Текст книги "Весна – любовь моя"

Всеволод Васильевич Воробьёв
Весна – любовь моя
Охотничьи новеллы в прозе и стихах

© Воробьёв В. В

Посвящается всем моим друзьям-охотникам:

и ушедшим в «мир счастливой охоты», и выпустившим ружьё из старых ослабевших рук, и доныне здравствующим, и не прекратившим это прекрасное мужское занятие.

От автора

В жизни у каждого заядлого охотника, как бы долго не длилось его любимое увлечение, наступает всё же тот момент, когда по различным обстоятельствам, – будь то старость, болезнь или что-то другое, он предстаёт перед фактом, что с охотой ему придётся распроститься, а для многих это очень болезненно.

А как хорошо, если о том счастливом периоде жизни остались у него наглядные воспоминания в виде фотографий, дневников, а иногда и любительских фильмов, к которым хочется возвращаться вновь и вновь. И как-то невольно приходит мысль о том, что своими воспоминаниями в виде рассказов и стихов он может поделиться с другими охотниками, попавшими в такую же жизненную ситуацию, и это, возможно, будет для них приятно.

Для себя этот вопрос я решил уже давно, когда период прощания с охотой ещё только просматривался «на горизонте»… Но уже сам процесс создания на бумаге этих воспоминаний увлёк меня настолько, что удовольствие от него я стал получать больше, чем от тех «жалких» охот, на которые я ещё умудрялся попадать.

Не для кого из старых охотников не секрет, что за последние два-три десятилетия и охотники, и само понятие – охота изменились коренным образом. Если раньше это было массовым увлечением, что давало человеку физическую закалку, возможность тесного общения с природой, знакомство со своим родным краем и другими регионами своей страны в дальних охотничьих путешествиях и, наконец, добычу вкусной дичинки к столу, то теперь всё изменилось. Охота в основном стала престижным времяпровождением для определённого круга лиц, не стеснённых в любых средствах, и приобрела «трофейный» характер, где на первое место ставятся рога, шкуры, муляжи, чучела или просто многократная стрельба по любой цели. Но самое неприятное, что при этом катастрофически обеднела наша охотничья фауна, хотя прежние охотники в этом почти не повинны, отрицательных факторов для этого хватало и без них.

С грустью вспоминаю, как на моём любимом беломорском побережье сосед-приятель отозвался об одной охотничьей компании: – Ты думаешь, им гуси нужны? Им пострелять охота, чтобы плечо заболело. У них с собой ящик патронов и ящик твёрдокопчёной колбасы взят, а гуся – ещё щипать, потрошить, готовить надо. Такая вот, «простенькая» охота…

А в нашей охотничьей компании в те далёкие счастливые годы существовал ритуал, который назывался – Торжественное съедение птички. Это – когда кто-нибудь из нас привозил с охоты приличный трофей (гуся или глухаря) и обзванивал друзей, приглашая на пиршество. Какие это были прекрасные встречи с обсуждениями и воспоминаниями о прежних счастливых охотах и планами на будущие.

Один мой друг-охотник сказал мне как-то: – Зачем ты пишешь эту книгу, кто её сейчас будет читать? Теперь читают только те, где написано, как приобрести самое мощное оружие или куда поехать, чтобы без особых хлопот добыть престижный трофей. А твои «вздохи» о красотах природы и воспоминания о красиво подстреленном чирке или вальдшнепе никому не нужны и не интересны. А я с этим не совсем согласен. Кому-то, конечно, на это наплевать, но если мне доставляет удовольствие, вспоминая, писать об этом, а моим знакомым и друзьям – читать, хотя некоторые из них и не являются свидетелями описываемых событий, то, значит, найдутся и ещё люди – охотники, утратившие возможность продолжать заниматься любимым увлечением, которые, читая мою книгу, вспомнят о своих прежних счастливых охотах и получат от этого удовольствие.

