Текст книги "Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие"

Глава 2. Социологические аспекты литературной критики конца XIX – начала XX века

2.1. Литературный быт как предмет анализа в критике Серебряного века

Созерцатели-эстеты будущих веков станут с не меньшим умилением глядеть на наш быт, нежели теперешние на быт бояр, вавилонян и т. д.

3. Гиппиус[28]28
  Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899–1916 гг. М., 2003. С. 122.


[Закрыть]

Эпоха рубежа XIX–XX вв. во многом типологически близка романтизму с его попытками слить воедино жизненные и художественные тексты, с его подчеркнуто негативным отношением к повседневности. В эпоху романтизма зарождается проблематика литературного культа и возникает целый ряд культурных стратегий для выстраивания и поддержания литературных репутаций (идеи модного поведения, модного человека, который всегда осведомлен о книжных новостях, создание автобиографической легенды, построение писательского визуального образа и т. д.)[29]29
  См. о романтической парадигме в социальной истории литературы: Вайнштейн О. Конструкция литературного культа в эпоху романтизма // Культ как феномен литературного процесса: автор, текст, читатель / под ред. М. Ф. Надъярных, А. Н. Уракова. М., 2001. С. 359–386.


[Закрыть]. Заложенное в романтическую эпоху будет продолжено и в русском Серебряном веке. Романтическая критика с ее тенденцией к универсализму не фиксировала подобные жизнетворческие тенденции. Иная картина складывается в конце XIX – начале XX в.

Начало XX в. отмечено важными процессами в социологии литературной жизни, среди которых, прежде всего, выделяется невиданный взлет статуса писателя в общественном сознании.

«Художник теперь сам как бы создавал эталон жизненного поведения – своей личностью, обликом героя своего творчества. И сами факты личной и общественной жизни писателя привлекали теперь гораздо более активное внимание… Писатель переставал быть явлением только литературной жизни эпохи, он оказывался столь же показательным фактором общественного движения. Он открыто принимал в нем участие, сфера его контактов с читателем колоссально расширилась»[30]30
  Долгополов Л. К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX – начала XX в. Л., 1985. С. 17.


[Закрыть].

Жорж Нива отмечал: «Лишь в начале XX века писатель становится настоящим профессионалом, представителем самостоятельного сословия творческой интеллигенции. Благодаря многочисленным журналам, книгам, литературным вечерам и рецензиям в периодической печати этот литератор нового типа делается любимцем публики, чьи сочинения стремятся напечатать крупнейшие ежедневные газеты, подлинной «звездой» массовой информации»[31]31
  Нива Ж. Статус писателя в России в начале XX века // История русской литературы: XX век: Серебряный век / под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды. М., 1995. С. 610.


[Закрыть].

Эти процессы связаны с бурным развитием журналистики, прессы. Б. Эйхенбаум подчеркивал, что в это время «русская литература обрастала прессой. Писательство становилось распространенным занятием, массовой профессией, обслуживающей разнообразные вкусы и требования общества»[32]32
  Эйхенбаум Б. М. «Мой временник». Художественная проза и статьи 20-30-х годов. СПб., 2001. С. 120–121.


[Закрыть].

Это оказывало влияние и на критику. В XIX в. критика воспринимала писателя не столько как личность, сколько как явление[33]33
  Долгополов Л. К. Указ. соч. С. 17. Критика 19 в. в значительной степени представляет читателю персонажный мир литературного произведения, интерпретирует характеры, конфликты героев.


[Закрыть], поэтому черты литературной жизни, «особые формы быта, человеческих отношений и поведения, порождаемых литературным процессом и составляющие один из его исторических контекстов» (классическое определение литературного быта, данное Ю. М. Лотманом[34]34
  Лотман Ю. М. Литературный быт // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 194.


[Закрыть]) практически никак не осознавались.

