Текст книги "Нация. Апокалипсис. Том третий"

– Если доллар будет восемь, всё равно мы пить не бросим, – закусывая, весело проговорил Пронько, глядя на Сомова. – Так вот, Егор, ты не поверишь…

– Чему?

– Тому, что участники съезда плакали при звуках марша.

– У вас есть марш?

– Спрашиваешь. Конечно, есть! Да ещё какой!

– Как интересно.

– Мы даже начали употреблять староукраинские слова.

– Какие-какие?

– Староукраинские. Ну, например, «збори» вместо «съезда», «провщ» вместо «руководящего органа» и «крайов! оргашзацп» вместо «областных организаций» ну и другие – их много. Очень много.

– А зачем?

– Что значит зачем? Чтобы не звучать, как в компартии. Ты меня понимаешь?

– Если у вас есть грамотные люди, то почему бы и нет.

– Не знаю, как насчёт грамотности, но люди со свободным мышлением у нас есть. И их много. К тому же они вдохновлялись мыслями и идеями наших идеологических лидеров.

– Это каких же?

– Ну, к примеру, профессора Тараса Гунчака – вот такой, скажу тебе, украинист! Того же Леонида Кравчука, который, кстати, призвал уважать два флага – красно-синий и сине-желтый, чтобы «не разделять людей». Хотя ты знаешь, я хоть и был коммунистом, но в компартии разочаровался, причём основательно. По мне, если честно… ладно, не хочу об этом сейчас говорить.

– Да говори уж, если начал.

– Я к тому, что сейчас звучат призывы осудить «преступления компартии», а кое-где и её запретить.

– Да, есть такое. И что?

– А то, как ты её запретишь, если у нас на съезде весь прошлый президиум состоял из одних коммунистов и все они за незалежную. Тут головой надо думать!

– Да, непросто всё у вас.

– Вот и я про это. Можно, знаешь, таких дров наломать…

– Вот хочу спросить: а чего вы хотите достичь своей независимостью?

– Хороший вопрос. Но прежде чем я на него отвечу, давай выпьем…

Поставив пустую рюмку, Пронько сказал:

– Ну, так вот, отвечаю: во-первых, украинскому народу нужна воля: никакой золотой клетки нам больше не нужно; во-вторых, с первых дней Народный Рух сразу задекларировал, что стремится к Украине, которая будет общим домом для всех национальностей и этнических групп. В нашем движении создана даже «Палата национальностей»! Понимаешь, о чём я говорю?

– Пока да.

– Так вот, в неё вошли представители всех национальных меньшинств.

– Про русских не забыли? – Глядя на Пронько, не то с юмором, не то с иронией спросил Сомов.

– Не забыли, не забыли. Сейчас я не помню, конечно, но по подсчётам голосов на первом съезде Руха приняли участие, кажется, представители 13 национальных меньшинств Украины.

– Даже так!

– Не удивляйся, я скажу больше: большинство выступлений на съезде было на русском языке. У нас даже заместителем в Рухе был назначен украинский русский. А всё к тому, Егор, что мы хотим, чтобы русским в Украине жилось лучше, чем в России.

– Почему только русским?

– Ну и всем остальным, конечно: евреям – лучше, чем в Израиле, венграм – лучше, чем в Венгрии, полякам – лучше, чем в Польше.

– Даже не знаю, что и сказать тебе, – улыбаясь, проговорил Сомов.

– А ты и не говори. По твоей улыбке и так всё понятно. Только знай: в этом деле мы не первые.

– В смысле?

– Весь этот процесс, с перестройкой, начал Советский Союз… У нас была полная тишина, когда в 1988 году в Эстонии начал действовать Народный фронт; затем был создан «Саюдис» в Литве; Народный фронт в Латвии, а дальше Грузия, Азербайджан, Молдавия… Короче, благодаря Горбачёву люди почувствовали свободу, демократию, и никого уже нельзя было остановить, ты же помнишь? Так что, извини, появление «Руха» – это явление вполне логичное. Правда, немного запоздалое, но ничего, мы наверстаем.

