Текст книги "Трактат о терпимости"

Франсуа-Мари Друэ Вольтер
Трактат о терпимости

© ИП Сирота Э. Л. Текст и оформление, 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Вольтер

1694–1778

Король общественного мнения

Вольтер – один из крупнейших мыслителей XVIII века, поэт, драматург, публицист, историк. Его называли «королем общественного мнения». В своих острых статьях и памфлетах Вольтер протестовал против войн, религиозного фанатизма, гонения инакомыслящих и выступал за просвещение и социальные свободы.

1694 – Мари Франсуа Аруэ (творческий псевдоним Вольтер) родился в Париже, в семье нотариуса.

1711 – после иезуитского колледжа устроился в адвокатскую контору, но занятие литературой увлекло юношу.

1717 – на год угодил в Бастилию за сатирические стихи в адрес герцога Орлеанского.

1718 – трагедия «Эдип», поставленная в «Комеди Франсез», принесла известность Вольтеру.

1725 – снова попал в Бастилию за очередную насмешку над вельможей. Выпустили с условием, что покинет Францию.

1726 – уехал в Англию, где провел три года, изучая политическое и социальное устройство страны, ее историю, философию, литературу.

1733 – опубликовал свои впечатления от пребывания в Англии – «Философские письма». Тираж конфисковали и сожгли, издателя посадили в Бастилию, а Вольтер бежал из Парижа в замок маркизы дю Шатле, на границе с Лотарингией.

1751 – принял приглашение прусского короля Фридриха II и поселился в Потсдаме.

1753 – переехал в Швейцарию, где купил три имения. Прожил здесь 25 лет, почти до самой смерти.

1762 – начал кампанию по реабилитации французского купца Жана Каласа, ставшего жертвой религиозного фанатизма и невинно казненного за убийство сына. Это громкое судебное дело дало повод Вольтеру написать памфлет «Трактат о веротерпимости».

1778 – возвратился в Париж, где его восторженно встретили. Назначен директором Академии. Незадолго до смерти, в апреле, вступил в парижскую масонскую ложу. Умер в мае от долго мучившего его онкологического заболевания.

Предисловие

«Трактат о веротерпимости» Вольтера, написанный два с половиной века назад, и сегодня звучит свежо и злободневно, так как его основная тема, толерантность к инакомыслящим, актуальна во все времена. Терпимость – один из основополагающих принципов гуманности, считает автор и призывает власти, церковь и каждого отдельного человека руководствоваться этим принципом в своих действиях.

Вольтер – крупнейший мыслитель XVIII столетия, и его вклад в становление и развитие философии Просвещения трудно переоценить. Его называли «некоронованным королем» общественного мнения. Статьи, памфлеты и книги Вольтера содержали острые высказывания на животрепещущие темы и часто издавались анонимно. При жизни автора они мгновенно распространялись по всей Европе, оказывая влияние на умы и сердца.

Поводом для написания «Трактата о веротерпимости» стала казнь французского купца Жана Каласа. Он был протестантом в католической стране, и, когда его сын покончил с собой, купца обвинили в убийстве – якобы он хотел помешать сыну перейти в «праведную» католическую веру. Суд признал купца виновным и приговорил к смерти через колесование. Приговор был исполнен, этот случай приобрел широкую известность и дошел до Вольтера. Философ, возмущенный предвзятостью судей, начал кампанию по реабилитации купца. Она увенчалась успехом – все обвинения были сняты.

Автор начинает «Трактат…» с введения, где рассуждает о свободе мысли и веротерпимости как прямом следствии такой свободы. Далее он обращается к случаю Жана Каласа, разбирая допущенные судебные ошибки и обличая религиозный фанатизм. Вольтер апеллирует к истории, приводит примеры терпимости и нетерпимости из разных эпох. «Все люди должны считать других своими братьями», – таков итог размышлений философа.

