Текст книги "Посол. Разорванный остров"

Глава пятая

Зима и весна наступившего 1874 года стали для монаршего семейства Романовых хлопотными и весьма насыщенными событиями. Особенно богатым этот год для царской династии оказался на свадьбы.

Если браки и заключаются на небесах, то к брачным союзам монархов это утверждение никак не подходит. Тут всё определяет политика, в том числе и просчитанная на перспективу. Женятся не люди – в брак вступают малые и большие державы. Предтечей первой брака Романовых 1874 года в Европе стала Германия, ровно за три года до этого объединившаяся вокруг Пруссии под властью короля Вильгельма I. Став сильнейшим в военном смысле государством мира, объединённая Германия обеспокоила всю Европу, и в первую очередь – Россию и Англию. Что касается Франции, разгромленной немцами и пережившей в довершение ко всему весенний взрыв Парижской коммуны, то слово «уныние» было, пожалуй, самым мягким из всех определений, отражающих настрой во французском обществе.

Немцам нужно было срочно что-то противопоставить! Эта необходимость была для Александра тем более насущной, что накачивающая мускулы Германия была весьма недовольна русской антитурецкой политикой и симпатиями русского императора к порабощённой Болгарии. Таким противопоставлением могло и должно было стать глобальное улучшение отношений России и Англии.

Понимая необходимость этого, Александр отдавал себе отчёт и в том, что «склеить давно разбитое» будет чрезвычайно сложно. Главным препятствием были чрезвычайно сильные антирусские настроения британских государственных деятелей, и прежде всего – самой королевы Виктории. Красивая девятнадцатилетняя англичанка когда-то сводила с ума наследника русского престола, и сама мечтала увидеть его принцем-консортом туманного Альбиона.

Теперь красавица превратилась в тучную, вздорную по характеру вдову с тремя подбородками. Она редко кому улыбалась, а при слове «русский» или «Россия» лицо Виктории и вовсе каменело.

Если не принимать во внимание патологическую ненависть протестантки Виктории к русскому православию, которое она считала «византийским пережитком» и религией, оправдывающей деспотизм, то в отношениях Англии и России были две занозы. В политике – победоносные русские военные экспедиции генерала Кауфмана, всё ближе, к тревоге англичан, подбирающегося к Индии – главной жемчужине британской короны. Второй занозой была возмутительная, и при этом совершенно не маскируемая Александром его связь с Екатериной Долгорукой.

Первая причина недовольства и опасения британцев вызывала у Александра саркастическую улыбку – русский самодержец знал о смехотворности подозрений относительно продвижения России на юг, но язвительные комментарии и прозрачные намёки английских газет на скандальные факты из его личной жизни вызывали у него сильнейшее раздражение. Получая из рук князя Горчакова очередную кипу английских газет с отчёркнутыми статьями о «русском адюльтере под сенью трона Романовых», Александр не раз в гневе швырял газеты на пол и запальчиво поминал канцлеру дедушку Крылова и его басню относительно соринки в чужом глазу и бревна в собственном.

– Как эта старая дура смеет упрекать меня в порочащих связях и разврате, ежели сама делит своё королевское ложе то с писателишкой Дизраэли, а то и вовсе с плебеем, собственным камердинером Брауном! Не иначе как перед тем, как затащить их в постель, она вешает вечером своё пуританское целомудрие в шкаф, вместе с париками и юбками!

И не было, пожалуй, ничего удивительного в том, что, получив в 1872 году письмо Виктории, в котором она от имени младшего сына Альфреда просила для него руки великой княжны Марии, Александр обрадовался возможности отыграться. Под его диктовку великая княжна тут же написала принцу вежливый отказ – полив, отметим справедливости ради, его слезами разочарования. Надо ли говорить, что унизительный для английского королевского дома отказ «русских варваров» привёл Викторию в настоящее бешенство!

Между тем со своим будущим женихом единственная и любимая дочь Александра II Великая княжна Мария познакомилась за два года до этого в Дармштадте, столице герцогства Гессен и Рейн. Венценосный жених именовался принцем Альфредом Эрнстом Альбертом фон Саксен-Кобург и Гота, герцогом Эдинбургским, графом Ульстера и Кента.

