Текст книги "Красный лик: мемуары и публицистика"

Просматривая политические события последних дней, мы не можем не оттенить одного любопытного обстоятельства: все они проходят под знаком Демократического союза.

Если в начале работ Народного собрания сковывание большинства и борьба против левых элементов ставились во главу угла национальными группами, то особенно важной была борьба с Демократическим союзом.

Сей последний, обладающий известными силами, затем обладающий всем известным тонким обаянием парламентаризма, был особенно опасен для правых групп, всё руководство которых заключалось в мудром инстинкте держаться друг друга, держаться подальше от хитроумных комбинаций интеллигентов, возглавляемых иудеем Павловским, подпираемых иудеем Кролем.

И со стороны правых депутатов всякие попытки организовать «деловой центр» встречали сильнейший отпор. Так было с чашкой чая Колесникова-Ципперовича. Путанье члена Совета Несосъезда Кропоткина с представителями Демсоюза вызвало известные стишки Павла Оленина:

 
И ласкают слух чудесно
Звуки княжеской речи…
Сильно болен он словесным
Недержанием мочи…
 

Равным образом и деятельность Широкогорова в Совете была энергично направлена на то, чтобы выкинуть оттуда Кропоткина и Густова, что и было достигнуто.

Повторная атака на Нарсоб с требованием комиссий, иностранной и военной, постоянно отбивалась. Постоянно проваливались все запросы, в большинстве исходившие оттуда, хотя бы знаменитый запрос о нарушении конституции.

И вот мы видим: немного времени – и всё пошло прахом. Тогда, когда Демократический союз казался совсем разбитым, оказывается, что все его заветные мечтания – сбылись.

Его запросы могут проходить теперь целыми пачками: запрос о Кузьмине тому свидетель. Появляются специфические запросы об истязании в тюрьмах – запросы, которыми, несомненно, будет истязаться власть, и, несомненно, они будут иметь полный успех. Иностранная комиссия образована, очередь за военной, и так же вырастет и она вокруг снабжения. Ответственный кабинет дан, его представитель там, и мероприятия законности скоро не замедлят сказаться.

Представители Демсоюза получают ответственные поручения. Красногвардеец Болдырев исполняет какие-то ответственные миссии и предлагает даже получить истраченные на сей предмет 1800 руб. Кроль – лидер всех запросов. На национальное правительство наше всё больше и больше накидывается парламентская узда, доступная самым неожиданным влияниям. Мы должны сказать, что дело национальное, дело правых – трещит. Больше того. Мы должны кричать об этом. Но сознают ли это правые?

Нет! Андрушкевич заявляет, что он-де редактор «Блохи», исследовавший фокстерьеров и медведевских министров с точки зрения обрезания, – он заявляет, что он – лидер оппозиции. Монархист Оленин, монархист Широкогоров, в которых можно искать отгадки посылки на Запад генерала Лохвицкого, – они парламентарии. Оленин, который заявляет, что русский народ стаканами будет пить кровь жидов и социалистов… Оленин, который хотел стрелять в Кроля, так тот взял отпуск на две недели…

Более весёлый и более печальный фарс трудно себе представить, и, конечно, украшение его – Кропоткин, который заявил, что высшая победа в том, что они заставили работать на них… Кроля и Павловского. Анекдот рассказывает, что только армянин может перехитрить еврея. И если наши новые парламентарии и уподобились тут армянину, то несколько в ином отношении…

Результатом является усиление Совета управляющих, с его переменчивым и неоднородным составом, результатом является изоляция правительства от ведения дел… Что из этого выйдет – сказать нетрудно. Аппетит приходит во время еды, и, быть может, недалеко то время, когда мы увидим Оленина, беседующего с Тобельсоном.

Вот результат победы Демократического союза, и в этом виноват Совет съезда…

Что это? Глупость или предательство?

Вечерняя газета. 1922. 28 марта.

