Текст книги "Жил отважный генерал"

Вся в делах Анна Константиновна. С соседкой по квартире, женой Тешиева, черноокой Машей, они заканчивают сервировать к завтраку стол, уставляя его холодными домашними закусками. Михал Палыч наладил им огромный, прямо-таки купеческий самовар, сверкающий медью, и они по очереди подбегают к нему, подкидывают наструганную щепу, удивляясь долгому упорству пузатого аппарата сдерживаться от закипания. Обе любительницы чаепития, они соскучились по настоящему самоварному с дымком чаю, приготовили и сливки, и молоко, однако злодей не пыхтит, не булькает.

Бездельничает лишь цыганистый неугомонный пудель. Воспитанник Тешиева, он впервые на природе, у берега реки, поэтому носится, словно угорелый, купаясь в росистой траве, изредка радостно подавая голос. В таких случаях обе женщины: и ласковая Анна Константиновна, и строгая хозяйка Маша разом оборачиваются к нашкодившему псу, подносят пальцы к губам и делают страшными глаза. Этого достаточно, чтобы цыганёнку становилось стыдно, он смущается, умолкает на некоторое время, пряча лохматую голову в лапы, но, забывшись от безумного счастья бытия, через минуту-другую подымает свой легкомысленный лай снова.

Как прекрасно это утро! Это безмятежное времяпрепровождение! Что на свете может быть милее?!

Незнакомец и братья

Хотя и на излёте солнце, видно, совсем доконало этого тощего бледнолицего, и он без сил тяжело плюхнулся на остроносую, искусно выстроенную кучу берегового прокаленного песка, распугав возившихся подле неё ребятишек. Упал, совершенно не держась на ногах, не владея своим телом, измождённый, как, наверное, тот Робинзон, почуявший задницей наконец-то долгожданное спасение после мучительного скитания по морю. Однако место, что ему приглянулось, явно было неудачным и явно не сулило избавление от бед. Скорее, наоборот.

Чумазые, мокрые носы и подбородки в песке, с выпученными злыми глазами пацаны, подняв крик, порхнули поначалу кто куда врассыпную, но потом, опомнившись от испуга, разглядели на тонкой шее обидчика маленькую змеиную в огромных чёрных очках головку, рёбра, выпирающие из чахлого синюшного тела, худющие руки и ноги, тонкими палками торчащие из закатанных по локти рукавов рубашки и до колен светлых штанов, и начали угрожающе окружать нахального незнакомца, гуртуясь возле патлатого рыжего верзилы.

Косинские, коренные хозяева дикого пляжа на этом острове, всегда были не прочь дать отпор чужаку и проучить его не лезть на их территорию, а уж обид тем более не прощали никому, особенно сейчас, с откровенной наглостью и издёвкой к ним проявленным. То, что на порушенной их куче песка, словно в кресле, восседал оборзевший взрослый дядька в приблатнённой кепчонке и с татуировками на волосатой груди и на руках, их нисколько не страшило. Косинские бивали блатных и покруче, не чета этому дохлому. Этот же был явно чужой. Чужой и наглый! И он, конечно, нуждался в изрядной трёпке. Два шкета, поддерживая мокрые трусы, мчались к речке, где, встревоженные поднявшимся гвалтом, уже вылезали из воды пацаны покрепче, под стать рыжему вожаку.

Тощий между тем будто и не заметил, какой муравейник потревожил. Тяжко закашляв, даже кепчонкой рот заткнуть пытаясь, он с минуты-две сосредоточенно отплёвывался, а затем ещё сосредоточенней стал копаться в карманах штанов, пока не начал выкладывать на развёрнутый перед собой между ног яркий носовой платок различные предметы. Пачку «Беломора», коробок спичек и… ядрёное зелёное яблоко! Огромное… ядовито-зелёное…

Мельком бросил из-под кепчонки взгляд на надвигающуюся тень мрачной толпы, словно оценивая дистанцию, и извлёк из глубины кармана последнее – металлическую блестящую штуковину со сверкающей перламутровой рукояткой. Щёлкнул кнопочкой – выскочило из перламутра безжалостное длинное лезвие. И отпрянула толпа. А татуированный не шелохнулся, не поднял головы, только лениво потянулся к яблоку, взвесил его чахлой рукой, поднял перед глазами, любуясь, и медленно, осторожненько начал счищать кожуру, заботливо стараясь не срезать лишнего. Получалось у него завораживающе. Как прикоснулся один раз, так ювелирно и закончил, пока кожура длинной спиралькой не упала в платок вся. Мальцы пузатые совсем припухли, постарше – оцепенели, один рыжий оглядывался по сторонам, пока не отыскал глазом в кустах здоровенный увесистый сук.