Дав «старой английской дуре» злорадный щелчок по её заносчивому носу, Александр, впрочем, скоро пожалел о своей опрометчивости. Во-первых, он любил единственную дочь Марию едва ли не больше других своих детей и не мог не видеть, что своей политикой разбил её влюблённое в Альфреда сердечко. Очень ценил Александр и то, что младшая дочь не осуждала, в отличие от прочих домочадцев, его связи с Долгорукой. Мария беззаветно любила отца и считала его выше всякой критики.

Ну и отношения с Англией надо было, разумеется, как-то восстанавливать. Но как теперь их восстановишь?

Положение спасла императрица Мария Александровна. Она сумела убедить супруга – который, кстати говоря, только и ждал, что его переубедят, – в необходимости английской партии для их дочери. Альфред был единственным принцем, который искренне нравился юной Марии. Она настаивала на том, что ни герцогу Вюртембергскому, ни прочим принцам никогда не завоевать сердце их единственной дочери. Любящему отцу ничего не оставалось, как капитулировать. И в июне 1873 года, уже от имени императрицы Марии Александровны, королеве Англии была послана телеграмма, приглашающая принца Альфреда и его мать прибыть в Югенгейм, куда была намерена подъехать и великая княжна Мария. Матерью жениха, как легко догадаться, была королева Великобритании и Ирландии, императрица Индии Виктория I, Александрина фон Ганновер.

Теперь пришла пора заартачиться «старой дуре» Виктории! Для смотрин невесты сына она назначила не континентальную Европу, а Лондон, и направила Александру приглашение прибыть туда. Русский император счёл такое путешествие для славянской гордости неприёмлемым. Обстановку не разрядило даже компромиссное предложение императрицы Марии Александровны о встрече царствующих особ и их детей в Кёльне, на полпути между столицами. Виктория ни в какую не соглашалась, и в Петербурге несколько приуныли: неужели все свадебные приготовлениями зашли в тупик?

Возможно, так бы и произошло, если бы не упорство и здравомыслие самого принца Эдинбургского Альфреда.

В то время, когда в Европе снова запахло скандалом, Альфред со своим старшим братом, герцогом Уэльским, прихватив с собой ещё одного члена английского королевского дома, герцога Коннаутского, прибыл в Санкт-Петербург прямо на свадебную церемонию, против воли Виктории.

«Старой дуре» только и оставалось, что «мелко напакостить» дому Романовых: глава британского королевского дома, щедро раздаривающая индийские сапфиры и изумруды своим горничным, презентовала Великой русской княжне в качестве свадебного подарка лишь… веточку мирта и молитвенник с картинками. Презрительно посмеявшись над глупой выходкой, Александр устроил в Зимнем дворце грандиозную свадебную церемонию, превосходящую по пышности самые смелые предположения и собравшую в русскую столицу представителей почти всех королевских династий Европы.

Коврами были усланы не только подъезды к царским резиденциям, но и столичные вокзалы. Шитые золотом ливреи слуг соперничали на улицах русской столицы с парадными мундирами дипломатического корпуса и иностранных вельмож, прибывших на торжество.

Необыкновенно торжественным было православное венчание в придворной церкви Зимнего дворца. Последующий за венчанием англиканский обряд бракосочетания в Александровском зале выглядел, по мнению гостей, «свадьбой малоимущих». Не успели английские гости переварить сие «коварство северного деспота», как гостей пригласили «перекусить чем Бог послал», и тут началось такое.

За накрытыми обеденными столами в Торжественной зале Зимнего дворца уселись свыше 700 гостей, для которых во время обеда пели примы итальянской оперы. Ещё большее количество приглашений – в четыре раза больше – было роздано участникам последующего бала.

Разумеется, свадебные торжества не исключали множество официальных и неофициальных встреч Александра с главами правительственных делегаций и королевскими особами, прибывшими в русскую столицу. Расписание этих встреч было столь плотным, что они растянулись практически до конца января.

Это было временем напряжённой работы и постоянного бдительного внимания внешнеполитического ведомства Российской империи, и в первую очередь канцлера, светлейшего князя Горчакова.

Вызывающее отсутствие на свадебной церемонии Бисмарка было правильно расценено как проявление недовольство сближением России с Англией. Озабоченность германской коалиции была столь велика, что потребовала немедленного визита в Санкт-Петербург австрийского императора Франца-Иосифа. Ковры с дебаркадера Варшавского вокзала едва успели наскоро почистить перед прибытием монаршей делегации Австро-Венгрии.

