Текст книги "Беги Человек – Мёртвый Человек. Повесть и два рассказа: «Посредник», «Йети»"

Элоиз прохрипел:

– Не делай этого.

– Громче! – приказал лысый.

Элоиз, не отводя глаз от Дженни, крикнул:

– Дженни! Не делай этого!

Люди комиссара двинулись вперёд.

– Не-е-ет! – Дженни испуганно вскинула руки и отшатнулась всем телом назад.

– Ты с ума сошла! – лысый метался по краю крыши. – Стойте, кретины!

Но, Дженни уже теряла равновесие.

В глазах Элоиза окружающее вдруг стало терять ясные очертания, становиться бесформенным, точно растворяясь, уплывая куда-то. Через мгновение, придя в себя, он увидел на соседней тридцатиэтажке лишь неподвижные фигуры мужчин, устремлённые к пустоте, в которой только что находилась Дженни. Мозг Элоиза словно прожгло раскалённым металлом, точно пронзило молнией, вызывая из самых низменных глубин его души слепую – звериную ярость:

«Дженни!»

Не помня себя, он ударил таксиста, вырывая из его рук пистолет. Затем, словно сквозь пелену, наблюдал: как тот падал, простреленный навылет; как, пятясь, свалился с крыши лысый с залитым кровью лицом; как корчились в предсмертной агонии люди комиссара, не успевшие укрыться за лифтовой будкой соседнего здания.

Пистолет щёлкнул вхолостую, вывалился из безвольно опущенной руки. По щекам Элоиза текли слезы. Он, облокотившись на край крыши, посмотрел вниз: вокруг тел Дженни и лысого собиралась толпа. Издалека, разрывая горячий воздух, приближался вой полицейских сирен. Элоиз вяло стянул с себя окровавленный пиджак, отбросил его в сторону и, пошатываясь, пошёл к лифтовой будке.

«Дженни, как же так?!» – шептали его губы.

Спустился вниз, пробрался сквозь толпу к телу Дженни и стоял над ним, не утирая слез.

Когда полицейские стали разгонять любопытных, побрёл прочь, так и не сказав Дженни всего того, что хотел ей сказать.

Глава 6

Шеф и полковник Рабила шли по бесконечному гулкому коридору. Лампы за матовыми стёклами плафонов тускло светились на десятиметровой дистанции друг от друга. Под клинику был оборудован самый нижний из подземных этажей: сплошные указатели на жёлтых стенах и тёмные боковые проходы. Полковнику казалось, будто бы его затягивает в «чёрную дыру», из которой нет выхода.

Хотелось идти дальше и дальше, и становилось жутко.

Проработав столько лет в Центре, Рабила, так и не смог привыкнуть к его подземкам. Несмотря на их современный дизайн, всё равно создавалось впечатление, что строился Центр во времена мрачного средневековья под непосредственным руководством суровой Инквизиции. Возможно, что так оно и было, если предположить, что Инквизиция существует по сей день, лишь изменив своё нарицательное имя на более мирское и привлекательное. Скажем – Корпус Президента. Такое название вполне съедобно для толпы и позволяет организованной структуре быть более гибкой и соответствовать современности.

Рабила неоднократно ловил себя на подобных мыслях. И его удивляло то, что он ощущал в них крамолу. Откуда в его душе возникали страх и подозрительность, он понятия не имел. С недавних пор появление подобных домыслов он стал приписывать маразму своего преклонного возраста и усталости, которая с каждым годом становилась все более ощутимой. В свои неполные пятьдесят Рабила из прожитых лет старался помнить только хорошее. Даже свою первую жену, женщину алчную и беспринципную, проститутку по профессии и по сути своей, которую он, будучи простым сотрудником частного сыскного агентства, подобрал на улице в семнадцатилетнем возрасте, и которая захапала после развода с ним львиную долю капитала, завещанного ему почившими родителями, Рабила вспоминал с горькой улыбкой на губах, без злобы и отвращения. Он искренне жалел её всегда, понимая, что она глубоко несчастлива в своём извращённом подходе к жизни. Что как бы не складывалась её судьба, всё равно этой женщине было суждено закончить жизненный путь на мусорной свалке за городской чертой. Он в этом не сомневался и тогда, и сейчас, хотя и пребывал в полном неведении о том, как она прожила все эти годы.

