Текст книги "Гостеприимная вода"

Стрельба во тьму

Памяти И. Чаплыгина

Вообще-то, уже можно было считать, что охота удалась. Мы приехали сюда втроём, и для нас распахнул свои просторы Ивинский разлив. Я, мой приятель Леонид Власов по прозвищу «ушастый» и наш летний шеф, начальник детского турлагеря, а на охоте просто приятель – Игорь Чаплыгин, спустились по реке Ивине на лодке, которую предоставил нам знакомый из посёлка Ладва. Мы даже привезли с собой лодочный мотор «Стрела» мощностью аж в пять лошадиных сил, что по тем временам было не так уж мало. Но он больше чихал и капризничал, чем работал. Да, в прочем, оказался и не нужен. Полноводная весной Ивина стремительно пронесла нас по своим закрытым большой водой порогам и «выплюнула» в разлив. А тут уж нам и вовсе не захотелось нарушать первозданную тишину, слишком громко моторчик тарахтел. Лёд на водохранилище ещё не сошёл, и лодки со Свири пройти не могли. Мы оказались на разливе совсем одни, но это нас нисколько не огорчало.

Охотничьи удачи начались сразу. Уже к концу второго дня с помощью манка и резиновых утиных чучел я «собрал» хороший набор селезней, в котором были: кряковый, чирки – трескунок и свистунок, гоголь, шилохвость и даже редкий для этих мест гость – красавец широконос, которого за яркую окраску зовут на Ильмене факелом. Мои компаньоны довольствовались кряковыми и чирками, которых в этом году было особенно много. Развешивая в тени, под навесом лап огромной ели, которую мы называли «деревом смерти», зеленоголовых, со светлым ошейником птиц, Игорь, обращаясь ко мне, шутил:

– Королевская дичь, не то, что твои гоголи-моголи. Лишь не было среди наших трофеев пока только гусей, хотя мы их видели уже неоднократно. Но только всё где-то далеко, в стороне Муромли, куда плыть по лабиринту проток надо не иене трёх часов, а там, может быть, ещё и лёд.

Хотя, что там скрывать, один переходный от уток к гусям экземпляр, и именно у меня, всё-таки был. Я им очень гордился, потому что такую птицу стрелял и держал в руках впервые. Небольшая стайка их налетела на меня поутру, в то время, когда, «отстреливаясь» от чирков, я держал в правом стволе семёрку, и при виде этих довольно больших птиц перезаряжаться было уже поздно. Это теперь, постреляв за свою жизнь немало гусей, я знаю, что даже семёркой на небольшом расстоянии можно свалить самого крупного и крепкого на рану гуся гуменника, а тогда… Тогда, чтобы не делать подранков, я ударил только из левого ствола, где дробь была покрупней, по крайней, самой ближней птице. И она упала. Трофей оказался побольше кряквы, разнообразной и очень красивой окраски. По бордовому пятну у основания шеи я понял, что это краснозобая казарка. И теперь, после таких результатов, у нас были все основания говорить, сидя у костра, что охота уже удалась. А впереди было ещё два дня, по-весеннему длинных и сулящих перспективы удачной охоты…

Место, где я ещё в первый день оборудовал скрадок, было, бесспорно, удачным. Подтверждение тому – мои прекрасные трофеи. И всё-таки мне хотелось его поменять. Такой уж мы, охотники, неугомонный народ. Всегда кажется, что стоит забраться вот туда, – за тот мысок, за тот лесок…Игорь, шутя, называл это желанием «пробиться в угол». И тогда уж там!.. И я, слоняясь днём по плывунам и подыскивая себе такое место, кажется, кое-что нашёл. Совсем недалеко, в полукилометре, обнаружился довольно большой плёс, образовавшийся, видимо, недавно. Я точно помнил, что прошлой осенью здесь находилась большая сплошная сплавина, на которой собирали клюкву. От этого озерца в три стороны отходили протоки, достаточные по ширине для того, чтобы прошла лодка. По краю одной из них я и пришёл сюда. Всё это выглядело, как площадь с разбегающимися от неё улицами. А посредине, словно по заказу, красовался маленький сплавинный островок с корнем выворотком и ивовым кустом. Я сразу представил – немного веток, охапка сухого камыша, полчаса работы и будет готов шалаш. И берега у озерка были, что надо, – с извилистой кромкой, мелким кустарником и рыжей щёткой сухого прошлогоднего тростника. В одном месте, под берегом, из воды торчало несколько мелких островков-кочек, на которые любят выбираться утки для отдыха и туалета. Мне показалось, что я разглядел издалека мелкие пёрышки и пушинки на воде. Ну, чем не место для утиной присады?!