Тощий лениво поднял голову, ещё глубже надвинул кепчонку на глаза, щадя их от солнца, оглядел расползающуюся толпу.

– Закуривай, братва, – кивнул он на папиросы, а сам глаз не спускал с рыжего; отхватил ножом кусок яблока, сунул в рот, сверкнув золотой фиксой, захрустел с удовольствием: – Ты, что ли, Пашка-Дубок?

Рыжий вздрогнул, заморгал глазами, качнулся к суку, но в руки не взял, с трудом соображая.

– Знаешь, как угадал?

– Ну?

– В дугу согну. – Незнакомец нахально ухмыльнулся. – Потому что рыжий.

– Чего? – Шутка была отвергнута Пашкой, он опять поискал глазами сук; кличку Дубок он признавал, даже гордился ею, а вот прозвище «рыжий» ему явно не нравилось, и не один наглец поплатился, забывшись, даже из своих.

Сейчас его не пугал и нож в руках незнакомца.

– Чего мурзишься-то? Рыжим в карты везёт и на баб, – хохотнул опять незнакомец и даже вроде попытался приподняться, привстать с песка.

– Не подходи, убью! – рванулся рыжий к суку, и толпа снова, словно стая волков, сгрудилась вокруг своего вожака.

Но тощий и не думал вставать, он лишь удобнее устроился на куче песка и теперь больше полулежал, нежели сидел.

– Выходит, лажу мне травил Костыль? – щёлкнув ножом, спрятал лезвие и небрежно бросил в платок, захрустел снова яблоком, как ни в чём не бывало. – Кури, Дубок. Чего ощетинился?

Костыля косинские боготворили. Известный авторитет среди шпаны и жулья. Против него ни один не выстаивал на кулаках дольше пяти минут, а то и одного удара хватало. Отсюда и кличка лихая за ним ходила – костылил любого в драках и всеми на Косе заправлял.

Ватага вокруг рыжего растаяла на глазах, каждый враз нашёл себе занятие после упоминания Костыля, лишь два-три верных дружка ещё маячили рядышком, но и у тех энтузиазма хватало лишь на то, чтобы поедать незнакомца глазами любопытства ради.

– Садись, земеля, – совсем уже ласково кивнул тот Дубку. – С кем ни бывает. Я зла не держу.

Дубок ещё колебался, но тоже заметно поостыл и особой охоты валандаться на песке у него явно не наблюдалось.

– И вы располагайтесь, братва, – сплюнул в сторону Пашкиных дружков незнакомец. – Закуривай.

Это уже прозвучало приказом, но Дубок всё же отвернул нос к речке.

– Может, дури хочешь? – прозвучал небрежный вопрос, когда дружки разлеглись на песке и задымили папиросками у ног нового знакомого.

– Не плановой, – резко бросил через плечо Дубок и зло сплюнул в сторону дружков.

– Да хватит тебе. Не кипятись. – Изловчившись и цепко схватив Пашку за руку, незнакомец силком свалил его рядом с собой на кучу песка. – При чём здесь плановой – не плановой?

– У него отец за дурь в тюрягу сел, – высунулся услужливо один из дружков поглазастей.

– Заткнись, сопля! – рявкнул на него Дубок.

– То – другое дело, – повернулся к глазастому гость. – У меня дурь другая. Для себя держу. Лёгкая, как нектар. Кайф словишь – просить будешь всю жизнь.

– Не буду.

– Ну и ладненько, – набивая себе папироску, согласился с Пашкой гость. – А в тюряге кто не был? Только легавые. Там народ хороший обитает. На воле не лучше.

– Скажешь тоже. – Дубок опять зло сплюнул на песок.

– Не веришь? – сняв очки, блажено затянулся папироской гость, впервые глянул на Пашку внимательней и протянул ему своё курево. – Дёрни.

– Сказал же, не хочу, – отвёл руку тот.

– Какой-то ты недоверчивый.

– При рождении уронили.

– Говорил мне Костыль про твоего отца…

– Чё говорил?

– Не чёкай. Намекал, что сговоримся.

– Ну, так толкуй! Что за дело-то? – насторожился враз Пашка. – Чего за нос водишь?