Попытаемся, обратившись к некоторым примечательным текстам критиков Серебряного века (К. Чуковского, А. Измайлова, В. Воровского, 3. Гиппиус, А. Белого, Д. Философова, В. Розанова, Е. Колтоновской и др.), реконструировать черты литературного быта начала века и одновременно увидеть, как менялась сама критика. В основу нашего исследования положена следующая методологическая мысль: «То, что не фиксировалось историей искусства, сохранялось критикой и сегодня на основании ее истории может быть реконструировано заново»[35]35
  Хренов Н. Критика-художник-публика в системе функционирования искусства // Методологические проблемы художественной критики. М., 1987. С. 324.


[Закрыть].

Критика, отражая и формируя общественное мнение, вносит теперь в свои суждения и «голоса» публики, опирается на них в своей аргументации, становится фельетонной. Так, В. Розанов в статье «На книжном литературном рынке (Арцыбашев)» вводит «голос» первокурсницы, чтобы «расспросить о каких-то опытах совместного чтения «Санина» студентами и курсистками, о чем слышал раньше»[36]36
  Розанов В. В. Собрание сочинений. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 281.


[Закрыть]. Характерно, что в начале XX в. заговорили о появлении так называемой городской критики. Современник писал: «Многие уже критики поняли, что они должны быть фельетонистами и писать так, чтобы факт, общественная тема, злоба дня, разбираемый рассказ и протиснутый под мышкой с порозовевшими ушами автор кружились в одном веселом grand rond, посыпанные блестками доступного толпе остроумия»[37]37
  Тавричанин П. Литературная ярмарка (из дневника литературствующего петербуржца) // Утро. Харьков, 1908. № 558. 5 октября.


[Закрыть].

В результате меняется жанрово-стилевая парадигма – появляются жанры интервью с писателем, беллетристического репортажа (А. А. Измайлов), переживает бум жанр литературного портрета[38]38
  О силуэтах А. Белого писал Д. Философов: «С его легкой руки пошли в ход эти пресловутые „силуэты“, в которых смачно описываются „роскошные“ кабинеты наших несчастных интеллигентов и не без „стилизации“ рисуются их бородатые или бритые „лики“» (Философов Д. В. Критические статьи и заметки 1899–1916. М., 2010. С. 177–178).


[Закрыть], в газетах (например, в «Биржевых ведомостях») давалась информация о жизни художественной богемы. Темой критических выступлений становились описания литературных вечеров, выступлений (лекций) литераторов[39]39
  Иронически о вечерах писателей отзывался В. Розанов: Розанов В. В. Новые события в литературе // О писателях и писательстве. М., 1995. С. 494–497. Сатирический портрет литературных вечеров дал С. Черный в сб. «Сатиры» (отдел «Литературный цех»).


[Закрыть]. Читая статью 3. Гиппиус «Разочарования и предчувствия» (1910 г.), мы узнаем (из воспоминаний автора) о вечернем пире в редакции «одного начинавшегося толстого журнала»: Этот пир внезапно превратился в овацию Алексею Максимовичу Горькому. Молчаливый застенчивый человек в серенькой блузе, скромно ютился где-то на конце стола, ничего не ожидая. И вдруг! Речь за речью – о нем. Пили за его здоровье, приветствовали «восходящее светило». Непривычный человек растерялся. Закружилась голова от первых похвал и от многочисленных тостов; сбегая с пятого этажа вслед за уходившими гостями. Он все твердил: «Да, да! Конечно, я талантлив… Но все-таки… нельзя же уж так…»[40]40
  Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899–1916 гг. М., 2003. С. 359–360.


[Закрыть].