Сюда, на центральный островок, перед зорькой и высадили меня ребята вместе с охапкой «строительного материала».

– Неплохой насест ты выбрал, – как-то мрачно пошутил Ушастый, – Если в темноте заблудимся и тебя не найдём, то уж не обессудь. Ночь короткая, перекукуешь, а утром пойдём мимо на зорьку, подберём.

– Не промахнись, Асунта, – весело добавил Чаплыгин, – Догонять подранков тебе будет несподручно. И, гнусно хихикая, они удалились по одной из проток.

Некоторое время ещё слышны были их голоса, скрип вёсел, плеск воды. Потом всё стихло, и я остался один. Не могу сказать, что я люблю одиночество. Конечно, бывают ситуации, когда непременно надо побыть одному, что-то решить, обдумать, или просто остаться с собой наедине. Например, в лесу – на глухарином току или когда собираешь грибы. Но сейчас… Осторожно прошёлся по пружинящему под ногами мху. Сплавина не рвалась и не тонула. Это хорошо, значит сидит на пнях или корнях. Всего метров пять в ширину и чуть больше в длину. Не к месту вспомнились слова бардовской песни: «Кругом тайга, одна тайга, а мы посередине». Ну, а я – посреди воды. На сегодняшний вечер это моя крепость, мой сторожевой пост. И я выбрал себе его сам.

Единственное удобное и сухое место для сидения – это вывороток. К нему и надо пристраивать шалаш. С увлечением занялся работой. А солнце уже низко и садится в тучи, – это уже плохо, зорька будет короткой и тёмной.

Я давно заметил, что на больших водоёмах, где гнездится или останавливается на какое-то время перелётная птица, перед вечерней зарёй наступает час тишины. Вот, вроде, ещё недавно видел то там, то тут перелетающие парочки и мелкие стайки уток, в одной стороне призывно кричала крякуха, в другой – перекликались чирки. И вдруг, – отбой! Будто кто-то строгий и требовательный отдал приказ, по которому все затихли и смолкли. Бывает, что в это время затихает даже ветер, морщивший весь день воду. И в полной тишине наступит закат. Исчезнут тени. Небо на закате окрасится в бледно-розовые тона, чётко обозначатся кромки облаков. Свет зари упадёт на застывшую воду, какое-то время на ней будут отчётливо видны: каждая коряжка, каждый листик и стебелёк старого камыша. Но потом начнёт темнеть. Погаснут краски, всё станет голубовато-серым.

Знакомая коряга вдруг покажется плывущей уткой, и рука невольно потянется к ружью. И тогда – первым с болотной кочки поднимется в потемневшее небо бекас. Почти невидимый на фоне облаков, он в своём стремительном полёте наберёт высоту и ринется вниз, сложив наполовину крылья и, издавая вибрирующими перьями хвоста те самые, чарующие настоящего охотника звуки, из-за которых и зовут бекаса небесным барашком.