Трактат о веротерпимости, написанный в связи со смертью Жана Каласа

Введение

Полагаем, в наш просвещенный век каждый образованный европеец считает, что веротерпимость – это долг правосудия, предписанный гуманностью, совестью, Богом, это закон, охраняющий мир в обществе, а значит, способствующий процветанию государств. Если же в сословии литераторов, которые не отличаются ни достойной жизнью, ни достойными сочинениями, найдутся опровергатели этой точки зрения, то в качестве убедительных примеров можно привести принципы и политику, которых придерживаются в правительстве Соединенных Штатов Северной Америки, в парламентах Британского королевства, в нидерландских Генеральных штатах; можно привести и образ действий римского императора, российской императрицы, прусского и шведского королей. Повсюду в Северном полушарии – от полярного круга до 50 градуса широты, от Миссисипи до Камчатки – веротерпимость вступила в свои права без смут и крови. И хотя конфедераты в Польше, обосновывая намерение убить короля и вступить в союз с турками, подбавили религиозных доводов, это служит как раз доказательством того, что бессовестно так использовать религию и что веротерпимость необходима для спокойствия и мира.

Каждый служитель закона, верующий в Бога и признающий право на религиозные убеждения, должен отличаться веротерпимостью: он должен понимать недопустимость того, чтобы человеку приходилось выбирать между смертью и вероотступничеством. Служитель закона знает, что любая религия имеет под собой фундамент – определенного рода факты и доводы, толкование известных книг, идею ограниченности человеческого разума; он знает, что среди приверженцев любой религии есть высоконравственные и образованные люди; что противоположные точки зрения доказывают люди честные и много размышлявшие по этому поводу. Может ли служитель закона только лишь на основании того, что непоколебим в своей вере, называть врагами Господа тех, кто придерживается иных взглядов? Может ли он считать свое твердое религиозное убеждение юридическим аргументом для того, чтобы распоряжаться жизнью и свободой тех, кто придерживается иных взглядов? Разве не очевидным будет для него, что последователи других религий могут применить против него такие же «юридические доказательства», какие применяет он?

Теперь возьмем человека, который вообще не верит в Бога и считает религию сказкой. Станет ли он нетерпимо относиться к противоположным взглядам? Никогда. Свою аргументацию он строит совершенно иначе и в своих убеждениях исходит из совершенно иных принципов, а значит, и мотивы для веротерпимости у него другие.

«Веротерпимость – это долг правосудия, предписанный гуманностью, совестью, Богом, это закон, охраняющий мир в обществе, а значит, способствующий процветанию государств»

Если он считает людей, исповедующих любую религию, безумцами, может ли он считать религию преступлением и лишать прав этих людей, при том что их безумие не нарушает общественного спокойствия и не делает их неспособными в отношении своих прав? Может ли он относиться к ним с нетерпимостью, если терпит лгунов, которые исповедуют чуждые себе верования лишь ради того, чтобы наживаться за счет обманутых людей? В этом случае нужен способ получать юридические доказательства того, что тот или иной человек сам не верит в те нелепые взгляды, которые исповедует, но такого способа быть не может. Не послужит оправданием для такого закона нетерпимости даже тот довод, что эти убеждения способны привести к тяжелым последствиям. Только в том случае, если в этих убеждениях прямо проповедуется убийство как религиозный долг, можно расценивать такие взгляды как преступление, однако это будет не религиозная нетерпимость, а мера, направленная на сохранение порядка в государстве.

Если же посмотреть с точки зрения закона и соблюдения прав человека, то очевидно, что право на свободу совести, свободу исповедовать свои убеждения публично и руководствоваться ими в своих поступках, но так, чтобы не нарушать чужие права, – это право так же реально, как право человека на собственность и на личную свободу. Следовательно, притеснение этого права идет вразрез справедливости и закон против веротерпимости не может быть справедливым.

Разумеется, речь идет о постоянном законе, ибо мы допускаем, что если ревностность к какой-либо религии вызывает лихорадочное состояние в обществе, то на определенный период в данном конкретном государстве потребуется подобный закон, однако его введение будет в этом случае оправданно – как мера безопасности для тех, кого притесняют. Для блага всего человечества (а в этом видят свою цель все добродетельные сердца) просто необходима свобода совести, свобода религиозного культа и убеждений. В первую очередь потому, что только при такой свободе можно создать настоящее братство людей, ведь если невозможно объединить их в одной религии, то надо научить людей с разными религиозными взглядами относиться друг к другу как к братьям. Кроме того, свобода совести и убеждений поможет развиваться человеческому разуму, находить истинные ответы на вопросы, связанные с моралью. Ведь никто не станет отрицать, что познание истины – высшее достижение и благо людей.