Негативная сторона этих явлений в том, что у публики внимание к творчеству перевешивалось нередко интересом к внешней стороне жизни автора, литературное произведение утрачивало свою значимость на фоне интереса к частной жизни и стратегии поведения писателя. Люди интересовались тем, какие экстравагантные выходки совершил Куприн, как живет в эмиграции на Капри Горький, как на представлении пьесы Л. Андреева «Жизнь человека» умер от разрыва сердца один доктор, а умерший в Германии известный режиссер W завещал над его могилой прочитать монолог о смерти Терновского из андреевской драмы «К звездам» и т. д. (примеры взяты из книги А. Измайлова «Литературный Олимп»). Отсюда и характерные в начале века «обиды» писателей (полемика о «пределах критики» Брюсова и Волошина, споры Сологуба и Измайлова, Брюсова и Бальмонта, Цветаевой (в стихах) и Брюсова и т. д.).

Критика зафиксировала эти черты литературной жизни достаточно рано. Очень точно по этому поводу писал рано умерший критик газеты «Новое время» Федор Шперк. Он говорил еще в 1896 г. о наступлении суетного времени, времени «особенного повального тщеславия», когда современный человек «везде цепляется за все мелочно-экстраординарное», выискивает «курьезы», которые «становятся идолом современности»[41]41
  Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки. Письма. СПб., 2010. С. 109–110.


[Закрыть]. По мысли Ф. Шперка, ныне «цельное, законченное произведение теряет интерес, начинает привлекать внимание и вкус только то, что делается, образуется, созидается. Смысл этого факта не подлежит ни малейшему сомнению: произведения отходят на второй план, на первый – ставится процесс и сам художник. Зрителя «эскизов» начинает интересовать психология художника, а художественность произведений оставляет его равнодушным. Эскиз, набросок, опыт, всякие прологи, начала и продолжения, но только не художественные финалы, только не художественные эпилоги, только не то, что «досказывает до конца и окончательно исчерпывает» задерживают его эстетическое любопытство. Он входит в интимную сферу художника, в его лабораторию, в его кухню, а это и есть то, чего он так жадно и жизненно ищет[42]42
  Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки. Письма. СПб., 2010. С. 159.


[Закрыть]. Он задается вопросом: «Что же будет дальше? Что же будет за этим? А будет, по всей видимости, то, что из художнической лаборатории, из художнической кухни нас попросят последовать за лаборантами и поварятами искусства на рынок, где они закупают свои «материалы», забирают свою «провизию». И мы все ближе и ближе подойдем к полотнам, кистям и краскам, а с другой стороны – к потугам и претензиям бездарного труженичества, и все дальше и дальше отойдем от Бога, идеи и вдохновения»[43]43
  Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти… Статьи, очерки. Письма. СПб., 2010. С. 160.


[Закрыть].

Пройдет совсем немного времени, и критик А. Измайлов ужаснется: «Уже давно спокойному любителю века есть от чего прийти в истинный ужас. Те, кто видел лучший век, в ужасе пятятся перед чудовищами века нынешнего. Кровь подешевела, как клюквенный сок. Страшно и смешно подумать, кто стали героями дня. Десяток театров в столице, а за ними сотни театров в провинции дают восторженный апофеоз сыщика. Роль полицейской ищейки стала благодарнейшей для актера и предметом сценической зависти и ревности <…> Толпа алчет пряных и бьющих в нос развлечений»[44]44
  Измайлов А. А. Помрачение божков и новые кумиры. Книга о новых веяниях в литературе. М, 1910. С. 100.


[Закрыть].

Постоянными в статьях и переписке становятся рассуждения о литературной славе, о моде, о литературных репутациях[45]45
  Проблема литературных репутаций становится одной из ключевых в книге А. А. Измайлова «Пестрые знамена» (1913), где он на конкретных примерах судеб писателей рассуждает о «раздутых» и «пониженных», медленно создававшихся репутациях, а также репутациях, в создании которых наименьшее место отводится удаче. В начале XX в. усиливается роль критики в создании репутации писателя, в возможном усилении средствами критики воздействия произведения искусства на публику, в формировании и закреплении его успеха и вообще судьбы автора (как в положительном, так и в отрицательном смысле).


