Текст книги "ПЗХФЧЩ! (сборник)"

– Но если ты в отца рукастый, – попыталась возразить Наталья, – чего ж от судьбы-то бежать?

– Да от судьбы, может, и не надо, но ведь и жить так невозможно, когда знаешь, что все уже сделано. Вот я, автослесарь. А может, я не автослесарь вовсе?

– Как это? – удивилась Наталья, не понимая, как можно одновременно быть и не быть автослесарем.

– А вот так. За меня просто всё расписали. А я, дурак, и поверил. А может, у меня к чему-то другому талант есть.

– К чему?

– А откуда мне знать? Я же даже не пробовал. Ну, как тебе объяснить?!

Он в отчаянии взъерошил волосы.

– Ну, например, приняла ты решение.

– Какое?

– Да любое. Например, захотела бросить курить. Напрягла силу воли и бросила. Ходишь, гордишься собой – вот, мол, какая я сильная. А на самом деле было уже тебе так написано – бросить. И ты тут ни при чем. И гордиться тут, выходит, нечем. Раз все за тебя уже кто-то решил. Ну и кто ты после этого?

– Я? – вздрогнула Наталья, на мгновение испугавшись, что Егор забыл, кто она такая.

– Да не ты конкретно, а вообще. Ты – никто. Кукла. Марионетка. Думающая, что она человек.

Он застонал и бросился на кровать, мотая головой.

– Ну как ты не понимаешь?!

Наталья прикусила губу и молча уставилась в многочисленные листки, которые все еще держала в руках. Она не знала, что говорить.

– А когда я умру? – выдавила она ни с того ни с сего.

– Не знаю и знать не хочу, – буркнул Глебов. – Я не Нострадамус. Я не могу все предсказать. Я и с собой-то не до конца разобрался.

Затем снова замотал головой и замяукал в подушку.

Наталье было очень жаль мужа, но она правда не знала, как ему помочь.

– Но почему ты не можешь просто жить? – спросила она наконец. – Воспитывать Ваньку, любить Анюту, меня. Чем это плохо?

– Тем, что меня в этом нет!!! А есть просто план, которому я покорно следую. От рождения и до смерти. Точка.

– А что же делать? – растерянно спросила Наталья.

– Менять…

– Что менять?

– Хотя бы что-то.

– Так, может, и это тебе было на роду написано.

Глебов приподнял голову и с интересом посмотрел на жену.

– Может быть, – сказал он. – Но я пока этого не видел. Значит, надо действовать на опережение.

Наталья попыталась погладить мужа по волосам, но он отдернул голову. В груди у нее что-то вспыхнуло, обжигая сердце нехорошим предчувствием. Предчувствием, для которого ей не нужны были ни учебники математики, ни знание истории.

На следующий день рано утром Глебов тихо собрал вещи и ушел. Напоследок заглянул в спальню жены. Она тихо сопела, прижав к себе шестилетнего Ваньку. У Глебова защипало в глазах, но он мужественно прикрыл дверь и не стал заходить.

На железнодорожной станции купил билет на первый поезд. Поезд шел в Тверь. Это успокоило Глебова. Слово «Тверь» ни разу не встречалось ему за все время его исследований. Словно он теперь и вправду менял что-то сам. В голове заевшей пластинкой вертелось: «Бежать. Бежать. И чем быстрее, тем лучше. Бежать быстрее судьбы. Пока она не опомнилась, не спохватилась, не догнала, не опередила, не расписала за меня остаток жизни».

В купе с Глебовым ехал только мужчина лет пятидесяти. Глебов поздоровался, но исключительно из вежливости и тихо, надеясь, что сосед не будет его доставать праздной дорожной болтовней. Но эти надежды рухнули через секунду, потому что сосед не только мгновенно вывалил на Глебова свое имя, род деятельности, краткую автобиографию, цель путешествия, но и подробный прогноз погоды на неделю, последние политические новости и даже технические характеристики поезда, в котором они ехали, хотя последнее интересовало Глебова не больше, чем падеж домашнего скота в Уругвае. Тем не менее Глебов кивал, как бы соглашаясь с каждым словом соседа. И если отвечал, то максимально односложно, чтобы не провоцировать дальнейшее словоизвержение. Но тщетно.

