Текст книги "Агасфер. Чужое лицо"

Сонька грубо, по-мужски, выругалась:

– Как двинем-то? Через решетку?

– Ну, баба и есть баба! Чтобы караульного усыпить, его надо петлей к решетке подтянуть. Он из сознания выскочит – ключи у него с пояса сымем.

Сонька, прикусив губу, думала минуту или две. Потом покачала головой:

– Плохой план, Сема. Вилами по воде писаный. Кругом на «авось» рассчитанный: авось твои вахлаки сопрут эфир, авось караульный позволит на себя петельку накинуть, авось из верхнего трюма выход есть незаметный, авось верхние караульные ничего не заметят…

– Ну-у, милая, другого-то ничего нету, – Сема от нетерпения дрожал крупной дрожью, стискивал руки.

– А ты подумал, как мы по городу Сингапуру ходить будем, даже если все получится, Сема? Ты в кальсонах и халате с «бубновым тузом» на спине, я в тюремном платье с таким же тузом? До первого фараона[49]49
  На международном тюремном сленге фараонами называют полицейских.


[Закрыть] только и дойдем. А их на причале, кроме наших матросиков, полно будет. В Сингапуре, я в книжке прочитала, англичане командуют, они славян не любят!

– Так что, отменяем все, коли так?

– Делаем ноги, Семушка! Делаем! Только не поверху, а через окно, – Сонька кивнула на ряд иллюминаторов по борту, распахнутых по случаю духоты.

– Тю-ю! Ты никак забыла, Софья, что перед заходом в порты боцман все иллюминаторы завинчивает и «барашки»[50]50
  Винт с плоскими выступающими элементами для передачи крутящего момента. Легко устанавливается без использования монтажного инструмента.


[Закрыть] в карман кладет?

– А инструменты, которые твои ребята поперли у боцмана? Отвертки на что? И вообще одежку заранее приготовить надо! Хоть и сегодня! Веревочная петля для караульного приготовлена? Окна распахнуты? Надо привязать крючок какой-нибудь за веревку, из окна подальше высунуться и закинуть наверх, чтобы зацепилось за что-нибудь. Найти мальчишку похудее, али мужичка-дохляка: пусть на верхнюю палубу вылезет и разведку произведет. Пассажиры вольные на корабле имеются – значит, и одежка ихняя где-то лежит, али сохнет после стирки.

– Толково! – оценил Сема Блоха. – Я уже знаю, кого послать наверх. Ну а в Сингапуре-то что?

– За день-два до прибытия в Сингапур надо выкрутить винты, которые крепят удобный нам иллюминатор. И сточить винты – чтоб одни головки видны были. Боцман окна закроет, «барашки» снимет и будет спокойно спать. А «барашки»-то за облицовку только и держатся: тряхнул хорошо – люминатор и вылетит вместе с облицовкой. А мы туда, Сема…

– Тебе бы мужиком родиться надо было, Софья! – помолчав, восхищенно покрутил головой Блоха. – Стало быть, караульного не усыпляем, потолок не разбираем?

– Заглянуть-то наверх нелишним было бы, полагаю, – задумчиво пощелкала себя ногтями по передним зубам Сонька. – Но караульного усыплять не стоит…

⁂

Морской ли дьявол, либо какое иное морское божество словно подслушали Соньку Золотую Ручку. Подслушали – и любезно согласились показать, что таится за досками верхней облицовки тюремного трюма. У самого жерла Малаккского пролива, еще не миновав Никобарские острова, «Ярославль» попал в жестокий шторм.

А накануне, когда о надвигающемся шторме еще не знал и экипаж, избранная команда арестантов деятельно готовилась к штурму верхней палубы. Поначалу призыв Семы Блохи пошукать чего-нибудь доброго и вообще осмотреться не вызвал большого энтузиазма. И потребную для предстоящей экспедиции веревку назначенные умельцы начали плести с явной неохотой. Однако шнырявшиеё поблизости глоты сумели выполнить поставленную перед ними задачу.

– Чего мандражируешь, дядя? – шептали на ухо одному. – Боишься, что в побеге обвинят, ежели что? Да ты наружу погляди – куды тут бежать-то? Море кругом!

– Ну вылезет по веревке дохляк какой-нибудь на верхнюю палубу, поглядит – что и как. Он же обратно вернется! Может, стырить что-нибудь посчастливится – нешто тебе галеты сухие не надоели еще? Зато фитиль какой вертухаям нашим вставим, а?

