Текст книги "Урбанистика. Часть 1"

Крупный город

В подавляющем большинстве случаев крупные города являются в первую очередь административными центрами регионов, что – в условиях повсеместного разрастания управленческого сектора занятости – автоматически означает наличие множества рабочих мест и в самих учреждениях, и в сфере их всестороннего обслуживания. В отличие от США, где университеты, как правило, являются ядрами малых городов, в России, в соответствии с европейской традицией, система вузов образует второй центр активности крупного города. Здесь наиболее ярким примером является Томск, где студенты уже составляют пятую часть населения, а с учетом кольца научно-производственных фирм, в последние годы образовавшегося вокруг академического центра, в ближайшее время можно ожидать, что доля жителей, прямо или косвенно связанных с этим кругом занятий, составит более половины трудоспособного населения города. Однако пока еще это скорее исключение из правила. В соответствии с коммунистической доктриной, основной целью существования крупного города было сосредоточение промышленного производства, тогда как сервисные функции сводились к обеспечению воспроизводства рабочей силы, согласно весьма скудным нормативам, но и их исполнение опаздывало на долгие годы.

Соответственно, в том, что касалось пространственной организации, крупный город оказался всего лишь разросшимся средним городом, с тем лишь отличием, что его транспортная и инженерная инфраструктуры оказываются существенно дороже. Та же оторванность новых промышленных районов от старого городского ядра, та же неизбежная расчлененность, тот же, начиная с 60-х годов, выход новых жилых массивов на ранее незастроенные (часто неудобные и продуваемые всеми ветрами) территории, при значительном растягивании коммуникаций. Существенным отличием стало то, что символические потребности режима накладывали дополнительные требования к формированию облика городских центров. Теоретически новые центры власти должны были формироваться в отрыве от прежних, дореволюционных, однако это удавалось сделать редко – как правило, в тех местах, где развитие регионального центра происходило скачком из малого города, как, скажем. В столице Бурятии Улан-Удэ прежний центр – торговая площадь остался в стороне, тогда как новый сформировался на существенном удалении, образовав своего рода выставку архитектурных стилей вокруг обширного пространства площади.

Обычно же практические соображения, вроде наличия крупных административных зданий, равно как традиция, заложенная локализацией центра всесоюзной власти в Московском кремле, приводили к весьма причудливому сочетанию унаследованного и нового. Несомненной особенностью крупного города советской эпохи стало то, что все его пространство, так или иначе используемое, формировалось вокруг пустоты – несоразмерно большой площади, предназначенной исключительно для военных парадов и демонстраций. Кафедральный собор уничтожали, и обширность центральной пустоты требовала укрупнения масштаба окружающих ее зданий, что в свою очередь толкало к всемерному укрупнению административных построек и новых театров, залы которых были, к тому же, нужны для проведения партийных конференций.

Резкие повороты символико-эстетических доктрин советской эпохи отпечатались на облике крупных и крупнейших городов, создав многослойную конструкцию. Она составилась из приспособленных под новые нужды старых построек.[22]22
  Все лучшие гостиницы Москвы долгое время использовались как жилье новой элиты, огромное здание ГУМа – под нужды народных комиссариатов (ГУМ вновь стал универсальным магазином только при Хрущеве), построенный еще Бецким Дом Призрения для сирот по сей день занят танковым училищем и т. п.


[Закрыть] Затем последовал короткий и яркий период расцвета конструктивистской архитектуры, рывком выдвинувший Советский Союз в мировой авангард. С 1932 г. начали срочно «одевать» неоклассическим декором здания, заложенные в конструктивистской схеме. Затем последовал недолгий, но пышный послевоенный расцвет сталинской неоклассики, который при Хрущеве, после объявления «борьбы с излишествами в архитектуре», сменился срочным «раздеванием» зданий, заложенных в этой стилистике. Далее непременные микрорайоны «новых черемушек» из пятиэтажных панельных (или кирпичных, но оштукатуренных «под панели») домов; девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажные дома брежневской эпохи… Несомненным достоинством всех этих наслоений стало то, что так или иначе, микрорайоны были обеспечены первичным обслуживанием, включавшим типовые детские сады, школы, поликлиники, магазины повседневного спроса.