От второго брака с женщиной покладистой и тихой у полковника остался сын. И на этот раз Рабилу бросила жена, прожив с ним в мире и согласии без малого тридцать лет. Как оказалось, она страдала от постоянных разлук с мужем, когда тот уезжал в длительные командировки. Полковник же, скрывая от неё специфические особенности своей работы, допускал непозволительную ошибку. Эту женщину волновали только семейные проблемы. Она долгое время с трепетной любовью созидала домашний очаг, без устали заботясь о комфорте и уюте в их двухэтажном доме. И Рабиле это нравилось. Но он молчал о своих чувствах, и молчал вообще, будучи врождённо неразговорчивым. Со стороны же казалось, что Рабила умышленно занял позицию постороннего наблюдателя за собственным счастьем в личной жизни. И, в конце концов, произошло то, что должно было произойти уже давно. Как только сыну исполнилось двадцать лет, эта женщина со слезами на глазах заявила полковнику: «Ты молчишь всю жизнь! Я ничего не знаю о тебе. Ты ни разу не признался в любви ко мне, и я всё время была одна и в радости, и в горе. Как вышло так, что мы поженились – одному Богу известно! Теперь же, когда сын повзрослел и не нуждается в нашей опеке, я ухожу от тебя! И меня абсолютно не интересует, какого чёрта ты так часто и подолгу пропадаешь в командировках, и командировки ли это, вообще! Прощай!»

Она ушла, не позволив Рабиле вставить хотя бы слово в своё оправдание. Она уехала в родительский дом, который где-то на северо-востоке страны пустовал долгие годы. И тогда полковник с удивлением для себя обнаружил, что ни разу там не был, никогда не виделся с родителями своей супруги и ничего не знает о её жизни до замужества. Именно тогда он назвал себя «большой свиньёй» и попытался вернуть жену. Но было уже поздно. О своём патологическом безразличии и столь же беспробудном свинстве по отношению к близким теперь ему довелось услышать из уст собственной супруги. Он так и уехал от неё ни с чем.

А через некоторое время полковник понял, что остался совершенно один. Его сын, узнав о разводе родителей, сразу же перебрался в общежитие студенческого городка к своим друзьям – сокурсникам. С тех пор Рабила виделся с ним не больше одного раза в месяц.

Сын не питал к нему родственных чувств, ибо с детства привык воспринимать своего отца как нечто изредка появляющееся в его жизни. И более того, являлся убеждённым пацифистом, считая, что за то дерьмо, в котором по уши увязло общество, должны нести ответственность правительство и военные. Поэтому, его в буквальном смысле мутило от отца, и он рад был бы совершенно забыть о нём. Но отсутствие собственных денег заставляло его каждую последнюю субботу месяца приходить в родительский дом.

Рабила же, боясь потерять то последнее, что осталось у него от семейной жизни, давал ему деньги. Их короткие встречи постоянно заканчивались скандалами, которые провоцировал сын. Он буквально с порога принимался осыпать упрёками отца, обвиняя его во всех смертных грехах. Как правило, его доводов хватало максимум на полчаса. Затем, он посылал Рабилу в задницу, клянясь в том, что лучше сожрёт кактус, и это ему будет приятнее, чем общение со своими родными. И уходил, не забывая прихватить с гостиного стола отцовские деньги.

В очередной раз, проглотив горькую обиду, полковник прощал возлюбленное чадо, и изо дня в день ожидал новой встречи с ним. Он надеялся, что со временем всё изменится к лучшему. Но этого не происходило. Тогда Рабила смирился со своей участью. Он стал пересылать деньги почтой, избегая новых встреч с сыном, тем самым, не желая усугублять с ним конфликт. Супруга же отреагировала на такое поведение своего мужа длинным письмом, в котором самыми приличными словами были междометия. Читая его, полковник пару раз утёр со щеки горькую слезу разочарования, но, тем не менее, в итоге обвинил себя в происходящем.

После тяжких раздумий в течение ночи он пришёл к выводу, что только работа способна излечить его от душевной травмы. Утром следующего дня Рабила явился к шефу и стал ходатайствовать о поручении ему нового дела. К своему великому удивлению, он сразу же получил на руки досье под грифом «Совершенно секретно». Оно содержало информацию о профессоре Дворецки. И с тех пор Рабила увяз в этом досье по самую макушку. Дело оказалось столь же сложным и неприятным, как и его семейная жизнь.