Это будет сигнал, сигнал для всех. Заскользят в небе другие бекасы, продолжительно и звучно затрубят на ближнем болоте журавли, с кряканьем поднимутся с плёсов утки и полетят к мелководью на кормёжку и ночлег. Над береговыми лужами закричат и закувыркаются в виртуозном брачном полёте чибисы, а кроншнепы закружатся в планирующем полёте. Взлетев на вершину прибрежной ёлки, страстно забормочет тетерев о чём-то своём – лесном, заветном. И даже белый куропач в заболоченном ивняке закартавит, запричитает скороговоркой. Однажды я очутился рядом и смог расслышать отчётливо его крик. Он будто усмехался, говоря о ком-то: «Ах, Аррвид, какой коварный, коваррный, коварррный». Только гуси на дальних присадах не подчинятся приказу. Может, и покричат немного, но останутся на месте. Их час наступит позже. Сколько раз, но уже в полной темноте, слышали мы пролетающие над нашими головами стаи. Но – только слышали и, конечно, надеялись на скорую встречу.

Даже в таком отлаженном и надёжном механизме, как природа, бывают сбои и накладки. Как-то безнадёжно опустилось в тёмную тучу солнце. Вспыхнувшая, было, над лесом заря сразу померкла. Резко похолодало. Бекас «проблеял» несколько раз и, устыдившись, исчез, – никто не подхватил его зов. Протянуло низом несколько уток и – всё! Сколько надежд и крах… Испорченная, пропавшая зорька, как обидно! С той стороны, куда уехали приятели, донёсся одиночный выстрел. Единственный! Быстро стемнело. Я уже не различал кусты на той стороне моего плёса, хотя до него было не более тридцати метров. Тучи на западе чуть разошлись, открывая маленькую розовую полоску, и, повернув к ней лицо, я увидел на воде её отражение. Ветра не было, и на застывшей глади, на чуть заметной светлой полосе мне померещилось движение. Будто её расчерчивали угловатыми штрихами. Такой след оставляет на тихой воде плывущая птица…Я взял в руки ружьё. Ни мушки, ни конца стволов на фоне тёмной воды уже не было видно. Ну, и пусть!

Всю злость, всю обиду, все несбывшиеся надежды вложил я в моментальный дуплет. Куда-то – в ту сторону… Охотники редко воспринимают свои выстрелы, как громкий звук. Но то, что произошло после, показалось мне громче любой стрельбы. Там, на воде, что-то заплескалось, захлопало, не то загоготало, не то захрюкало и стало разбегаться в разные стороны, не умолкая. Лишь только знакомого звука взлетающей птицы я не услышал. И открыл по этим мечущимся, непонятным звукам лихорадочную стрельбу. Собрав потом стреляные гильзы, я насчитал одиннадцать штук.

Наконец, всё стихло. После ярких вспышек выстрелов я уже не видел ничего. Оказалось, что я стою в скрадке во весь рост. Когда успел? Сел, положил на колени ружьё. Стволы были ощутимо тёплые, и я отметил, что это мне приятно. Какое-то время обалдело сидел, не в силах осмыслить происшедшего. И вдруг услышал невдалеке голоса и увидел свет фонарика. Как я обрадовался! Сразу спало наваждение, я был уже не один. Сейчас подъедут мои товарищи, и мы разберемся во всём.

– Ну, как делишки? – молвил Ушастый, подъезжая.

– Какие тут к чёрту делишки, одни задвижки, – раздражённо ответил я, – А как у вас?

– А у нас один бекас, это раз – продекламировал Игорёша, – В плёсе плещется плотва – это два, а в-четвертых, наша мама… – он помедлил – Чего это ты такую стрельбу во тьме устроил, я тебя спрашиваю, а?

– Да вот, что-то плавало, плескалось, и стал стрелять, – пытался оправдаться я, – Может, утки какие…

– Видишь, Лёнчик, у него что-то плавало и плескалось, – этаким театральным голосом продолжал наш предводитель, – И теперь его островное и пённое величество разрешает нам эти, учинённые им всплески отыскать. Я правильно понял?

– Ну, да, – как-то неуверенно вышло у меня, – Сначала там, где маленькие островки. По воде заскользил луч фонаря, и лодка тронулась, удаляясь. Несколько минут было тихо, но в воздухе словно повисло какое-то напряжение.