– Сергей, ты извини, я мало что понимаю в этом деле.

– А что тут понимать: мы стремимся к Европе, к тому, чтобы сменить тоталитарную советскую систему. Это же не наша воля, а российская! Ты что, не слушал призывы Горбачёва и Ельцина?

– Какие призывы?

– Отказаться от тоталитарной советской системы…

– Почему, слышал.

– Ну вот. Так что наш Рух сыграл колоссальную роль в обретении независимости – и как политическая организация, и как непосредственный организатор сотен митингов, демонстраций с требованием выхода Украины из СССР. Мы даже провели серьёзную акцию.

– Акцию?

– Да, акцию. По примеру Прибалтики: в 1989 году они организовали «Живую цепь» Таллин – Рига – Вильнюс. А чем мы хуже? Короче, в день объединения в январе 1990 года Рух организовал «Цепь единства» – от Ивано-Франковска через Львов до Киева. Мероприятие собрало десятки тысяч человек.

– Какие ещё проводили акции? – с нескрываемым интересом спросил Сомов.

– Да много каких: поднимали сине-жёлтые флаги на госучреждениях и проталкивали в Верховной Раде Акт о государственной независимости Украины 24 августа 1991 года, а также активно агитировали на референдуме о независимости 1 декабря 1991 года. В декабре 1993 года проводили совместно с Киевским институтом психологии социологические исследования в Донбассе, Одессе, Николаеве, Херсоне, Харьковской области и в Крыму.

– А что за исследования?

– Обычный скрытый опрос. Дело в том, что большая часть населения этих областей хотела объединиться с Россией или жить под её юрисдикцией. Нужно было выяснить, что и как, в процентном отношении.

– И каков результат?

– Я скажу так: пугающий. От 50 до 80 процентов населения этих регионов высказались за объединение с Россией.

– А что, это плохо?

– Ещё как плохо. Более того, это так напугало власть в Киеве, что после этого Кравчук поручил срочно заменить в этих районах всё действующее руководство, в том числе и руководителей силовых структур, с тем чтобы начать работу с населением по национальному и националистическому принципу. На западе Украины в спешном порядке стали создавать военизированные лагеря и добровольческие ополчения, которые, по словам отдельных товарищей, как я знаю, начали готовиться к тому, чтобы «скоро бить москалей» (имеются в виду пророссийски настроенные граждане Украины).

– Говоришь какие-то страсти… Мы же славяне, одной, что называется, крови.

– Всё так, но есть ещё и политика, а она, как известно, привержена только силе денег. Никакая философия здесь не работает, – произнёс Пронько. И, помолчав, продолжил: – США оказывали на Кравчука достаточно сильное давление, причём такое, что никто не ожидал. Выбора не было.

– А чем это было вызвано?

– Насколько я понимаю, чтобы превратить Украину в бастион против России; против русских, так что…

– Не понимаю, зачем снова воевать, если «холодная» война закончилась? Американцы же сами сказали…

– Я тоже многое не понимаю. Но если они так действуют, то значит, хотят что-то сделать, на что-то решиться.

– И на что же?

– На что, на что: на борьбу за «светлое будущее!» После победы в «холодной» войне теперь они хозяева этого мира… Им видней! Ну да бог с ними, с этими американцами. Ты ведь знаешь, они всегда себе на уме: если чего-то захотят добиться, то «играют» вдолгую.

– Это как?

– Всегда бьют в одну и ту же точку много лет. А капля воды, сам знаешь, камень точит. И этого права у них не отнимешь. К слову сказать, благодаря этой своей настойчивости они выиграли «холодную» войну.

– Не знаю, не знаю, мир так стремительно меняется, что…

– Вот именно, Егор! Поэтому нам нужно многое в жизни сделать.

– Что ты имеешь в виду?

– Идти своим путём.

– Интересно, и каким же?