Именно для таких людей и написана эта книга. В ней нет никакого вымысла, все сюжеты моих новелл взяты из конкретных воспоминаний, где не изменены даже имена действующих лиц и мест событий. А они все относятся ко второй половине прошлого века, когда «Её величество Охота» была ещё благосклонна даже к мальчишкам с одностволками в руках, но уже с охотничьим билетом в кармане, требуя за это бережного отношения к природе и к её обитателям. И где охотники в основной своей массе были уравнены в техническом, финансовом и правовом отношениях. А состояние охотничьей фауны давало шанс даже начинающему вернуться с охоты, пусть со скромным, но всё-таки – с трофеем.

Возможно, что среди современной молодёжи, увлечённой охотой, найдутся и такие, кому охота представляется так же, как когда-то представлялась и нам – охотникам-ветеранам, и если им в руки попадёт эта книга, – пусть они, читая её, помечтают, чтобы те времена нашей «Счастливой Охоты» когда-нибудь возродились и вернулись для них.

Вместо пролога

Когда мы были молодыми…

 
Золотая охотничья юность моя…
Я на Тигоде слушал весной соловья,
С одностволкой в руках я бродил по полям,
Познавая понятие, – Родная земля.
 
 
Я скакал к глухарю в темнозорь на Свири,
Видел в Волхове отблеск вечерней зари,
Слышал вальдшнепов взлёт у деревни Кипепнь,
Видел белый от пены штормящий Ильмень.
 
 
Я на гогот весёлый гусей в плывунах
Шёл сквозь топи болот, пробивался во льдах,
На долблёнке сплавлялся по быстрой воде,
И был счастлив охотой всегда и везде…
 
 
Но особо желанной была мне весна,
До сих пор мою страсть согревает она…
И с тех пор, лишь закрою глаза, мне слышны
И так близки и дороги звуки весны.
 

Часть 1
Вечерних зорь очарование

На тяге

 
Я встану у того куста…
Нет, может, лучше тут – под ёлку?
А если он потянет там,
То снова будет всё без толку…
Как жаль, что тяга коротка!
И сколько в ней душевной муки.
Стихает шелест ветерка,
И явственней другие звуки:
Трещат дрозды, стучит желна,
Косач чуфыкнул на поляне…
И это всё – весна, весна!
Приветствуют её земляне.
 
 
И только он один молчит,
Темнеет, а его не слышно…
Ах, сердце, громко не стучи,
И без тебя тут звуков слишком.
 
 
И, наконец-то, силуэт —
Мелькнул над дальними кустами.
Там пара… Но не с самкой, – нет!
Какой красивый пируэт!
Да это ж схватка меж самцами!
Уже веду по ним стволами…
Фортуна, подари дуплет!
Но сердце вдруг сказало: – НЕТ!
И руки опустились сами.
 

Чушь

У моих любимых певцов – Никитиных есть песня, которая мне не только очень нравится, но и напоминает об одном давнем событии. В ней есть такие слова: – «…Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…» Не помню, нёс ли я в молодости чушь прекрасную, но однажды я «снёс» такую, что потом, разобравшись, мне стало так стыдно за своё дилетантство, что пришлось срочно прибегнуть к всевозможным мерам и средствам, чтобы такое не повторилось никогда.

Это случилось на второй год моих самостоятельных охотничьих странствий. Мне тогда казалось, что, приобретя одностволку, рюкзак и резиновые сапоги, я уже могу считать себя не только охотником, но и способным на равных участвовать в любых поездках, разговорах и обсуждениях прошедших охот с другими охотниками, – опытными и бывалыми. На самом же деле я был ещё совсем зелёным новичком, или, как теперь иногда говорят, – «чайником». Очень мало умел и ещё меньше знал. Но меня, напичканного с детства приключенческими книгами, как мальчишек, героев Гайдара, всегда тянуло в «дальние страны», и я легко соглашался на самые авантюрные идеи.