– Смотри, вот там – услышал я взволнованный Ленькин голос. Игорь ответил, но я не понял что, и они перешли на шёпот. Мне ничего не было слышно, только луч фонаря метался по воде.

– Ну, пару плескунчиков мы отыскали, – опять в полный голос весело сообщил Игорёша, – Где ещё? А я и сам не знал где… Пришлось им обшарить весь плёс.

– Всё, баста, – промолвил через некоторое время Игорь, – Твой водоём стерилен, как операционный стол, – он всегда любил замысловатые сравнения, – А какие всё же милые эти самые плескунчики, да, Леонид Борисович. Его «понесло». И чего это у нас с тобой ничего не плескалось?

– Кончайте трёп, – я начал злиться, – Я замёрз, хочу есть и хочу стопку. Моим нервам сегодня нанесён большой урон!

– А стопку, между прочим, хотят все, – включился в разговор Власов, – Но ты сегодня заслужил две. Нет, даже не две, а все четыре!

Лодка мягко толкнулась в край моего островка. Сделав несколько осторожных шагов, я уже занёс одну ногу через борт, да так и остался в этой позе… Леонид включил фонарь и направил его на среднюю часть лодки. Там, на стланях, картинно, словно в натюрморте, были сложены четыре гуся гуменника и поверх них – «ответственный» за несостоявшуюся зорьку – крошечный, по сравнению с гусями, бекас. Их ибекас.

Триумф мой, однако, длился недолго. Уже на следующее утро оба мои компаньона добыли по паре великолепных гусаков. Вместе с изменением погоды началась активная подвижка гусиных стай, отсиживающихся до этого где-нибудь на севере Ладоги или на знаменитых доможировских полях.

Рассказ – Стрельба во тьму

Вниз по Ивине после ледохода

«Гусиный» островок

Весенние плывуны

Не долго длился мой триумф… Игорь и Леонид после зорьки

Рыбацкий дуплет

Вспоминая первые годы освоения нашей компанией Ивинского разлива, я до сих пор не перестаю удивляться, – как много тогда там было рыбы. Не знаю, было ли ещё и её разнообразие, поскольку «сотрудничали» мы только с двумя видами – окунем и щукой. Но нам и этого вполне хватало, и на уху, и на жарёху. Это значительно позже, когда и рыбы уже стало меньше, нами было освоено её копчение.

Рыбачили мы все преимущественно на спиннинг, вылавливая большое количество щук и реже окуней. И лишь в редких случаях, когда щуки объявляли «забастовку» и не ловились, чтобы не остаться без рыбы, мы брали в руки поплавочные удочки, на которые окунь ловился надёжнее. Но кроме окуней на удочки ловилась частенько и щука, поскольку на насадку мы использовали части тех же окуней, что явно нравилось щукам. А в дело шло всё: глаза, жабры, плавники с кусочком рыбьего «мяса» и хвосты. А раздобыть червей, кроме деревни, там было негде. Но до неё – очень далеко. Да и зачем? Окунь и так прекрасно ловился сам на себя.

Прошло уже несколько лет, как мы перебрались с обловленной рыбколхозом Муромли, и осваивали ивинский край, что был ближе к фарватеру Свири. Возможно, поэтому сюда чаще заплывали лодки местных рыбаков. Иногда и дальних – из Пидьмы, Подпорожья, а бывало, что и из Вознесенья, хотя у них там под боком Онега. Но, видимо, велика была рыбацкая слава нового водохранилища. Как сейчас, вижу такую картину: большая тяжёлая лодка, топорные вёсла, посредине лодки гребец, монотонно, не спеша, час за часом шлёпающий ими по воде. В носовой части лодки бочка, рядом большой пакет с солью. С кормы, от засунутого комлем под стлань самодельного, оснащённого катушкой короткого удилища, убегает назад, за лодку, толстая жилка, на конце которой в воде блесна. Примитивная, но простая и надёжная снасть – «дорожка». Иногда на корме их две, это – если относительно чистый плёс. В коряжник эти лодки не заплывают, с такой снастью им там делать нечего. Впрочем, им хватает рыбы и на чистом, она там даже крупней. При поклёвке гребец бросает вёсла, начинает подматывать. Мелкую грубо переваливает через борт, крупную – берёт в подсачник. Два взмаха острым ножом и за борт летит голова, а вслед за нею кишки. А ещё конвульсивно трепещущаяся рыбина делает последний в своей жизни «прыжок» – в бочку. Вслед ей отправляется горсть соли, и можно плыть дальше. Интересней, когда на обеих дорожках клюёт сразу. Начинается суматоха, путаница, и над тихой утренней водой повисает, отражаясь эхом от стоящего в воде леса, замысловатый русский мат. Таких рыбаков мы не любим. Мы их, как бы, не замечаем. Мы выше этого и ловим спортивно, только на спиннинг. И обязательно в корягах, – чем трудней, тем интересней. А за это, как бы в награду, с нами случаются иногда разные приключения.