– Ты прямо ёжик, братан, – хлопнул по плечу Дубка гость. – Ну да ладно, водичкой поливать будем, отойдёшь. А нет – вон сколько воды-то кругом. Хватит на ёжиков, а?

Незнакомец растопырил хищные, прозрачные до костей белые пальцы, поднёс к лицу ладонь и уставился сквозь пальцы на речку.

– Колючки у ежей-то расползаются в воде. Когда их топят. Не слыхал?

– Слыхал.

– Вот и ладненько. Смекаешь, гляжу.

– Ты о деле-то? Что Костыль передавал?

– Вот. Уже меняешься на глазах. Это хорошо. Усваиваешь с лёту, – похлопал гость Дубка по плечу. – Зови меня Сергеем Николаевичем. Если больше нравится, можешь просто Серёгой. Я молодой ещё.

Он совсем развеселился, снял кепчонку с головы, ловким кивком хулиганским сбросил солнцезащитные очки в платок между ног и захохотал бы, распахнув рубашку на груди. Но вместо смеха закашлялся натужно и надолго, до выпученных глаз и вязкой слюны во рту, которую тягуче сплёвывал прочь от себя.

– Чё? – уставился Пашка на тощую грудь, татуированную церковными куполами и крестами. – Застудился? Или как?

– Для Костыля я Хрящ. Усёк? – не отвечая, нагнулся Серёга к уху Дубка, подавив наконец кашель. – Погостить к вам приехал. Грудь вот подлечить на южном солнышке. Лечат у вас мою болезнь? Слыхал?

– Не знаю. Брешут всякое.

– Лечат. Только собак надо жрать. Пожирней. – И он хохотнул зло. – Но я собак не любитель. Я по другой части.

Он перевёл дух и опять потянулся к Дубку.

– На людях величай Сергеем Николаевичем. И шкетам скажи.

Дубок уже умнее кивнул головой.

– Чего уж. А дело?

– А дел никаких. Сплошное лечение.

– Это как?

– А вот так, – откинулся совсем на кучу песка Серёга. – Сомлел я тут совсем.

Он быстренько начал стаскивать с себя рубашку, но та не поддавалась, надо было подняться, освободиться от штанов.

– Ну-ка, братва, помогай! – глянул Серёга на Пашкиных дружков, и те бросились наперегонки подымать под руки тощего с кучи песка, мигом сняли ему рубашку и застыли, ожидая дальнейших распоряжений.

– Развесьте вон там, – кивнул гость на ближайшие кусты и натянул кепчонку снова на голову, очки – на нос, закрыв пол-лица. – Пущай просохнет. Да найдите какую-нибудь посуду спину мне поливать водицей. Взопрел весь.

Дружки рванулись к речке. Когда они отдалились, Серёга лениво огляделся и глаза закрыл, успокоившись на солнце, засопел, вроде засыпая, но длилось это недолго. Спать ему явно расхотелось, он снова уставился на речку, словно впервые увидев её и весь остров, пока не остановил взгляд на купающихся поодаль двух юнцах, явно не из Пашкиной компании. Один, ловкий и крепкий, стоял по пояс в воде, а второй раз за разом взбирался ему на широкие плечи и головой прыгал в воду. Получалось у них это впечатлительно ещё и потому, что прыгун успевал крутануть с плеч красивое сальто. Эти-то трюки как раз и привлекли, по-видимому, внимание гостя, как, впрочем, и многих пацанов из Пашкиной компании, бросившихся к воде и окруживших прыгунов.

– Твои? – кивнул в их сторону гость.

– Не. Попцы.

– Чего?

– Ну, не совсем. Дразнят их так. Братья Мунехины, Донат и Игнашка.

– Во! Действительно поповское отродье! Имена-то какие!

– Это отец у них при церкви. И ещё дворником.

– Дворником? Поп?

– Что-то делает там. Старосте помогает, а сам работает дворником. Недалеко от меня живут. Наши. Косинские.

– Косинские?

– Но они с нами не якшаются. Их отец порет, если увидит.

– Бугаёв таких! Как он справляется?

– Послушные. Мисюрь им только крикнет, враз как миленькие бегут.

– Мисюрь? Что за имя? Еврей, что ли?

– А кто их знает. Давно живут. Вроде наши. Матери нет. Умерла.

– Еврейское имя.

– Евреи, татары, персюки. У нас, знаешь, сколько этого народа. Вон пацан, гляди! Среди моих. Чёрный, как эфиоп.