Всё, что произошло тогда со мной, можно было бы назвать цепью или стечением, хотя и не роковых, но достаточно дурацких случайностей и обстоятельств. Меня случайно пригласили на весеннюю охоту. Пригласил Андрей, парень, с которым я, опять же случайно, познакомился в вагоне поезда прошлой зимой, возвращаясь с охоты. Он был немного постарше меня, ходил с такой же, как у меня, одностволкой, и самозабвенно рассказывал захватывающие охотничьи истории, в которых был почти всегда главным героем. Я подозревал, что всё это враки, но уж больно складно у него получалось. Мы всего только раз выезжали вместе с ним на охоту, и то неудачно, а в основном общались по телефону.

В этот раз он наговорил мне, что едут с другом, очень опытным охотником в их заветные места на реку Волхов, где на пролёте летит столько водоплавающей птицы, что не настрелять её там просто невозможно, или уж надо быть совсем ленивым, глухим и слепым. В благодарность за мой подарок, а я ему сделал на заводе хороший экстрактор, он предлагает мне составить им компанию и красиво пострелять уток и гусей. Едут они на два дня, ночевать будут прямо в лесу, на берегу реки, где есть прошлогодний шалаш. Я пытался задавать какие-то вопросы, но он меня перебивал, заверяя, что и продуктов особо брать не надо, что уже вечером будем варить суп с утятиной, и всё хохмил, смеялся. А под конец, сказал, что самая большая опасность в этой поездке, – нас могут заклевать утки или затоптать гуси. Мне вдруг тоже стало весело, я сообразил, что ни с кем ещё не сговорился на следующий выходной, и у меня есть один отгул за отработанное в марте воскресенье.

Только по счастливой случайности я не опоздал на поезд. Девятнадцатый трамвай, в котором я ехал, уже переполз через Литейный мост и вдруг встал, не дотянув до «Большого дома». Впереди, на Литейном застопорилось всё движение. Минут пять было спокойно, но потом народ зароптал и стал проталкиваться к выходу. Вожатая пыталась протестовать, но её заставили открыть двери. Я решил, что лучше плохо идти, чем хорошо стоять и рванулся вперёд. Там стояло ещё много трамваев. Пройдя их всех, я обнаружил в голове колонны «двадцать пятый» и успел прыгнуть в него, пока он трогался.

Лиговский проспект я пересекал бегом, по «красному» и чуть не угодил под грузовик. Самым жутким был кросс от билетной кассы до перрона, когда я, расталкивая на ходу встречных и попутных пассажиров, чуть случайно не сел в отходивший, но не мой поезд. Когда же я, взмыленный, с выпученными глазами ворвался, наконец, в обусловленный, именно тот вагон, именно того поезда, то первое, что я увидел, – был Андрей. Он скромно сидел на самом краешке сидения совершенно пустого купе с таким видом, как будто ещё не решил, встать ли ему, чтобы уйти, или посидеть ещё немного…

– Здорόво, – буркнул я и буквально рухнул на сидение напротив него. Немного отдышавшись, освободился от лямок рюкзака и ружейного ремня. Поезд тронулся. Скинув с пропотевших плеч тёплую куртку, расстегнув все, какие только можно было, пуговицы, скинув сапоги, портянки и, оставшись в одних носках, я обратил, наконец, свой взор на Андрея и увидел, что он с каким-то недоумением и, как мне показалось, даже со страхом смотрит на меня. И я начал что-то понимать…

– А где твой друг? – спросил я озабоченно. Ведь именно с ним, его мифическим другом, бывалым охотником, ассоциировалась в моём воображении вся эта поездка, охота, утиный суп… Но уж никак не с Андреем, которого я уже хоть немного знал.

– Его не отпустили с работы – каким-то уж очень жалобным тоном произнёс мой единственно оставшийся компаньон. И тут же, видимо, поняв, как он жалок, затараторил:

– Да плевать на него, что мы сами не охотники, да я и сам знаю куда, да мы с тобой вдвоём…

Изо всей силы он пытался вернуть себе образ неунывающего, весёлого и бесшабашного парня, каким он всегда старался выглядеть. Но всё-таки, своими жёсткими вопросами я его «дожал», и выяснилась не очень-то приятная картина.