***

К тому моменту, когда они с шефом отправились в клинику Центра, для Рабилы дело профессора представлялось параноидальным наваждением, изнуряющей погоней за чёрной кошкой в тёмной комнате. Только теперь, после шестимесячной кропотливой работы в сети, расставленные им по всей стране, наконец-то попало неоспоримое свидетельство того, что профессор не канул в лета и его эксперименты не являются мифом. Полковник Рабила следовал за шефом по бесконечному, гулкому коридору и надеялся, что шеф вскоре по достоинству оценит его оперативность и усердие.

Когда они вошли в лоснящееся от белизны отделение реанимации их попросили надеть халаты и ни к чему не прикасаться. Реанимационное отделение скорее напоминало каменный ящик с аппаратурой, чем медицинское помещение. В нём находилось несколько человек, которые суетились вокруг операционного стола. К шефу подошёл мужчина средних лет. Это был заведующий клиникой. Он с сожалением развёл руками и сказал:

– Положение удручающее, – и указав взглядом на существо, лежащее на операционном столе, добавил: – Очень похоже на сердечный приступ, но мы делаем всё от нас зависящее.

Шефа свело от отвращения. Тело огромного детины стало медленно расползаться. Татуировка на его груди безобразно растянулась, искажаясь, и через минуту от человеческих форм осталась лишь масса из дряблых мышечных волокон и обрюзгшей кожи. Датчик загудел, и по экрану поползла прямая линия. Заведующий долго смотрел на неё, а затем тихо проговорил:

– Всё, с ним всё кончено.

Полковник чуть заметно покосился на шефа. Тот внешне оставался спокоен, но Рабила знал, чем ему грозит столь углублённое спокойствие начальника.

– Поднимемся в мой кабинет, – предложил шеф заведующему, полностью игнорируя стоявшего неподалёку Рабилу. Полковник, понимая, что и на этот раз битым будет он, а не кто-либо другой, помрачнел, посерел лицом и молча последовал за ними.

Заходя в кабинет, шеф попросил секретаря никого не впускать. Заведующий расположился в кресле, в котором до него сидел Рабила. Сам же полковник остался стоять. Шеф, не обращая на него внимания, спросил:

– Что-нибудь предшествовало сердечному приступу?

– Нет, ничего, – медик задумался. – Откровенно говоря, было похоже на то, что это существо каким-то образом повергло себя в кому, и, в конце концов, отключило сердце.

Шеф с удивлением посмотрел на него.

– Это моё личное предположение. Вообще-то, человеку неподвластен контроль над собственными органами, не говоря уже о сердце… но, не хочу быть пойманным на пустословии. Думаю, что вскрытие покажет истинную причину.

– Ну, что ж, будем надеяться, – сказал шеф. – Кстати, неужели в наших лабораториях невозможно проводить опыты, идентичные опытам Дворецки?

– На человеке? – спросил заведующий.

Шеф выразительно уставился на него, не произнося ни слова. Медик смутился.

– Отчего же, подобные опыты проводились ранее, и не только у нас в стране. Но безуспешно. Дело в том, что функционирование организма подопытных всегда приходило к срыву. Как вам известно, деятельность лёгких – это рефлекс, также как деятельность пищевого тракта и сердца. Но и врождённые рефлексы должны чем-то закрепляться, ибо, в конечном счёте, они теряют свою жизнеспособность. Понимаете ли, от такой предельно ограниченной программы физиологического развития подопытных, в конце концов… у подопытного, к примеру, в связи со спецификой эксперимента атрофируются мышцы рук и ног. Постепенно в его организме происходят необратимые изменения, и он начинает разваливаться на части, трещать по швам, подобно бабушкиному комоду. Конечно, я выражаюсь, как вы понимаете, в иносказательном смысле, но в результате этих процессов неминуемо наступает смерть.

– Вы думаете, профессор Дворецки нашёл какой-то выход?

– Не могу утверждать этого. За всю свою практику я столкнулся только с единственным живым результатом его экспериментов.

– Вы имеете в виду «святого»?