Извечная вражда к тем, кто лишил «людев» свободы, и решила дело. К вечеру крепкая и тонкая веревка было сплетена и опробована на прочность: вцепившись в ее концы с двух сторон, шестеро арестантов не смогли порвать ее. Двойной крюк-«кошку» сообразили сделать из двух заточек.

После ужина, когда караульный, согласно ночному расписанию, погасил каждый второй фонарь, операция началась. Сняли с одной из шконок потребную доску, выставили ее наполовину в иллюминатор. По доске, перекрестясь, выбрался назначенный обчеством мужичок из «шкелетов»[51]51
  Очень худой арестант, скелет.


[Закрыть]. Освоившись с кромешной тьмой и мерным покачиванием корпуса судна, «шкелет» несколько раз попытался забросить веревку с «кошкой» на конце как можно выше. И наконец, удача: «кошка» накрепко зацепилась за леер[52]52
  Съемное или стационарное ограждение верхней палубы, открытых палуб надстроек судна.


[Закрыть]. И «шкелет», вымазанный по требованию Семы Блохи остатками собранной по всему трюму сапожной ваксы и жженой пробкой, тихо матерясь, полез наверх.

Очутившись на верхней палубе, разведчик прежде прочего распутал конец веревки с «кошкой» и, перекинув через леерную стойку, спустил ее вниз. Теперь арестантский трюм и верхнюю палубу связывала двойная веревка. В случае чего, потянув за один конец, ее можно было быстро втянуть в иллюминатор и спрятать. Полдела было сделано. «Шкелет», крестясь и зачем-то прикрывая ладошкой причинное место, пригнувшись, принялся обследовать палубу, где очутился.

Почти вся верхняя палуба была загромождена штабелями ящиков, кипами мешков. Свободное место было лишь у оснований двух мачт и у корабельных надстроек. Из иллюминаторов кают-компании, кубриков моряков, с капитанского мостика лился неяркий желтоватый свет. Избегая выползать на освещенные места, «шкелет» осторожно пробирался по палубе в сторону кормы, где, как ему растолковали, было расположено несколько пассажирских кают 1–2 классов, а также каюты офицеров. Там ни часовых, ни праздношатающихся матросов, объясняли ему, встретить никак невозможно.

Впрочем, несколько раз мимо лазутчика быстрым или неспешным шагом проходили какие-то фигуры. Как правило, об их появлении предупреждал громкий стук обуви по надраенной палубе. Услыхав или увидев кого-то из экипажа, «шкелет» замирал в густой тени.

Однако постепенно он осмелел и даже спустил на шею черную тряпицу, коей Блоха велел непременно прикрывать лицо. Не для того, конечно, чтобы не опознали – а чтоб не выдали в темноте глаза и зубы. Но под проклятой тряпкой дышать было совершенно невозможно!

Ага, вот, кажется, и пассажирские каюты – «шкелет» определил это по детским голосам и дамскому смеху. Набравшись смелости, он заглянул через иллюминатор в одну каюту, в другую – обе пусты! Пусты, но явно обитаемы: на спинках кресел и диванчиков небрежно сброшена одежда, а на столах, в специальных проволочных сетках, – какие-то бутылки, банки, ярко раскрашенные коробки со сладостями.

Но где же сами пассажиры? Осторожно выглянув за угол последней надстройки, лазутчик увидел и пассажиров. Они стояли у поручней, сидели в плетеных шезлонгах, беседовали, смеялись, играли в карты и часто прикладывались к стаканам, подливая в них из бутылок, извлекаемых из корзинки с колотым льдом.

«Шкелет» проглотил вязкую слюну, шепотом выругался: так ему захотелось не степлившейся, пахнущей железом воды из бачка, а чего-нибудь холодненького, вроде пива или, на худой конец, ситро. Но ведь не подойдешь, не попросишь у господ…

Спохватившись, лазутчик понял, что пробыл на верхней палубе слишком долго. Пора было возвращаться. Но не с пустыми же руками! Выглянув из-за угла еще раз и убедившись, что пассажиры продолжают заниматься своими господскими делами, он щучкой нырнул в ближайший открытый иллюминатор, схватил первый попавшийся распахнутый саквояж и принялся мародерствовать. Запихнул в него коробку со сладостями, две недопитые бутылки. Выдернул из шкафа дамское платье (про это едва не весь вечер долдонил ему Сема Блоха), мужскую сорочку, присовокупил к этому две пары мужских брюк и с бьющимся от страха сердцем встал посреди каюты, оглядываясь и лихорадочно соображая – чего бы прихватить еще?