Встретив и проводив её, внешнеполитическое ведомство Российской империи смогло ненадолго перевести дух перед началом подготовки ответного визита Александра II в Штутгарт. Самому же императору отдыхать было некогда: окончание зимы и первые весенние месяцы были ознаменованы в России беспрецедентным «походом в народ» революционно настроенной молодёжи. Глава Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии и одновременно шеф Жандармского корпуса ежедневно возил в Зимний пуды бумаг, свидетельствующих о внушающем нешуточные опасения брожении умов. На недалёких горизонтах маячили призраки будущих громких политических процессов и скандалов. Всё это, конечно, будет – но пока надо было думать о другом.

И вот уже в начале мая капитан императорской яхты «Штандарт» получил приказ сняться с якоря и следовать в Гамбург – там после окончания штутгартского визита на его борт должен был подняться Александр II со свитой. Сам император днём позже двинулся в Штутгарт в салон-вагоне своего личного поезда: в Вюртембергском Королевстве ему предстояло почтить своим присутствием ещё одну свадьбу – своей племянницы, Великой княжны Веры Константиновны с герцогом Вильгельмом. После этой второй свадьбы в доме Романовых император планировал посетить свою дочь, герцогиню Эдинбургскую, двумя месяцами раньше увезённую супругом в туманный Альбион – для этого ему и требовалась яхта «Штандарт»!

Была у русского императора ещё одна цель, не менее важная, нежели свидание с дочерью: Александр, как уже поминалось, намеревался сделать очередную попытку излечить традиционную английскую русофобию. Повлиять на британский королевский двор в плане смены презрительного недоверии – если не на горячую симпатию, то хотя бы на понимание и терпимость к российской политике на Балканах.

Склонный по характеру к философствованиям, Александр много размышлял о природе британской русофобии и не видел для её возникновения никаких причин. Вторичную волну недоумения государя вызывало полное отсутствие англофобии у своих подданных. Скорее уж наоборот: в подавляющей своей массе образованная часть русского общества весьма приязненно относилась к англичанам и благоволила к их природному душевному равновесию и умению с наивысшим комфортом устраивать свою внутреннюю жизнь.

Александр с горечью осознавал и пропасть, существующую между русским и английским характерами. Император хорошо понимал, что импульсивные, чувствительные и сентиментальные русские никогда не смогут превратиться в степенных, волевых англичан, господствующих над своими чувствами, умеющих скрывать свои страсти и следовать во всём материальным интересам. Всё это не могло привести императора к выводу о том, что столь глубокие различия между русским и англичанином устранить просто невозможно!

Но если их невозможно устранить – неужели он не в силах хотя бы удержать существующую пропасть в её нынешних границах?

Был у Александра и ещё один повод для этого трансъевропейского «блицкрига» – цель, о которой не подозревал до поры до времени даже канцлер Горчаков, неизменно сопровождавший Александра в его зарубежных вояжах и от которого у государя, по его утверждениям, не было тайн.

Проект протокола визита Александра II в Англию, заблаговременно отправленный британской королеве по официальным каналам, вернулся к Горчакову несколько неожиданным путём. Он был доставлен в Гамбург на королевской яхте «Black Eagle», вырвавшейся из метрополии по личному и срочному приказу королевы Виктории. Адмирал Пейн, командир «Чёрного орла» сразу после выхода в пролив приказал поднять давление в котлах паровых машин яхты до возможного предела. У форштевня яхты вскипел пенный бурун, а два британских миноносца почётного сопровождения, отчаянно дымя трубами, едва поспевали за королевским посланцем.

Утвердив и согласовав все предложения Российского МИДа, Виктория даже дополнила протокол военным парадом в честь русского царя, который Александр должен был принимать лично. Но главным сюрпризом было пожелание королевы о том, что на английскую землю русский император должен был ступить непременно с борта её яхты[27]27
  Эти данные бесполезно искать в архивных и дипломатических источниках


[Закрыть]. Её «Чёрного орла»!

Пока Горчаков хмурил брови над британским посланием, припоминая подходящие к случаю международные прецеденты, император, успевший пробежать утверждённый Викторией протокол визита, пожал плечами:

– А что? Это будет даже интересно. Я согласен – если мой «Штандарт» будет идти рядом!