Стоило ему произнести: «Это уж как пить дать», сосед начинал говорить про выпивку, алкоголь, историю самогоноварения на Руси и так далее. А если говорил: «Это точно», сосед начинал рассказывать про своего одноклассника, который тоже все время говорил «это точно». И как потом этот одноклассник стал большим начальником, но по-прежнему любил к месту и не к месту говорить «это точно!». И как его «заказали» конкуренты, и как его застрелили, и как потом хоронили. И как приятели-острословы предложили написать на могильной плите покойного даты рождения и смерти, а ниже приписать: «Это точно».

Глебов из вежливости посмеялся, но про себя решил больше не комментировать речь соседа, чтобы не давать повод для очередного рассказа. Так он перешел на бессловесное кивание, но и это не помогло. Сосед стал сам выдумывать себе темы для рассказов. Пролетел комар – он начинал говорить о комарах. Зашла проводница – он принимался рассуждать о женщинах. Глебов уже начал сходить с ума от этой говорильни, но, как назло, у него не было ничего, чем можно было бы себя демонстративно занять: ни книжки, ни газеты, ни кроссворда. Пару раз он сходил покурить в тамбур. Потом расстелил белье, но было двенадцать дня и ложиться спать было бы как-то странно. Да и если б лег, то пришлось бы изображать сон, что было бы еще мучительнее.

«Вот привязался», – проклинал болтливого попутчика Глебов, понимая, что обречен.

Но тут сосед, кажется, и сам начал сдавать. То ли темы закончились, то ли притомился. Напоследок он рассказал одну историю, которую как будто специально приберегал под конец, чтобы лучше запомнилась.

Работал он лет десять назад бухгалтером на одном складе, и был у него коллега-сменщик, одноногий старик. И спросил он его как-то про ногу – мол, через что беда-то вышла? И старик рассказал. В молодости провожали они приятеля на вокзале. Ну, выпили, то да се. И попалась им цыганка. Ну, под настроение согласились, чтоб она им погадала. И вот всем она что-то такое расплывчато-приятное предсказала, а ему, как кастетом под дых, – мол, вижу самолет, и в самолете произойдет с тобой беда, покалечишься на всю жизнь.

Ну он, конечно, посмеялся, поскольку был пьян, да и что ему оставалось? Заплакать на глазах у дружков? Нет, конечно. Но в душе перепугался до смерти, и с тех пор в самолет ни ногой. Все летают, а он один – то на поезде, то на пароходе, то на машине. Когда как, в общем. А главное, что самолетов избегал любых: от модельных до музейных. Пришел он как-то в гости к друзьям в новую квартиру. Те ему всё показывают, рассказывают. Дошло дело до детской комнаты. А она тем интересна, что там не четыре угла, а вроде как пять. Он и спрашивает, а почему пять углов-то. А они ему говорят, что вот так архитектором задумано было. А главное, добавляют со смехом, что сын их шестилетний называет комнату из-за этого лишнего угла самолетом. Наш герой, как услышал это, чуть не умер от страха. Вылетел оттуда пулей. Причем на пороге споткнулся о порог и разбил большой палец ноги. Так сильно разбил, что ноготь напополам треснул, а сам палец сгибаться перестал. Однако назвать это сильным увечьем он не мог и потому по-прежнему считал, что мрачное пророчество ждет своего часа. А спустя пару месяцев разбилась в автокатастрофе его жена. А еще через полгода сына в армии деды до смерти зачморили. И остался наш герой без семьи, зато с пророчеством насчет самолетов. И так ему тошно стало, так невыносимо ждать еще какой-то беды, когда и так вся жизнь – сплошная беда, что он назло пошел в парк аттракционов, где его приятель служил. Нарезался до поросячьего визга, залез в аттракционный самолет и попросил приятеля прокатить его – будь что будет. Ну и в полете карабин на поясе расстегнулся, потому что наш герой по пьяной лавочке его не до конца защелкнул. И, в общем, наш герой выпал. При падении зацепился ногой за механизм, и ее оторвало на фиг. Вот и все.