[Закрыть] и о тех механизмах, которые обеспечивают успех писателю. Вспоминая прежние времена и сравнивая их с нынешними (эпохи так называемых «ускоренных» репутаций), А. Измайлов заметил, что «ни о Пушкине, ни о Гоголе у нас, ни о Гюго во Франции, ни о Диккенсе в Англии – никогда не появлялось сотой доли тех сообщений, слухов, сплетен, выдумок, какими совершенно и со всех сторон обросло имя модного писателя»[46]46
  Измайлов А. А. Литературный Олимп. М, 1911 С. 239.


[Закрыть] (речь шла о Л. Андрееве), а современным «уличным скандалистам» «платили гонорары, какие не снились Тургеневу и Фету, и их имена печатали жирным шрифтом, как имена примадонн и премьеров»[47]47
  Измайлов А. А. Помрачение божков и новые кумиры. Книга о новых веяниях в литературе. М., 1910. С. 106.


[Закрыть].

Шаржированный портрет современного писателя (в сравнении с литератором XIX в.) дал А. Белый в фельетоне «Литератор прежде и теперь» (из цикла «Литературный дневник»): «В порыжевшем пальтишке, застрявшем на спине, короткими рукавами, в измятой продавленной шляпе, с обитыми дождем и градом полями, с волосами кипящими, в ветре изорванными на длинные пряди, с прижатым к носу пенсне, дрожащим в рассеянной руке, озабоченно семенил литератор шестидесятых годов по жизни русской. Забывчивый в повседневном, брошенный в вихри жизни идейной, рассеянно-задушевный со всеми и каждым <…>, проносящий честно идею гражданскую сквозь невзгоды жизни отечественной – таков он был, и – ах! – что ему было за дело до чеканки литературной формы! Он не заботился о форме изложения своих мыслей; каждым шагом своей он оформливал их: начинал с протеста про деспотических и кончал обязательным турне по Сибири <…> Не то современный писатель: часто – это мальчишка, но уже относительно прекрасно чеканящий форму, особенно по сравнению со светлой личностью доброго старого времени, у которой, при всех своих сединах в отношении к литературной работе, молоко на губах не обсохло по сравнению с современным писателем. <…> Современный писатель прежде всего – писатель, а не человек. Если он хочет угоняться за всеми ухищрениями литературной техники. Счастье, жизнь, музыку жизней безжалостно, грубо истопчет он для своего стиха… Для него литературная жизнь есть жизнь»[48]48
  Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма: в 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 293–296.


[Закрыть].

На основе наблюдения над поведением К. Бальмонта в беседе с Львом Толстым А. Измайлов справедливо заметил: «Не думайте, что образ художника у толпы создается после серьезного изучения, после внимательного разглядывания. Толпа запоминает мелочь. По мелочи делает вывод. Иногда в мелочи поразительно нащупывает правду. Потому, что иногда мелочи говорят удивительно красноречиво»[49]49
  Измайлов А. А. Пестрые знамена. Литературные портреты безвременья. М., 1913. С. 75.


[Закрыть].

В том, что многие современные писатели так зависимы от прессы и читателей, сходились представители и модернистской, и марксистско-социологической критики. Практически сходными по тональности и авторскому неприятию оказываются два фельетона о Л. Андрееве (постоянными для выступлений о Л. Андрееве были рассуждения о том, что он «задушен» славой, а его успех превосходит все остальные, что в темпах этого успеха Л. Андреев превзошел даже М. Горького) – Д. В. Философова и В. В. Воровского[50]50
  В басне В. Буренина «Леонид Андреев и блуза» обыгрывается один из внешних предметов писательского образа Андреева: Андреев Леонид, / Надевши блузу из холста простого, / Весьма надменный принял вид / И говорит: / «Я в блузе, я похож на Льва Толстого!..» / Но некто, в модный облаченный фрак, / Ему промолвил правды слово: / «Нет, это, милый друг, не так! / Какие бы ни надевал ты блузы, / Все ж мысли у тебя кургузы / И от Толстого ты отличен тем, / Что тот „Войну и мир“ дал людям, / А ты… ты пишешь „Анатем“» (Буренин В. П. Сочинения: в 5 т. Т. 4. Пг., 1916. С. 224–225).