Истязания арестованных. Истязания эти, как показывает специальная комиссия, происходили следующим образом. Арестованным связывали напереди руки телеграфной проволокой и, подсунув под проволоку оглоблю, медленно перегибали руки назад через головы. От этого ломались и выворачивались кости рук, рвались мускулы и, наконец, лопалась грудная клетка: рёбра на груди отходили одно от другого так, что образовывалось отверстие, прикрытое только кожей и мускулами. Удар ножа – и новое дупло. Тогда в это дупло вставляли ручную гранату и взрывали. Окончив всё, медленно и систематически переходили к следующим. Да, я забыл ещё упомянуть, что предварительно этих испытаний с оглоблей у арестованных вырезывали язык, отрезали половые органы, выкалывали глаза. Нужно тоже упомянуть, что две женщины, случайно присутствовавшие при этих операциях, сошли с ума… Две простые крестьянские девушки без нервов… Где же это было, спросит читатель.

Это, друг читатель, было под Хабаровском, когда отряд Бойки-Павлова захватил случайно, во время налёта на Хабаровск, несколько каппелевских солдат… Это было там, где развевается красный флаг ДВР, это там, куда наши умники из Народного собрания не направят своего запроса, если бы даже они сидели-посиживали в читинском Нарсобе либо в читинской Учредилке.

Это там совершается таинство социальной социалистической революции. Там, где зверство и изуверство практикуется товарищами тех заключённых, о которых вчера говорил Павловский.

О, мы далеки от мысли проводить еврейский принцип – «око за око»… Но смотрите, что привёл в доказательство истязаний сей почтенный телефонный депутат! «Документов нет, – сказал он. – Пострадавших лечат». У пострадавших отбирают подписки. И вот только когда такой излеченный, давший подписку о неимении претензий пострадавший выйдет на улицу, то он сбегает в Демократический союз и там нажалуется…

Я совершенно верно указывал во вчерашней статье, что запрос об истязании обратился вчера в истязание правительства. И это понял, вероятно, сам Густов…

Да, о них некому запросить, этим исковерканным, залитым чёрной засохшей кровью, ставшим восковыми от мороза трупами русских честных людей с Волги и Камы! Принесённые в Нарсоб и положенные для обозрения неунывающими депутатами с кафедры, они отбили бы у них вкус от парламентаризма… А ведь теперь это так модно для Оленина – быть парламентарием!

Истязания уполномоченного. Когда пал Омск, то в Ново-Николаевске собралось штук 9 контрразведок. Вот было житьё, когда они арестовывали друг друга… А до чего доходило желание арестовывать, следует из того, что контрразведка Иванова-Ринова охотилась за Парфением Васильевым в тех видах, что он был тайный масон.

С удивлением теперь видим, что подобные явления происходят и в Никольске. Произведён обыск на предмет политической неблагонадёжности у особоуполномоченного Н.И.Кузьмина. Что-то вынуто, что-то опечатано. Кто-то старался…

И знаете, кому обязан Кузьмин этим? Кролю! Таланту нужно поощрение, как канифоль смычку… Речь Кроля в защиту девственной чистоты железнодорожной милиции вполне уверила её в тех качествах, которые он ей приписывал.

Взяла и обыскала. Уж если в Народном собрании за нас, да кто – Кроль, ясно, что мы самые лояльные…

Я думаю, что сам Лев Афанасьевич, признанный, так сказать, шефом милиции, скажет, сконфузившись, увлёкшимся альгвазилам:

– Нельзя же так! Поаккуратнее надоть! Не грохочи сапогами! Медведи! Чать, тут парламент!

Вечерняя газета. 1922. 29 марта.

Вчера произошло политическое событие, которое, несомненно, будет иметь решающее значение в ближайшем будущем, хотя и трудно предсказать все последствия такового.

Мы говорим об образовании правого президиума, объединившего собой правое большинство. До сей поры возглавление такового было делом Совета Несоциалистического съезда, но известные его ошибки, оторванность от масс, потеря своего влияния, стремление к самодержавию в делах общественных – всё это повело к необходимости перегруппировок в правом большинстве.

Президиум, который стоит во главе, состоит из председателя Ощенкова, товарищей председателя – Щелокова и Чудакова, и секретаря Абросимова.

Задачей президиума должно явиться чисто парламентское объединение большинства для достижения единства действий между правыми фракциями, распыление которых и известное качание Несосъезда привело к совершенно неожиданным результатам в смысле превалирования численно малых групп Нарсоба.

Этим же должен быть прекращён и известный «конфликт», которым были полны последние дни.

Вечерняя газета. 1922. 31 марта.

Вчера в красном «Курьере» (Востока или нет – это интересует только Кролей) помещена карикатура. Опять несчастный «Савостий», который низко кланяется японцу, опять некто, приказывающий ему кланяться.