В самом деле, невозможно принятие или существование в стране закона, который бы противоречил тому, что, по мнению просвещенных людей, соответствует правам граждан и благу всего общества, то есть закона, противоречащего общепризнанной истине. Ведь заблуждение не может победить такую истину – она крепко держится в умах. При любом политическом устройстве это единственное, что может служить барьером для злоупотребления силой. Разве настоящая цель политики не в том, чтобы сохранять внутри государства мир, от которого зависит и процветание страны, и ее реальная сила, и, в конце концов, счастье людей? Все перечисленные вещи нераздельны между собой, так же как нераздельны они с терпимостью, особенно в отношении религиозных взглядов, единственного, что важно для народа. В обширных государствах веротерпимость служит прочности правительства. В самом деле, у правительства достаточно средств, чтобы утихомирить отдельных личностей, если только эти личности не соберут и не поведут за собой столько народа, чтобы оказать сопротивление и полиции, и армии и выбить почву из-под ног правительства. Нетрудно догадаться, что такую опасную власть этим отдельным личностям могут дать лишь религиозные настроения в условиях, когда царит нетерпимость, ведь общество раскалывается всего на несколько лагерей, объединяющих большое количество людей.

При веротерпимости же, наоборот, исчезают причины для возмущений и столкновений в государстве. Ведь свобода культа порождает множество религиозных сект, эти группы малочисленны, не могут претендовать на господство в стране и поэтому не создают никаких волнений.

«Настоящая цель политики в том, чтобы сохранять внутри государства мир, от которого зависит и процветание страны, и ее реальная сила, и, в конце концов, счастье людей»

В протестантских государствах противники свободы культа настаивают на том, что католики хотят на руинах монархии установить власть церкви и поэтому нельзя терпеть католичество в стране. А в католических государствах, в свою очередь, считают, что протестантские общины враждебно настроены к абсолютной власти и поэтому нельзя терпеть протестантство. Для здравомыслящего человека это противоречие служит лишним подтверждением того, что веротерпимость необходима, дабы ни одна религия не превратилась в господствующую и не сделалась опасной.

Кое-кто говорит, что терпимость означает свободу мысли, поэтому неизбежно приведет к уничтожению морали, а следовательно, для счастья общества нетерпимость просто необходима. Зачем же так клеветать на человеческую природу? Выходит, что люди, начав мыслить и рассуждать, непременно станут порочными и бесчестными? Разве добродетель исчезнет, как только люди смогут свободно критиковать софизмы? Факты опровергают такое мнение: преступники в большинстве своем люди религиозные, свободомыслие им присуще редко. Свободное мышление есть результат умственных усилий, и не стоит путать его с нравственной распущенностью, приверженцы которой есть во всех странах. Безнравственность порождается грубыми инстинктами, а не разумом, в то же время уничтожить ее можно только с помощью разума.

Вы хотите видеть вокруг себя людей добродетельных и ценящих добродетель? Тогда общайтесь с людьми, которые стремятся просветить своих ближних, а не с теми, кто множит человеческие заблуждения. Если человек верит, что его религия истинная, то он должен стремиться к терпимости: во-первых, это даст ему право на терпимость к своей религии в тех государствах, где она не господствует, а во-вторых, это позволит его религии проникнуть во все умы. Ведь когда люди свободно могут защищать свои идеи, истина всякий раз торжествует. Приведем в пример такое заблуждение, как колдовство: оно практиковалось с древних времен, но с недавних пор, когда стало возможным рассуждать о колдовстве, оно стало очень редким явлением. Разве для того, чтобы люди разуверились в духах и ложных божествах, нужны палачи?

Так что и природа, и здравый смысл, и политика, и истинная вера – все призывает к терпимости. Однако по-прежнему есть сторонники гонений, и хотя в странах, где правительство просвещенное и гуманное, у таких фанатиков нет возможности расправляться с людьми, в их распоряжение отдают книги и ограничивают свободу печатного слова под угрозой наказания. Что же получается на деле? Печатаются тайные издания, в которых свобода слова доходит до разнузданности, и если эти книги содержат опасные суждения, а у автора дурная слава, то ни один порядочный человек не станет критиковать их, дабы не скомпрометировать себя, а защитниками таких вредных книг выступают недостойные люди. Вот что достигается мерами подавления.