Визит Александра II в Англию получился удачным. Пребывание в Британии русского императора произвело на англичан благоприятное впечатление. Ярлык «азиатского деспота», угнетающего не только своих подданных, но и европейскую культур[28]28
  Английская пресса имела в виду католическую Польшу, восстание в которой было жёстко подавлено по повелению Александра II.


[Закрыть], прочно прилепившийся Александру с лёгкой руки английских газетчиков ещё во время Крымской войны, был подвергнут значительному сомнению среднего сословия. «Если русские настолько дики, невежественны, грубы и коварны, если они не заслуживают ни малейшего доверия со стороны цивилизованного мира – тогда почему наша королева позволила своему сыну сочетаться браком с дочерью русского царя?»

Толпы народа запрудили улицы британской столицы, когда русский император в открытой коляске проследовал из порта в королевский дворец. Толпы англичан сопровождали его и во время многочисленных парадных выездов. Виктория лично встретила императора у входа в Виндзорский дворец и сопровождала его во всех поездках. Александр по приглашению лорда-мэра Лондона посетил знаменитый Хрустальный дворец английской столицы, где слушал исполнявшуюся в его честь известную британскую кантату «Дом, милый дом».

Военный парад в его честь 19 мая русский император принимал верхом на лошади – к восторгу многотысячной толпы. На следующий день «Штандарт» должен был увезти Александра II в Россию.

Прощаясь поздно вечером того же дня с дочерью, он вдруг припомнил, что практически не видел на лондонских улицах вооружённой охраны. И что местные полицейские, экипированные только дубинками, легко сдерживали весьма деликатный натиск тысяч людей, желавших посмотреть на русского царя поближе. По донесениям заграничной службы Охранного отделения Департамента полиции, Александр знал, что в Лондоне есть немало личных его врагов, в том числе и здешних польских эмигрантов, отнюдь не питающих к нему тёплых чувств. Знал, был внутренне готов – и вот теперь констатировал, что за всё время визита не было ни одной попытки покушения…

Дочь Александра, герцогиня Эдинбургская, выслушав высказанные отцом слова удивления по этому поводу, вздохнула:

– Милый papa, англичане, насколько я успела понять, слишком любят свою королеву, чтобы, причинив зло её гостю, огорчить и обидеть её…

Александр, в свою очередь, тоже вздохнул:

– Из этого я делаю вывод, дочь моя, что мои подданные любят своего государя несравнимо меньше, чем чопорные британцы свою королеву. Да, Россией управлять не сложно, однако совершенно бесполезно![29]29
  Хрестоматийное высказывание Александра II, которое он часто любил повторять.


[Закрыть]

Программа визита была выполнена. Александр даже сумел, не привлекая к этому особого внимания, открыть в «Bank of England» некий счёт на солидную сумму. Это и было тайной дополнительной целью нынешнего визита – подстраховаться на случай острых политических ситуаций в России, частенько заставляющих его менять курс либеральных реформ на политику «закручивания гаек». К тому же по возвращению в Россию, император планировал подписать крайне непопулярный для него документ – указ об официальном своём признании детей, прижитых им от княгини Долгорукой, о даровании им титула светлейших князей Юрьевских. Александр в полной мере отдавал себе отчёт: случись что с ним – его возлюбленная и их дети буквально пойдут по миру. Этого он допустить не мог!

Отдав последние распоряжения насчёт завтрашнего отплытия и сердечно попрощавшись с дочерью, император вернулся в кабинет своей резиденции, где Горчаков, предельно уставший за последние месяцы, успел мирно задремать в своём кресле. При звуке шагов императора канцлер встрепенулся, открыл не по-старчески ясные голубовато-серые глаза, сделал попытку подняться. Александр удержал его за плечи, уселся напротив, ласково улыбнулся:

– Вижу, вижу, что ты изрядно устал, светлейший! Я тоже, признаться, устал. Погоди, мой старый друг! Вот вернёмся домой, закатимся в нашу Ливадию.

– Некогда отдыхать, государь! – тут же возразил Горчаков, недовольно дёргая шеей в высоком жёстком воротнике парадного мундира. – Да и вам, полагаю, раньше середины следующего месяца с Ливадией погодить следовало бы, ваше величество…

– Отчего же? – удивлённо замигал император. – Отчего мне-то годить, Александр Михайлович? Тебе по рангу положено без устали трудиться, пока ты неустанно, в поре лица всей российской дипломатией управляешь. А я, дорогой мой канцлер, нынче весной за всю Европу, кажется, потрудился!