[Закрыть]. Вот отрывок из фельетона В. Воровского: «На днях г-н Леонид Андреев, как повествуют газеты, отправился со своей семьей в петербургский кинематограф «Сатурн», где на экране демонстрировалась в снимках его собственная частная жизнь за день. Тут было и катанье на велосипеде с сыном, и Л. Андреев за работой, и Л. Андреев, говорящий в граммофон, и Л. Андреев, пьющий чай, и т. д. и т. п. Леонид Андреев остался, говорят, очень доволен самим собою на экране. Все это весьма интересно, назидательно, и, главное, характерно <…> И никому не было бы никакого дела до того, что Л. Андреев любуется на свое изображение, или позирует для кинематографа, или «наговаривает» в граммофон, – если бы все это носило частный, домашний характер <…> Но горе в том, Л. Андреев позирует и «наговаривает» не для собственной потехи, а в назидание публике. Его кинематографические изображения показываются всем, платящим входную плату в «Сатурн», а граммофонный валик с его «наговором», говорят, поехал даже в Северную Америку»[51]51
  Боровский В. В. Литературная критика. М., 1971. С. 473–474.


[Закрыть].

А это «обличение» Д. Философова: «В то время как газеты переполнены подробностями о «фактах и жестах» Л. Н. Андреева, в то время как с разрешения писателя кинематографы показывают всей России, сколь вкусно и стильно живет популярный писатель у себя на «декадентской» даче, словом, когда налицо псе признаки шумной славы, – Л. Н. Андреев сердится и раздражается <…> Тема всегда одна и та же. Жалобы на критиков. Они не понимают писателя и своими хулиганскими выходками мешают ему работать. <…> Он в дурном расположении духа и как неврастеническая барышня ищет причину своей раздражительности не в себе, а в других… Когда видишь андреевскую погоню за славой, его боязнь перед каждым откровенным словом, за человека становится страшно. Ведь Андреев не только Александр Македонский, но и простой смертный, несчастный, беспомощный, зарапортовавшийся, как и все»[52]52
  Философов Д. В. Критические статьи и заметки 1899–1916. М., 2010. С. 287–288.


[Закрыть].

Неприятие такого типа бытового поведения писателя выразилось в стихотворении Саши Черного (его можно рассматривать как своего рода стихотворную критику), где Читатель адресует Писателю следующие слова:

 
Для вас сейчас любой успех —
Как допинг для усталой клячи…
Зачем торгуетесь при всех —
Чей «изм» умнее и богаче?
В неделю изводя стопу,
Привыкли вы менять две маски:
Во вторник презирать толпу,
А в пятницу ей строить глазки…
В тупой «анкете о мозоли»
И ваше мненье мы найдем,
В кинематографе с моржом
Снимались вы по доброй воле…
Да не один кинематограф!
Я не могу пойти в кабак,
Чтоб со стены, как вещий знак,
Не угрожал мне ваш автограф…[53]53
  Черный Саша. Стихотворения. СПб., 1996. С. 114.


[Закрыть]
 

Но критики начала XX в. не только постигали новые черты литературного быта, но и спорили о роли быта в жизни человека и общества, о принципах изображения быта, бытовой повседневности в литературе. Споры о быте – примечательная особенность критики и публицистики Серебряного века. В этой связи особенно интересно писал о быте, об отношении к бытовой стороне жизни у русских писателей Корней Чуковский. В статье «Куприн в „Яме“, характеризуя интерес писателя к „статике“ жизни, Чуковский выходит на проблему специфики отношения к быту в русской литературе, называя ее безбытностью[54]54
  К. И. Чуковский называл русских критиков «безбытными»: «И как бы по завещанию Белинского, все наши критики, ну все до одного – поскольку они порождение интеллигенции, „безбытны“ насквозь и все до одного влекут нас от удобного, гармонического „быта“ к мукам интеллигентской „безбытности“» (Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 7. М., 2003. С. 408).