Бывает, что уважаемые корпорации требуют не допускать в страну те книги, где их мнение подвергается критике. Вероятно, они не понимают, что фраза «Прошу вас помешать моему оппоненту опровергать мои идеи» означает то же самое, что «Я не верю в те истины, которые проповедую».

Как бы вы отнеслись к человеку, который противится тому, чтобы судья дал возможность высказаться обеим сторонам? Но когда речь идет об истине, вы-то как раз и представляете собой только одну из спорящих сторон, к какой бы религии вы ни относились. Судьями же выступают совесть и разум других людей. Разве есть у вас право мешать человеку в поиске истины? Разве есть у вас право препятствовать тому, чтобы он просвещал других? Если вы можете представить доказательства своей веры, то почему противитесь ее рассмотрению? А если доказательств нет и ваша вера поселяется в сердце лишь милостью Божьей, тогда разве нужно эту благодатную силу подкреплять человеческим насилием? Есть во Франции книга, которая сама по себе служит мощным аргументом против религии: реестр, в котором указаны доходы духовенства. Содержание сего документа не является тайной, при том что епископы не пожелали дать королю экземпляр реестра.

Это один из тех протестов, которые изумляют и народ, и философа и которые предполагают только один ответ: вернуть государству все полученное духовенством и установить религию на тех правилах жизни, которые были у общин, начавших в давние времена устанавливать христианство. Стали бы вы посещать лекции профессора физики, который получал деньги, преподавая одну систему, а потом лишился их, преподавая другую? Стали бы вы внимать словам человека, который одновременно призывает к смирению и приказывает величать себя «ваша светлость», который одновременно призывает к бескорыстию и занимается стяжательством? Еще один вопрос: почему духовенство, в чьем пользовании находится около пятой части государственных богатств, хочет вести войну, возложив расходы на плечи народа? Если духовенство видит в некоторых сочинениях угрозу для себя, то пусть оно не жадничает и хорошо заплатит за опровержение таких книг. Хотя оно вполне может позволить себе скупать все крамольные книги, которые издаются в Европе, – ежегодно это обходилось бы в сумму не более чем два миллиона, что не составило бы и пятидесятой доли налога на имущество церкви; никогда война не обходилась так дешево.

В одной брошюре написано, что те, кто свободно мыслит, отличаются нетерпимостью. Это вздор, ибо веротерпимость и свободомыслие – слова, близкие по значению. Доказательство, которое приводилось в брошюре, комическое: философы, сказано там, смеются над оппонентами и возмущаются преимуществами духовенства. Но подшучивание над глупыми доводами вовсе не означает отсутствие веротерпимости. Будь эти оппоненты, которые и рассуждать-то не умеют, людьми добродетельными и терпимыми, то нехорошо было бы высмеивать их, но они ведут себя вызывающе и занимаются придирками, так что насмешку можно рассматривать как акт справедливости. Впрочем, в любом случае здесь нет никакой нетерпимости: поднимать на смех и преследовать – разные вещи.

«Опасную власть отдельным личностям могут дать лишь религиозные настроения в условиях, когда царит нетерпимость»

Что касается нападок на чужие преимущества, то если они, эти преимущества, не имеют обоснования, в таком случае протестующий требует лишь восстановления своих прав. В чем же здесь нетерпимость, если возмущение направлено на того, кто отнял права? Возмущение может быть ошибочным, но нетерпимости здесь нет.

Еще полагают, что свободные мыслители образовывают секту и потому опасны. Но это тоже вздор. Главный их принцип: у каждого должна быть свобода размышлять и говорить то, что он думает. Поэтому секту они не могут образовывать. А то, что они объединяются против преследователей, чтобы защищать свое право на свободу, полученное человеком от природы, – из этого вовсе не следует существование секты.