Так и не сообразив, он направился к иллюминатору, на ходу прихватив со стола третью бутылку и хлебнув, сколько мог, прямо из горлышка. В бутылке оказалось что-то крепкое, покрепче «очищенной» из деревенского кабака. «Шкелет» закашлялся и уже перекинул одну ногу через нижнюю кромку иллюминатора, вытирая одной рукой выступившие слезы, а другой подтаскивая потяжелевший саквояж. В это мгновение он услышал чье-то вопль – оглянулся и узрел замершего в дверях каюты мальчонку лет восьми-десяти. От неожиданности лазутчик завизжал сам, рванулся наружу, рассадив ногу о какой-то крючок, и, более не маскируясь, ринулся к спасительному краю палубы.

Петляя между ящиками и мешками, ощупывая леерное ограждение, он лихорадочно искал спасительную веревку, продолжая от страха то повизгивать, то креститься, то сквернословить. «Шкелет» не сомневался, что вот-вот на корабле поднимется тревога, зажгутся яркие поисковые прожектора, затопают бегущие матросы и кто-нибудь обязательно выстрелит ему прямо между лопаток.

Остановившись на мгновение и задержав хриплое, рвущееся изнутри дыхание, лазутчик прислушался: все было тихо и спокойно, и даже проклятый мальчишка больше не визжал (в этот момент его, увидевшего «голого морского черта», орудующего в их каюте, успокаивала как могла мамочка). Немного успокоившись и размазывая по лицу вместе с потом и слезами остатки ваксы, «шкелет» наконец сориентировался, обогнул еще пару ящичных штабелей, пошарил рукой по леерному ограждению – и, о чудо! – нащупал, наконец, двойную веревку.

От радости он едва не забыл об украденном саквояже. Что же с ним, проклятым, делать? И бросать нельзя (Блоха душу вынет!), и держать нечем. Не к причинному же месту привязывать! Зубы у лазутчика были гнилые, а саквояж получился тяжелым; он не сомневался: выщелкнутся зубы, стоит ему только задеть зажатой в них ношей о борт или козырек над иллюминатором.

Но недаром ведь говорят: голь на выдумки хитра («шкелет»-то как раз был голым)! Вспомнил, что на украденных брюках, сдернутых им со спинки кресла в каюте, вроде как были подтяжки! Подтяжки нашлись, и уже через пару минут лазутчика втаскивали вместе с доской в трюм.

Когда он, пошатываясь от пережитого, но победно улыбаясь, спрыгнул с доски и выпрямился, все, кто был в отсеке, зажимая рты руками, кулаками, тряпками – да чем придется! – долго и придушенно хохотали при виде фигуры, еле держащейся на полусогнутых кривых ногах – но с дорогим саквояжем, подвешенным к шее на подтяжками.

Сема Блоха вытряхнул содержимое саквояжа на ближайшую шконку, собираясь отправить все лишнее за борт. В этот момент его тронули за плечо:

– Слышь, Сонька тебя кличет!

Хотел было послать подальше: недосуг, вот время нашла разговоры разговаривать! Но все ж отвлекся, подошел к решетке.

– Сема, саквояж не выбрасывай! – прошелестела ему на ухо Сонька. – Для конспирации пригодится в Сингапуре!

– А куды его, если с обыском придут? «Шкелет»-то наследил на палубе ваксой да кровью! Под юбку себе спрячешь, что ли?

Не обращая внимания на грубость, Сонька сунула Блохе в руку небольшой моток прозрачной лесы – и где только разжилась, чертовка?

– За ручку привяжи и спусти прямо со всем барахлом за иллюминатор. А второй кончик за винт облицовочный зацепи. У тебя ж отвертка есть! В жизнь никто не заметит, разве что в порту…

– Говорил тебе, Софья, и еще раз скажу: мужиком тебе надо родиться было!

– Вот еще! – фыркнула та. – Ты скажи лучше: платье приличное есть там?