Глебов слушал историю с возрастающим интересом, поскольку вначале не верил, что попутчик может рассказать что-то дельное. Главным же потрясением для Егора оказалось полное отсутствие какой-либо морали или хотя бы внятной идеи рассказа об одноногом бухгалтере. Можно было бы сказать, что пророчество все-таки сбылось, но, с другой-то стороны, сбылось как-то странно, ибо герой сам его и спровоцировал. Кроме того, ужас пророчества просто мерк по сравнению с остальными трагедиями в семье героя, так что можно было бы сказать, что он зря его боялся. И вообще все было как-то непонятно.

Сосед по купе ушел обедать в вагон-ресторан, а Глебов все лежал на полке и под перестук колес думал о цыганском пророчестве. Может быть, смысл в том, что все относительно? И что любая беда может в итоге показаться пустяковой. А может, если бы не остальные трагедии, предсказание и не сбылось бы вовсе (ведь герой тогда бы не поперся в парк аттракционов)?

Сосед вскоре вернулся, но ничего больше рассказывать не стал, а прилег и тут же уснул. И только Глебов не спал. Лежал, прислушиваясь к метроному пролетающих внизу железнодорожных стыков, и ему казалось, что он, как и одноногий приятель попутчика, бежит от какого-то мрачного предсказания. Возможно, именно по этой причине лежать без движения становилось Глебову все тяжелее и тяжелее. Казалось, что, пока он лежит, судьба потихоньку настигает его и вскоре обгонит, чтобы снова сделать Егора своей игрушкой. Глубоко ночью Егор собрал вещи и вышел на одной из станций, не доехав до Твери около сотни километров. Что это была за станция, он так и не понял, потому что прочитать надпись на здании вокзала не успел, а внутри вокзала было безлюдно и спросить было не у кого.

Не имея никакой конкретной цели, он решил сначала заскочить в туалет. В туалете горела только одна лампочка, и Глебову пришлось выждать несколько секунд, чтобы привыкнуть к полутьме. Но едва стал привыкать, как тут же поймал краем глаза мелькнувшую за спиной тень. Хотел обернуться, да не успел. Голова как будто треснула от тупого удара, и все покрыла тьма.

Очнулся Глебов в местной больнице. Ничего не помнил и ничего не понимал. Документы, деньги и даже обручальное кольцо были украдены, поэтому милиции оставалось надеяться, что Глебов сам вспомнит, кто он и откуда. Однако прошло несколько дней, а в голове Глебова по-прежнему царила девственная пустота. Из больницы его вскоре выписали, поскольку с точки зрения физического состояния Глебов был здоров, но дальше-то деваться ему было некуда.

В местном отделении милиции, чтобы не делать из человека бомжа, сжалились и выдали ему временную справку с выдуманными именем и фамилией. Нарекли Георгием в честь начальника отделения. А фамилию взяли произвольную от имени Глеба Жеглова, фильм про которого шел в тот день по телевизору, – Глебов. Пару недель мыкался новонареченный Георгий, он же Егор, по маленькому российскому городку, пытаясь куда-нибудь пристроиться, хотя совершенно не помнил, чем занимался до того. Иногда разгружал вагоны, иногда красил стены и заборы, иногда что-то чинил. Так бы все и шло, если бы в отделении милиции, куда он заходил, чтобы отмечаться, не сломался как-то раз газик. Егор предложил свою помощь и, сам того не ожидая, все исправил. Потрясенные его умением, милиционеры порекомендовали Егора в автобазу неподалеку. Там талант Егора оценили и взяли на работу автослесарем. И не пожалели, поскольку к автомеханическому делу он явно имел призвание. Через полгода выбили ему небольшую квартиру. Повысили оклад. А еще через год Глебов женился на местной разведенке по имени Наташа. И у них родилась дочь Анюта, а после сын Ванька.

Нельзя сказать, что Егора так уж мучил факт потери памяти, но время от времени он как будто мрачнел, уходил в себя и отчаянно пытался вспомнить, кто он и откуда.

Однако постепенно и эти приступы прошли и уступили место простым человеческим радостям.

Коржиков и кот

– Встать, суд идет!

