоотношений между капитанами и кормчими были созданы самими португальскими монархами, отдававшими, как уже говорилось выше, при назначении капитанов кораблей своего флота, предпочтение родовитости и высокому социальному положению соискателя капитанской должности перед его практическими навыками в сфере навигации и лоции.

Командованию «перечного» флота, отплывшего в Индию в памятном 1503 году, надлежало выполнить два важных поручения, одно из которых носило коммерческий, другое – дипломатический характер. Ему надлежало, во-первых, принять в Индии на борт и доставить в Португалию ежегодный груз пряностей, или специй, в первую очередь – перца (которому флот и был обязан своим характерным названием), а во-вторых – добиться от раджи Кочина разрешения построить на его территории португальский форт. Это необычное требование португальского монарха диктовалось отнюдь не враждебными замыслами, направленными против кочинского раджи, с которым португальцы поддерживали вполне дружеские отношения. Однако прошло всего три года со дня учиненной правителем Каликута кровавой бойни, жертвой которой пали, наряду с туземцами, и люди, вверенные покровительству дома Педру Алвариша Кабрала (возглавившего, после возвращения Вашку да Гамы в Португалию, второе плавание португальцев в Индию)[33]33
  К декабрю 1500 года португальцами было закуплено в Каликуте товаров в количестве, достаточном лишь для загрузки двух кораблей. Педру Алвариш Кабрал подозревал, что гильдия арабских купцов препятствует агентам португальцев закупать товары, что весьма походило на правду, ибо еще в начале XV века арабские купцы следовали этой тактике, стремясь помешать китайским купцам. Кабрал пожаловался правителю Каликута на «мавров», но тот отказался вмешиваться в этот спор. 17 декабря Педру Алвариш Кабрал решил действовать без разрешения самурима, и захватил арабский корабль из Джидды, грузившийся пряностями в порту Кожикоде. Арабские купцы немедленно организовали атаку разъяренной толпы на португальскую факторию. От пятидесяти до семидесяти португальцев было убито, около двадцати спаслось и вплавь добралось до португальских кораблей. Спасшиеся жертвы погрома утверждали, что видели среди погромщиков телохранителей самурима. Не дождавшись реакции со стороны самурима, Кабрал решился на ответные действия. Он захватил около десяти арабских кораблей в районе Кожикоде, перебил на них всех моряков, конфисковал товары, а сами корабли сжег. Затем, обвинив самурима в содействии погромщикам, разорившим факторию, приказал кораблям целый день обстреливать незащищенный с моря город Кожикоде с пригородами. Число погибших жителей оценивается в шестьсот человек обоего пола. 24 декабря 1500 года Педру Алвариш Кабрал покинул обстрелянный им Кожикоде, и отплыл на юг в Кочин, враждебный самуриму. После этого пути Каликута и португальцев, требовавших монополии в торговле пряностями разошлись, и португальцы сделали центром этой торговли радушно принявший их Кочин.


[Закрыть]. С учетом этого печального опыта, строительство португальского форта на индийской земле рассматривалось в Лиссабоне как надежное средство воспрепятствовать повторению подобных трагических эксцессов в будущем.

Каждый из обоих кузенов Албукерки получил под свое командование три корабля, однако вышли они в море не одновременно. Более расторопный и организованный Афонсу успел подготовить свои корабли к отплытию на десять дней раньше, чем его менее собранный кузен Франсишку, и незамедлительно, 6 апреля, вышел в море. Несомненно, это произошло к радости обоих кузенов. Португальские капитаны, как правило, любили ходить по морям борт о борт не больше, чем их предки-рыцари – скакать на врага в плотном строю. Не были исключением из этого правила и двоюродные братья Албукерки.

Эскадра дома Афонсу состояла из:

1) флагманского корабля «Сантьягу» («Святой Иаков»);

2) корабля «Эшпириту Санту» («Святой Дух») под командованием Дуарти Пашеку, величайшего португальского географа и математика своего поколения, и

3) корабля «Сан Криштуван» («Святой Христофор»), чей капитан, дом Фернан Мартинш, умер по пути в Индию («ибо он был чрезмерно тучен», как писал о причине его смерти хронист-современник).

К этим трем королевским кораблям присоединился еще и четвертый, предназначенный для ведения торговли в открытых португальскими мореплавателями новых землях на Востоке. Этот корабль принадлежал предприимчивой особе по имени Катарина Диаш, возлюбленной богатого итальянского купца, снабжавшего португальский королевский двор кроватями и другими спальными принадлежностями. Пожалуй, не стоило бы упоминать маленькую частную инициативу Катарины Диаш, пожелавшей поживиться на рынке пряностей, не окажись на борту ее каравеллы некий Эмболи, знавший грамоте (как и полагается коммерсанту) и оставивший нам описание плавания эскадры Албукерки:

«Ночью вся эскадра была сильно потрепана у острова Асенсьон… Затем, прежде чем мы доплыли до мыса Доброй Надежды, на нас обрушились ужасные бури, и, (оставшись – В.А.) без единого клочка парусины (то есть парусов на мачтах – В.А.), носились мы по волнам то в восточном, то в западном направлении, ибо иные ветры там не дуют. Наконец, по милости Божией, мы обогнули этот мыс, который увидели 6 июля 1503 года. После чего мы отплыли от острова Сан-Лоуренсу (Мадагаскара, именуемого в ту эпоху также Лунным островом или Островом Луны – В.А.) на восток и снова увидели землю лишь, когда появилось побережье Малабара близ Каликута. И, наконец, 20 сентября мы пристали к берегу в Кочине». Несмотря на легкий бриз, жара была столь нестерпимой, что в пазах между палубными досками плавилась смола.

К величайшему изумлению дома Афонсу Албукерки он, сойдя на берег в Кочине, встретил там своего кузена дома Франсишку. Хотя тот и вышел в море позже, но, благодаря попутным ветрам и хорошей погоде, прибыл в Индию раньше своего обычно более расторопного двоюродного брата.