– Совершенно верно, государь! Но кое-что и несделанным осталось. Изволите ли помнить, ваше величество, что я в Лондоне с графом Орловым, нарочно сюда приехавшим из Парижа, несколько приватных бесед имел? Так вот, дело касалось японского посланника, едущего в Россию и во Франции неожиданно зажившегося.

– Ах да, да! Теперь припоминаю – ты говорил мне о нём… Ещё в начале года, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно, государь, в марте-с. Я имел честь докладывать вам, что японским микадо кандидатура посланника одобрена, с нашим протоколом согласована. А также то, что Чрезвычайный и Полномочный Посол Японии отправился в Россию морским путём. В апреле из Неаполя мне донесли, что японец наконец прибыл, однако неожиданно для всех поехал не в Россию, а во Францию.

– Ты ничего не говорил мне об этом, господин канцлер! – нахмурился Александр. – Что означает сей японский демарш?

– А вы вспомните, государь: планируя расписание ваших встреч на ближайшие месяцы, я докладывал вашему величеству, что конец апреля – начало мая сего года представляется мне неудобным для вашего визита и в Штутгарт, и в Лондон. Ожидая прибытия японского посланника господина Эномото в Петербург в это время, я имел в виду требования международного протокола о сроках приёма вашим величеством от него верительных грамот. Когда выяснилось, что сей господин направился в Париж, потребовалось доподлинно выяснить причины задержки его прибытия. Возникла некоторая неафишируемая дипломатическая пауза, во время которой требовалось определить: либо перенести процедуру аккредитации на более поздние сроки, либо направить японскому императору ноту о неприемлемости и оскорбительности задержки как таковой. Поэтому я и не докладывал вашему величеству о господине Эномото.

– И что же этот господин поделывает всё это время в Париже, ставшем с некоторых пор гнездовьем всего антирусского? Ставшим неиссякаемым источником пасквилей в адрес дома Романовых? В приюте врагов нашего престола?

– Точно так же рассуждал и я, государь! И признаться, уже подготовил соответствующую ноту императору Мэйдзи. Однако полученные из Парижа сведения, лично подтверждённые нашим посланником во Франции, графом Орловым, рассеивают все подозрения относительно возможной тайной подоплёки неожиданной задержки японского посланника. Сей ларчик открылся просто, государь, – Горчаков хихикнул, покрутил головой. – Чин вице-адмирала господину Эномото присвоен в самом спешном порядке, для чего потребовалось вносить на утверждение японского правительства изменения в Табель о рангах. Изменения внести там успели, а вот придумать и пошить мундир – увы! И отбыл посланник из Японии без мундира вице-адмирала. Между тем протокол вручения верительных грамот в этом отношении весьма строг…

– Ты хочешь сказать, Александр Михайлович, что он заехал в Париж построить себе мундир? И только-то?

– Точно так, государь!

– И это единственная причина его задержки?

– Во Франции мои люди с господина Эномото глаз не спускали, ваше величество! Могу сказать с уверенностью: да, это единственная причина! Никаких контактов японца с врагами России и нашего престола не замечено!

– Ну, тогда простим ему это маленькое нарушение протокола визита, господин канцлер! – улыбнулся Александр. – Надеюсь, французские портные не слишком задержат японца, и я увижу его в первой половине июня. Признаться, и он сам, и его страна мне весьма интересны. Европа и напыщенность здешних королевских дворов меня давно уже изрядно утомили. Надеюсь, хоть японский посланник внесёт в нашу дипломатию какую-то свежую азиатскую струю…

– Я тоже на это рассчитываю, государь. Хотя, по правде сказать, Восток всегда внушал цивилизованной Европе недоверие. Люди разных рас, ваше величество, шли по стезе общего развития человечества разными путями.

– Однако ты сам, Александр Михайлович, только что упомянул про общую стезю развития.

– Я имел в виду направление движения. Путь прогресса, государь. Способы его достижения весьма разнятся, смею заметить! Взять ту же Японию, ваше величество. Триста лет эта страна была за «бамбуковым занавесом». Жили себе люди на уединённых островах где-то на краю света, чужих у себя в стране не привечали – скорее уж наоборот. И вот в стране шесть лет назад произошёл настоящий переворот – не только в правительстве, но и в сознании тех, кто веками жил по привычным законам. Новые нормы отношений между людьми, новая цивилизация для японцев воистину чуждые, непонятные. Они способны вызвать если не отторжение, то уж недоверие наверняка!