– Есть, кажись. Сей момент тебе отдать? На себя взденешь, под арестантское…

– Не, Сема, потом. Рано еще…

⁂

Капитан Винокуров вызвал старшего помощника, кивнул на барометр:

– Видели, батенька? Вечером вчера еще начал падать…

– Видел, Сергей Фаддеич, – пожал плечами Промыслов. – Нешто нам привыкать?

– Нам-то ладно. А арестанты? Да и караульная команда, по моему убеждению, ничего серьезнее Финских шхер[53]53
  Архипелаг, состоящий из мелких скалистых островов, разделенных узкими проливами. Сильных волнений там не бывает по определению.


[Закрыть] не видела. Наверняка в лежку лягут! Я уж, грешник, после Коломбо возрадовался: ну хоть на один рейс минует нас чаша сия… Сглазил, выходит!

Промыслов выглянул наружу, где над кораблем все еще ярко синело небо и палило солнце. Однако прямо по курсу «Ярославля» яркую голубизну сменяли серые рваные облака, застилавшие горизонт.

– Полагаю, уже днем ветер усилится. И бить шторм нам будет в правую «скулу». Так что и бортовая, и килевая качка нам обеспечена! И не поманеврируешь тут особо: острова и рифы.

Капитан помял подбородок и выдал целую серию распоряжений:

– Передайте на камбуз: с обедом для арестантов пусть поторопятся. Вахте – убрать и закрепить все паруса. Подвахтенные пусть проверят крепление палубного груза. Предупредите арестантов: будет сильное волнение! Ничего страшного, но иллюминаторы придется задраить. Да и верхние люки, пожалуй, тоже: волны через всю палубу гулять будут. Всех экипажных матросов, и марсовых в первую очередь, с караула снять!

– Стало быть, господин капитан, и трюмы без караула останутся?

– А чего вы так беспокоитесь, батенька? Куда ваши арестанты из задраенного трюма подеваются? Посоветуйте им держаться во время шторма за что-нибудь, на верхние шконки пусть не лазят, чтобы не слететь. Ужинать, скорее всего, сегодня не придется – да и не до ужина нашим пассажирам, думаю, будет! Завтра к обеду, даст Бог, все кончится. Волнение останется, конечно, но болтанки сильной уже не ожидаю.

– Разрешите выполнять? – Промыслов совсем было совершил четкий разворот налево, но, не перешагнув через комингс, задержался. – Сергей Фаддеич, пассажиры ко мне с жалобой приходили. Собирались и до вас дойти. Титулярный советник Ванеев с семейством, каюта второго класса, следует из Адена до Сингапура.

– Ну, что там у них? – ворчливо отозвался Винокуров, роясь в лоцманских картах. – Вот нашли, прости господи, время жаловаться…

– Суть такова, Сергей Фаддеич: вчера вечером их каюту посетил морской черт, застигнутый на месте Ванеевым-младшим. Черт унес несколько бутылок, а также саквояж с брюками господина Ванеева и платьем его супруги, – сохраняя изо всех сил серьезный вид, доложил Промыслов. Однако в конце доклада все же не выдержал, фыркнул.

Винокуров подозрительно прищурился на старпома:

– Вы что, батенька, серьезно мне обо всем этом говорите? Настроение решили поднять капитану? Так я, кажется, повода не давал-с!

– Разрешите идти? – понял неуместность обращения Промыслов.

– Идите! Вот если бы о ей-богу ни пару русалок еще увидали – ну, тогда дело другое! – проворчал вслед Винокуров, сглаживая выговор. – Тогда и расследование можно было бы предпринять! Перепьются, черти, вот и мерещится им всякое!

Глава шестая

(июль 1903 г., пролив Лаперуза)

Провожать инспектора Главного тюремного управления титулярного советника фон Берга на причал пришла такая уйма народа, как будто речь шла об отбытии знаменитого полярного исследователя, либо одного из великих князей. Это раздражало Агасфера, тем более что подавляющее большинство провожающих было чиновниками тюремной администрации Сахалина, прибывших за несколько дней до этого с острова на каботажном судне и направлявшихся в отпуска – кто в Европу, кто в европейскую Россию.