На Волхове сам он, конечно, не был, а лишь слышал о нём от своего друга много хвалебных рассказов, в том числе и про то, куда и как надо пробраться, чтобы утки и гуси садились прямо на голову. Но не это было главное. Выяснилось, что в надежде на утиный суп, он не приготовил заранее в дорогу никакой еды, и лишь впопыхах перед отъездом побросал в рюкзак то, что мог найти дома: – немного хлеба, чай, сахар и картошку. К тому же, костровая посуда осталась у его не поехавшего друга и хорошо, что я, на всякий случай, а вернее по привычке, захватил свой чайный котелок. А у Андрея оказался небольшой, но очень удобный и острый топорик, о каком я давно мечтал. Кое-какие харчи, естественно, и у меня с собой были, хотя и не в том количестве, как хотелось бы иметь, но они, вместе с продуктами Андрея, не дадут нам за два дня умереть с голоду. А предполагаемый, вожделенный суп с утятиной, по моим представлениям, завис теперь где-то на высоте пролетающих утиных стай. Словом, ожидалась не весёлая поездка с «красивой охотой», а «чушь собачья», как любил говорить один мой знакомый. Но отступать было стыдно. И поздно, – поезд уже проходил Любань.

Таким образом, я впервые попал на реку Волхов в самый разгар его весеннего половодья. Выйдя из вагона на станции Волхов мост, мы были ошеломлены отрывшимся с высоты насыпи видом. Кто не видел весной могучего Волхова, тому даже трудно представить себе эту картину. Реки в общепринятом значении этого слова не было, тем более берегов. Была вода, просто вода – везде: под насыпью железной дороги, на полях, в кустарниках и в лесу… По полевым межевым канавам и низинам она вторгалась далеко в сушу, и совершенно невозможно было определить на вид какая там глубина, – по пояс или по щиколотку. Охотиться в таких угодьях без лодки можно было бы, наверное, только хорошо зная подходы к более приподнятым и сухим береговым бровкам речного русла. Может быть, мифический друг Андрея всё это знал, даже рассказал ему об этом, только, увидев «потоп», тот так растерялся, что не смог толком вспомнить ни одной из рассказанных ему примет. В коротких, таких несерьёзных для этого водного раздолья, сапожках мы нерешительно побрели наугад, – туда, откуда доносились до нас призывные птичьи крики.

В течение нескольких часов, почти до самой темноты, мы «штурмовали» водные преграды. Вязли в раскисшем грунте залитой водой пашни, проваливались, черпая воду сапогами, в полевые канавы и уже совсем вымотанные, с единственным желанием добраться до сухой земли и костра, увидели не так далеко большое дерево, возвышающееся над мелколесьем. Им оказался большой старый дуб, стоящий на крохотном сухом пятачке. Под ним валялось несколько засохших, непонятно как отломанных от него толстых сучьев. Мы были спасены.

Очень ровным, красивым пламенем горел костёр. На коротких шестах, вбитых в землю, сушились наши сапоги, носки, портянки. Прикрывая голые коленки, мы сидели вплотную, сколько позволял жар, к огню и досушивали на руках мокрые штанины своих брюк. В углях костра пеклась картошка, над костром закипал чай, и жизнь снова казалась нам прекрасной, – мы были на охоте.

Время от времени в той стороне, где по нашим представлениям было речное русло, доносились выстрелы, и слышался иногда гогот пролетающих в небе гусиных стай. Одна прошла совсем близко, мелькнув в просвете деревьев. А вокруг нас, набирая в вечерней тишине силу, заглушая постепенно все другие звуки, мощнее, чем знаменитый военный хор имени Александрова, звучал хор лягушек. Они были везде, их количество не поддавалось исчислению. Мои надежды послушать опять чудесные звуки весны потонули в этом утробном урчании. Но всё-таки один новый для себя звук я как-то уловил, когда, одев на босу ногу ещё не досохшие сапоги, отправился к ближайшей луже за очередной порцией воды для чая. Разгоняя ногами сразу примолкших в этой луже лягух, я зачерпнул котелком и уже шагнул назад, когда услышал невдалеке очень странный звук. Как будто там, за невысокими берёзками и ольшинками, кто-то короткими рывками рвал на куски плотную материю. Серию из четырёх-пяти таких звуков завершал резкий посвист. Через короткое время всё повторилось, и я даже заметил мелькнувший на фоне зари силуэт небольшой птицы. Всё это прозвучало ещё несколько раз, дальше, а потом всё заглушили концертирующие лягушки.