У людей с психологией лакеев, с психологией черни и не может быть иного понимания. Когда Густов кричит с трибуны Народного собрания, что-де пишут так, потому что приказано так писать, то от этого веет невыносимым густопсовым запахом старой психологии, когда люди разделялись на начальство и подчинённых, когда возмущение раба против господина было первобытной гражданской доблестью.

Поэтому мы и не пытаемся объяснить им, как мы относимся к поклонам, памятуя великий завет – «хулу и похвалу приемли равнодушно и не оспоривай глупца».

Нас интересует только вопрос, что бы было, если б, действительно, вой, поднятый против пребывания здесь японовойск преступной красной печатью, увенчался бы успехом.

В упомянутой карикатуре, в её стихотворной подписи, достойной самого Ноэля, говорится, что «край-де будет разорён». Ах, волк те заешь! И кто говорит-то это? Да те же самые социалисты, которые заставили чуть ли не пол-России питаться трупами, в приятном ожидании, когда и сама эта половина пойдёт в могилу!..

Ведь само же небо вопиет о возмездии, глядя на разорённую страну нашу. И вот социалистические Разуваевы льют крокодиловы слёзы над тем, что Приморье-де будет разорено.

Будет разорено либо нет, это неизвестно, а вот что оно погибло бы, если бы здесь были большевики, то это совершенно ясно. В самом деле. Окраина, всегда питавшаяся за счёт центра, – что она могла бы получить от этого самого центра, где едят трупы?

Ведь, шутки в сторону, чем поддерживается внешняя торговля в России? Только остатками золота, да ещё кой-какими концессиями. Страна ничего не производит, страна проедает сама себя.

Значит, Приморью от России ждать нечего. Оно было бы обречено на то существование, которое влачит вся Россия. Если мне укажут, что ведь кое-что перепадает от Советской России ДВР, то это лишь потому, что на ДВР возложено специальное представительство на Дальнем Востоке. Ведь нельзя, в самом деле, посылать дипломата в рваных штанах!

Могло ли бы Приморье продержаться за свой счёт? Никогда! Грузы были бы давно все спущены. Припомним историю с «Легией». Москва оттуда сумела наложить свою лапу на 5000000 рублей. Или вы думаете, что все эти неисчислимые местные запасы были бы оставлены здесь в распоряжении какого-нибудь совдепа, под эгидой старых «таможенных» законов у г-на Ковалевского?

Ничего подобного! Уж если они в России ухитрились продать бриллианты с императорской короны, то они живо бы тут навели порядки.

Или, может быть, поддержали бы Приморье концессии? Я думаю, что в этих концессиях главный элемент составляет вера.

В самом деле. Представьте себе какого-нибудь американца, у которого есть в банке миллионов двести долларов. Какая сила погонит его из благоустроенного Нью-Йорка куда-нибудь в устье Амура на предмет эксплуатации концессии, когда контрагентами концессионера будут симпатичные Тряпицины и хабаровские Сократы?

Ведь, господа, надо помнить, что времена Майн Рида прошли и что ушло то время, когда по улицам Вашингтона скакали всадники на эдаких мустангах. Американцы давно потеряли вкус к войне с краснокожими. Да кроме того, если бы концессионеры и решили понести огромные эксплуатационные расходы, навести в крае порядок, построить железные дороги, открыть банки и проч. – всё равно они должны бы прибегнуть… к вооружённой интервенции.

При отсутствии, весьма вероятном, всего этого Приморье под большевиками было бы обречено на общероссийскую участь – голодовки, причём, конечно, так как оно лежало бы плохо, то и исчезло для нас совсем…

Глупые «Курьеры» могут писать всё, что им угодно. Но действительность и обстановка подсказывают нам, что присутствию императорских японских войск в Приморье мы обязаны порядком, тем относительным, который видим здесь, как и тому, что Кроль может упражняться два раза в неделю на кафедре Народного собрания. А это чего-нибудь да стоит.

Вечерняя газета. 1922. 3 апреля.

Милюкову везёт. То его били, то в него стреляют. Очевидно, популярность его растёт.

Как бы ни относиться к стрельбе вообще, но холодным умом следует признать, что выстрелы эти, от которых случайно пал благородный Набоков, чрезвычайно знаменательны. Они – первые выстрелы, означающие суд над русской революцией и над её хозяевами.