Хотя и тёмная, настоянная на торфе, была вода в береговой закоряженной части разлива, особенно в первые годы, но в ясную солнечную погоду мы всё же приметили, что иногда, при пустой проводке блесны от коряг, где держалась недоступная ни для сетей, ни для дорожки рыба, к лодке «бегают» за блесной окуни. И вполне на вид приличные, а то ещё и не по одному. Но это – иногда… А бывало, что они с жадностью хватали блёсны даже большого размера, срывались, не заглотив крупный тройник, и хватали снова… Всё это мы могли наблюдать потому, что старались ловить только на лёгкие колеблющиеся блёсны, которые можно было даже при не очень быстрой проводке удержать в верхних слоях воды. А чуть опустишь поглубже – почти неминуемый зацеп. Бывало, что промахнувшийся или сорвавшийся с блесны окунь подныривал под лодку, в тень. И частенько удавалось выманить его оттуда вертикальным подергиванием приманки у самого борта. В таких случаях он даже плотнее садился на крючки. Но иногда – бегут за блесной, и никаких попыток её схватить. Не добежав до лодки два-три метра, сворачивают в сторону или уходят в глубину. Однажды, в такой ситуации у меня под рукой оказалась лежащая в лодке поплавочная удочка и даже с насажанным на крючок окунёвым глазом. Закончив проводку и отложив в сторону спиннинг, я взял в руки удочку и сделал заброс в сторону не добежавших до лодки окуней.

Поклёвка была мгновенной, и я вытащил хорошего окуня. Поправил пожёванный глаз и, забросив снова, подцепил второго. Обрадованно сделал ещё заброс, но больше не клевало. Тогда, не вынимая лески из воды, пристроил под рукой удочку и взялся за спиннинг. Забросив блесну подальше, стал подматывать, ведя её так, чтобы она прошла рядом с поплавком. Как только блесна поравнялась с ним, тот нырнул. Включив тормоз на катушке, и оставив снасть в левой руке, схватил правой удочку и подсёк, одновременно поднимая левой рукой спиннинг, чтобы не дать блесне опуститься на дно, в коряги. И тут защёлкал катушечный тормоз – на блесну тоже села рыба… Представьте моё положение, – в каждой руке по удилищу, на каждом по рыбине, а тянут они в разные стороны. Кое-как правой рукой вывел из воды порядочного окуня, умудрился, не промахнувшись, опустить его в лодку, бросил туда же удочку. И сразу схватился за рукоятку тарахтящей как будильник, катушки. Но не успел сделать и пяток оборотов, как почувствовал зацеп. Видимо, рыба, уйдя на глубину, захлестнула леску за корягу. Ну, что ж – это не ново. Перехватив жилку рукой, стал потихоньку подтягиваться к зацепу. Наконец, леска приняла почти вертикальное положение. Дальнейшее натяжение не даёт результатов, сильнее не потянешь, жилка всего четыре десятых миллиметра. А в глубине даже видно какое-то неясное движение. Померил удилищем – глубина около двух метров. Значит, можно попробовать веслом. Катушку на тормоз, спиннинг на борт, но чтобы был под рукой. Вынул из уключины весло, опустил параллельно уходящей в воду леске и начал шуровать. И снова запела катушка… Но я был начеку! Уже через несколько минут оказалось, что это была небольшая, весом около килограмма, светлая щучка-травянка.