[Закрыть]: „Мы еще не успели побыть так долго „в быту“, чтобы поверить во власть его и в его над нами авторитет. Мы все хоть немного нигилисты, и для нас эти формы и формулы быта несущественны и даже фиктивны, как для „штатских“ „неслужащих“ несущественны и фиктивны ордена и чины военных. Мы все в жизни еще как бы „неслужащие“ – и право же, по большей части, отсюда наше отрицание всякой формы и формулы быта, всякой „профессии“, всяких готовых, законченных, „профессиональных“ душевных движений“[55]55
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 7. М., 2003. С. 428. Сходная мысль о том, что «у нас нет повседневности», высказана А. Белым в фельетоне «О пьянстве словесном».


[Закрыть].

И в этом смысле Куприн, исчерпывая человека его профессией, формами быта, противостоит русской литературе. В статье «Самоубийцы», рассматривая причины самоубийств в жизни и литературе, Чуковский обратил внимание на то, что русская литература «постигает человека вне его дела, профессии; в ней даже в зародыше еще не создалась поэзия культурного труда»[56]56
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 7. М., 2003. С. 569.


[Закрыть]. Сравнивая русское и европейское бытовое поведение, Чуковский отмечал: «Мы все – словно незаконнорожденные. Мы вне семьи, вне всех этих наследственных пеленок и одеялец, вне сказок и преданий, передающихся из рода в род, вне всякой помощи прошлого. Нет у нас в доме серебряных дедушкиных очков, нет заповедного бабушкиного дивана, на котором так удобно теперь растянуться, нет старых тетушкиных вышиваний. Завидуешь западным людям. Сколько у них помочей, костылей, подпорок. В каждом третьестепенном английском scribbler'e, в каком-нибудь Гитченсе или Андрони Гопе, пред которыми наш Казимир Баранцевич – бог, слышится и пережитой Шекспир, и Мильтон, и Суинберн. Чувствуется такой асфальт под ногами, с которого их не столкнешь, как бы слабы они сами ни были»[57]57
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 6. М., 2003. С. 413.


[Закрыть].

Чуковский подвергает критике существующие литературные общества, где они «пьют мадеру, ухаживают за хозяйкиной дочерью, рассказывают друг другу друг о друге анекдоты, а потом надевают в передней калоши и, засыпая в санях, едут по слякоти к себе на Коломенскую, в Пале-Рояль или даже в Фонарный переулок»[58]58
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 6. М., 2003. С. 414.


[Закрыть]. Он отмечает, что писательская среда теперь «небывало понизилась»: «Подите в любой игорный притон, в последнюю какую-нибудь трущобу, подите ночью в любой грязнейший кабак, и вы непременно найдете там именитых и безымянных литераторов в отвратительной пьяной свалке, за бутылками, за пьяными нечленораздельными разговорами»[59]59
  Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 6. М., 2003. С. 417.


[Закрыть].

В обозрении «Русская литература в 1909 году» он отметил поворот литературы к бытовой русской жизни, когда русские писатели почувствовали потребность в «бытовом» романе. Этого, по мысли Чуковского, потребовал современный читатель.

Таким образом, критики начала XX в. оценивали не только эстетическую ценность произведения, но и его соотношение с актуальными общественными процессами. Одной из функций критики становится необходимость разобраться в социальном составе новой публики и в изменениях литературного быта. Начиная с 90-х годов XIX в., в выступлениях критиков уделяется внимание не только традиционному анализу текстов, но и поведению писателей, бытовому контексту, тому, какое влияние оказывает повседневная жизнь на тематику и проблематику литературы, на поведение писателя, как она формирует его личность. В этом отношении критика опережала академическую науку, где, как известно, интерес к проблематике литературного быта проявился лишь у формалистов в 1920-е годы.