Будущий историк отметит в русской революции один огромный признак, который проникает всю её насквозь. Это – элемент случайности. Случайно возникла она в Петербурге, случайно, т. е. вернее, по случайному поводу раскатилась по всей стране, и случайны были её переменчивые вожди.

Конечно, нет никакого сомнения в том, что она должна была произойти, и это все знали. Генерал Бернгарди, начальник германского генерального штаба, строил на этом план войны с Россией и печатал об этом книжки ещё в 1910 г. Не знали только этого наши политические головотяпы, и когда пришла она и принесла с собою великие возможности, то, как старуха в сказке о золотой рыбке, не знали, что с неё и просить. Лишь потом аппетит пришёл во время еды.

И вот, первую роль в отсутствии этой определённости в желаниях, роль лидера развихлянности и того, что Господь положит на душу, приняла на себя партия ка-де, партия интернациональной, безнациональной интеллигенции нашей. Кадеты никогда не знали, что им, собственно, нужно. Они в своей эволюционной тактике пристраивались к стихийным движущим русской историей силам. Пока у нас Божией милостью была монархия, они были… монархистами? Нет! Конституционалистами-демократами, то есть людьми, жаждавшими конституции, и демократами, то есть людьми, расплывавшимися в неопределённо зыбких благодетельных желаниях. Поэтому они так легко на съезде в апреле месяце 1917 г. могли в докладе Кокошкина заявить о своём республиканстве по тактическим соображениям. И с этого времени пошло викжелянье[17]17
  ВИКЖЕЛЬ – Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. (Прим. ред.)


[Закрыть] этой партии. Поистине, она должна быть названа партией «смирного приспособления», как когда-то называли возглавляемую графом Гейденом партию мирного обновления. Рождённая в дни 1905 г., она представляла собою просто требование «политического момента» и, как таковая, вполне сохранила свою хамелеонскую сущность.

После убийства несчастного нашего царя ни одного «конституционалиста» и с собаками нельзя было сыскать на его могиле. Все бросились к приспосабливанию к движимому стихийными силами колесу русской истории, чему прекрасный пример являет собой Устрялов из Харбина.

История может идти как ей угодно, но если только она вберёт в себя известное приличное количество народа, то сейчас же являются спецы интеллигенты, которые и примазываются к ней на предмет её усовершенствования. Тепло-прохладные, холодно смотрят они, как борются и гибнут делающие историю, и гладко весьма скользят от Колчака к политическому центру, к советской власти, лишь бы только она импонировала чем-нибудь, хотя бы расстрелами.

Вот таким импонентным было возглавляющее революцию русское общество, которое теперь судорожно ищет, за что бы зацепиться. И символом этой готовой предать всех и каждого политической приспособляемости является Милюков. Конституционалист, он предаёт своего монарха. Мечтатель о проливах и византийском великодержавии – он исчезает при советской власти, раньше уступив свой пост кому попало. Поклонник генерала Врангеля, он, после крушения того, переходит в стан соглашателей с советской Россией, с Авксентьевым разъезжают по городам и весям, пропагандируя свои взгляды. И т. д. и т. д.

Верность, верность до конца – было заветом покойного адмирала! Россия стонет от этих интеллигентов, без определённой физиономии, загадочных, как всадник без головы. Приспособляемость ко всякому режиму имеет же свои пределы, и нельзя при самом большом уме создать конституцию при Чеке, торговлю при Воровском и национальную русскую армию при Бронштейне.

Но они думают, эти эволюционисты, беспечально проходящие по дорогам, покрытым русскими трупами, в обаянии своей площадной учёности полагающие, что можно быть спокойным, если на наших глазах Россия умирает по всем правилам медицины.

Мы вправе потребовать от них печального лица, и если нет, если они слишком витают, то и раздаются выстрелы.

Кто-то уже в прессе забежал гоголем вперёд и сообщил, что Шабельский – тот самый, который подделывал векселя в своё время. Странный способ защищать своего героя, полагая, что в них могут стрелять только мошенники!

Следствие по этому делу выяснит обстановку и причины покушения, но всё же надо сказать, что уже есть открытый протест против примиренческих паразитов революции.

Вечерняя газета. 1922. 4 апреля.