– Да. Признаюсь, что поражён. Но больше всего хотелось бы лично увидеть лабораторию профессора Дворецки.

– Надеюсь, что скоро вам такая возможность представится.

***

Рабила ещё спал, когда в прихожей неистово задребезжал телефон. Полковник вскочил с постели и уже через мгновение стоял, вытянувшись по стойке «смирно», прижимая телефонную трубку к уху. Монотонный голос шефа не предвещал ничего хорошего.

Через полчаса Рабила был уже в Центре.

Шеф, расхаживая по кабинету, грозно сыпал высокими и низкими интонациями слов.

– Почему я узнаю от полиции…, – он злобно уставился на Рабилу и повторил по слогам, – от по-ли-ци-и, что Патрик Энтони, привлечённый вами к делу профессора Дворецки, никакой, к чёрту, не комиссар, а бандит, ублюдок, мафиози. А? Или у вас все подчинённые – рецидивисты и убийцы? Что вы молчите? Почему я узнаю от полиции, что этот ваш комиссар преследует Элоиза Кляйна и Дженни Маркет в личных целях, и что все они уже где-то на юге страны?

У полковника от лица отхлынула кровь. Сегодняшнее утро нанесло ему самый сокрушающий удар за всю службу в Центре. Его подчинённый оказался преступником. Полковник отказывался верить этому.

– Вы отдаёте себе отчёт в том, Рабила, что опытами Дворецки интересуется не только мы, но и спецслужбы других государств? Вы поставили под удар не только меня и себя, но и весь Центр, и даже кое-кого повыше. Уж и не знаю, что будет, если криминал первым доберётся до лаборатории Дворецки.

Шеф вплотную приблизился к полковнику, обдав его испепеляющим взглядом.

– Вы сейчас же отбываете на юг, и лично, на месте займитесь Кляйном и Маркет. Приказываю взять обоих. Они не зря полезли именно туда, ими явно преследуется некая цель. Значит, знают уже предостаточно. Полковник, вы слышали что-нибудь о Песчаных Трущобах?

Рабила, не рискуя сделать лишнее движение, проговорил еле внятно:

– Лишь то, что там долго работала полиция, расследуя таинственное исчезновение местных жителей.

Шеф отошёл к окну.

– Обратите внимание на Трущобы, Рабила. Если столкнётесь с вашим комиссаром, то постарайтесь уничтожить его и весь его выводок. Только поменьше шума. Это ваше последнее дело. После него вас будут ожидать или заслуженный отдых, или городская свалка на всю оставшуюся жизнь!

Сказав, он вызвал секретаря:

– Не медленно свяжите меня с аэродромом.

Глава 7

Шум, разбухая невыносимой тяжестью, казалось, вот-вот разорвёт голову в клочья. Но, словно прорываясь сквозь уши, начинал назойливо звенеть, постепенно утихая и возвращаясь в глубину мозга. Затем, снова появлялся из ничего, и давящая боль пыталась в очередной раз разнести череп вдребезги.

Элоиз упрямо шёл вперёд. Стремления не было. Он просто не видел другого пути. То и дело, спотыкаясь о кочки и переплетения корней, падал плашмя прямо лицом на пропитанный влагой грунт, но боли не чувствовал. Да и откуда ей было взяться, каждый сантиметр тела был избит невыносимой усталостью и бесконечными падениями. В сознании изредка проявлялись фотографическими отпечатками раскрытые в ужасе глаза Дженни, лысая голова с залитым кровью лицом, дёргающиеся в агонии тела.

Элоиз опускался на колени и плакал, тёр грязными кулаками опухшие глаза, мешая слезы с запёкшейся кровью. Видения вытеснялись глубоким забытьём. Забытьё сменялось мучительным пробуждением. Элоиз с трудом вставал и волочил себя вперёд. Окружающее воспринимал, как серо-белое изображение телевизионного экрана, а чаще всего вообще ничего не воспринимал. Не воспринимал ленивые волны реки, катившиеся где-то слева, не слышал голосов леса. День и ночь, слившись воедино, превратились в мрачно-сизое измерение времени. Элоиз не ел трое суток. Бессознательно жевал траву, от которой его рвало. Наконец, голод заглушила боль.