– Ну?

– Персюк. А кто знает? Тимуром звать. Летом мы все здесь чёрные. От загара.

– Нет. Это не дело. Евреев надо гнать.

– А чё?

– Жиды же! Не понимаешь?

– Ну и чё?

– Дурило! Гоните их в шею!

– Да ладно, брось. Чего ты взялся? Пацаны, как пацаны. Простые. Крестятся только. И в драки не лезут.

– Жиды проклятые! Вонючки! Что про мать-то?

– Умерла давно. Задохнулась.

– Как это задохнулась? Притопла?

– Грудь чем-то придавило. Засыпало её вроде.

– А звали её как?

– Да откуда мне знать!

– Ты же сам сказал, что рядом живёте.

– Ну и чего?

– Узнай всё.

– Чего это?

– Узнай, говорю! Я повторять не люблю! А жидов гоните взашей. Меня уже тошнит от их вида.

– Нормальные пацаны…

– Брось!

– И живут мирно…

– Считай, это второе моё поручение! – отрезал Серёга и дёрнул подбородком. – Ещё делами интересуешься?

– Это Костыль, что ли?

– Считай и его.

– Ну?

– Собирай своих и набейте морды этим жидам.

– А это зачем?

– Собирай дружков. Орава у тебя вон какая!

– Не сладят они с Донатом…

– Чего?

– Он один всю эту мелюзгу разгонит.

– Крепок бугай?

– Боятся его. Костыль – и тот не задевает.

– Сам иди!

Пашка отвернулся, опустил голову.

– А ещё кто там? – сменив тему, ткнул рукой в сторону братьев Серёга. – Что за кукла?

Пашка повернулся. К резвившимся в воде братьям Мунехиным с городского берега реки подплывала девичья голова, стремительно, по-мальчишечьи подгребая. Коснувшись дна, пловчиха встала на ноги, поднялась по пояс и предстала стройной симпатичной девушкой.

– Злата! – заулыбался Пашка. – Она всегда с ними.

– Сестра?

– Соседка их. Всегда втроём.

– Тоже жидовка?

– Дались тебе эти жиды! Откуда мне знать? Рядом живут.

– Нет. Не еврейка, – засомневался тем временем Серёга. – Волос белый. Блондинка. И лицо наше, русское.

– У Златки мать тоже в церкви обитает. – Пашка не сводил с девушки восторженных глаз. – Вот они и водятся вместе.

– Водятся – заводятся, – передразнил его Серёга. – Глаза у неё какие?

– Чего?

– Какого цвета глаза, спрашиваю?

– А мне откуда знать? – раскрыл рот Пашка, – кажись, голубые?

– Если голубые, значит, наша.

– Какая это наша?

– Русская, – сплюнул Серёга от досады. – Слушай, Дубок, теперь я догадываюсь, почему тебе кликуху такую дали.

– Чего?

– Проехали! – опять дёрнулся, покраснев лицом, Серёга. – Ну? Соберёшь свою кодлу на жидов?

– Да они вон, уплывают. – Пашка ткнул рукой в сторону братьев.

Действительно, после короткого разговора с девушкой братья бросились в воду и заторопились на другую сторону речки; белоголовая, не уступая, поспешила за ними.

– Отец, видать, кличет, – проводил их взглядом Пашка. – Ишь, Златку прислал.

– Отец, говоришь?

– Так просто их не сманить.

– Ты вот что, Дубок…

– Ну?

– Мне срочно лодку надо! На тот берег.

– Где ж её найти!

– Срочно! – исказилось в злобе лицо Серёги. – И ты со мной поедешь!

Чудеса, тайны и ужасы

Нет, всё-таки чудно устроен мир! И кто им вертит-крутит, по каким правилам и понятиям вертится колесо судьбы, не известно никому. Даже неоспоримому специалисту в области догадок и интуиции, а по-научному – дедуктивного метода, прокурору-криминалисту Владимиру Шаламову, который сейчас нещадно ломает голову, шагая рядом с Ковшовым.

А как иначе? Все последние дни, а считай, всю промелькнувшую, как один миг, рабочую неделю, носясь в одном здании, один на втором этаже, а другой, то есть он, на третьем, в «поднебесном чердаке», они не замечали, не видели друг друга? А сегодня уже запоздно столкнулись лбами. И где? Подумать только! В детском садике! Забирая последними своих бедных заждавшихся детишек-бегемотиков! И сюда оба попали, можно сказать, не кривя душой, единственный раз за несколько месяцев.