Из коммерсантов сочли своим долгом проводить будущего коллегу-коммерсанта Генрих Шнитке, гласный городской думы и купец первой гильдии Яков Лазаревич Семенов с компаньоном, обрусевшим шотландцем Георгием Филипповичем Демби. И хотя Семенов с Демби долго задерживаться на причале не стали, прочие присутствующие переглянулись: очевидно, вопрос о рыбоконсервной фабрике был делом решенным.

Замечено было присутствие на причале и двух японцев, одетых строго по-европейски. Своим присутствием они Агасфера не обременяли: поздоровавшись, скромно отошли в сторону и так до отхода баркаса и простояли, заложив руки за спину. Обыватели признали в более рослом японце коммерсанта из Нагасаки, изредка наведывающегося во Владивосток и на Сахалин. Какие дела связывали титулярного советника и японцев – никто, кроме Даттана, не знал.

Прослышав об отъезде на Сахалин главного инспектора ГТУ, счел своим долгом проводить его и заведующий арестными домами Владивостока Синицын. Безмерное удивление многих присутствующих вызвало появление на причале вечно занятого председателя Владивостокского окружного суда Черепанова. Впрочем, Николай Васильевич и здесь остался верен себе: прискакав на казенном выезде едва не в последнюю минуту перед отходом баркаса на «Ярославль» и что-то жуя на ходу, он торопливо пожал Агасферу руку, пожелал всяческих успехов на его поприще, передал засургученный пакет для канцелярии губернатора Сахалина и тут же умчался.

Свидетели, однако, отметили, что перед прощанием Черепанов отвел фон Берга в сторонку и о чем-то с ним переговорил.

Сахалинцев среди провожающих было человек восемь, больше половины – с супругами. Держали они себя с Бергом запанибрата, на манер старых добрых друзей и наставников – будто познакомились с ним не позавчера в «Немецком клубе», а 100 лет назад. Да, именно позавчера, в «Немецком клубе», где Берг с супругой скромно ужинали, сахалинцы навязали им знакомство и уже через самое малое время кто-то из них полез пить с Агасфером на брудершафт. А коллежские асессоры Будников и Прозоров-Акулинин и вовсе попробовали перейти на «ты».

Довольно резко осадив нахалов (что нисколько их не смутило), Агасфер попытался найти оправдание застольной бесцеремонности островитян.

Ели и в особенности пили они каждый за троих, наперебой окликали официантов и требовали кто рому, кто «очищенной», кто шустовского. Выпив неимоверное количество спиртного, островные чиновники вскоре заметили в обеденном зале Агасфера и всей толпой, словно стая черных птиц, перепорхнули к нему за стол. Никаких попыток рассчитаться при расставании с Агасфером за выпитое ими, разумеется, сделано не было.

Оставшись наедине с Даттаном, Берг, возмущенный простотой их нравов, желчно поинтересовался – какого черта они примчались во Владивосток еще до прибытия сюда «Ярославля»? Ведь морскому посланцу далекой Одессы предстояло еще не менее недели простоять на рейде Владивостока, частично разгружаясь, а потом потратить две-три недели на выгрузку грузов и арестантов сначала в Корсаковском, а потом в конечном пункте маршрута. Итого получалось не менее месяца.

Посмеиваясь и выпуская аккуратные колечки сизоватого дыма «манилы», Даттан растолковал Агасферу, что всех пассажиров «Ярославль» взять не сможет: на нем всего одна каюта 1-го класса и три – 2-го. Палубные места – не в счет: они предназначены для самых непритязательных пассажиров, в данном случае – возвращающихся с острова-каторги отбывших срок арестантов и ссыльнокаторжных. Поэтому отпускники и прибыли заранее, чтобы перехватить места на немецком либо японском грузо-пассажирских пароходах, не придерживающихся точного расписания при заходе во Владивосток.

– Что же касается бесцеремонности новых знакомых, то привыкайте, барон, привыкайте! – хмыкнул коммерсант.

В числе провожающих на причале была, разумеется, и Настенька, опекаемая Даттаном. Неподалеку на причале скромно мыкался доктор Якобзон, не желающий упускать из виду пациентку и здесь. И даже хозяин ресторации Бронштейн счел своим долгом проводить лучшего клиента корзинкой выпечки «на дорожку».

Столь пестрый цветник не мог не вызвать несколько ехидных реплик Даттана, уверявшего, что, проживи господин фон Берг во Владивостоке еще хотя бы пару месяцев, его непременно выбрали бы в гласные городской думы и в предводители коммерческого сообщества города. Агасфер вежливо улыбался в ответ и напряженно размышлял: не сделал ли он ошибку, поручив супругу заботам этого человека?