– Дело в том, что Народные фронты Латвии и Эстонии и литовский «Саюдис» самораспустились в 1993 году, просуществовав пять лет. Их заменили вновь созданные политические партии. А наш Рух намерен и дальше сотрудничать с экс-коммунистами и первым президентом Леонидом Кравчуком, поскольку он обещал сделать из движения правящую партию, кузницу, так сказать, кадров для будущей Украины. На III съезде в феврале-марте 1992 года он заявил, что «Рух» сыграл историческую роль в завоевании независимости Украины, главной задачей которого является построение независимого государства. Сегодняшними лозунгами должны стать единство и объединение. Мы хотим объединить все прогрессивные силы, которые стремятся работать на построение украинского государства.

– Так, значит, вы уже партия?

– Да, с февраля 1993 года!

– Ну что я могу сказать: наверное, хорошо, что есть такая партия… Главное, чтобы она не потерялась во времени…

– Не понял, что ты под этим подразумеваешь?

– Я к тому, чтобы Рух был не просто «особым подразделением» небольшой группы людей, а выразителем идей народа; чтобы Украина была этносом, а не какой-то там сектой или святым братством, как это сейчас «модно» повсюду.

– Я тебя хорошо понимаю. И поэтому ответственно говорю: только наша партия отражает действительный смысл в обновлении социализма; все остальные – популизм, не больше.

– Если это так, то это хорошо. Главное, – глядя на Пронько, сказал Сомов, – чтобы во всём этом вашем «обновлении социализма» украинцы не стали жертвами циничных политиков.

– Не станут. Из врагов не осталось никого, кто бы мог нам помешать…

Глядя на Пронько, на то, как он убеждённо говорит, Сомов подумал: «Я могу верить этому человеку, а могу и не верить, но в чём есть истина, так это в том, что долго пребывать в покое ни одно государство не может, и если нет внутреннего врага, то оно обязательно придумает себе внешнего. Интересно, кто станет для Украины внешним врагом?»

Разговор Сомова и Пронько продолжался ещё долго. Говорили они не только о политике, но и о жизни, семьях… Домой он приехал уже за полночь.

Глава XIII

Несмотря на то, что работа и семейные дела отнимали много времени, Сомов часто вспоминал Пронько и ту встречу, что состоялась с ним в ресторане «Лейпциг». Более того, он помнил досконально, можно сказать, слово в слово, весь разговор, вызванный не только дружеским расположением, но и душевным состоянием, когда им хотелось не просто говорить, а высказывать свои мысли вслух, причём честно и прямо.

Вот и в этот вечер, когда он вновь возвращался с работы, его воспоминания вновь коснулись того события. «Как бы я ни относился к этому человеку, – размышлял он, – но встреча с Сергеем так просветила меня, что я по-новому стал смотреть на многие общественно-политические процессы, которые происходят внутри Украины. И не только. Хотя, конечно, вопросов не убавилось, а наоборот, прибавилось! К примеру, мне ещё больше стало непонятно, почему человек так легко поддаётся влиянию других людей. Что заставляет его это делать? Ведь, подвергаясь одурачиванию, он может принести, и в первую очередь себе, непоправимый вред. Но один обманутый человек – это полбеды: все «одураченные» являются членами общества, а это значит, что они способны утратить общий разум, вследствие чего с толпой можно делать всё, что захочет тот или иной «деятель», та или иная партия. И каков же из всего этого выход? А выход, как мне кажется, один: чтобы человек не подвергся обману со стороны всякого рода шарлатанов, он должен жить поступками, а не идеями. Это жизненное правило, насколько я помню, прививали нам ещё со школьной скамьи, поскольку в борьбе идей гибнут миллионы людей. Но прежде чем погибнуть, они становятся фанатиками, воспламеняя друг друга, подобно электрическим искрам. Остановить, убедить таких людей в ошибочности той или иной идеи невозможно – они живут, питаются ими, как питается река бурными водами, прозрачность которых затемнена их же глубиной. Я понимаю людей творческих, одержимых, которых влечёт чувство, мысль, где сумасбродные идеи сливаются, роятся, кружатся, чтобы создать нечто выдающееся, непреходящее, что заставило бы человека не только думать, любить, но и страдать. Понять же людей идейных – нет, на это я не способен. Да и может ли идея, выражающая взгляды того или иного политика или партии, заставить человека радоваться, любить и надеяться на что-то лучшее, если они попадают под влияние внешней среды, увлекаемые примерами товарищей или нравами, господствующими в их политическом окружении? Вряд ли в их сознании существуют твёрдые моральные убеждения, коль они преследуют свои конкретные цели, которые не всегда нравятся народу. Во всяком случае, искать у этих людей сколько-нибудь выраженных духовных интересов не приходится, зато они отличаются большой любовью к чувственным наслаждениям: почти всегда это сластолюбцы, воры и развратники. Хотя, конечно, не мне судить о человеческой природе и маниакальных идеях людей», – заключил он для себя.