За исключением дореволюционных построек, которых там не было (Новокузнецк, Кемерово, Комсомольск на Амуре и пр.), все крупные города страны подобны друг другу и этой многослойностью, и непременным наличием значительных территорий, занятых малоэтажной застройкой. Эти обширные районы «частного сектора» предпочитали обойти, раздвигая город в чистое поле. Два крупных города выделяются из всех прочих: Тольятти и Набережные Челны, построенные на пустом месте, рядом с небольшим Ставрополем – на Волге, и с городком строителей Камского гидроузла. Не имея давней истории и уничтожив следы истории раннего советского времени, эти гигантские скопления зданий были своего рода супер-слободами при заводах, и теперь в них с немалым напряжением ведется наращивание городской среды, чуть более насыщенной за счет развития сферы услуг. Несомненной уникальностью отличается Калининград, в котором, за исключением системы парков и района вилл и коттеджей довоенной, немецкой застройки, долгое время тщательно уничтожались следы германского прошлого, а теперь город мучительно ищет собственную идентичность, не отказываясь от давнего прошлого, но и пытаясь сформировать современный европейский город России.

В случае быстрой реконструкции городов в послевоенной Европе и, прежде всего, в Германии мы обнаруживаем сходные элементы последовательного взаимоналожения различных трендов, будь то кольцо многоэтажных пригородов Парижа, или вкрапления многоэтажных микрорайонов в Берлине. Ради сохранения идентичности, в Геттингене или в Варшаве пошли на редкую операцию частичного воссоздания разрушенных войной зданий, доля которых, однако, не превысила долю остатков исторических центров в таких средних городах России, как Владимир или Тула. Тем не менее, приходится считаться с тем, что в России мы унаследовали совершенно специфическую конструкцию среды крупных городов, которая в настоящее время испытывает очередную, ускоренную метаморфозу.

В начале 50-х годов прошлого века новая застройка голландского Роттердама считалась образцовой. Скоростная автомагистраль отделена от многоэтажных жилых домов широкой зеленой зоной. Одна из первых в Европе пешеходных улиц обрамлена малоэтажными блоками магазинов, отделяющих жилой район от офисов и предприятий, завершаясь зданием театра и общественных клубов. Авторская работа Ван дер Брока и Бакемы создала образец, который в дальнейшем воспроизводили повсюду.

Дело не только в том, что повсюду произошло существенное сокращение объемов промышленного производства, в особенности того, что было связано с милитаризацией советской экономики. Произошел слом идеологии, вследствие чего промышленность оказалась уже не ведущим, но лишь одним из факторов существования города. Более того, тот факт, что крупные города в целом успешно пережили катастрофу промышленных предприятий за счет развития сферы услуг, ранее драматически недостаточной, обозначил совершенно новую идеологическую позицию: город стал трактоваться как самоценность.

Достаточно сопоставить нынешний облик любой из центральных улиц любого из крупных городов с их обликом всего пятнадцатилетней давности, чтобы увидеть, насколько интенсивнее стала плотность деятельности на протяжении сотни шагов.

За чрезвычайно короткий срок был пройден этап первичного освоения городской среды через схему рынков, палаток, киосков и мелких лавок на первых этажах, чтобы выйти к этапу интенсивного строительства. За чрезвычайно короткий срок активность торговых сетей – и через франчайзинг, и через строительство собственных супермаркетов – распространилось от столиц на крупные города – с тем, что, к сожалению, опыт кризиса западных даун-таунов[23]23
  Увы, в русском языке нет точного эквивалента этому обозначению той части городского ядра, что свободна от административных функций и почти полностью отдана под развитие офисов, торговли и услуг культурного характера.


[Закрыть] не был учтен, и каких-либо мер по сохранению ценностей тонко дифференцированной розничной торговли не было предпринято. Проблему не разглядели.

Драма приватизации промышленности создала ситуацию, когда на малой дистанции одно от другого можно обнаружить вполне успешный бизнес, предприятие, едва выходящее из критического состояния, и предприятие, доживающее последние месяцы. На компактной территории соседствуют предприятия, владельцами которых являются крупные корпорации, почти не связанные с городом экономически, новый бизнес, созданный резидентами, МУП – муниципальное унитарное предприятие, чаще всего в предбанкротном состоянии, и досугово-развлекательный центр, численность работников которого приближается к численности работников знаменитого завода.