Брать детей из садика самим никогда не приходилось по причине вечной занятости. У Данилы для этого была Очаровашка, а у него, естественно, Татьяна, благо ей ближе с работы поспевать за Светкой.

Шаламов глянул на Ковшова, тот – на него. Не сговариваясь, поняли – каждый думал об этом исключительном событии в их жизни. А раз исключительном…

Спеша в детсад поодиночке, отметили ещё загодя тоже припозднившуюся пивную бочку у продмага и весело зазывающую народ продавщицу Нюру в белом передничке. Каждый про себя загадал, что неплохо бы успеть принять кружечку, когда будет возвращаться. И теперь, встретившись так неожиданно (уж не это ли тот самый перст судьбы? Не отметить который невозможно!), оба заторопились к громогласной Нюре. Удастся не только холодненьким пивком насладиться после знойного дня, но и потрепаться за милую душу, раз уж им даровано такое.

Но не тут-то было. Судьба-индейка уготовила приятелям другое, коварное продолжение…

Впереди, куда, их обогнав, убежала детвора: Родька с громыхающим на верёвочке самосвалом и Светка, загрузившая в кузов свою любимую куклу, маячил, замутив душу тревогой, уазик защитного цвета. Знакомый теперь уже, когда пригляделись, до тошноты. И шофёр-сержант уже вылез, курит сосредоточенно в сторонке, но поблизости. И майор госбезопасности Серков в «гражданке» на переднем сиденье с открытой дверцей. И взгляд у красавчика-майора пытливый и пронзительный, как у собаки-ищейки, устремлённый на каждого из приближающихся прохожих. Высматривает майор знакомые лица. Ищет и, конечно, не упустит своего!

– Приплыли, – сказал Данила, печально кивнув на уазик. – Не иначе меня или тебя пасут.

– Или обоих.

– И кто же их послал на наши головы?

– Их учить не надо.

– Колосухин небось?

– У него и у дежурного телефоны, – совсем заскучал Шаламов, косясь на пивную бочку. – Может, всё же проскочим? Короткими перебежками.

До бочки было рукой подать. Отсюда уже ласково улыбалась им обоим чистюля Нюрочка. Но до уазика было ближе.

Майора Серкова учить не надо. Майор Серков умело занял позицию. Мимо него проскочить невозможно и зайцу. Известна бдительность чекистов. Они ловки на эти штучки. Сержант, присев на корточки, уже обсуждал с Родькой преимущества резины перед железными колёсами красного самосвала, а Светка смеялась на руках у майора Серкова, разворачивающего ей шоколадку «Алёнка», неизвестно откуда взявшуюся.

– Вот бандюги! – не сдержался Шаламов. – На дикой козе их не обскакать.

– Пустое дело, – смирился и Ковшов. – Может, лучше пригласим и их по кружке? Рабочий день как-никак закончился давно. А завтра выходной.

– У них-то? – не проявил оптимизма Шаламов и совсем обречённо добавил: – Счастливые часов не наблюдают. Это про них.

– А я голову-то ломал…

– Приветствую вас, друзья! – издалека озарил их белозубой улыбкой майор Серков, бережно опуская Светку на землю, и двинулся навстречу, протягивая руку. – Как живы-здоровы?

– Вашими молитвами, – буркнул Шаламов.

– Прекрасно, – не слушая ответа, не останавливался Серков. – Сегодня весь день палило. А выглядите оба, как из бассейна. Свежи и бодры.

– Прокуратура заботится о своих кадрах, – в тон задушевному майору ответил Ковшов. – Не нас стережёте, Валентин Степанович?

– В самую точку, Данила Павлович, – озарился радостью Серков. – В самую точку.

– Стыда у вас нет, – щёлкнув зажигалкой, закурил Шаламов. – Люди, можно сказать, отпахали за отчизну и его величество закон, истерзаны муками неусыпного бдения за злобствующим криминалом…

– Как?

– А их ловят, как шпану какую-то на углу…

– У пивной, так сказать, бочки, – закончил за приятеля Данила.

– Ни в коем разе, – отступился майор. – В такую жару пивка не грех. Я бы и сам…

– Что? – вспыхнул не хуже огонька своей сигареты Шаламов.

– Тем более ехать через весь город. Выдохнется всё за пятнадцать минут, – не моргнув глазом, обнадёжил майор.