Все эти мысли его не просто волновали, но и беспокоили. Беспокоили, в первую очередь, как человека! Он прекрасно понимал, что рассуждать – это одно, а вдаваться во все тонкости жизни – это другое. Да и не хотелось ему этого делать, поскольку он не так хорошо знал своего товарища, его пристрастия, привычки, чтобы строго судить, докапываться, что называется, до внутренней сути его души, зная, что человек он вольный, а значит, он вправе поступать так, как ему хочется. Его волновало совершенно другое, то с чем он ещё не сталкивался в своей жизни: считать или не считать идею пошлой и преступной, если она общепринята? Если она превращается, можно сказать, в путеводитель для многих миллионов людей? И можно ли одну идею обезвредить другой, не разрушив при этом общество как карточный домик?

«Конечно, – рассуждал он, – всё, что касается идеи, в литературе давно уже описано в тысячах книгах, но разговор с Пронько послужил для меня чем-то новым, я услышал для себя больше вопросов, чем ответов. Возможно, это произошло от того, что я многого не понимаю в этой жизни. К примеру, я не могу понять, почему у населения Украины вновь возрождается болезненное благоговение перед символами, в основе которых лежит национализм, нацизм и фашизм? Тот самый фашизм, который уничтожил десятки миллионов советских людей во время Великой Отечественной войны. Украинский народ должен хорошо это помнить! Но, оказывается, память человеческая коротка, если такое не только забывается, но и предаётся забвению и при этом заявляется на весь мир, что украинский народ самый цивилизованный, самый европейский, самый великий. Какое моральное право имеют эти люди так о себе говорить? Ладно бы они являлись какой-нибудь древней цивилизацией, выросшей на основе народных легенд, мифов, пусть даже фантазий, но ведь этого в их истории не было. Более того, эта нация не прошла так называемую обработку среди величайших монархов, религиозных мыслителей, писателей, философов на фоне того времени, когда они жили. Они не задеты ни временем, ни историей, поскольку у них не было никогда ни общества, ни государства, ни общечеловеческих ценностей, что образуют содержание жизни людей. Не мне их судить, конечно, но они явно переоценивают своё значение. А если это так, то такие люди склонны к чему угодно, в том числе и к различным притязаниям. Встречая непризнание и противодействие, они легко могут вступить на путь упорной борьбы за свои мнимые права, круша всё вокруг. Выведенные из себя, такие люди не останавливаются ни перед чем. В конечном итоге они превращаются в массу социальных психопатов, которые способны на всё что угодно, лишь бы досадить окружающим. Особенно они питают тяжёлую злобную ненависть и жажду мести к тем, кто пытается сделать им замечание, стремится сдержать их в определённых рамках, проявляя к ним строгость. В таких случаях дело может дойти до чего угодно, вплоть до войны».