Он потерял ботинок, и вскоре распорол ступню осколком бутылки. В итоге нога распухла и отказывалась двигаться. Временами припадал к заводи, лакая воду. Тупо разглядывал своё отражение, не узнавая себя. Ругался на него, с трудом ворочая опухшим языком, и тащился дальше, вперёд, вдоль речной долины.

Всё сильнее тянуло солёной свежестью, и если бы в ушах Элоиза хотя бы на минуту затих нестерпимый звон, то он бы услышал близкий рокот морского прибоя.

Когда начало темнеть, выбрел к заброшенной ферме. На поросшем сорняком поле стал без разбора вырывать из земли клубни картофеля и моркови. Грыз их вместе с грязью, пока живот не свело судорогой. Элоиз тихо застонал и потерял сознание…

Из-за угла фермы его сфотографировал человек.

Наступила ночь. Придавливая сухой бурьян, к Элоизу подползло черве подобное существо. Склонив голову на бок, долго разглядывало татуировку на его плече, засипело сквозь сжатые губы и, вцепившись зубами в штанину брюк, потащило его в сторону моря, упруго сжимая и разжимая тело.

***

Прерывистое дыхание скользило по коже. Элоиз приоткрыл глаза: темно, нет, гораздо светлее, чем показалось сначала. Серая мгла словно дышала вокруг него. Со всех сторон, то исчезая, то появляясь у самого лица, мигали фиолетовые парные огоньки. Шум в голове Элоиза дотлевал слабеющими ударами, в лёгкие въелся неприятный запах. Вонь, растворяясь в серой мгле, составляла чуть ли не основную её часть. Превозмогая тошноту и слабость, Элоиз сел.

Шурша, расползлись в стороны тени…

(…В светлом пятне прохода стояла Дженни: «Когда я была совсем маленькой девочкой, в нашем саду завелись прожорливые златогузки, – прошептала она. – Больше всего на свете они не любили „ядовитую воду“, которой мы опрыскивали деревья. И знаешь, милый, как-то раз, златогузки так много её выпили, что все передохли». Элоиз встал и, подтягивая занемевшую ногу, прошёл сквозь Дженни. Она исчезла, и Элоиз тут же забыл о ней…)

Затем долго стоял, рассматривая каменный бункер, в котором оказался. Свет проникал в него через колодец, зависший квадратом высоко над головой. По бункеру гусеницей проползло существо, неуклюже задев сросшимися ногами вспухшую ступню Элоиза. Он вздрогнул от боли. Медленно перевёл взгляд на существо. «Гусеница», вывернув голову, торчащую над плечами на тонкой шее, подслеповато смотрела по сторонам. Зашипела сквозь мясистые губы и поползла по проходу. Элоиз пошёл за ней, ничего не видя. Он ориентировался лишь на шорох впереди. Сильно ударившись плечом о стену, немного постоял и пошёл дальше, перебирая руками по холодному камню.

Показалась бледная дыра выхода. Элоиз поднялся к ней по узким ступеням и вошёл в зал.

Посередине на возвышенности располагалось озеро под свисающими покато сводами потолка. Сквозь прорубленные в потолке колодцы свет тускло струился на камни и стылую гладь воды. На берегу засуетилась масса тел. По залу разнеслись слабые всплески, а затем наступила тишина. Элоиз подошёл к озеру и встал над чёрной водой, из толщи которой стали всплывать узкие белые лица с глазами на висках. Судорожно хватали ртами воздух и тут же таяли в непроницаемой глубине.

Элоиз сел на камень, обхватив голову. Завыл.

Зашелестела осыпающаяся галька. К Элоизу, припадая на четвереньки, подкрался тощий мальчик, лизнул его распухшую ступню и жалобно засверкал круглыми глазами. Элоиз с недоумением смотрел, как из-за каменных выступов, припадая на четвереньки и поскуливая, выбираются люди; как они, карябая скрюченными ногтями волосатые тела, осторожно приближаются к нему. Элоиз взглянул на худую спину мальчишки с остро выпирающими лопатками и слегка покрытую рыжим пушком. Прикоснулся кончиками пальцев к татуировке на его плече: Цех №4 Лаб. п. Д.

Пакостно.

Отвернулся.