После десятилетия почти полной остановки нового строительства в большинстве крупных городов наблюдается строительный бум, однако его ход имеет специфический характер – прежде всего, это «точечные» инвестиционные проекты, ориентированные на приобретение жилья состоятельным меньшинством, или на предоставление услуг тем, кого условно именуют средним классом. Еще не изжиты драмы, связанные с т. н. долевым строительством – и все это на фоне паралича прежних форм планирования застройки. У городов не было средств на разработку новых генеральных планов, а когда эти средства начали появляться, обнаружилось, что не достает планировщиков, а те, кто есть, никак не могут освободиться от прежних схем нормативного планирования. Все это происходит на фоне непрерывных изменений законодательства: закон об основах местного самоуправления, поправки к нему, жилищный, земельный и градостроительный кодекс (и поправки к ним), налоговый кодекс, поставивший муниципалитеты в суровую финансовую зависимость от региональной власти и т. п.

Разумеется, все это относится и к малым, и к средним городам, но только в масштабе крупного и крупнейшего города в полном объеме проступает сложность ситуации взаимного разучивания новых правил игры всеми заинтересованными силами. И потому, что здесь в достаточной степени проявляется корпоративный интерес бизнеса, и потому, что пока еще только здесь можно говорить о существенной роли городского сообщества и общественных организаций, выражающих его интересы, и потому, наконец, что здесь неизбежно вступают в непростые отношения интересы региональной власти и власти городской. Более того, хотя это отчасти относится к любому городу, только крупные города с особенностями их исторической судьбы настолько индивидуальны что отнесение их к единому классу размерности имеет сугубо условный характер. Каждый из них – «личность».

Почему-то было принято считать, что мегаполис подавляет человека. В действительности непредубежденный посетитель нью-йоркского Манхэттена испытывает чувство восторга, когда его взгляд, скользя вверх по стенам небоскребов, улавливает насыщенный, чрезвычайно разнообразный силуэт наверший зданий, устремленных в небо.

При индивидуальности каждого мегаполиса всех их роднит одно – постоянство метаморфоз при сохранении структурной самотождественности. Внешнюю границу Лондона можно обнаружить только с большой высоты, но границы между его районами – иногда видимые, иногда нет – по-прежнему сохранились в системе автономного управления некогда самостоятельных городов и деревень. Они легко прочитываются на карте цен недвижимости, и, скажем, 11-ый район Вест-Энда по-прежнему остается в числе наиболее дорогих и самых престижных. С середины XIX в. уличная сеть Лондона почти не подвергалась изменениям, новые здания возникают на участках земли, границы которых постоянны веками, зато непрерывное изменение характера городской среды формируется перетеканием больших групп мигрантов. Так, огромная территория к северу от Ливерпульского вокзала уже к концу 80-х годов оказалась оккупирована выходцами из Индии и Бангладеш, заселившими старые таунхаусы, оставленные их прежними владельцами или арендаторами, ушедшими в другие районы.

Париж или Москва сохранили верность радиально-кольцевой системе планировки и любовь к прямым магистралям, но на этом сходство заканчивается. Париж сохранил этажность середины XIX в., допустив высотные здания только на дальней периферии – единственный небоскреб, поднявшийся над Монпарнасом в 70-е годы, уже приговорен к демонтажу, Эйфелева башня, против постройки которой в свое время восстала чуть ли не вся интеллигенция Парижа, стала его символом, не будучи зданием, а группа высотных офисов района Тет Дефанс при взгляде от Лувра едва угадывается на горизонте. Париж тем самым сохранил опознаваемый силуэт, который приобрел характер брэнда, говоря сегодняшним языком коммерции. Старая Москва обладала остро характерными силуэтом, созданным бесчисленными церквями, и постоянными перепадами масштабности: из ряда двух-

этажных домиков повсюду выступали массивы усадеб и казенных построек. Сталинская Москва резко подняла этажность на магистралях, расходящихся от городского центра, почти уничтожила вертикали церквей, но здесь, после войны, была предпринята уникальная попытка заново организовать силуэт города постройкой кольца высотных зданий вокруг так и не построенного Дворца Советов. Затем последовало выравнивание под пять этажей ковра застройки на месте бывших сел, передавших названия целым районам, затем – под девять этажей, под двенадцать, под шестнадцать… Теперь т. н. точечная застройка выравнивает высоту под 25–30 этажей, так что и сооружение нового Сити с его небоскребами не сумеет восстановить иерархию построек в силуэте города.

Когда в 1811 г. члены Комиссии по планированию Нью-Йорка утвердили равномерную сетку авеню и стритов, весь город занимал одну пятую часть площади запланированного (слева). Оптимизм Комиссии относительно способности города к развитию себя вполне оправдал, хотя тот факт, что она полностью игнорировала потребность огромного города в парках, создал в будущем огромные трудности, и исправить положение формированием Центрального парка и парквэя вдоль Гудзона удалось лишь отчасти.