Во второй половине следующего дня мы снова стояли на станционной насыпи, стараясь с высоты разглядеть приютивший нас вчера пригорок. И не могли, таким отсюда всё представлялось нам однообразным…

Хотя эти угодья и оказались для нас не «по зубам», Андрей «вытоптал» на мокрых полях пару турухтанов с красивыми «воротниками», а я сбил близко поднявшегося из канавы селезня чирка. Все неприятности позабылись, и настроение было вполне приличное. О гусях и утином супе мы старались не вспоминать.

К станции начинал подтягиваться народ. Наше внимание привлекли два охотника. Поднявшись по тропинке наверх, они остановились недалеко от нас, и стали оживлённо беседовать, обсуждая, видимо, перипетии охоты. У того, кто стоял к нам спиной, был надет объёмистый рюкзак с торчащим из него ружейным чехлом, а через плечо перекинута сетка для дичи, сквозь ячейки которой хорошо просматривалась пара больших и красивых гусей. Я хорошо рассмотрел массивную голову одного из них со светлой полоской на тёмном клюве. И поверх этих громадных красавцев лежала невзрачная, размером с моего чирка, незнакомая мне птица. Однотонного ржаво-бурого оперения, с длинным, длиннее, чем у турухтанов клювом, с тонкими ножками и пальчиками-спичками.

– Видишь, – заговорил тихонечко Андрей, – Какие тут гуси. Нам просто не повезло… – он явно хотел оправдаться. А я всё глядел на этот, как мне казалось, нелепый «натюрморт», и такой несовместимой казалась мне эта пара гусей с невидной и маленькой птюхой, что, отойдя немного в сторону, я сказал Андрею, не ожидая, что буду услышан ещё кем-то:

– Зачем же он эту ржавую уродину вместе с гусями-то положил? Но у стоящего спиной к нам охотника, как видно, был очень острый слух. Резко обернувшись, он сразу вычислил меня, оглядел неприязненно и медленно сказал:

– Что же ты, пацан, чушь-то несёшь, а ещё, наверное, охотником себя считаешь? И сделав паузу, он добавил уже другим, проникновенным голосом:

– Ведь это же вальдшнеп! И отвернулся продолжать прерванную беседу. Мы предпочли ретироваться к другому концу платформы.

Брошенное в мою сторону замечание больно задело меня. Я понял, что это не единственная охотничья тема, при обсуждении которой я могу попасть впросак. Спросил на всякий случай про вальдшнепа у своего напарника. Но Андрей тоже знал немного, хотя и слышал про какую-то «тягу». И тут я вспомнил восторженные рассказы Жеки Матвеева про вальдшнепиную охоту. Так вот, ты какой, – вальдшнеп!

Прошёл год, в течение которого я настойчиво отыскивал у знакомых охотников и в библиотеке книги об охоте. Я штудировал Бутурлина и Аксакова, Пермитина и Бианки, Правдухина и многих других замечательных писателей и уже теоретически знал о ружейной охоте почти всё. А главное, понял, что значит для настоящего охотника-спортсмена вальдшнеп. Теперь я с нетерпением ждал следующей весны и мечтал…

Когда я торжественно принёс домой своего первого добытого на тяге лесного кулика, и при нормальном освещении внимательно рассмотрел его неповторимый силуэт, уникальное по красоте и узору оперение, мне пришла в голову интересная мысль. Я подумал, что тот, прошлогодний волховский натюрморт в ягдташе охотника был скомпонован так, чтобы серый однотонный цвет гусей служил лишь фоном для центральной фигуры композиции – вальдшнепа.