– Тем не менее, Александр Михайлович, они сами вышли из своего уединения и идут в Европу. И уже одно это, как мне представляется, внушает оптимизм.

– Ваши слова да Богу в уши, государь, – вздохнул Горчаков. – Однако представьте себе сознание людей, которые ещё 30–50 лет назад без тени сомнения в правильности своих деяний могли сжечь у себя иностранцев-миссионеров. Сознание этих людей – тёмный лес, ваше величество! Вспомните при этом нашу совсем недавнюю историю, государь! Играя одну из первых скрипок в европейской политике, Россия не имела до середины нынешнего века официально признанных границ на Дальнем Востоке!

– Что не умаляло, светлейший, нашего авторитета в Европе – ты сам об этом только что сказал!

– Давайте пока оставим Европу в покое, государь, – не слишком вежливо, на правах царского любимца, перебил Горчаков. – Я говорю сейчас о восточных рубежах нашей отчизны! Земли по Амуру и его притоку реке Уссури были до 50-х годов практически неисследованными. И оттого заселены всяким случайным народом – весьма при этом редко. Только Невельской поднял в 1850 году русский флаг в устье Амура!

– Так честь ему и хвала, князь! Я не совсем пока понимаю, куда ты клонишь…

– Сей момент, ваше величество! Сей момент! Вспомните, государь: когда русское правительство получило в результате экспедиций Невельского уточнённые карты огромных территорий по Амуру и Уссури, сразу встал вопрос о разграничении этих земель с Китаем. Переговоры с Поднебесной империй заняли около десятка лет, однако дело того стоило: в результате Айгунского и Пекинского договоров Россия получила выход к Тихому океану. По Айгунскому договору Россия получила земли по левому берегу Амура, а по Пекинскому за Россией был закреплён весь Уссурийский край!

– Я весьма ценю твои уроки географии, но не очень понимаю, отчего я должен заниматься сим предметом нынче, сразу после весьма утомительного английского анабасиса!

– Воля ваша, государь, – вздохнул Горчаков. – Воля ваша: если ваше величество чувствует себя нынче утомлённым, сей «урок» можно и отложить. Но отнюдь не в долгий, по русскому обыкновению, ящик, государь! Изволите ли помнить, хоть и приблизительно, географическую карту наших восточных рубежей, ваше величество?

– Разумеется! – фыркнул Александр, вставая с кресла и делая энергичные наклоны в поясе вправо и влево, – таковое он позволял себя лишь в присутствии самых близких людей. – И что?

– А то, государь, что нам реально грозит потеря южной половины острова Сахалин! Сей остров, принадлежность которого было весьма туманно определена на прежних переговорах с японским правительством, уже без малого практически разорван! Пользуясь этой неопределённостью, японцы давно предпринимают практические шаги по освоению юга Сахалина, его угольных, прежде всего, запасов. А за их спиной нетерпеливо топчутся алчные американцы, англичане, голландцы. Им всем до зубной боли нужна эта «угольная яма» для эскадр на Дальнем Востоке! Слава богу, что пока Япония слишком слаба, чтобы открыто заявить свои права на спорный Сахалин. И слишком осторожна – пока осторожна! – чтобы не отдать природные богатства острова в концессию тем же американцам или голландцам! Мало того: согласившись с возможным разрывом острова, мы тут же потеряем все преимущества владения огромными территориями тихоокеанского побережья! Ибо, став японским, Сахалин и особенно его южная часть станет непреодолимой преградой для нашего будущего Тихоокеанского флота, государь!

– Ты слишком мрачно нынче настроен, светлейший! – хмыкнул Александр. – Ты первый, наперегонки с генерал-фельдмаршалом Дмитрием Алексеевичем Милютиным[30]30
  Военный министр Российской империи в царствование Александра II.


[Закрыть], уверяешь меня, что нынешняя Япония слаба, утомлена внутренними войнами и беспорядками, сменой правительства и экономическими проблемами. Это и не Британия с её непомерными амбициями, Александр Михайлович! К чему Японии нынче этот остров и все новые проблемы, с ним связанные?