– Серьёзное что-нибудь? – меняя тон, спросил Ковшов.

– Труп.

– Какой ещё труп? – недоверчиво поднял глаза Шаламов. – Откуда у чекистов трупы? Вы же все за живыми шпионами гоняетесь?

– Убийство, Владимир Михайлович.

– А вы здесь при чём?

– Объясню, простите, всё по дороге.

– Погоди, майор, а детишки? – спохватился Шаламов. – Я Светку куда дену? Да и следственный портфель в аппарате?

– Мы уже позаботились. – Серков оглянулся назад, дожидаясь кого-то. – А в облпрокуратуру заедем за всем необходимым. Кстати, Колосухин просил ему позвонить, Данила Павлович. Как возможность появится.

– Теперь только из аппарата, – с лицом мрачнее тучи ответил Ковшов, выглядывая за спиной майора того, кого тот дожидался.

Но делать ему этого не пришлось, Очаровашка, как он и догадывался, уже подбегала к ним.

– Вот и Валентина… Николаевна, – затянул майор. – Скорая вы на ногу. Я позвонил из автомата. Только что. Рядом проживаете?

– А Светка как же? – не унимался Шаламов.

– Я отвезу, Володь, – задохнувшись от бега, ткнулась Даниле в плечо Очаровашка. – Сейчас вот Родьку соседке сдам. И к Татьяне махну. На автобусе.

– Вот забота, так забота, – развёл руки обескураженный, но довольный Серков, – настоящая жена прокурора. Спасибо, Валечка.

– Ну что вы, – ещё сильнее прижалась к Даниле Очаровашка. – А что случилось, Дань?

– У нас вечно: то понос, то взрыв атомной бомбы. Пока разберёмся, – буркнул Шаламов и щелчком отбросил докуренную до пенька сигарету.

– Чего, чего? – не понял Серков.

– Да так. Ностальгия, – полез Шаламов на заднее сиденье уазика.

Чмокнув Очаровашку в щёку и взъерошив волосы на голове сынишке, последовал за ним и Ковшов.

– К вам, в аппарат? – лишь только тронулся автомобиль с места, заспешил майор.

– Туда, – кивнул Ковшов, – Колосухина-то уже дома словили?

– Нет, – обернулся тот и развернулся к ним. – Виктор Антонович ещё на месте был, но уходил.

– Что же стряслось-то? – Шаламов задымил вторую сигарету.

– Чепе, Владимир Михайлович. Совершеннейшее чепе!

– Я же угадал, атомный взрыв, – не сдержался Шаламов. – И всё-таки?…

– Резонанс может быть непредсказуемый.

– А без эмоций? – остановил майора Ковшов.

– Поподробнее? – Тот скосил глаза на сержанта за рулём.

– Насколько можно.

– Я тогда сначала. Введу, так сказать, вас обоих в курс дела. Но Виктору Антоновичу я уже докладывал.

– Он трупом заниматься не будет, – напомнил Серкову Шаламов и хмыкнул. – Судмедэксперта-то предупредили, куда выезжать?

– Я решил этот вопрос, Данила Павлович, оставить на ваше усмотрение.

– Сейчас определимся по ходу вашего рассказа.

– Рассказа? Да-да. Конечно… – Майор постепенно успокаивался. – Так вот, с месяц назад по поручению сверху мы начали разработку задания. Нам сообщили, что участились ограбления мест отправления религиозных культов. Надо было проанализировать ситуацию на местах.

– Церквей, что ли? – подал голос Шаламов.

– Кражи в храмах, склепах и даже надругательства в кладбищенских часовнях, – кивнул Серков. – Были случаи значительных хищений в известных церквях столицы, Ленинграда, Киева…

– Но этим же милиция занимается? – не унимался Шаламов. – Их подследственность.

– Начальству, как говорится, – пожал плечами Серков. – В поручении предлагалось отследить динамику за пять лет, а дела и отказники за последние два-три года даже посмотреть.

– А вот этим занимается прокуратура, – опять вставил Шаламов. – Наверху у вас не знают, что ли?

– Мы не в порядке надзора, Данила Павлович, – нашёл в зеркале глаза Ковшова майор, не глянув на его дотошного приятеля. – А сами понимаете, в качестве… ознакомления. Кстати, должен сказать, некоторые выводы дознавателей милиции, мягко выражаясь, не выдерживают критики. Но это, как здесь замечено, ваше дело…

– Менты особенно не церемонятся с мелочовкой. – Шаламов выбросил в открытое окошко окурок. – И подсочинить они мастера.