Как был казнен Жан Калас

9 марта 1762 года в Тулузе был казнен Жан Калас. И это событие – убийство, совершенное правосудием, – заслуживает того, чтобы о нем знали и наши современники, и наши потомки. О тех тысячах людей, которые погибают на поле битвы, мы забываем быстро – и потому, что жертвы в войне неизбежны, и потому, что погибшие сами несли смерть противнику и умерли в сражении, а значит, не были беззащитными. На войне гибель и победа одинаково возможны, поэтому смерть не поражает нас и жалость не так сильна. Но когда жертвой фанатизма и пристрастного отношения становится невинный человек, почтенный глава семейства, когда он не может предъявить в свою защиту ничего, кроме своей добродетели, когда те, кто распоряжается его жизнью и приговаривает к смерти, рискуют лишь тем, что могут вынести ошибочный приговор, а за свою ошибку не понесут никакого наказания, – тогда свой голос начинают подавать граждане. Люди боятся за себя, они видят, что перед лицом суда, который должен защищать их жизнь, на самом деле ни один человек не может чувствовать себя защищенным. И их голоса объединяются в одно требование мести.

Это был необычный судебный процесс: религия, самоубийство, убийство. Правосудию надлежало установить истину: действительно ли отец и мать из религиозных побуждений повесили сына, сделал ли это брат и сделал ли это друг? Поступили ли судьи по закону и свободны ли они от подозрений в том, что приговорили невинного отца к колесованию, или в том, что не наказали и других виновных – мать, брата, друга?

Отец семейства – Жан Калас, шестидесяти восьми лет. Он сорок лет торговал в Тулузе, и все его близкие знакомые отзывались о нем как о хорошем семьянине. Калас, его жена и все дети, кроме одного, были протестантами. Своему сыну Луи, который отрекся от ереси, отец выплачивал небольшое содержание. Все говорило о том, что старику совершенно не был присущ уродливый религиозный фанатизм, разрушительный по своей природе. Калас даже согласился на то, чтобы Луи принял католическую веру. Кроме того, в доме Каласов тридцать лет жила ревностная католичка – служанка, вырастившая их детей.

Марк-Антуан, старший из сыновей, был образованным человеком, но отличался мрачным и буйным нравом, о его необузданных страстях знали все. Торговлей юноша так и не смог заняться, поскольку не имел склонностей к этому делу. Адвокатской практикой тоже не занялся, поскольку для этого требовалось свидетельство о католическом вероисповедании. И решил Марк-Антуан свести счеты с жизнью, о чем намекнул одному своему другу. Он много читал про самоубийство, и постепенно решение его окрепло.

«Веротерпимость необходима, дабы ни одна религия не превратилась в господствующую и не сделалась опасной»

И вот в один злополучный день, когда молодой человек проиграл все свои деньги, он решился исполнить задуманное. В тот вечер у Каласов на ужине был гость – прибывший накануне, 12 октября 1761 года, из Бордо друг семьи и самого Марка-Антуана, девятнадцатилетний юноша, который отличался кротким характером и высокой нравственностью, сын известного в Тулузе адвоката Лавэса. Все ужинали за одним столом – отец, мать, Марк-Антуан, Пьер (младший сын) и молодой Лавэс. После трапезы все перешли в маленькую гостиную, кроме Марка-Антуана – он куда-то пропал. Когда гость собрался уходить, Пьер вместе с ним спустился вниз, чтобы проводить. И здесь они увидели повешенного Марка-Антуана – на косяке двери, у входа в магазин, в одной рубашке. Сюртук лежал на прилавке. Покойник выглядел очень аккуратно: волосы причесаны, рубашка не помялась. На теле никаких следов от ушибов, никаких ран.

Мы не будем описывать всех деталей, о которых рассказал адвокат. Не будем описывать и страшное горе отца и матери – они кричали так, что слышали соседи. Гость и брат, тоже испытавшие ужасное потрясение, побежали, чтобы вызвать судебные власти и привести лекаря.

Пока Лавэс и Пьер занимались хлопотами, несчастные родители рыдали над телом сына, а местные жители уже столпились у их дома. Народ в Тулузе очень эмоционален, подозрителен и фанатичен; тех, кто исповедует другую веру, тулузцы считают чудовищами. Именно в этом городе жители вознесли хвалу Господу, когда скончался Генрих III, и поклялись, что убьют каждого, кто хоть словом обмолвится о том, чтобы признать королем нашего доброго Генриха IV. Именно тулузцы два века назад перебили четыре тысячи горожан-еретиков и с тех пор каждый год отмечают этот день так же радостно, как и весенний праздник «Цветочные игры». Отмечают с шествиями и фейерверками, сколько городской совет ни запрещал это омерзительное торжество.