При всём уважении к украинскому народу он не мог найти ответы на многие их поступки, поскольку они были за пределами его понимания. «Зачем люди так поступают, – говорил он себе, размышляя над этими многими вопросами, – отказываясь не только от своей истории, но и от своей памяти, того, что питает нас всех изнутри не только внутренним восприятием, но и внешними чувствами. Ведь помнить – это всё равно, что понимать, а чем больше понимаем, тем больше мы видим и чувствуем то положительное, что находится вокруг нас. Неужели наш ум и наши глаза застланы чем-то другим, более важным и насущным? Неужели зло засело в нашей душе так глубоко, что мы не в силах избавиться от него? Ведь человек сотворён не для того, чтобы вести войны, а для того, чтобы искать порядок и гармонию, чтобы внести самые лучшие человеческие качества в тот промежуток времени, пока он живёт, украшая эту жизнь справедливостью и почтительностью ко всему прошлому – иначе зачем человеку память?»

Рассуждая над многочисленными вопросами, Сомов прекрасно знал, что США и Европа добрались до Украины не только для того, чтобы «насаждать демократию и свободу», а затем, чтобы, взяв её в союзники, вручив ей знамя «цивилизации», ослабить Россию, подорвать окончательно её экономический потенциал, превратив в сырьевой придаток. Всё это было очевидно и понятно. Непонятно было другое: почему вместо отстаивания своих национальных интересов украинцы «подыгрывают» американцам, прилипая к их западным ценностям как магнит? Почему они так легко отказались от своих кровных братьев-славян, которые дали им всё, о чём только может мечтать любая нация?

Римский император Марк Антоний говорил, что величие римского народа проявляется не столько в том, что он завоёвывает, сколько в том, что он отдаёт. Россия отдала украинскому народу столько, что каждый гражданин России задаёт себе вполне законный вопрос: из каких соображений русский народ «осчастливил» Украину, подарив несметное количество промышленных и социальных объектов, а также огромнейшие территории, которые завоёвывали наши предки? Если украинский народ считает себя древней нацией, то почему же у них нет ни кола ни двора? Почему эта «великая» нация не удосужилась дать своему народу всё то, что есть у русских, и до чего они так охочи в своих желаниях? Ответ: никому и ничего они не дали, кроме идеологии, которая заключается в ненависти ко всему русскому. Конечно, их дело, как относиться к своим соседям – русским, но неплохо было бы им помнить при этом, что всякий, кто строит козни против ближнего своего, обязательно упадёт в ров, который он роет.

Не думая о будущем своей страны, не помня всего того, что сделала Россия для украинского народа, Запад оказался Украине роднее. Видимо, слишком сладостными оказались для них речи западных «друзей», рвущихся на территорию Украины не столько помогать народу, сколько реализовывать с её территории свои задачи по уничтожению России. Можно много цитировать в этом плане западных русофобов и ненавистников России, но суть всех их высказываний одна и та же: «Нужно постоянно бросать бомбы за Днепр и Дон, в самое сердце Руси. Возбуждать ссоры и ненависть в русском народе, чтобы они сами рвали себе когти, в то время как мы будем расти и крепнуть».