– Я бы не назвал это мелочёвкой. Встретились факты не только курьёзные, как говорится, – не согласился Серков, – но серьёзные.

– Это что же за факты? – заинтересовался Ковшов.

– Я о свежих, прошлогоднее, думаю, не стоит ворошить?

Ковшов неопределённо качнул головой, подумав, буркнул:

– Определимся, смотря по степени тяжести.

– В Покровах имели место несколько краж старинных предметов культа. Все в ночное время совершены. Со взломом.

– Что стащили-то? – заёрзал на сиденье Шаламов.

– Серебряную утварь. Евангелие несколько штук в древних серебряных окладах, потиры такие же, крестики семнадцатого века.

– Чудеса! Неужели попики сами такое добро не растащили? – не удержался Шаламов.

– У меня есть сведения, что пропали вместе с ценностями и некоторые церковные книги из библиотеки самого архиепископа Афанасия.

– А это ещё кто такой? – Шаламов посерьёзнел.

– Был такой руководитель у наших церковнослужителей. Умер давно. Славился особым интересом к чтению. Рассказывают легенды, будто он книги больше денег ценил.

Ковшов с Шаламовым переглянулись.

– И мы читаем, – только и сказал Шаламов.

– Ну, конечно. После революции все книги были реквизированы.

– Экспроприация экспроприаторов, – сморщился Шаламов.

– В нашу центральную библиотеку сдали. В спецхраны, как культурную ценность. В среде библиофилов они многих денег стоят. Состояние, можно сказать.

– А те? Что, украли?

– А те, видно, припрятали. Теперь всё ворам досталось.

– Вот на этом жульё и попадётся, – уверенно вставил Шаламов.

– Мы отслеживаем сейчас на чёрных рынках, на книжных развалах, в антикварных лавках. Но пока ничего. И знаете, Данила Павлович, мне кажется, появилась интересная версия.

– Так, так!

– Непростые воры в Покровах были.

– Похоже.

– Тем книжки не нужны. Тем более старинные, более того, греческие да еврейские.

– А эти откуда?

– Так архиепископ тот несколькими языками владел, свободно читал и сам писал. С дюжину иностранных языков знал. И книги такие же собирал.

– Полиглот, а не поп! – восхитился Шаламов.

– Вот мы и сообщили в центр, что у нас, вполне возможно, появились интеллектуальные жулики. Не уголовники, а, так сказать, интеллигенты. Центр как раз этим интересовался.

– И здесь, значит, мы – на белом коне, – не сдержался Шаламов.

– Не понял, Владимир Михайлович?

– Так. Ностальгия, – буркнул тот.

– А что же милиция? – вмешался Ковшов.

– Да, милиция, – вернулся к началу майор. – Отказал дознаватель райотдела по всем фактам хищения.

– Как?

– За отсутствием события преступления. А в пропаже обвинил церковнослужителей.

– Ну, это!.. – вырвалось у Ковшова.

– Бардак, – просто завершил Шаламов. – Узнаю родную и сообразительную. Они мастаки в таких делишках. Не раскрыли ничего, а «висяки» кому нужны? Вот и сочиняют с потолка.

– А, это уж проблемы вашего ведомства. – Майор, ловко сориентировавшись на местности, бросил шофёру: – Сашок, давай к Морскому садику.

– Надо все эти дела и материалы нам посмотреть, Валентин Степанович, – покачал головой Ковшов. – Поотменять постановления к чёртовой матери!

– Я их вам направлю, Данила Павлович, мы уже закончили с ними работать. Лежат стопочкой, дожидаются.

– А убийство-то при чём? – Шаламов задымил новой сигаретой.

– Убийство? – Серков задумался на некоторое время. – Убийство это как снег на голову! Наверное, это отдельный разговор, Данила Павлович?

– В общих чертах, Валентин Степанович, в общих чертах… Своими, так сказать, соображениями поделитесь.

– Версии есть какие? – закашлялся Шаламов.

– Михалыч, ты бы бросил дымить, – посоветовал ему Данила. – Подымается уже наша машина от дыма. Взлетим того и гляди.

– Быстрей домчимся, – хмыкнул Шаламов, но сигарету в окно всё же выбросил. – Версии есть?