Стал вспоминать с усилием что-то, не вспомнил. Тут же забыл о мальчике, уйдя в себя: голос Дженни уже давно шептал о чём-то…

(… Дженни нежно поцеловала его. Он погладил её по лицу и, засыпая, хрипло проговорил: «Я куплю сегодня дорожную электробритву, и ты побреешься». )

***

Трое, переворачивая рухлядь, гремели на ферме. Остальные искали по окрестностям.

Патрик Энтони сидел в автомобиле и, рассматривая фотографию, не переставал удивляться тому, как может измениться человек за какие-то три дня. Он запомнил Элоиза Кляйна утомлёнными, но вполне нормальным парнем, одетым в хороший костюм одного из своих людей. А фотография запечатлела какого-то сумасшедшего, который жрёт, и, наверное, чавкая, грязный клубень картофеля, и лишь общие черты напоминали прежнего Кляйна. Комиссар брезгливо скривил губы. К автомобилю подбежал мужчина в полицейской форме.

– Комиссар, – позвал он. – Есть след!

– Где?

– Он тянется по песчаному берегу. Весь в крови.

– Куда ведёт?

– К пещерам.

Патрик Энтони выбрался из автомобиля.

– Всех собрать. Отправь группу в Трущобы, но скажи, чтобы глубоко не уходили. Пусть только выверят общий план крайних проходов.

– Господин комиссар, вы же знаете, что оттуда не возвращаются.

– Хватит болтать. У нас нет времени на диспуты. Того и гляди, сейчас нагрянет полиция. Действуй. Группу хорошо вооружи. Остальным расположиться внизу под Трущобами у моря.

***

Элоиз, проснувшись, никак не мог сообразить, где находится. Ничего не помнил, но стоило ему только задуматься, как сразу же в сознании появлялись полные ужаса глаза Дженни. «Где она? Неужели её на самом деле убили? Я, кажется, схожу с ума!»

В ногах зашевелился мальчик. Поднял заросшее щетиной лицо с отвисшей массивной челюстью. Элоиз тихо спросил:

– Мальчик, кто ты?

Мальчишка, прижимаясь к его ноге, заскулил. Элоиз отпрянул.

– Что с тобой, мальчик?

Но тот лишь напугано и жалобно смотрел на него круглыми глазами. «Все сошли с ума!» – прошептал Элоиз. Опираясь на ящик с динамитом, огляделся: на площадке были аккуратно разложены боеприпасы и оружие. Посмотрел вниз: озеро, огромный зал пещеры. Сумрачный зал. Мальчишка, повизгивая, потянул Элоиза за лохмотья штанины, увлекая его в тоннель, уходящий с площадки вглубь стены.

– Ты знаешь, как отсюда выйти?

Тот утвердительно кивнул и юркнул в сумрачную дыру прохода. Элоиз, превозмогая боль, захромал следом за ним.

Бесконечно долго тоннель спускался вниз, местами освещённый пробитыми в потолке колодцами. Вдруг мальчик остановился, привстал на полусогнутых ногах и завертел головой, прислушиваясь. Впереди раздавались голоса. Элоиз с трудом выделил их из хаоса, царящего в его сознании. Мальчик суетливо втолкнул Элоиза в боковой коридор. Голоса приближались, и когда они стали ясно различимы, мальчишка кубарем выкатился прямо перед ними и медленно вполз в проход, зияющий в противоположной стене. Элоиз услышал, как кто-то спросил:

– Ты видел?

– Да.

– Все сюда. Скорее!

Пять человек, один за другим, протиснулись в щель прохода.

– Он здесь расширяется, – глухо прозвучал чей-то голос.

После чего, совсем уже сюрреалистично до крайней неестественности заухали по тоннелю вопли, и откуда-то из-под камней донеслись приглушенные удары падающих тел. Показался мальчишка. Оскалился безобразной улыбкой и поманил за собой Элоиза.

Через сорок шагов в полной темноте из-под ног повеяло сыростью и трупным смрадом. Элоиз присел, ощупывая перед собой пол руками. Вскрикнув, отшатнулся: впереди была пустота, пол обрывался невидимой бездной. Элоиз ещё не успел отогнать от себя испуг, а мальчишка уже тянул его назад.