Западные демофилы (в переводе с латыни – народолюбцы) не скрывают, что для освобождения Европы от русских они готовы пожертвовать чем угодно и кем угодно – даже украинским народом. Но украинцев все эти слова мало волнуют: им главное получить от сделок с Западом свой «кусочек пирога»… Турецкая пословица гласит: «Между голодом и сытостью пол-лепёшки». К сожалению, украинцы не хотят понимать, что, связавшись с западными странами, народ не получит ни свободы, ни выгоды, ни безопасности. Более того, народ может лишиться самой государственности. «Да и как может быть по-другому, – возбуждённо спрашивал он себя, – если народ, победивший в мировой войне, не может победить деньги, пиво и колбасу? Приняв вместо чувств покупательскую способность; вместо любви – шмотки… Неужели украинцы, да и все многочисленные народы бывшего СССР, не понимают, что под “благими” намерениями всем объявлена беспощадная война. Она опасна не только тем, что разрушается вся промышленность и государственность, а тем, что под видом свободы и демократии уничтожается самое главное – идентичность, этнос, все духовные ценности, которые формировались многочисленными поколениями на протяжении длительного исторического периода, чтобы оставаться людьми, а не рабами. Подобные действия украинцев доказывают тот факт, что эта нация сформировалась стихийно, причём как нация политическая, а не этническая; в противном случае они вели бы себя совершенно по-другому. В первую очередь, они бы отстаивали свои национальные, этнические интересы, а не приглашали бы на свою территорию воинственные страны… К сожалению, – продолжал он размышлять, – украинцы так и не поняли, что свобода даётся людям не для того, чтобы преклоняться перед кем-то, а для того, чтобы владеть собой; быть ответственным не только за себя, за будущее своей страны, но и за своих соседей, которых даёт Бог. А если даёт Бог, то жить с ними нужно дружно. И никак иначе. Неужели в нас, людях, заключены две души и две силы, каждая из которых влечёт нас в свою сторону: одна – к добру, другая – к злу, ибо столь резкий переход от одной краткости к другой не может быть объяснён никакими другими доводами и обстоятельствами?» – Поразмыслив немного, он продолжил: – Возможно, дело в том, что мало кто из людей смотрит на себя со стороны. Всем, кажется, что они делают всё правильно в зависимости от того, “куда дует ветер”. Никто не хочет приписывать себе неустойчивость и противоречивость, так же как все отрицательные качества: лживость, ненависть, предательство и т. д. Все считают себя умными, вежливыми и добрыми, а на самом деле всё не так. Хотя бы потому, что никто не хочет приходить к пониманию нелепости своих выходок. Хотя, чтобы я ни думал по этому поводу, всё это лишь мои мысли, и больше ничего. К украинцам они могут не иметь никакого отношения, поскольку судить о нации каждый может. В конце концов, если какому-то народу хочется разнообразных случайностей, то пусть он плывёт по волнам жизни или, наоборот, тонет; предоставив свою жизнь себе, а не кому-нибудь».

Сомов не только думал, мыслил и рассуждал; с каждым прожитым днём он видел, как на его глазах люди отказывались от высших человеческих ценностей – добродетели и морали, украшая своё настоящее и будущее всеми цветами своего воображения. Вместо того чтобы бежать от толпы, укоренившейся в каждом украинце, вместо того чтобы признать опасность подобного явления, люди послушно шли за этой толпой на призывы заокеанских «добродетелей», не понимая, какая расплата их ждёт впереди. И в этом ему виделась трагедия. Не будучи психологом, он прекрасно знал, что когда мозг и сердце человека принадлежат толпе, он не может следовать истинной морали, он не может обрести себя, потому что не знает, как и что делать, а значит, не видит необходимости в более возвышенном поведении. Проще говоря, боясь остаться с пустым желудком, человек остаётся с пустой душой, превращаясь в варвара. У него возникают непредсказуемость, насилие, жестокость – всё то, что было свойственно первобытным людям. Но большая опасность, как он считал, заключалась в том, что если этот абсурд повторять регулярно и настойчиво, он будет пропитывать мозг и кости людей. А если учесть общую экономическую нестабильность в стране, трудности с работой, неумеренные желания, которые формируют в людях всеобщий культ денег и нежелание заниматься самореализацией, то становится понятно, почему агрессивный национализм так популярен. А если к этому добавить речи новоявленных идейных политиков: «Вы плохо живете не потому, что вы чего-то не сделали, а потому, что в этом виноваты русские, в этом виновата Россия», то многое становится понятным. Подобная психическая ущербность украинского народа говорила только об одном: о падении человеческого «я», которое лишало людей не только воли, но и здравомыслия, без которых они не смогут нормально жить, во всяком случае, так, чтобы поступать сознательно, по совести. Других мыслей по этому поводу у Сомова не было, впрочем, кроме одной: как бы не заразиться ему в этой толчее их языком и тоном. Ведь если верить словам Бианта, то «большая часть народа – это всегда наихудшая», или тому же Экклезиасту, который говорил, что «и в целой тысячи не найти ни одного умного и доброго». Нужно или подражать людям порочным, или же ненавидеть их – иного, к сожалению, не дано.