Ежели вы возьмёте «Голос Родины» сегодня, так увидите, что в Народном собрании ничего замечательного не произошло. Говорили, докладывали, соображали, и, очевидно, самым существенным явилось приведённое целиком слово Кроля премудрого, по мотивам голосования заявившего, что он и его фракция в голосовании принимать участия не будут, ибо созданы не для того, чтобы рассуждать о таких серьёзных материалах, как Генуя, а для гораздо более мелкой работы.

Картина была грандиозна. Очевидно, работала максима: ты голосуй, а там тебя в участок потащат. Поэтому не голосовали крестьяне во главе с крестьянином Грачёвым, долго развивавшим свой взгляд на генуйский вопрос. Выходило так – даст Генуя хлеб али нет и поможет ли поддержать социалистических российских головотяпов.

Болдырев после своей поездки махнул рукой на всё и стал много определённее и розовеет, как роза. Он уверен, что соглашение всё равно будет, но может статься, что наше заявление повредит российскому делу. Поэтому он воздерживается, и весь демократический Иерусалим с ним.

Напрасно жару нагонял именинник Василий Фёдорович Иванов. Напрасно называл он палачами большевиков и доказывал, что ждать от них доброго – что с бритвы мёд лизать. Демократы злобно шипели, крестьяне молчали, и в голосовании поднялось «за» – 46 рук.

– Кто против?

Никто! Никто, оказывается, не протестует против того, чтобы протестовать против Советов.

– Кто воздержался?

Воздержалось много.

Изумительное зрелище. Воздержался Кругликов, бывший министр внутренних дел. Воздержался Знаменский, личность, воняющая Читой. И воздержался министр юстиции Приамурского временного правительства Старковский.

Вот на что обращаю я внимание правого большинства. У несоциалистического правительства, выросшего на основе несоциалистического движения, в министрах, то есть в исполнительном аппарате, находятся люди, которые явно стоят на противной точке зрения.

Вот он, парламентарский кабинет!

Более любопытное зрелище трудно себе придумать. И ведь мог же министр юстиции сидеть в ложе и не выявлять своих чувств.

Нет, он сидел среди депутатов и страховал себя поднятием руки.

Неужели же правое большинство доверяет ему?

Вечерняя газета. 1922. 5 апреля.

Советская власть апогея своей славы достигла тогда, когда комбинированными ударами провокаций по войскам и населению она разлагала всё мало-мальски устойчивое.

Казалось, дайте только покой, и эта организующая власть сможет укрепиться и дать ту желанную эволюцию, которую от неё ждут.

Таково положение было приблизительно в 1919 и 1920 гг. Пал Колчак, пал Деникин, исчезли бесконечные фронты, и на стороне Устряловых и прочих «нововехинцев» был, по крайней мере, факт наличия сильной власти с большими возможностями.

Но оказалось, что чем дальше отодвигается советская власть от триумфальных своих ворот побед на фронтах, тем менее способной оказывается к какому бы то ни было творчеству. Если Устрялову можно было писать о национальном большевизме тогда, когда Красная армия подходила к Варшаве теми же подступами, которыми шёл когда-то Суворов, то кому же петь воинственные оды теперь, когда по всей стране идёт торжественное шествие царя-голода?

Начиная с 1920 года для советской власти наступил сплошной мартиролог конфузов. Нельзя, в самом же деле, называть мудростью сплошное оставление своих позиций, что делает теперь советская власть.

Коммерция? Нельзя же, господа, плохо бритую морду советского комиссара, стоящего за прилавком, называть верхом коммерческого достижения! Кто же пойдёт покупать к такому субъекту и как при таких условиях получить пафос к признанию «революционной» власти – совершенно непонятно.

Однако вино откупорено, надо пить. И вот все милостивые государи, начиная с «голосородинцев», заявляют, что-де «Ленин заявил, что на Геную они поедут не как коммунисты, а как русские люди».

Такого заявления Ленина оказывается совершенно достаточно для оказания ему кредита. Оказывается, Ленин ни разу не надувал почтеннейшую публику своими обещаниями. Ведь вполне понятно, что теперь, когда соввласти приходит карачун, она, естественно, согласна на какую угодно конференцию при каких угодно условиях.

Она дискредитируется именно своей слабостью, и мы уверены, что недалеко то время, когда перед русскими политиками встанет вопрос о новой власти для нашей страны.

И такою властью, мы уверены, окажется мелкая местная власть.

Вечерняя газета. 1922. 8 апреля.