Зимсон и вальдшнепы

Моему другу Жеке Матвееву на совершеннолетие отец подарил «Зимсона». Ружьецо было безкурковое, довольно лёгкое для своего двенадцатого калибра и очень изящное. Тёмная ореховая ложа, на колодке гравировка с изображением собак на стойке, ну, в общем, – прелесть! Жека, хотя и пытался скрыть свои чувства, но его всё равно так и распирало от гордости. Дело было в феврале, и он томился невозможностью скорее пальнуть из него.

Наконец, в марте потеплело, и в один из солнечных выходных дней мы втроём поехали на стрелково-охотничий стенд в «Сосновку» пристреливать новое ружьё. Тогда для этой цели там была отведена специальная площадка. Руководил этим делом, конечно, Женькин отец, очень опытный охотник. Стреляли из правого и левого стволов разными зарядами и номерами дроби, картечью, и разок жахнули пулей. Истратили на мишени целый рулон оставшихся от ремонта квартиры обоев.

Бой был замечательный, и отдача почти не ощущалась, не то, что у моей одностволки. А наш охотничий лексикон обогатился новыми словами: резкость, процент кучности, густота осыпи… Оставалось только дождаться охотничьего сезона.

На открытие весенней охоты Матвеевы решили поехать в Саблино. Туда их пригласил Василий Иванович – приятель Анатолия Николаевича, Жениного отца, обещая показать классическую, как он сам выразился, тягу вальдшнепов. Меня при Женькиной поддержке тоже взяли в компанию. Впятером едва поместились в Матвеевскую «Победу». Пятым был их пёс, курцхаар по кличке Руслан, существо очень неспокойное и по габаритам весьма солидное.

Сейчас даже трудно представить, что Московское шоссе в те далёкие шестидесятые годы представляло собой зрелище довольно печальное. Без асфальта, разбитое после зимы, всё в рытвинах и лужах, оно закрывалось весной на просушку. Ходили по нему в это время только немногие служебные машины и обязательно по пропускам, а у нас он был.

Когда свернули на просёлок, стало ещё хуже. Несколько раз выходили из машины и толкали буксовавшую в грязи тяжёлую машину. Только на то и была она «Победой», чтобы побеждать российские дороги. К вечеру добрались до невзрачного на вид жиденького лесочка: – берёза, ольха, редкие невысокие ёлки. По опушке – ивняк, усыпанный раскрывшимися белыми почками. Захотелось спросить: – это и есть «классика»? В прошлом году меня тоже знакомили с вальдшнепиной тягой, только на Карельском перешейке, где место было несколько иное.

Но теперь я уже умел помалкивать, внимательно слушать других и сравнивать увиденное с прочитанным. Когда вышли из машины, и смолк звук двигателя, нас буквально оглушил птичий гомон. Особенно много было дроздов. Они перелетали с места на место, перекликаясь и создавая много шуму.

– Как же мы услышим в этом гаме довольно тихий голос вальдшнепа, – ещё подумал я. И оказывается, не я один об этом беспокоился.

– Ишь, расшумелись, – добродушно улыбнулся Анатолий Николаевич. – Ну, ничего, солнце зайдёт, – малость поутихнут. Он не спеша, огляделся…

– А место и, правда, классическое, становиться-то, где будем, Василий? – обратился он к нашему проводнику, – Завёз ты нас хорошо, а как в темноте выбираться будем?

– Домой захочешь, выберешься, – хохотнул тот, – А вставать будем чуть подальше, там старая «высоковольтка». Через неё и ручей, и дорожки, и всё, что положено для нормального места тяги. Думаю, ещё и пролётный мог задержаться, вон, дрозды – он махнул рукой в сторону – Пока дальше не летят, а это примета…

Весна была не из ранних. Хотя и заканчивался апрель, в ложбинках, в берёзовом густике и на окрайках полянок ещё белели участки не стаявшего снега. Рядом с ним, такие же белые, как снег, цветы ветреницы дубравной сквозь прошлогоднюю траву уверенно пробивались к солнцу. А оно уже медленно садилось на кромку леса, как бы накалываясь на острую вершинку торчащей из березняка стройной ёлочки.