Народ в зале зашевелился, зашуршал одеждой, задвигал стульями.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь чьим-то надоедливым кашлем, раздались шаги. В помещение вошел пожилой судья. Он неторопливо прошел за стол, поправил мантию и сел.

– Прошу садиться, – сказала девушка-секретарь.

Народ покорно сел.

Судья устало обвел глазами забитый до отказа зал областного суда. Количество зрителей его нисколько не удивило – развлечений в городе было немного, а бесплатных и вовсе никаких, поэтому народ победнее ходил на судебные заседания. Всё, как в телевизоре, только настоящее. И это субботнее утро явно не стало исключением.

Судья выждал несколько секунд, затем несколько раз стукнул молотком.

– Слушается дело об убийстве гражданина Шувалова. Обвиняемый – гражданин Коржиков. Обвиняется по статьям 105, часть первая; 163, часть первая и 161, часть первая Уголовного кодекса Российской Федерации. Представьтесь, обвиняемый.

Обвиняемый, невысокий брюнет среднего возраста с мелкими подвижными чертами лица, услышав свою фамилию, вздрогнул и замер, словно иностранец, выцепивший из непонятной речи какое-то знакомое слово.

– Обвиняемый, – повторил судья, – назовите свое имя и фамилию, возраст и род занятий.

– Я… это…

– Встаньте, обвиняемый.

Мужчина встал и нервно дернул плечом.

– Коржиков Андрей Валентинович, сорок четыре года, водитель троллейбуса.

– Спасибо, – кивнул судья, – вы можете сесть.

Коржиков снова дернул плечом и сел.

– В роли потерпевшей, – продолжил судья, – выступает гражданка Шувалова, жена погибшего гражданина Шувалова. Потерпевшая, встаньте, назовите свое имя и фамилию, возраст и род занятий.

– Шувалова Анастасия Александровна, сорок лет, домохозяйка.

– Спасибо, вы тоже можете сесть. Слово предоставляется государственному обвинителю.

Прокурор, лысоватый мужчина с большим родимым пятном на щеке, встал, откашлялся и достал листок бумаги, с которого и зачитал текст.

– Ваша честь! Тринадцатого ноября сего года около двадцати часов в Москве, во дворе дома по адресу: улица Поликарпова, дом 6, гражданин Коржиков А.В. нанес гражданину Шувалову И.А. проникающий удар кухонным ножом в область груди. После чего забрал из кошелька погибшего пять тысяч рублей и скрылся с места преступления. Пару минут спустя подсудимый сам вызвал скорую помощь из ближайшего таксофона. В беседе с дежурной, впрочем, не представился. Врачи приехавшей бригады скорой помощи доставили Шувалова в реанимационное отделение местной больницы, где он и скончался от полученного ранения спустя час. Следствие установило, что этому убийству предшествовала ссора Коржикова и Шувалова, которая заключалась в том, что Коржиков насильно и противозаконно удерживал домашнее животное гражданина Шувалова, кота неопределенной породы, требуя за него выкуп в размере пяти тысяч рублей. Шувалов неоднократно пытался убедить Коржикова вернуть кота, однако Коржиков требовал деньги, угрожая в противном случае убить кота. Так, за два дня до убийства, вечером одиннадцатого ноября, покойный Шувалов со своим приятелем Брянцевым Н.А. имели разговор с Коржиковом во дворе дома. А двенадцатого ноября Шувалов встретил сына Коржикова, когда тот возвращался из школы. Его он также просил передать отцу, чтобы тот вернул кота. На следующий день Коржиков, проходя через двор дома, снова встретил Шувалова. Завязалась словесная перепалка, переросшая в драку. Коржиков выхватил нож, который незадолго до этого купил в супермаркете. Им Коржиков и нанес Шувалову ранение в сердце, приведшее к смерти. После чего Коржиков вынул пять тысяч из кошелька Шувалова – на кошельке обнаружены отпечатки пальцев Коржикова. Согласно заключению судмедэкспертов Коржиков А.В. нанес Шувалову И.А. телесное повреждение в виде колото-резаной раны на грудной клетке справа по среднеключичной линии на уровне четвертого ребра, проникающей в грудную клетку, с пересечением внутренней грудной артерии, хряща пятого ребра, повреждением клетчатки переднего средостения. Повреждение внутренней грудной артерии сопровождалось обильным кровотечением в правую плевральную полость. От полученного телесного повреждения Шувалов И.А. скончался тринадцатого ноября сего года в 20 часов 50 минут в реанимационном отделении больницы номер 168. Согласно заключению судебно-психиатрической экспертизы подсудимый признан полностью вменяемым. На основании собранных доказательств Коржикову предъявлено обвинение по ст. 105 УК РФ, ч. 2, «Убийство, совершенное из корыстных побуждений»; ст. 163 УК РФ, ч. 1, «Вымогательство»; ст. 161 УК РФ, ч. 1, «Грабеж».