Нью-Йорк – совершенно особый случай, так как, непрерывно заменяя одни постройки другими – поначалу низкими, затем все более высокими, сетка небольших по площади кварталов Манхэттена остается неизменной вот уже двести лет. В результате непрерывных изменений весь остров воспринимается как единый тектонический выброс скалы вверх, расступаясь единожды для обширного оазиса Центрального парка.

Уже города с миллионным населением столь широко раскинулись на территории, что связи между их удаленными частями существенно ослабевают, и под собственно городом большинство жителей начинает понимать только исторический центр. Когда численность населения приближается к пятимиллионной отметке, отчужденность частей города нарастает еще. Парижанин отождествляет себя с Парижем только по отношению к стране и миру, но внутри города – с одним из десятков его районов. Что москвич, что парижанин, что лондонец могут за всю свою жизнь побывать лишь пару раз на Красной площади, на площади Согласия, или на Трафальгарской площади. Как выяснили исследователи, среди жителей нью-йоркского Бруклина обнаруживается немало таких, кто ни разу не был в центре Манхэттена. Когда Кевин Линч собрал целую библиотеку схематических карт, составленных жителями крупнейших городов США, когда исследователь просил их запечатлеть свои представления о Лос-Анджелесе, или Сан-Франциско, или Далласе, выяснилось, что они в большинстве более или менее ориентируются относительно только примерно десяти процентов городской территории, да и то пунктирным образом – с пропусками.

Естественно, что метрополитен лишь усиливает расчлененность образа – связывая части города в сугубо функциональном смысле, он дополнительно разрывает его ткань на обособленные фрагменты, сопряженные с местом проживания, местом работы и местами проведения досуга. Забавная оговорка «На территории московского метрополитена…», используемая в объявлениях администрацией московского метро, весьма характерна – у метро нет территории, но нет и слова для обозначения этой специфической, почти виртуальной среды.

Для тех жителей крупнейших городов, кто избрал местом проживания пригород, собственно город деформируется в сознании настолько, что превращается в своего рода киноленту пути от дома до места работы, и все чаще эта лента обрывается на весьма значительном расстоянии от городского центра. Так в Филадельфии, к примеру, сложилась качественно новая многослойность структуры. На дальней периферии раскинулись более или менее комфортные пригороды. На внешней границе собственно города возник пояс новых офисов и предприятий, перебравшихся туда из-за чрезмерной дороговизны городской земли. Еще ближе к центру – пояс хаоса, образованного заброшенными заводами и складами, частично занятыми оптовой торговлей, отчасти скверным жильем, и только после – частично реконструированное ядро старой Филадельфии, где много туристов, но сами жители бывают не часто.

Слова обманчивы. Мы по традиции говорим город Лос-Анджелес, тогда как в действительности, поддающейся восприятию чувствами, это не более чем рыхло урбанизированная территория, рассеченная многополосными фривэями, и высотные здания условного городского центра виднеются где-то на горизонте, далекие как мираж. Огромная зона, занятая выходцами из стран Латинской Америки, отсечена невидимой стеной отчуждения и неприязни от лежащих к Западу Санта-Моники, Санта-Барбары, Голливуда или, тем более, богатого Малибу, каждый из которых является отдельным городом.

В России всего десяток городов-миллионников и всего два крупнейших города. К тому же у нас только начался процесс имущественной дифференциации между районами и, будем надеяться, он не зайдет так далеко в тупик, как это случилось с западными мегаполисами. Однако и здесь родовое имя крупного города напрямую привязано только к историческому ядру, занимающему от двух до пяти процентов общей территории. То, что на карте выглядит как единое целое, в действительности распадается на фрагменты, слабо соотнесенные один с другим. В последнее время это ощущение дополнительно усилено быстрым развитием торговых центров по границе города и окрестностей. Москва в этом отношении уже словно вывернута на изнанку, и если прежде жители периферии устремлялись в центр за неординарными покупками, то теперь они выезжают с той же целью на Московскую кольцевую автодорогу, где при торговых центрах есть автостоянки. Тот же процесс идет в Петербурге, ускоряясь по мере строительства его Окружной дороги, и в той или иной степени он же развертывается во всех крупных городах страны. Добавим к этому поток приезжих, создающий в центральных ядрах иллюзию их наполненности в течение дня, и потоки ежедневных маятниковых мигрантов, стекающихся в мегаполис со всех направлений, и нам придется признать, что возникли скопления людей и застройки, в которых трудно жить и которыми трудно управлять.