Обсуждая вечером на стоянке моё приключение, мы с друзьями пришли к единодушному выводу, что я невольно сделал открытие, а может быть и два. Впоследствии практикой были подтверждены оба. Во-первых, я открыл, во всяком случае, для нас, новый способ ловли окуней на удочку с предварительным привлечением их к месту лова. А во-вторых, при ловле спиннингом бывает полезно остановить подмотку, давая блесне немного «свободного полёта», и снова продолжать мотать. В этот момент очень часто и происходит поклёвка. Видимо, щука активней реагирует на имитацию больной, с трудом убегающей от неё рыбёшки.

Могу предположить, что такие «открытия» делал кто-то до меня и раньше, но я всё равно был горд. Борис, мой ревнивый соперник по спиннинговому лову, поднимая за ужином стопку, торжественно изрёк:

– Ну, давай, старик, за тебя, ты сегодня сделал рыбацкий дуплет!

– Продолжить бы так на охоте – ответил я.

И всё бы хорошо, да только моё первое открытие пришлось особенно по вкусу женской части нашей компании. С тех пор, выезжая с нами на рыбалку, они вооружались удочками и требовали чтобы мы «доставляли» к их неподвижным поплавкам доверчивы окуней, уверяя нас, что подобное применение наших спиннингов самое лучшее, а окуни даже вкуснее щук. Только то, что их, колю чих, надо потом ещё и чистить, они в азарте забывали…

Мы ловим в корягах и в камышах, чем трудней, тем интересней…

Победить невезение

Что-то случилось со мной однажды осенью… Как всегда приехали на Ивину. В начале вышла незадача. Мыс – наш, родной «Ленинградский», – был уже занят. Расположилась там компания вознесенских рыбаков и ещё в стороне молодой парень с девушкой. Он оказался охотником, приехал из Ленинграда. Позже выяснилось, что он родом из Тбилиси и является потомком грузинских князей. Весёлый такой, мы с ним потом подружились. У рыбаков спрашиваем: надолго? Да недельку, говорят, побудем, ещё клюквы хотим пособирать. Ну, не толкаться же у них под ногами. На другой стороне Поротручья, куда мы ходим на старую вырубку за брусникой, у нас было на примете местечко. Расчистить только нужно от сушняка и валежника. Зато много дров вокруг! Не то, что на ленинградском, там-то давно всё выбрано. Так что загнездились мы на новом месте.

Пока обустраивались, кто-то нашёл на берегу интересный корень – гладкий, чисто отмытый прибоем. Был он симметрично ветвистый, как рога оленя. А цветом – золотистый. Прибили его к сосёнке над столом, красиво получилось, словно настоящие рога. На торжественное открытие лагеря пригласили Константина, того самого грузина с нашего старого мыса. А он пришёл не только с подругой, но и с бутылочкой коньячного спирта, напитка в ту пору для нас неизвестного. После его опробования и положительных отзывов, было высказано предложение назвать нашу новую стоянку – «Спирт-лагерь Золотые рога». И поднимались тосты за новых поклонников и рыцарей Ивины, за новые успехи и за удачу в рыбалке и охоте.

А ко мне удача не шла… Несмотря на то, что охота в тот год была на редкость богатой. Начинался перелёт, и в плывунах кроме уже подросшей местной птицы стали встречаться стайки непуганых, зажиревших тундровых чирков. Друзья приносили с зорьки увесистых крякашей, элегантных трескунков, а я – карман стреляных гильз. В лучшем случае, синюшного утёнка из позднего выводка, заплывшего в чучела. «Котёл» был, как всегда, общим, птицы и так хватало с избытком, но я не мог, не мог смириться со своей неудачей. Подумалось, – а не грешат ли патроны? Но пара контрольных выстрелов по мишени рассеяла все сомнения. Виноват был я. Только я сам. Просто после первых случайных промахов, почти обычных в начале сезона, не смог преодолеть в себе неуверенности и настроится на нормальную, привычную стрельбу. Дни шли, а я всё продолжал «мазать», злился, нервничал и, видимо, находился уже на грани нервного срыва. Надо было что-то делать, а я не знал что.