Отбарабанив этот текст, прокурор неожиданно замолчал, как будто наткнулся на невидимое препятствие.

– У вас всё? – спросил судья после небольшой паузы.

– Всё, – ответил прокурор растерянно, словно все еще был удивлен тем, что текст обвинения закончился быстрее, чем он ожидал.

– Тогда, – сказал судья, – слово предоставляется защите. Ваш подзащитный готов давать показания?

– Да, ваша честь, – бойко ответил адвокат и вскочил, поправляя галстук.

– Тогда суд переходит к судебному следствию, подсудимый, встаньте.

– Я? – спросил Коржиков, который явно заскучал от речи прокурора.

– Да, вы, – нетерпеливо ответил судья.

– Андрей Валентинович, – вкрадчивым голосом обратился адвокат к Коржикову. – Так как было дело?

– Дык это… – оживился Коржиков, обрадовавшись, что наконец может рассказать все доступным человеческим языком. – Мы сидели во дворе, играли в домино…

– Не холодновато ли для игры в домино? – встрял судья.

– Чего это холодновато? – удивился Коржиков. – Мы вообще всегда играем во дворе. До первого снега. Как футболисты. И до весны перерыв. Нет, иногда бывает, что и зимой партию-другую сыграем, но это не часто. А вот в позапрошлом году…

– Ладно, ладно, – перебил судья. – Давайте по существу.

– Так я и говорю. Мы играли во дворе в домино. У нас в тот день финал был, понимаете? Мы на деньги играем. А тут финал. Пять тысяч рублей на кону, понимаете? У меня на руках – нулевой дубль, а тут «рыба». Ну, это… короче, я почти выиграл. А в этот момент кот упал. Прямо на стол. В смысле сначала на меня, а потом на стол. А потом на землю. В общем, все костяшки разметал, сволочь…

– То есть продолжать игру не представлялось возможным? – ласково спросил адвокат.

– Что? А-а. Ну да. Я же говорю, я почти выиграл эти деньги. А когда кот упал, то всё. Кому я что докажу? Короче, кота я ногами зажал, чтоб не убег, а партию мы решили переиграть. Но тут мне уже не фартило. Проиграл вчистую. Тогда я кота этого взял под мышку и пошел искать, откуда он выпал. Ну, это я довольно быстро вычислил, потому что осень же, холодно. Окна у всех закрыты, а прямо над нами одна форточка открыта была. На четвертом этаже. Ну, я и пошел разбираться. Потому что это не дело, что коты летают, игру портят. А простой человек деньги теряет.

– Это была квартира погибшего Шувалова?

– Ну да. Его, ирода.

– И кот Шувалова был при вас? – поинтересовался судья.

– Ну я чё, лох совсем? – возмутился Коржиков. – Он бы у меня его отобрал. Кота я этажом ниже оставил.

– Что же вам ответил Шувалов? – спросил адвокат.

– Спросил, где кот. А я ему говорю: кот гуляет.

– А он?

– А он сказал, чтоб я тоже шел гулять. В смысле послал он меня.

– В грубой форме, – уточнил адвокат.

– Да, – расстроенно покачал головой Коржиков. – В очень грубой форме. Хотя бог с ней, с формой-то. А вот то, что он меня на хуй послал, мне было очень обидно.

– Следите за речью, обвиняемый, – заметил судья.

– Извиняюсь, – сказал Коржиков и дернул плечом.

– И кота вы Шувалову не вернули? – снова спросил адвокат.