Собрали ружья, взяли на поводок разгорячённого первым в сезоне выездом Руслана и пошли. Сначала Жеку, а в сотне метров и меня, поставили на широкой просеке бывшей высоковольтной линии, от которой остались кое-где лишь подгнившие деревянные опоры без проводов. У Женьки к просеке примыкала небольшая полянка, и всё это пересекала брошенная, заросшая лесная дорога.

На моём «номере» в еле заметной низинке, окаймлённой ивняком, протекал узенький и мелкий ручеёк с редкой щёткой рыжей прошлогодней осоки и тростника. Прислушиваясь, можно было различить среди других звуков его нежный весенний «разговор». Взрослые пошли куда-то дальше. Наказ был – не бегать, стоять, как часовой на посту. Понизу и без меры не стрелять. Ну, всё – теперь только слушать и ждать…

Помню, что сначала я очень волновался. Мешали и отвлекали неугомонные дрозды. Поэтому первых двух вальдшнепов я вовремя не услышал и упустил без выстрела. Потом два раза подряд промазал по встречным, напуская их слишком близко и стреляя уже над головой. Стреляли, кажется, все. С Женькиной стороны раздавались какие-то лихорадочные дуплеты, а наши наставники били в основном одиночными. А вальдшнепы всё летели, то вдалеке, то поближе. Наконец. Мне удалось свалить долгоносика, но, как назло, – в густые кусты ивняка на ручье. Вроде хорошо приметил место, кинулся искать. Истоптал, кажется, чуть ли не каждый сантиметр поверхности земли в том месте, но он исчез, как сквозь землю провалился! А ведь падал, я видел это точно, – комом, мертвó. Пока искал, пропустил без выстрела ещё одного. Расстроенный вернулся на место и только тогда вспомнил, для чего с нами Руслан.

Всю западную часть небосклона закрыли плотные облака, и быстро стемнело. Ещё доносилось иногда знакомое хорканье, но разглядеть я уже ничего не мог. Послышались голоса идущих мужчин. Они что-то весело обсуждали. Я кинулся навстречу, пытаясь на ходу объяснить, но вышло бессвязное:

– Там, у меня, вальдшнеп…

– Не волнуйся, сейчас найдём, – уверенно сказал Анатолий Николаевич, – Показывай место. Спущенный с поводка Руслан нашёл битую птицу почти сразу, но в трёх метрах от того места, где я всё истоптал.

– Ну вот, и молодёжь с полем – весело промолвил Василий Иванович, и в свете фонаря я разглядел в его сетчатом ягдташе трёх птиц. У Анатолия Николаевича два красавца висели на поясе, вдетые головками в ремённые петельки. Снова пошли. Скоро в темноте замаячила долговязая фигура моего друга.

– Женя, Руслан нужен? – спросил отец.

– Никто мне не нужен, – буркнул Жека, и, не дожидаясь нас, быстро пошёл в сторону машины. Я бросился за ним.

– Что такой злой, – спросил я, догнав его у самой «Победы».

– Отстань, ничего, потом расскажу – ответил он резко, и тут подошли взрослые.

Все сделали вид, что ничего не произошло, и расспрашивать его не стали. На обратном пути снова застревали, снова втроём толкали, и от этой дружной мужской работы Жека «отошёл». Уже на шоссе, жуя бутерброды и запивая их чаем, налитым из термоса, проглотив вместе с ними обиду от неудачи, он начал свой рассказ. Постепенно из его сбивчивого повествования с всякими отступлениями, чертыханиями и жалобами на всё и про всё – стала вырисовываться немного грустная и всё же достаточно смешная «картина», которую можно было бы назвать – Зимсон и вальдшнепы. Во всяком случае, мне эта история представилась вот так…