Как-то в ночь занепогодило. Под утро я проснулся оттого, что крупные капли дождя, стекая с ветвей большой ели, под которой стояла палатка, громко стучали по крыше. Сна больше не было, и в голову лезли невесёлые мысли. Хоть уезжай. Лежать надоело и, накинув плащ, я выбрался наружу разводить под навесом костёр. Всё небо затянули плотные облака, обещая долгое ненастье. Значит, срывался запланированный выезд в разлив на рыбалку. А мне требовалось хоть какое-нибудь действие. Несмотря на то, что дежурство было не моё, разогрел вчерашний ополовиненный суп с утятиной, вскипятил чай. Гаркнул погромче:

«– А ну, хватит спать, лежебоки, жрачка на столе»!

Лежебоки не заставили себя долго ждать. Выскочили, быстро смели всё, что было мной приготовлено и, сетуя на погоду и, забыв сказать спасибо, снова юркнули в палатки. Кто досыпать, кто крутить ручки популярной тогда у бродяг «Спидолы», или просто почистить ружьё, пришить оторванную пуговицу… Да мало ли какие дела ещё найдутся, на которые в хорошую погоду не хватает времени.

А мне не сиделось на месте. Спать, я это чувствовал, не смогу. Ни к каким делам не лежали руки. Но как убить время? И вдруг меня осенило… Ну, конечно – надо просто пойти в лес! Дать заодно возможность поработать и получить удовольствие от охоты единственному представителю четвероногих в нашем коллективе – Чоку. Это мой рыженький кобелёк карело-финской лайки, я уже рассказывал о нём. И я решил пойти с ним в лес, поискать удачи в охоте по боровой дичи, переломить невезение. Запахнул поплотнее плащ, капюшон поднял. Ружьё на плечо стволами вниз. Патронташ не взял, зачем ему зря мокнуть. Пяток патронов в полиэтиленовом пакете в карман – в лесу стрельбы меньше. Хотел рюкзак одеть, да вспомнил дурацкую примету – с большой сумкой пойдёшь, пустой придёшь. Не взял, – добуду что и так донесу, а рябчик и в кармане умещается. Свистнул Чока, у него в корнях ели, под которой палатка стоит, гнездо было отрыто. Вылез он как-то лениво, потягиваясь. На морде недоумение написано – ты, что же это, мол, хозяин, выдумал? Вон, – дождь какой на дворе. А что дождь, первый раз, что ли? Ну, помокнем малость – эка невидаль! Зато в дождь боровая птица не так строга, да и пахнет сильнее. Короче, двинулись. Вскоре вышли на старую вырубку, тут ветер прямо в лицо, сечёт каплями по глазам. Заколебался я – куда иду, чего ищу? Может вернуться? А что делать, слушать опять от друзей сочувственные слова вроде: – да не переживай ты, старик, и у нас тоже бывало, завтра ты их… Нет, к чёрту, надо идти! Как это у Кукина в песне: «чтоб устать от усталости»… Да и Чок подбежал вдруг, и пока я, наклонившись, поднимал голенища болотных сапог, чтобы не мокли коленки, лизнул меня в нос, как бы говоря глазами: не дрейфь, хозяин, прорвёмся! И весело побежал, не оглядываясь, вперёд.