– А с чего я должен был ему его возвращать? Закона такого нет, что я обязан каждому встречному-поперечному возвращать котов их выпавших.

– И после этого вы с Шуваловым до момента убийства не виделись?

– Здрасьте! – возмутился Коржиков. – Как это не виделись? На следующий день я с работы шел, а тут ко мне подходит Шувалов этот с каким-то хмырем и начинает мне угрожать. Я хотел уйти, но тут кореш его мне прямо в лицо кулаком засветил. И потом под дых еще. А когда я упал, Шувалов мне сказал, что в следующий раз будет хуже, если я не верну кота. Ну а через пару дней он сына моего встретил и в морду дал. И снова про кота своего драного шарманку завел. Тут уж меня прям заклинило: что ж ты, сука, творишь? Кота я и отпустил – на хер он мне сдался? На улицу выпустил. Ну а на следующий день я из магазина шел. Я как раз новый нож купил. У старого-то все время ручка съезжала. Прямо напасть какая-то. Я ее изолентой прикручиваю, а она все равно съезжает. Я снова прикручиваю, а она обратно съезжает…

– Проблему с ножом мы уже поняли, – раздраженно перебил Коржикова судья. – Что дальше?

– Ну, он и начал на меня орать. А я ему возьми да ляпни, что кота я его убил. Но это я так сказал, сгоряча. Кота-то я не убивал. Я его отпустил. Нужен он мне больно. Ну, тут Шувалов как озверел. Бросился на меня. А он здоровый, гад. Начал меня душить. Короче, я лежу на земле, чувствую: все, сейчас дуба дам. Тут про нож и вспомнил. Нащупал его рукой и ткнул Шувалова. Хотел в ногу, но тут, блин, он дернулся, и я промахнулся.

– И попали в сердце, – язвительно заметил прокурор. – Где нога, а где сердце, обвиняемый, вы соображаете?

– Ну ты глухой, что ли? – разозлился Коржиков. – Я ж говорю, дернулся он некстати.

– Ничего себе дернулся, – хмыкнул прокурор.

– А дальше? – устало спросил судья.

– Ну, а дальше он с меня свалился. Я еще подумал, притворяется. Сам-то лежу, воздух ртом глотаю, круги в глазах красные. Или зеленые. Нет, красные. В общем, цветные какие-то. Ну а потом в себя пришел, вижу, нет, зацепил я его серьезно. Короче, я встал и домой пошел. А перед этим у него из кошелька взял пять тысяч. Ну, то, что мне причитается из-за игры потерянной. Остальное не трогал, чтоб не подумали, что я вор какой.

– И вызвали скорую? – напомнил адвокат о важном смягчающем обстоятельстве.

– А-а, точно, – закивал Коржиков. – Я ж думал, он живой. Я ж не хотел его убивать. Крови-то почти не было. Ну, я в скорую и позвонил, так, мол, и так, тут человеку нехорошо. Они говорят: опишите симптомы. А я не знаю, какие у него симптомы. Вот у него нож в сердце торчит, это да, а кроме ножа, вроде больше никаких симптомов. А они засмеялись и говорят: «Так это такой симптом, гражданин, что всем симптомам симптом. Вам теперь, гражданин, надо не скорую, а автобус похоронный вызывать. Мы, говорят, трупы возить не любим». Но я им тогда сказал, что трупы возить никто не любит, только тут дело такое, что, может, он еще живой. Ну и все. Так что я по совести поступил – тут упрекнуть меня не в чем. Да и когда милиция ко мне пришла, я тоже все честно рассказал. Прятаться не стал, ничего не утаил. Мы ж не жлобы какие-то – люди интеллигентные, всё понимаем. Ответственность, хуё-моё.

Судья снова лениво сделал замечание, а прокурор предпринял попытку достучаться до сознания Коржикова.

– Обвиняемый, а вы понимали, что совершаете противоправные действия, насильно удерживая не принадлежащее вам домашнее животное?

– Ну, это ж его кот, – удивился тот. – Должен же он отвечать за свое животное или нет? Если собака кого-то на улице кусает, за нее ж хозяин отвечает. Или как? Чё за херня?

– Обвиняемый, последний раз предупреждаю, – встрял судья.