Снова долго и мучительно волочились по тоннелю, но теперь не в смутную мглу, а на маячивший впереди свет. И к тому времени, когда вышли на пологую насыпь у побережья, Элоиз совсем обессилел. Он повалился на щебень, теряя сознание. Мальчик, ползая вокруг него, жалобно скулил, показывая вниз, на берег моря. Но, так ничего и не добившись от Элоиза, он пристроился рядом и стал зализывать уродливую «тройку» на его сшибленном плече.

Прошло около часа. Элоиз очнулся от грохочущих на берегу выстрелов. Мальчишка, загребая корявыми пальцами песок, визгливо лаял. Элоиз не мог оторвать взгляд от татуировки на его спине. В сознании Элоиза, словно разогревая лампы своего механизма, заработала память. Он вспомнил: что уже неделю его, как загнанного зверя, ловят в сети; что девушка, которую он полюбил, стала жертвой этой охоты; и что охоту эту затеяли вон те люди, грызущие сейчас друг другу глотки на берегу. Его безумство, оставшееся все тем же безумством, сменило маску и приобрело смысл. Смысл этот заключался в смерти убийц Дженни и брата.

– Веди меня назад, – сказал Элоиз и, не обращая внимания на режущую боль в ступне, вошёл в тоннель.

Когда они вернулись в пещеру, странные существа, почувствовав плохое, спрятались в соседнем зале. Элоиз, молча перетаскав динамит на берег озера, поднялся на насыпь. Выбрал из оружия, находившегося там, крупнокалиберный пулемёт, и, сев на пустой ящик из-под динамита. Стал ждать.

***

Патрик Энтони ожидал появления полковника Рабилы, но не так скоро. Машины спецназа, выворачивая колёсами мокрый песок, крутились на берегу. Из их окон вёлся почти безприцельный огонь, но близкое расстояние сказалось на всём. До пещеры добрались только комиссар и трое его людей. За ними, по пятам следовала группа Рабилы.

– Не стрелять, – скомандовал Патрик Энтони. – Берегите патроны. Укроемся в Трущобах, навряд ли полковник полезет в них.

***

Мальчишка забеспокоился, зарычал. Элоиз прислушался к шагам, которые раздались в соседнем зале. Затем, спокойно наблюдал, как четверо устало подходят к озеру. Мальчишка залаял. Комиссар и его люди от неожиданности присели, выставив перед собой пистолеты, и завертелись на месте.

Элоиз щёлкнул затвором.

Увидев, что его заметили, не спеша, поставил пулемёт на ящик из-под динамита и дал очередь. Заминированный край озера уродливо взбучился, стены зала сотрясаясь загудели, крутящийся шар со щебнем и водой пронёсся по пещере.

Загромыхал обвал, и вода хлынула, затопив нижний зал и тоннель.

Эхо ещё гудело где-то в соседних помещениях, по проходам, когда Элоиз выбрался из-под заноса. Мёртвый мальчишка лежал неподалёку, придавленный глыбой. Тяжёлая пыль оседала на его открытые глаза.

Элоиз откопал пулемёт.

Проверил его и, положив на колени, стал ждать.

***

Полковник Рабила с ужасом слушал, как гудят скалы. Он не знал, что можно ожидать от этих проклятых Трущоб через минуту.

Подбежал лейтенант, козырнул.

– Взятые в плен утверждают, что в пещере, в которой скрылся комиссар, должна быть лаборатория профессора Дворецки.

– Вот как! – воскликнул Рабила и подумал: «Хорошо бы все дела уладить разом».

– Отлично! – и указал лейтенанту на скалы. – Что вы думаете на счёт этого?

Лейтенант, немного послушав раскатистый гул, сказал:

– Без понятия. Я уже послал к пещере узнать, что в ней происходит. Там находятся наши люди, до последнего преследовавшие комиссара.

Рабила, открыв дверцу автомобиля, закурил. Сигарета дрожала в руке, и он никак не мог унять дрожь. Покосился на лейтенанта: куда хуже, если подчинённый замечает, как сдают нервы у начальника. Пришлось выкинуть сигарету, не докурив. В автомобиле звякнул телефон. Рабила схватил трубку. Передавали по рации от пещеры.

– Затоплен тоннель, ведущий во внутренние помещения. Наверное, подорвали какую-то ёмкость с водой, находящуюся в них.

– Можно ли пройти?

– Пробуем.