В толпе, собравшейся у дома Каласов, один фанатик выкрикнул, что Марка-Антуана повесил отец. Этот крик сразу подхватили. Другой фанатик добавил, что завтра сын будто собирался отречься от ереси и поэтому семья и друг из-за ненависти к католикам отправили его на тот свет – так якобы диктует их религия. Мысль эта так быстро распространилась, что через минуту вся толпа была уверена в этом. Никто в городе не сомневался, что у протестантов так принято: если сын выбирает католичество, то родители должны убить его.

Когда страсти начинают бушевать, то их уже не остановить. Появился и быстро распространился слух, будто накануне протестанты Лангедока собрались, чтобы назначить палача, и исполнителем ритуальной казни выбрали молодого Лавэса. В течение суток он был извещен об этом в Бордо и вот приехал в Тулузу, чтобы помочь семейству Каласов расправиться с вероотступником.

Советник тулузского муниципалитета Давид, под действием этих слухов и из желания выслужиться с помощью скорой расправы над преступниками, повел дело с грубым нарушением правил. Троих Каласов, Лавэса и даже служанку-католичку заковали в кандалы.

Церковные власти пошли дальше – изданное ими послание было до того абсурдным, что перекрыло даже противозаконность судебного дела. Марк-Антуан умер кальвинистом, и если он сам свел счеты с жизнью, то его тело, как самоубийцы, должны были выбросить на свалку. Так велел обычай. Тем не менее он был погребен в церкви Св. Стефана с большими почестями, хотя кюре всячески протестовал против такого святотатства.

В провинции Лангедок имеются четыре братства «кающихся»: белое, черное, серое и голубое. Члены этих братств носят маски с отверстиями для глаз и длинные одежды, которые представляют собой мешок с капюшоном. В свой орден они хотели привлечь герцога Фитц-Джеймса, начальника лангедокских войск, но безуспешно.

Белое братство отслужило по Марку-Антуану молебен как по мученику. Церковный обряд происходил с такой торжественностью и пышностью, каких не удостаивали ни одного истинного мученика. И это было ужасающе. На помпезном катафалке установили скелет, который символизировал Марка-Антуана. В одной руке у него была пальмовая ветвь, в другой – перо, которое предназначалось для отречения от ереси, но на самом же деле, когда скелет приводили в движение, покойный подписывал смертный приговор отцу.

После всего этого оставалось одно: причислить беднягу, совершившего самоубийство, к лику святых. Люди считали его мучеником, молились на его могиле. Рассказывали, что один монах вырвал у покойного несколько зубов, дабы иметь нетленную реликвию. Одни горячо молили о чуде, другие говорили о том, какие чудеса Марк-Антуан уже якобы совершил. Так, одна глуховатая богомолка услышала звон колоколов, а один священник излечился от паралича, когда принял рвотное. Были составлены даже протоколы чудес. Автору этих строк известен случай, когда молодой тулузец несколько ночей молился на могиле новоиспеченного святого, но безуспешно – чуда он не вымолил и в результате сошел с ума.

Несколько белых братьев были среди судей. А это значило одно: Жан Калас будет казнен непременно.

Кроме того, приближался знаменательный день, в который горожане каждый год торжественно отмечали уничтожение четырех тысяч гугенотов: в 1762 году этому событию исполнилось ровно двести лет. Данное обстоятельство окончательно предопределило, что смертный приговор неминуем. Тулузу украшали для праздничного шествия, и воображение горожан распалялось все больше. Люди открыто говорили, что Каласы будут казнены на эшафоте, который станет лучшим украшением праздника, что эти вероотступники посланы нам провидением, дабы мы принесли их в жертву святой церкви. Есть два десятка свидетелей таких восклицаний. Были еще куда более кровожадные речи.