– Вы правы, ваше величество! У Японии, слава богу, хватает проблем и без Сахалина. Но не забывайте о той же Британии, государь! Об Америке, о Франции и прочих европейских державах! Угольные месторождения Сахалина весьма велики, между тем в портах Тихоокеанского побережья дефицит этой «корабельной крови» настолько велик, что там едва не дерутся за очередь к бункеровке! Я лично нисколько не сомневаюсь в том, что за спиной Японии, претендующей на юг острова, выстроились в очередь многие державы! Они только и ждут момента ослабления российского влияния и авторитета, чтобы перекупить у Японии права на освоение природных богатств острова Сахалин и попутно запереть Россию в Татарском проливе. Нам никак нельзя терять сей остров, государь!

– Так и не будем терять, Александр Михайлович! Примем посла, его верительные грамоты, с Божией и твоей помощью начнём интенсивные переговоры с японским микадо… Дома и стены помогают, вспомни, светлейший!

– Не знаю, государь! – проворчал Горчаков. – Не знаю! Вернее, не уверен насчёт родных стен: совершенно очевидно, на мой взгляд, что предложение японского правительства возобновить переговоры по Сахалину именно в Петербурге, столь далёком от Токио, не есть ошибка или дружеская уступка микадо. Я почти уверен, что столь великая отдалённость места переговоров от предмета территориального спора явится ещё одной, на сей раз существенной причиной затягивания переговорного процесса!

– Ну, полно, полно, князь! Ты находишь общий язык с такими упрямцами, как Бисмарк – неужели не сумеешь «переговорить» азиатов, только-только вышедших на международную дипломатическую арену?

– Вы мне льстите, ваше величество! Или вот ещё, вспомнил, кстати! Накануне визита нашего гостя я освежил в памяти впечатления от посещения Японии разных людей, в том числе и наших. Японцы, к примеру, очень не любят говорить слово «нет». Отказать человеку, который что-то просит у японца, для последнего всё равно, что расписаться в своём бессилии – так, по-моему. И в ответ на просьбу, которая совершенно не затруднит европейца ответить решительным отказом, японец начнёт вилять, уходить от прямого «нет». Или пообещает выполнить – но не сделает. Это и в быту, государь, создаёт немалые трудности. Порождает проблемы, ежели не конфликты. А уж в дипломатии, коль скоро такой способ поведения будет туда привнесён, и вовсе трудно будет с ними общий язык найти…

Александр рассмеялся:

– Полно, полно, господин канцлер! Чтобы ты со своим 50-летним опытом в европейской дипломатии да не обошёл азиатских варваров! Не прибедняйся, Александр Михайлович!

– Поглядим, государь… Покойной ночи, ваше величество!

* * *

Пока Александр, готовясь ко сну в последнюю ночь пребывания во владениях королевы Виктории, завершал беседу с Горчаковым, русские миноносцы почётного эскорта, не утруждая себя получением позволения Английского адмиралтейства, вошли под Андреевскими флагами в устье Темзы и заняли там стратегические позиции, преградив торговым и прочим судам, спешащим в уютные порты, путь к одинокой яхте «Штандарт», дожидающейся своего императора. Тяжёлые русские броненосцы, держащиеся в нейтральных водах, также держали корабельные паровые машины под предельным давлением, готовые по первому признаку недружественных действий британского флота внести свои «аргументы» в давнее противостояние…

Слава богу, этого ничего не потребовалось. Ранним утром следующего дня «Штандарт» с невыспавшимся императором Александром на борту, возглавил конвой миноносцев сопровождения, утюжа серые волны на пути в Россию.

Эномото Такэаки, ничем более во Франции не задерживаемый, тоже засобирался в русскую столицу. Купив железнодорожные билеты до Антверпена, Эномото, не подозревая о том, что его персона стала причиной бессонницы русского императора, совершил последнюю свою лодочную прогулку по Сене вокруг острова Ситэ. Затем, решив обновить новенький мундир вице-адмирала, а более того опасаясь совершить по прибытии в Санкт-Петербург какую-нибудь дипломатическую ошибку, он нанёс визит русскому посланнику в Париже графу Орлову.

Граф, торжествующе шевеля усами и стараясь по мере возможностей сделать взор единственного глаза доброжелательным, посвятил новоиспечённого дипломата в подробности протокола первого визита в державу пребывания.