Первый глухариный выводок мы упустили. Глухарята прятались от дождя под молодыми ёлочками на краю большого открытого болота. Матка с квохтаньем малыми перелётами сначала отвела собаку в сторону, а потом напрямик полетела через чисть. Чок рванул назад, но глухарята после подъёма не присаживались, просто некуда было, а улетали вслед за копалухой. Пока я подбежал на шум, всё было кончено. Ну, вот, и тут – мрачно мелькнуло в голове… Потом долго ничего не попадалось. Дождь то прекращался, то продолжал сеять нудно, как в октябре. Хорошо, хоть ветер стих, а то залает собака чуть подальше, как услышишь? Мелькали иногда в еловой чаще рябчики. Но в ельнике было так сумрачно, что их силуэты тут же растворялись в серой мути. Один раз словно взорвался из-под куста старый косач, но я равнодушно проводил его взглядом, – мне нужен был глухарь, почему-то, только с ним связывалось у меня избавление от всех моих неудач. И мы нашли его! Поднятый с низу и посаженный Чоком на сосну, он сердито хрюкал в ответ на собачий лай и шумно оттряхивал мокрые перья. Наверное, от предчувствия удачи я забыл про осторожность и слишком открыто стал подходить к нему. И метров с тридцати петух меня заметил, напружинил лапы. Я понял, что он сейчас взлетит и начал поднимать ружьё. А когда он слетел, спокойно, в полной уверенности, что попаду, ударил в угон. Глухарь упал, как мне показалось, подранком, но когда я подошёл, несколько помятый петух спокойно лежал на мху, а довольная морда Чока была вся облеплена пухом.

Поднимая и рассматривая увесистую птицу, обнаружил, что немного дрожат руки. Сел, закурил, стал гладить и трепать за ушами своего рыжего помощника, в отличие от меня не только довольного, но и абсолютно спокойного. Вместе с дымком сигареты медленно таяли в сыром осеннем воздухе мои прошлые обиды, волнения от удачного выстрела, усталость от долгой ходьбы… Я явственно почувствовал, как душа наполняется радостным успокоением. Всё, цель достигнута, надо скорей домой! Туда, где обо мне, наверное, беспокоятся, ждут, разделят со мной мою радость и успех… Где я находился, я примерно представлял, – не очень далеко. Но одно дело ходить по лесу с охотой, не придерживаясь определённого направления, а другое – выйти напрямик к цели, не имея ни компаса, ни солнца над головой. Да теперь ещё в руках будет глухарь – как никак четыре килограмма. В голову пришла нелепая рифма: «Ах, какой же я дурак, что не взял с собой рюкзак». Но идти всё равно надо, и я пошёл. Держать глухаря за толстую шею было неудобно, за лапы – он цеплялся крыльями за кусты. Отстегнул ружейный ремень, привязал его к петуху, перекинул через плечо. Ружьё взял сначала в руку, но, вспомнив армейскую службу, положил его на свободное плечо и, держа его за конец ствола, понёс, как носил когда-то на маршах ручной пулемёт. Теперь всё стало хорошо, и я уже не шёл, а почти бежал.

Дождь кончился. Светлело небо, и поднималось моё настроение. Я предвкушал, как обступят меня друзья, как с удивлением будут рассматривать эту всё-таки довольно редкую для многих охотников птицу, пусть мокрую и немного общипанную, но всё равно большую, красивую и загадочную. И даже, казалось, слышал их реплики: Вот это да, это вам не чирок, ну, молодец, старик, да ты завтра этим уткам… А сердце радостно стучало в такт быстрым шагам. На следующий день, встав задолго до рассвета, я на самой лёгкой нашей лодочке «пробился в угол», как любил говорить наш «шеф» Игорёша. Это был очень дальний и богатый утками плёс…

Когда в очистившемся от облаков небе показалось из-за леса уже не такое яркое сентябрьское солнце, когда забормотали где-то, пробуя голос, молодые тетерева, а журавли затрубили звучно, приветствуя новый, может быть последний перед отлётом день, я поднял с воды четырнадцать разных птиц, а в патронташе всё-таки оставались ещё патроны…

Рассказ – Победить невезение

«Спирт-лагерь» Золотые рога

Вернувший уверенность…

«А в патронташе ещё оставались патроны…»