Однако при всей трагичности этих слов Сомова успокаивало то, что он здраво осознавал, а это не всякий может сказать про себя, какая пропасть лежит между украинцами (проповедующими нацизм и национализм) и им. Поэтому «заражаться» их бациллами он был не намерен. Во всяком случае, зная свои достоинства и пороки, он не надеялся на идейных благодетелей, а пытался всё искать в себе, не огорчая никого.

«Нет, как бы там ни было, что бы там ни происходило в Украине, – рассуждал он, – нынешняя активность украинцев в сторону национализма не по мне. Лучше всего довольствоваться самим собой и благами, порождёнными мной самим. Во всяком случае, жизнь должна кипеть внутри меня, а не ради какой-то партийной идеи, к которой разум приковывает нашу совесть. А без совести, этой внутренней чести, нельзя уже будет вырваться на волю, не разорвав своего сердца и не испепелив своей души. Да, плохи мои дела. А всё потому, что я думал, что я знаю этот народ. А оказывается, я ничего о нём не знаю. Словно его и не существовало вовеки. Бог ты мой, как же я заблуждался! Впрочем, что теперь об этом говорить: дело сделано! Теперь по всем вопросам нужно обращаться только к себе самому. Конечно, считать всякий день последним я не буду – не тот случай; но и надеяться на что-то лучшее, увы, вряд ли придётся. Короче, поживём – увидим!» Эти и другие мысли, в которых он пытался уловить не только дух времени, но и понять психологию украинцев, не покидали его до самого дома.

Был уже поздний вечер, года Сомов зашёл в квартиру. Уставшему и голодному, ему хотелось только одного: поесть и лечь спать.

– Дети уже спят? – раздеваясь, спросил он тихим, уставшим голосом у жены.

– Уложила кое-как… – не особо довольным голосом проговорила Наталья. – Всё тебя ждали.

– А что меня ждать… Ты же знаешь, где я.

– Знаю, да не знаю, – с некой злобой проговорила Наталья. – Я что, за тобой слежу, что ли?

– Не начинай, пожалуйста, я очень устал…

Ничего не сказав, Наталья зашла на кухню и закрыла за собой дверь.

В то время как Егор принимал в ванной душ, Наталья накрывала стол. Выйдя из ванны и ничего не говоря, он прошёл на кухню и, сев за стол, стал есть. Какие мысли одолевали его в этот момент, сказать было сложно; но по его лицу можно было видеть, что его явно что-то не устраивало, а вот что, сказать было сложно.

– Днём звонила сестра, – тихо, почти шёпотом, проговорила Наталья, ставя на стол чашку с горячим чаем.

– Светлана? – посмотрев на жену, спросил Егор.

– А что, у тебя есть ещё другая сестра?

– Да нет…

– А что тогда спрашиваешь?

– Как у них дела?

– Неважно.

– А что так? – Тут же встревоженно спросил он.

– Позвони, узнаешь.

После этих слов Егор хотел сказать что-то ещё, но промолчал, осознавая, что лучше поговорить ему с сестрой самому, не прибегая к «испорченному телефону».

Посмотрев на часы, чтобы прикинуть разницу во времени с Томском, он тут же встал из-за стола и вышел в зал, где находился телефон. Прикрыв дверь в детскую комнату, он подошёл к аппарату и начал не спеша набирать номер. Телефон не отвечал ни на первый звонок, ни на последующие, дозвониться он смог только на пятый раз. Несмотря на позднее время, разговор с сестрой был длинным. Егор старался больше слушать, чем говорить. В то время как он слушал, лицо его менялось несколько раз: то оно было хмурым, то грустным, а то и вовсе печальным. Глаза тоже говорили сами за себя: временами он их то закрывал, то прищуривал, а то и вовсе прикрывал левой ладонью, словно пытался что-то скрыть от посторонних глаз. Одним словом, глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что все его действия отражали не только его характер, но и душевное состояние.