Дело было не в ревности и даже не в легкомыслии Настеньки. После визита Агасфера в китайскую слободку, предпринятую им по наущению Адольфа Даттана, в Петербург и в Москву ушло сразу несколько невинных по содержанию телеграфных депеш на имя подруг Настеньки, в том числе и Софьи Быстрицкой. Конечным получателем этих депеш был, разумеется, начальник Разведывательного отделения ротмистр Лавров.

Что же касается вопросов, зашифрованных в этих депешах, то главным персонажем в них был Адольф Васильевич Даттан. Устроив Агасферу рандеву с японским резидентом, Даттан, вольно или невольно, расшифровал себя если не как разведчик, то как посредник «самураев». О тесных профессиональных связях германской и японской разведок знала вся Европа. Агасфера же в данном случае интересовал один аспект: действовал ли коммерсант лишь по просьбе японцев, потерявших его в Иркутске? Или Германия и Австро-Венгрия давала таким образом понять, что не собирается упускать Агасфера из виду после ущерба, нанесенного им в европейском «рейде»?

Вопрос был крайне важным, но во Владивостоке Агасфер найти на него ответ не мог. Здесь некому было предъявить «мандат» за подписью военного министра Куропаткина, как в Иркутске: во Владивостоке «рулила» военно-морская контрразведка, подчиняющаяся своему министру[54]54
  Контрразведку в России и после создания Разведывательного отделения при Главном штабе осуществляли Главный морской штаб, МИД и, конечно, Департамент полиции Министерства внутренних дел.


[Закрыть]. Только Лавров в Петербурге, на межведомственном уровне, мог договориться если не о сотрудничестве, то об адресной помощи своему агенту в конкретном случае.

Называть имя Агасфера, усиленно разыскиваемого не только австрийской разведкой, но и директором Департамента полиции Лопухиным, было рискованно. Однако начинать многоходовую комбинацию с Японией через Сахалин вслепую было еще опаснее. К тому же в Главном морском штабе могли поинтересоваться агентом, заброшенным столь далеко, да еще и в «морскую епархию». Утаивать имя от коллег и смежников было бы некорректно, а называть – опасно: место пребывания Агасфера могло тут же стать известным Лопухину. А его реакцию в этом случае предсказать было сложно.

Тем не менее, вернувшись из слободки, Агасфер составил текст этих депеш и попросил Настеньку переписать их своей рукой: было бы странным, если бы телеграфист обратил внимание на мужскую руку посланий к подруге жены и с ее же подписью. И пока Настенька трудилась, Агасфер продолжал напряженно размышлять над целесообразностью предпринятой акции.

Судя по отзывам опытного Лаврова, выявление иностранных шпионов и составление на них более-менее подробных досье никогда не было сильной стороной военно-морской контрразведки. Он даже не исключал и того, что во Владивостоке и вовсе нет морских контрразведчиков как таковых. В том и другом случаях запрос будет бесцельным, и лишь насторожит Главный морской штаб известием о пребывании во Владивостоке глубоко законспирированного агента из РО, породит встречные вопросы и даже может положить начало нудной и никому не нужной межведомственной сваре.

Ответ от подруги – такой же пространный, как и сами депеши – пришел во Владивосток на пятые сутки. В расшифрованном виде он гласил:

«Интересующее вас лицо является натурализованным немцем. Завербован германской разведкой в 1888 году, с 1894 года выведен за штат. Коммерсант. Выполняет редкие отдельные поручения Генштаба Германии, не связанные с нанесением вреда стране пребывания. В мирное время ориентирован на консультационную помощь службам Японии. Статус данного ИВЛ может быть изменен в критической международной ситуации. Дополнительные сведения об ИВЛ – только в самом крайнем случае на главпочте, через предъявителя трехрублевой ассигнации № БС 338541 =София».

Полученной шифровкой Агасфер был разочарован. Единственное, чего он не знал, был год вербовки Даттана и год расставания разведки с ним. Остальное, в том числе и активизация агента в критической ситуации, то бишь в военное время, было предсказуемым. Дополнительные сведения? А какие, к черту, ему могли понадобиться дополнительные сведения?