И это происходит в наше время, когда философия достигла таких высот, когда академии выступают за смягчение нравов. Создается впечатление, что фанатизм приведен в ярость успехами разума и теперь с еще большим ожесточением сопротивляется натиску здравого смысла.

Ежедневно тринадцать судей собирались на судебное заседание. Они не располагали, да и не могли располагать никакими доказательствами вины Каласов. Улик не имелось, зато было оскорбленное религиозное чувство. Шестеро из судей упорно стояли на том, чтобы отца, сына и Лавэса колесовать, а жену Каласа сжечь на костре. Остальные семеро, с более умеренной позицией, выступали за то, что нужно хотя бы провести расследование. Прения велись долго и с ожесточением. Один судья горячо выступил в защиту обвиняемых – он был уверен в том, что они невиновны и что вообще не могли совершить этого преступления. Он призывал людей проявить человеколюбие, а не жестокость. Этот человек стал публичным защитником Каласов в домах тулузцев, где задетые религиозные чувства требовали смерти несчастной семьи. Другой судья, напротив, был известен своим фанатизмом и так же рьяно доказывал вину подсудимых, как первый защищал их. Все это привело к такой шумихе, что и тот и другой вынуждены были отказаться от дела и уехать из города.

К сожалению, вышло так, что тот судья, который оправдывал Каласов, не взял назад своего отказа. Между тем второй, хоть и не имел права судить, все же приехал и проголосовал против обвиняемых. Именно с помощью его голоса группа, которая требовала колесования, получила перевес, так как вердикт был вынесен большинством голосов всего лишь восемь против пяти, когда один из шестерых судей, расположенных в пользу Каласов, после долгих раздумий все же перешел в противоположный лагерь.

Казалось бы, в таком случае, когда судят за убийство сына и приговаривают отца к самой страшной казни, необходимо единодушное мнение судей. Доказательства такого ужасающего преступления должны быть убедительны для всех, и если осталось хоть малейшее сомнение, то это должно смутить судью, решившего вынести смертный приговор.

«Общайтесь с людьми, которые стремятся просветить своих ближних, а не с теми, кто множит человеческие заблуждения»

Наша неразумность и несовершенство наших законов ощущаются каждый день. Но особенно отчетливо видно их убожество, когда перевеса всего в один голос достаточно, чтобы колесовать человека. Разве не так?

В Афинах, чтобы вынести смертный приговор, необходим был перевес в пятьдесят голосов. Какой вывод мы можем сделать из этого? Что греки были более мудрыми и человечными, чем мы, – но пользу из этого знания мы не выносим.

Разве можно себе представить, что шестидесятивосьмилетний старик, с отекшими и ослабевшими ногами, мог один задушить и потом повесить сына, молодого человека двадцати восьми лет, невероятно сильного и ловкого? Сделать это Жан Калас мог лишь с помощью жены, другого сына, приезжего гостя и служанки – в тот роковой вечер они все были вместе и ни на минуту не расставались. Однако и это предположение не более вероятно, чем первое. Служанка – ревностная католичка. Как она могла допустить, чтобы Марка– Антуана, которого она вынянчила, гугеноты убили лишь потому, что он хотел обратиться в ее веру? Как молодой Лавэс мог приехать из Бордо с единственной целью убить друга, если не знал о его предполагаемом отречении? А мать – разве могла она поднять руку на сына, которого любила? Наконец, как они могли без ожесточенной борьбы задушить юношу, который один по силе был равен им всем вместе, как справились с ним, не нанеся ни ран, ни даже синяков, не разорвав его рубашку? Разве его отчаянные крики не должны были привлечь внимание всей округи?

Совершенно очевидно, что даже если произошло убийство, то виновны в нем должны быть все, кто находился в доме, ибо они ни на минуту не расставались. Однако совершенно очевидно также, что подсудимые не совершали убийства. Очевидно и то, что в одиночку отец не мог этого сделать, тем не менее его одного приговорили к колесованию.

Аргументация приговора лишена здравого смысла так же, как и все остальное в этом деле. Те члены суда, которые решили прибегнуть к колесованию, уверили остальных судей, что немощный старик под пытками палача признается и выдаст соучастников. Каково же было их удивление, когда умирающий на колесе Жан Калас сказал, что Бог свидетель его невиновности, и попросил Господа простить судей.