При этом сгусток энергии, каким является всякий мегаполис, богатство выбора занятий, мест учебы и работы, мест досуга и, отчасти, мест проживания, анонимность, то есть бегство от ситуации, в которой все знали всех хотя бы в лицо – все это делает мегаполис местом вне конкуренции для тысяч и тысяч новых мигрантов.

Впрочем, отчасти в связи со спадом рождаемости во всех развитых странах, большинство мегаполисов достигло пределов своего роста, что обещает планировщикам некую передышку и возможность осмыслить происходящее. Предоставляя наиболее активной части жителей возможность выбора между проживанием в черте крупнейшего города и проживанием за его пределами, сегодняшний мегаполис получил шанс хотя бы частичной реконструкции изнутри, и кое-где этим шансом сумели успешно воспользоваться.

Тем резче контраст с новым явлением, каким был ознаменован финал ХХ в. Процесс быстрой урбанизации в развивающихся странах, вызванный экономическим кризисом традиционной деревни, породил своего рода сверхгорода. Никто не знает, ни как осмыслить эти скопления людей, где до трети жителей перебиваются случайными занятиями, но что с ними делать. Один лишь район Йоганнесбурга (ЮАР) Соуэто – это около пяти миллионов человек, в Мехико – до 20 миллионов. Каир, в котором насчитывают до 27 миллионов жителей, Мумбай (Бомбей) или Калькутта – это скопления разнохарактерных районов и целых городов, старых и новых, роскошных, пристойных и трущобных, и называть такое скопление словом город можно исключительно условно.

В более сбалансированных ситуациях мегаполисов Европы и Северной Америки уже довольно давно начало складываться новое явление – агломерации. В России вокруг этого понятия накопилось немало недоразумений. Агломерацию смешивают с созвездием вполне самостоятельных городов, расположенных близко один к другому (это в урбанистике именуется конурбацией). Или с простым включением самостоятельных поселений в тело города-ядра, что было характерно для середины ХХ в. Эти ошибки вполне объяснимы – слово было импортировано достаточно давно, когда объективный анализ зарубежного опыта был под идеологическим запретом, и знание об этом опыте неоткуда было взять. В действительности говорить об агломерации можно только в том случае, когда один или несколько городов-ядер образуют вместе с поселениями и районами сложную систему договорных отношений. Такая система не лишает ни одно из муниципальных образований самостоятельности в решении местных вопросов, но позволяет осуществлять совместные исследования, разработку совместных стратегий развития и осуществление совместных проектов. В ряде случаев кооперация такого рода приводит к тому, что, наряду с муниципальными властями, возникает единый орган представительной власти и некоторые структуры кооперативной администрации – в англо-саксонской традиции такие виды агломерации именуют столичными округами. Самым старым из таких округов является Большой Торонто в Канаде (с 1934 г.), наиболее успешным – Ванкувер, тоже в Канаде.

В последнее время к новым системам объединения городов, без утраты ими самостоятельного статуса, можно причислить некоторые из Еврорегионов. Таков, к примеру, Базельский регион, где совместная деятельность осуществляется людьми и учреждениями трех очень разных культур – германской, швейцарской и итальянской. К подобным системам резонно отнести также районы внутри стран, охватывающие целиком или частично автономные административные регионы. Так это произошло с Рурским Районом, создание которого, при участии федеральной власти Германии, облегчило трансформацию прежних шахтерских городов и реабилитацию целостного ландшафта, или с французской провинцией Прованс, существенное отставание которой удалось преодолеть в результате реализации особой национальной программы.

Формирование агломераций и районов развития – весьма перспективный путь и для ряда урбанизированных узлов в России. Однако выращивание кооперации между муниципальными образованиями путем достижения консенсуса, без ущемления прав и самоидентификации ни одного из них – это долгий и сложный процесс. Такой процесс нуждается в пошаговом продвижении и, во всяком случае, он требует и тщательных исследований реального положения дел с участием независимых экспертов, и серьезной подготовки квалифицированного публичного обсуждения всеми заинтересованными сторонами.

Пока книга готовилась к печати, такой процесс удалось инициировать в отношении Челябинска и его соседей.