Тем не менее через день-два после получения шифровки, воспользовавшись отсутствием Настеньки, Агасфер счел уместным дать понять Даттану, что в дурачка он играть не желает. Тот, по обыкновению подняв брови домиком, догадке приятеля ничуть не удивился:

– Да, я иногда помогаю своим японским друзьям, мой милый барон! Это что-то вроде игры, добавляющей в кровь адреналинчика. А кто бы не играл, живя здесь, в двух шагах от этой страны? Что же касается вас, то, клянусь, визит в слободку ничем вам не угрожал – я получил на сей счет самые исчерпывающие гарантии. И потом, – Даттан лукаво прищурился, – и потом, разве вы, господин Берг, не играете с нашими желтенькими друзьями в те же самые игры? И разве не вы подтвердили в свое время свою верность им даже в письменном виде?

Выпустив, по обыкновению, несколько колечек дыма, коммерсант резюмировал:

– С волками жить – по-волчьи выть, барон! К тому жемне кажется, ваша игра с ними будет посерьезнее моей! Так что не стоило, полагаю, тратить уйму денег на депеши и занимать массу телеграфного времени. Спросили бы меня прямо – и получили бы прямой ответ!

Агасфер промолчал, мысленно признав правоту немца-коммерсанта, разнюхавшего и про депеши в Петербург.

Тем временем наступило время расставаться. С «Ярославля», стоящего на рейде в 10–12 кабельтовых[55]55
  Морской кабельтов – 185 метров.


[Закрыть] от причала, долетело два длинных хриплых гудка. Первыми прощаться к новому другу полезли сахалинцы, наперебой давая советы и категорически предупреждая против излишнего гуманничанья с каторгой.

– Наверняка встретите на Сахалине нашу местную знаменитость, Соньку Золотую Ручку, – вспомнил кто-то.

– А разве она не уехала после окончания срока ссыльнопоселенства? – сделал вид, что удивился сему обстоятельству Агасфер.

– Кончился срок, кончился! И уезжала она вроде с острова, мы даже перекрестились все! – наперебой затараторили островитяне. – Кстати, уезжала-то она сюда, в Приморскую область!

– Имела жительство в Имане[56]56
  Станция Иман возникла при строительстве Уссурийской железной дороги в конце 1984 г. Поселок, населенный строителями и торговцами, стал быстро развиваться. Полиция не дозволила Соньке поселиться в самом Владивостоке, и определила ей место жительства за пределами 100-верстовой черты оседлости евреев. Нынче Иман носит название Дальнереченска.


[Закрыть], по распоряжению генерал-губернатора, – вставил Даттан. – Да вот что-то не понравилось мадам у нас, съехала обратно на Сахалин, к счастью!

Агасфер в изумлении покачал головой, хотя в засургученном пакете от Черепанова, насколько он знал, содержались аналогичные сведения и даже объяснения столь неожиданного решения международной аферистки.

– Господа отъезжающие пассажиры, прошу на борт! – крикнул рулевой с баркаса. – Наш капитан не любить ждать! И так восемь суток простояли-с!

Агасфер обнял Настеньку, что-то прошептал ей на ухо, отчего супруга зарделась, и начал обход круга обступивших его людей.

Третьим и четвертым в очереди стояли Семенов и его компаньон, шотландец Демби. Хлопнув Агасфера по плечу вместо рукопожатия, Семенов шепнул, но так, что услышали все находящиеся рядом:

– Сорок четыре рубчика, компаньон! Именно столько телеграфисты содрали с меня за депешу в Норвегию. Подтверждение направлю письмом при первой же оказии. И своих людишек в Петербурге подключу, чтобы шевелили норвежцев. В конце концов, сведения о моей «рыбалке»[57]57
  Имеется в виду официальное разрешение на устройство рыбных промыслов.


[Закрыть] есть в столичном департаменте. Так что не извольте беспокоиться, компаньон!

– О да, все будет о’кей, как говорят наши партнеры за океаном, – подтвердил Демби, пожимая Агасферу руку.

Попрощавшись со всеми и отказавшись от протянутой руки желающего помочь «инвалиду» матроса, Агасфер легко запрыгнул в баркас. Чуть раньше него там же оказался японец, спутник высокого коммерсанта из Нагасаки. Рулевой оттолкнулся от каменных блоков причала, и четверка матросов дружно заработала веслами. Предпоследний этап путешествия Агасфера начался.