Связь прервалась. Через пять минут снова вызов. Голос возбуждённо докладывал:

– В пещере два зала: нижний, как и тоннель, затоплен, но пройти можно. Проход во второй зал засыпан обвалом, но рядом с ним в стене образовалась щель, шириной, примерно, в полтора метра и…и…

– Что «и»? Что вы мямлите, идиот? Можно ли пройти через щель во второй зал?

– Щель держится под прицелом. Двое наших уже убиты.

– Кто держит под прицелом, чёрт вас побери? Выражайтесь яснее. Комиссар?

– Нет. Он назвался Элоизом Кляйном.

Рабила онемел от изумления. Он сбился с ног, разыскивая эти три дня Кляйна и Маркет, но вместо них вышел на группу комиссара. Разработал целый план использования её в деле Дворецки. И вот теперь комиссар скрылся, а вместо него в пещере держит оборону… «Просто с ума сойти можно!» – подумалось Рабиле.

На том конце связи, не выдержав столь долгой паузы, стали вызывать на приём:

– Алло, Первый, алло!

Полковник спохватился:

– Да, да! Первый слушает. Немедленно узнайте, чего он хочет. А… чёрт! Подождите, я сейчас сам к вам поднимусь.

Рабила положил трубку и, снова подняв её, связался с Центром. Но Центр, как всегда, не интересовали сложности. Он отдал приказ, во чтобы-то ни стало, взять живым Элоиза Кляйна, после чего тщательно обследовать пещеры, не оставляя без внимания даже самой крошечной мелочи. На что полковник выругался и зло сплюнул, выбираясь из машины.

Вскоре, утопая по грудь в воде, осторожно заглядывал в щель, которую обстреливал Кляйн.

– Поймите, Элоиз. Вы в безвыходном положении. Мы понимаем, что вы стали жертвой насилия. Но власти тут не при чём.

Элоиз не отзывался.

– Виновные понесут наказание. Мы же хотим вам помочь, так к чему сопротивление?

– Вы такая же зараза, как те ублюдки, убившие Дженни и моего брата! – крикнул Элоиз.

Полковник в который раз чертыхнулся себе под нос, но, а в ответ спокойно спросил:

– Ваши условия, Кляйн?

– Эй, вы, высуньтесь в щель, и я вам расскажу о своих условиях!

Полковник снова выругался. Сказал стоявшему рядом лейтенанту:

– Пока оставим его в покое. Надо хорошенько обдумать сложившуюся ситуацию.

Теперь Рабила не хотел торопиться. Он наверняка знал: что Кляйн удерживает основной зал лаборатории Дворецки; что Элоиз не в себе и что надо хорошенько подумать, прежде чем лезть на его пулемёт. Ибо при следующей перестрелке уже всю пещеру мог завалить обвал. Полковник и лейтенант вышли наружу и, усевшись у костра, принялись сушить вещи. «На какие только крайности не пойдёшь ради благополучия», – мрачно подумал Рабила, с омерзением поглядывая на трупы, выловленные полицейскими из воды. Мерзкие трупы: ладони и ступни расплющены, покатые тела вытянуты, головы в форме тыквы, с противными узкими лицами.

– Отправьте разнополую парочку в клинику Центра, – сказал полковник лейтенанту.

Глубоко задумался, вспоминая досье Элоиза Кляйна. И на этот раз не подвёл профессионализм, подсказав имя Эдди Гаубе: «Как знать, может быть Кляйн, поговорив с другом, остепенится». Полковник связался с шефом и изложил ему свои намерения. Шеф впервые за эту неделю положительно отозвался о мозгах Рабилы, пообещав доставить Гаубе на Песчаные Трущобы в ближайшее время.

Рабила развернулся насквозь промокшей спиной к огню и с наслаждением закурил.

***

Гаубе прибыл на рассвете. Полковник выпил с ним у костра по чашке кофе из термоса, попутно разъясняя ситуацию. Эдди слушал его рассеянно, толком не понимая, что происходит. Он был уверен, что Элоиз отсутствует на базе по двум причинам: либо он выполняет какое-то задание штаба (а таких было сколько угодно), либо его срочно перевели в другую часть. Но никоим образом Гаубе не мог представить, что Элоиз способен запереться в пещеру и преспокойно постреливать из неё по полицейским.