– Версии? – обернулся к ним Серков. – Сегодня в склепе при храме нашим сотрудником… во время проведения оперативных мероприятий обнаружен труп церковнослужителя…

– Кого? Попроще нельзя? – Шаламов наклонился к Серкову.

– Монаха или послушника, – уточнил Серков. – Сами ещё не знаем. Суматоха там, в церкви. Волошин, наш опер, похоже, задержал подозреваемого, но оставить его одного не может. И поручить некому. Послал первого встречного, чтобы тот сообщил мне о происшествии. Никакой цельной информации, естественно, нет. Марасёв принял решение: без прокуратуры не выезжать. Вот и мыкаемся уже с час-полтора – то к Колосухину, то вот за вами…

– А послушник?…

– Послушник, по их понятиям, это верующий, проходящий экзамен на попа! – повысил голос майор, уже не сдерживаясь.

– Ну а почему сразу убийство? – допытывался неугомонный Шаламов.

– Нож в спине! Ножевое ранение!

– Во как… Да, не попляшешь…

– Не до плясок!

– Значит, кокнули попика… А не связано ли это?…

– У них там своя иерархия, – перебил Шаламова майор.

– Понятное дело. А сотрудник ваш не вора поджидал?

– Вроде того, Владимир Михайлович, вроде того. – Серкову, чувствовалось, надоели колкости и въедливость Шаламова, и он обратился к Ковшову: – Вот и подъехали. Подышим воздухом, Данила Павлович, пока Владимир Михайлович сбегает за своим кримчемоданом.

– А почему нет? – согласился Ковшов. Мы с вами к дежурному пройдём. Мне же Колосухину позвонить надо, сами говорили.

– Точно, – обрадовался Серков и первым выскочил из машины, остановившейся у ворот прокуратуры области.

Когда они поднялись на второй этаж и Ковшов начал накручивать диск телефона, майор выпроводил дежурившую старушку в коридор и с мрачной физиономией быстро вернулся назад.

– Данила Павлович, в интересах дела должен поделиться с вами одной деликатной закавыкой.

– Конечно, конечно.

– Лейтенант Волошин, обнаруживший труп, как я уже докладывал, действовал в рамках операции…

– Это я понял.

– Мы разрабатывали этого попика, как выразился Шаламов.

– Убитого?

– Именно. Были подозрения о его причастности к банде, занимавшейся грабежами. Или он интригу какую с ворами затевал?…

– Даже так?

– Но это пока версия. Церковнослужитель этот определённо якшался с каким-то тёмным элементом… Замечались за ним странности. А тут, похоже, должен был с кем-то из них встретиться. Что-то передать или, наоборот, получить.

– В склепе?

– Ну да, в церкви, в склепе… Где получится. Нам оставалось догадки только строить.

– А цель?

– У нас пока по этому поводу одни инсинуации, – хмыкнул Серков. – Но на… попика этого подозрения были. И на тебе! Его и грохнули…

– А после убийства подозрения, значит, исчезли?

– Кто его знает.

– Тогда в чём дело?

– Дело? Дело как раз будет вести прокуратура. Как я понял, скорее всего, Колосухин поручит его Шаламову или кому-нибудь из старших следователей аппарата. Во всяком случае, Марасёв будет ходатайствовать об этом перед Игорушкиным.

– Ну так и ходатайств никаких не надо. Дело наше. А с учётом того, что ваш сотрудник ещё и важный свидетель…

– И я к этому клоню, Данила Павлович.

– Вы о чём?

– Мой сотрудник замешан. В некотором роде…

– Разберёмся, Валентин Степанович. Кстати, с вашей, надеюсь, помощью.

– Об этом и прошу. За Волошина я ручаюсь. Молодой, но исключительно перспективный опер. Честный парнишка.

– Разве я высказал повод для сомнений?

– Задержанный молчит. Дал понять Волошину, что без священника церкви говорить ничего не будет.

– Известная позиция.

– Дело в другом. Там суматоха большая.

– Где? В церкви?

– Ну, конечно. Церковники епископом своим главным грозятся. Его сейчас переполошат. А он такой конфликтный, по пустякам в Москву жалуется, к самому патриарху вхож.

– Вот как?

– Бывало всякое. На собственной шкуре убедился. Этим же уполномоченный специальный должен заниматься? По вопросам религии? Вот и разодрались они между собой. Епископ на нашего уполномоченного в Москву нажаловался. Не сам, конечно. Верующих подговорили. Те в столицу мотались с челобитной! Шум подняли!