– Сели бы на банку[58]58
  Банкой иногда называют сиденье в лодках, в т. ч. надувных.


[Закрыть], ваш-бродь! – негромко посоветовал Агасферу стоявший рядом с ним матрос, косясь на его протез. – Не дай бог, волна плеснет…

Агасфер благодарно кивнул, но садиться не стал, вглядываясь в женскую фигурку, неподвижно стоящую чуть в стороне от толпы, машущей ему шляпами и платками. Доведется ли ему еще когда-нибудь увидеть Настеньку и маленького человечка, которого она носит, пока невидимого, под сердцем?

И еще он думал о своей многогранной миссии, в которую превратилось простое вроде поначалу стремление Лаврова спрятать его подальше. «Прятки-то превращаются в серьезную многоплановую игру», – подумал Агасфер и все же присел на банку, когда сердитая волна, невесть откуда взявшаяся в заливе, едва не сбросила его в воду.

⁂

И вот уже у борта баркаса вырос светло-серый борт «Ярославля». Пассажирский трап был спущен на цепях до самой воды, на его нижних ступенях стоял офицер в «парадке» – пассажирский помощник капитана Волович. За ним, ступенькой выше, замер вахтенный матрос с белой повязкой на рукаве форменки. Хочешь не хочешь, а надо подавать руку.

– Господин Берг? Добро пожаловать на борт «Ярославля»! Пассажирский помощник капитана Волович Владимир Евгеньевич. А этот господин… он с вами?

– Здравствуйте. Это мой помощник и камердинер, господин Ямада. Надеюсь, не будет возражений, если он поселится в моей каюте?

– Нисколько, господин барон! Вы ведь оплачиваете всю пятиместную каюту! Могли бы захватить с собой еще трех помощников! – улыбнулся Волович, поднимаясь по трапу на одну ступеньку впереди пассажира. – Ваш багаж уже на борту, отход «Ярославля» планируется через четверть часа. От имени Общества Добровольного флота прошу прощения за неудобства, связанные с рейдовой стоянкой судна. Ну, вы должны понимать: корабль-то не совсем обычный!

Волович потопал ногой по палубе – то ли воду стряхнул, то ли акцентировал внимание пассажира на том, кто следует на Сахалин против своей воли на нижней палубе.

– Прошу налево, господин барон! Ага, вот сюда… Так вот, корабль у нас необычный, как вы знаете. Никаких развлечений для пассажиров не предусмотрено – ни музыкальных вечеров, ни танцев, ни балов-маскарадов. Увы, вместо всего этого – песни пяти сотен арестантов на нижней палубе!

Не дождавшись удивленных или испуганных возгласов, Волович вспомнил-таки, с кем имеет дело:

– Ах да, прошу прощения, господин барон! Это же ваша тюремная «епархия»! Вам-то не привыкать-с! Вот ваша каюта. Прошу! Пассажиры 1-го класса пользуются у нас привилегией столоваться за одним столом с капитаном. Я вас представлю чуть позже – Епифанцев Федор Прокопьевич. Обед – в четыре пополудни по судовому времени, ужин – в девять часов вечера, завтрак – в девять тридцать утра. Буфет – круглосуточно.

Остановившись у комингса каюты, он озабоченно нахмурился:

– Вот только не уверен, господин барон, что сие правило распространяется и на прислугу… Был бы господин Ямада вашим компаньоном – не было бы вопросов. А так – я непременно уточню!

– Не стоит уточнять! – впервые подал голос японец. – Я не ем европейскую еду, простите. И не хочу никого смущать своими куринарными пристрастиями.

Агасфер развел руками: вот все и образовалось!

– И последнее, – помедлив, уже с порога объявил Волович. – В связи с наличием на корабле особого, живого, так сказать, груза, у нас существуют непреложные правила. Пассажирам запрещено какое-либо общение с арестантами. Поэтому на нос судна лучше не ходить, господин барон. Все вопросы, связанные с арестантами, находятся в ведении старшего помощника капитана, Станислава Иосифовича Казарского. С ним вы познакомитесь во время обеда. Ну, вот-с, пока все! Сейчас «Ярославль» будет сниматься с якоря и возьмет курс на остров Сахалин, куда мы должны прибыть примерно через двое суток. Это будет пост Корсаковский. Отдыхайте, господин барон!