– Я понял… да, да, конечно… – не повышая голоса, отвечал он, погружённый в свои мысли. – Давно?.. Понятно…. Пожалуйста, не волнуйся. Всё будет хорошо. Во всяком случае, надо надеяться на лучшее…

Слушая Сомова, можно было подумать, что в семье сестры произошло, что-то чрезвычайное, что сопряжено с некой опасностью, причём опасностью для жизни человека… Глядя на него со стороны (несмотря на его усталость), можно было видеть, как в нём просыпалось нечто такое, что могло бы оказать сестре срочную помощь, успокоив её от некоего страха и опасности, что её явно мучили. Во всяком случае, в эти минуты он не мог оставаться равнодушным к той беде, что постигла семью сестры.

– А что говорят врачи? – тихим, спокойным голосом спросил он. И после того как выслушал сестру, сказал: – Я всё понимаю, но нужно надеяться на лучшее. Пожалуйста, возьми себя в руки и успокойся. Этим ты ему больше поможешь, чем будешь переживать. Вот и хорошо. Конечно, конечно… Скажи, как мама? – проговорил он, низко склонив при этом голову, словно пытаясь быть к ней как можно ближе. – Понятно. Нет, пока не планирую… Хорошо, как скажешь… Сегодня уже поздно, позвоню завтра. У нас всё нормально… да, да… передам, конечно! Звони, пока, – с некоторой тревогой в голосе сказал он, положив трубку.

После разговора с сестрой Егор никак не мог найти себе места… В какой-то момент он тихо прошёл на кухню, сел за стол и о чём-то задумался. Не прошло и минуты, как зашла Наталья: открыв одну, вторую дверку навесного шкафа она пристально что-то искала.

– Ты в курсе?

– В курсе.

– Даже не знаю, что и думать.

– Ни мыслями, ни словами этому горю не поможешь. Тут уж как бог даст.

– Так-то оно так, но всё же…

– Я пошла спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – провожая взглядом жену, проговорил Егор.

Сидя за столом, он не знал, что делать, какие усилия приложить к решению той проблемы, о которой только что услышал из уст сестры. С какого дела, слова, символа начать, чтобы одно подталкивало другое, выстраивая некую конструктивную идею, как ему поступить?

Стараясь ничего не пропустить из того, что сказала ему Светлана, Егор прокручивал в голове каждое её слово, пытаясь осмыслить и понять весь трагизм того, что случилось. А случилось следующее. Василий, муж Светланы, офицер ФСБ, находясь в командировке, тяжело ранен в боевых действиях на Северном Кавказе. Всех подробностей, безусловно, она не знает, знает только то, что в настоящее время Василий находится в Московском военном клиническом госпитале. Со слов лечащего врача, состояние его тяжёлое, но стабильное. И эта новость, безусловно, не могла не огорчать Егора.

Размышляя над этой бедой, он тут же вспомнил Николая, их последнюю встречу. и в сердце защемило ещё сильнее. «Да, несладко сейчас военным на Кавказе, но и другого выхода нет, чтобы защитить страну», – заключил он для себя.

В какой-то момент он взял свой дневник, ручку и что-то записал. Слов было немного. Но ему, видимо, в этот момент было достаточно их, чтобы, избороздив своим ненасытным шрифтом часть страницы, они замкнули в себе нечто важное, что окажется нужным ему в дальнейшем в создании какой-то своей собственной формы. Отложив записи, он взял книгу Булгакова «Мастер и Маргарита» (этот роман не только успокаивал его, но и наводил на определённые мысли) и начал медленно листать страницу за страницей, словно что-то выискивая. Глядя на него, можно было подумать, что в руках у него не книга, а музыкальный инструмент, благодаря которому он сможет не только «капля за каплей» наполнить сердце и оживить его, но и достичь края вечности.