– То есть брать кота в заложники и требовать деньги за сорванную игру – это нормально? – продолжал давить прокурор.

– Но я же пять тысяч потерял, – пожал плечами Коржиков, словно дивясь непроходимой тупости прокурора.

– А вы зафиксировали побои в местном травмпункте или в каком-либо ином медицинском учреждении после того, как вас якобы избил Шувалов с приятелем?

Тут несообразительность обвинителя явно начала раздражать Коржикова.

– Да ничего я не фиксировал! – возмутился он. – Я что, мальчик, чтоб бегать по травмпунктам? Эдак на всех уродов справок не напасешься. Ну дали пару раз, губу разбили – с кем не бывает? У меня тесть родной в больницу как на работу ходит – ему в подворотне постоянно ребра ломают. Три раза за прошлый месяц. И то он не жалуется. Это ж жизнь. Надо понимать. В ней всякое бывает.

Прокурор, чувствуя, что никак не может найти брешь в железобетонной логике Коржикова, тоже начал злиться.

– Ну, хорошо. Но вы требовали за кота денег? – зашел он на новый круг.

– Зачем? – удивился Коржиков – удивление, судя по всему, было его основной реакцией на любые вопросы.

– Ну вы же пришли к Шувалову и потребовали пять тысяч, а в противном случае пригрозили держать его кота у себя!

– Да ну вот еще! Я ему сказал, мол, мне твой кот игру попортил, давай пять тысяч. Он отказался. А кота я в отместку забрал. Мол, нет денег – нет кота. Но денег я за него не требовал. Я требовал деньги за моральный ущерб.

– Погодите, – запутался прокурор, – то есть кота вы забрали просто так и не ждали выкупа?

– Не ждал я никакого выкупа. Говорю же, меня просто зло взяло.

– Тогда я ничего не понимаю, – растерялся прокурор. – Если вы за кота не хотели никакого вознаграждения, зачем же его держали у себя? Он вам понравился, что ли?

– Я что, гомик какой, что ли, чтобы мне коты нравились? Я просто думал, что вдруг Шувалов придет, извинится. А я ему кота верну. Чтоб по-людски все.

– Вам что, так было важно извинение Шувалова? – растерянно спросил прокурор.

– Ну да, – шмыгнул носом Коржиков.

– Но потом-то вы кота все равно выбросили! – закричал прокурор, теряя последние остатки самообладания. – Зачем?

– А что мне с ним делать? Всю жизнь с ним, что ли, жить?

– Так зачем вы его два дня держали?!

– Так я думал, Шувалов придет, извинится. А я ему кота верну. И потом, мне пять тысяч тоже не лишние.

– Так вы же денег не ждали от Шувалова?!

– Не ждал. Но если б он принес, кто бы отказался?

Коржиков поглядел в зал, как бы адресуя этот риторический вопрос зрителям. К удивлению прокурора, все закивали головами – действительно, кто бы отказался? Прокурор тихо застонал и растерянно посмотрел куда-то в пространство.

– Ну, хорошо, – сказал он после паузы. – А вы знали, что у погибшего была дочь с рождения инвалид, и кот для нее много значил?

– Откуда мне было знать? – мрачно пробурчал Коржиков. – Мне кот об этом не докладывал.

Прокурор подавленно замолчал, но потом вспомнил что-то и оживился.

– Значит, вы утверждаете, что во время первого разговора с Шуваловым оставили кота на лестничной клетке, чтобы он у вас его силой не отобрал?

– Ну да, – насторожился Коржиков.

– То есть вы просто оставили кота без присмотра? Вы что, не боялись, что кот убежит?

– Ну да. То есть нет. В смысле да, не боялся.

Тут прокурор язвительно улыбнулся.

– А вот у меня есть свидетельство Горбоносова А.И., соседа Шувалова снизу, – он в этот день вышел на лестничную клетку выкинуть мусор и видел, как (тут прокурор поднял выписку и зачитал дословно) «какой-то кот сидит на привязи». Вы привязывали кота? Отвечайте.

Поняв, что его на чем-то поймали, но не очень понимая, на чем, Коржиков усиленно засопел носом.