Стихли, удаляясь, чавкающие по раскисшей почве шаги, и он остался один. Именно этого ему сейчас и хотелось – остаться одному в этом звенящем от птичьих голосов весеннем лесу. Только он и его новый «Зимсон». Стоп! А как же вальдшнепы? Те, которых он должен красиво сбивать из своего нового ружья. Ну, хорошо, пусть будет так: – он, «Зимсон» и вальдшнепы. Да, он должен сегодня доказать всем, что не зря у него в руках это чудесное ружьё. Он должен отличиться! Как приятно ощущать плечом тяжесть трёх килограммов красиво и добротно сработанного металла и дерева. Однако пора уже и зарядить. В правый ствол семёрку, в левый – пятёрку на случай дальнего выстрела. Осталось подать вперёд кнопку предохранителя. Всё! Сердце – не стучи! С этой минуты все чувства должны превратиться в слух.

Теперь пора сделать небольшое техническое отступление. Дело в том, что у большинства импортных ружей и у «Зимсона» в том числе, при открывании ружья, его спуски автоматически становятся на предохранитель. Женька об этом, конечно, знал, но… Несколько лет общения с курковой «тулкой», хорошая привычка, воспитанная отцом, – взводить курки в последнюю секунду перед выстрелом, первый выход на охоту с безкурковкой, и всё это помноженное на волнение от предстоящей многообещающей охоты, плюс огромное желание отличиться и обстрелять всех…

Солнце уже село за лес, с запада наползали тучи, и заря едва светилась. Плохо, – подумалось ему, – Стемнеет быстро, а без светлой зари стрелять будет нелегко. А дрозды всё не унимаются. Вот один летит через просеку на дистанции хорошего выстрела. Он даже повёл за ним стволами для тренировки. Эх, так бы вальдшнеп! Вдруг, подумал: – В левом стволе пятёрка, зачем? Лес низкий и птица пойдёт невысоко. А у семёрки осыпь погуще. Быстро открыл ружьё, перезарядил левый ствол и, уже закрывая, услышал за спиной знакомое хорканье. Ружьё само взлетело к плечу, – вот он! Сейчас будет первый выстрел… Но «Зимсон» молчит. Хотя он жмёт и на первый, и на второй спуск. Как бешено колотится сердце! Надо успокоиться, понять, что произошло…Его словно кольнуло – предохранитель, он забыл про него, когда перезаряжал левый ствол! А всего-то – надо было подать большим пальцем вперёд эту маленькую кнопку, не отрывая ладони от шейки приклада. Легко и удобно, не то, что у «тулки». Хотя у неё всё как-то видней и понятней.

Справа ударил одиночный выстрел. Кажется, там стоит Севка. И сразу оттуда вдоль просеки – хор, хор, хор, цвик… Спокойно, Евгений, спокойно! Стволы тянуться вслед за птицей, немного опередить… Но этим руководит уже не сознание. Это включился, приобретённый пусть небольшим, но всё же опытом, – охотничий автоматизм. Это он выбирает нужную величину упреждения, но и по старинке командует: – курки! Большой палец лихорадочно шарит по колодке, но ему попадается только кнопка. Ну, и пусть, хотя бы её, но только на себя, как взводятся курки… А ружьё не стреляет! Тогда кнопку вперёд! Но вальдшнеп уже далеко, и вдогонку гремят два бесполезных выстрела. Почему так противно дрожат руки!? И как хочется шваркнуть этим красивым ружьём о ближайшую берёзу!

А выстрелы опять – и справа рядом, и чуть подальше… Как много тут вальдшнепа! Действительно, тяга классическая, и птица, должно быть, держится ещё пролётная – прав Василий Иванович! Всё, надо успокоиться, взять себя в руки. Вернее, взять под жёсткий контроль эту маленькую, но такую важную и коварную кнопку…

И всё-таки это повторилось так или примерно так ещё раз, после чего уже не было ни желания стрелять, ни слушать весну, ни глядеть на ружьё. Как, почему – объяснить он не мог. Да и надо ли?

Если бы не было на охоте таких и различных других удивительных случаев и приключений, о чём бы вспоминали мы, собравшись за праздничным столом, чтобы отведать добытой другом дичинки. А что стали бы рассказывать, сидя у костра, после удачной зорьки или тяги?