– У меня дополнение, – ловко встрял адвокат. – Господин прокурор почему-то не желает читать показания гражданина Горбоносова дальше. А тут написано…

Он поднял, видимо, идентичную выписку и зачитал:

– «Вышел выкинуть мусор в мусоропровод. Я еще тогда три дня бухал, как фантик. Жена всю плешь проела – иди, говорит, сходи к мусоропроводу, мусор выкини, проветрись, а то совсем фиолетовый от выпивки стал. Вижу, какой-то кот сидит на привязи у батареи. Думал, померещилось. Ну, с пьяного дела». Конец абзаца.

Тут даже судья решил вмешаться.

– Подсудимый, вы находитесь под присягой. Отвечайте на вопрос обвинителя. Вы привязывали кота к батарее или нет?

– Ну да, да! – разозлился вдруг Коржиков. – Привязал я его слегка. Вы так, блин, говорите, как будто я повесил его на этой батарее. Шнурок вокруг головы затянул и привязал. Делов-то, – тут он заметил, что адвокат отчаянно вращает глазами, видимо, давая понять, что не надо бы признаваться в такой жестокости, и неожиданно закончил, глядя на своего адвоката: – А ты не смотри так. Не надо! Мне скрывать нечего. Я правды не боюсь!

Зал мгновенно осудил адвоката («ишь врать его заставляет») и похвалил Коржикова («молодец мужик, не теряет достоинства»).

– Чужого кота шнурком за шею! – торжествующе выкрикнул прокурор, довольный, что хоть на чем-то сумел поймать обвиняемого и скороговоркой добавил: – Спасибо. У меня больше нет вопросов.

Но тут уже судья разозлился:

– Вы, господин прокурор, может, для начала разберетесь, в чем вы обвиняете гражданина Коржикова. В убийстве с вымогательством и грабежом или в жестоком обращении с животными?

Прокурор опустил голову и пробормотал что-то невнятное. Судья махнул рукой и приступил к слушанию потерпевшей и свидетелей.

Надо сказать, что если до какого-то момента единственной дикостью в деле был выпавший из окна кот (ну что с кота взять?), то по мере того, как стали выступать по очереди остальные участники процесса, дикость приобрела устойчиво-безумный характер. Складывалось ощущение, что все герои этой драмы существовали в какой-то абсурдной реальности, где любое агрессивное действие было не только естественным, но и единственно возможным. Их не удивляло то, что их били, оскорбляли, шантажировали. В своих выступлениях они то и дело отвлекались на какие-то нелепые детали, вяло переругивались друг с другом и явно недоумевали, с чего тут, собственно, весь сыр-бор – ну, взял кота, ну, послал на хуй, ну, двинул в морду. Все это разбирательство, по их мнению, не стоило и выеденного яйца – казалось, оно их всех невероятно утомляет. Например, жена убитого так прокомментировала обвинения в том, что ее муж ударил сына обвиняемого, требуя вернуть кота:

– Да чушь это! Мой муж и мухи не обидел бы. Этот уголовник на него наговаривает просто. Ну не мог мой муж ребенка избить – не мог и все. По шее просто надавал. Может, лицо задел случайно. Тем более было за что. А потом, что было делать? Ваську, ну кота этого, наша дочка-инвалид очень любила. Что ж теперь ФСБ вызывать?

Когда же адвокат Коржикова спросил, правда ли, что ее муж грозился убить обвиняемого, призналась, что да, было дело.

– Так он и меня с дочкой грозился убить, – пожала она плечами, – так что ж теперь, каждое слово к делу подшивать?

Она повернулась к залу за поддержкой, и там раздался одобрительный гул – действительно, глупости всякие спрашивают. Судья застучал молотком, восстанавливая тишину, и вызвал в качестве свидетеля соседа Коржикова, пенсионера Белова.

Старик был, как многие одинокие люди, крайне словоохотлив, и судье стоило большого труда заставить говорить пенсионера по делу – тот все время сбивался на посторонние темы: от цен на продукты до пойманной в прошлом году щуки. Наконец, они совместными усилиями вырулили на Коржикова, и прокурор спросил, был ли знаком свидетель с обвиняемым.

– А то, – охотно откликнулся Белов, – говно-человек.