2.2. Как М. Горький был «обласкан критикой» (о вкладе ранней критики в закрепление успеха писателя)

Остановимся на проблеме вклада критики в закреплении писательского успеха. Как уже отмечалось, в начале века многие писатели достигали быстрой и шумной известности, несравнимой с темпами XIX в. В аспекте отмеченных тенденций можно исследовать и феномен «ускоренных» репутаций таких писателей, как М. Горький и Л. Андреев.

Понятия «успех», «слава», «авторская стратегия» редко применяются к изучению творчества М. Горького, как и в целом к русской литературе, хотя использование подобных социологических понятий способно обогатить литературоведческий инструментарий. Это связано с тем, как отмечают исследователи, что «категория литературного успеха достаточно новая для русской культуры, ввиду особого статуса литературы и писателя в обществе и особенностей становления российского книжного рынка»[60]60
  Берг М. Литературократия. Проблемы присвоения и перераспределения власти в литературе. М., 2000. С. 234–235.


[Закрыть] а «представления о том, что такое литературная слава, каковы механизмы ее возникновения и распространения, – это немаловажная составляющая представлений о месте писателя в культуре и обществе в целом»[61]61
  Потапова Г. Е. «Все приятели кричали, кричали…». Литературная репутация Пушкина и эволюция представлений о славе в 1820—1830-е гг. // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1999. С. 134–135.


[Закрыть].

Рубеж XIX–XX вв. отмечен важными процессами в социологии литературной жизни, среди которых, прежде всего, выделяется увеличение читательской аудитории и рост объемов издательской продукции (по данным историков книжной торговли, в 1887 г. в России вышло 18,5 млн экземпляров книг, в 1913 г. – 109,1 млн экземпляров, т. е. общий тираж вырос почти в 6 раз). Причем рост продукции происходил, как отмечают Б. Дубин и А. Рейтблат, главным образом за счет социальных низов; именно «средняя» и низовая аудитории «начинали если не определять общую ситуацию, то очень явственно «подавать» голос, вмешиваться в издательскую политику, в процесс выдвижения на первый план тех или иных жанров и тем», формируются роли писателя-профессионала, «модного автора», возникает феномен бестселлера и т. д.[62]62
  Дубин Б. Рейтблат А. Государственная информация и массовая коммуникация URL: http://magazines.russ.rU/oz/2003/4/2003_4_25.html#t5


[Закрыть]

Эти тенденции определяли изменения и в другом коммуникационном звене в отношениях между автором и публикой – в литературной критике, В эпоху Серебряного века институт критики становится необычайно разветвленным: каждое из литературных направлений выдвигает свой тип критики, усиливается роль критики писательской, она завоевывает видные места на страницах газет (столичных и провинциальных). В рамках институционального подхода к критике обычно выделяются два ее наиболее представительных типа: критика, направленная в основном к публике, и критика, обращенная преимущественно к художнику «Критика первой половины XIX века уже столкнулась с фактом, когда не только противопоставлялись публика образованная и необразованная, но и внутри образованной публики фиксировались самые разные потребности, диктуемые не только эстетическим вкусом»[63]63
  Хренов Н. А. Критика-художник-публика в системе функционирования искусства // Методологические проблемы художественной критики. М., 1987. С. 320.


[Закрыть]. В конце XIX – начале XX в. отмечается зафиксированная современниками тенденция «эмансипации читателя» в отношении критики.

Процессы демократизации литературной жизни на протяжении XIX в. привели к тому, что, если в первые десятилетия XIX в. суждения знатоков «противопоставлялись мнению публики», то критика рубежа XIX–XX вв. не могла не учитывать в своих оценках успех писателя у публики, мнение массового читателя. «Поэтому в периоды развития и функционирования искусства в обществе, когда публика начинает властно заявлять о своих потребностях и интересах, которые свидетельствуют о появлении новых социальных ценностей, нуждающихся в формировании, критик может ориентироваться в первую очередь не столько на художника, сколько на публику»[64]64
  Хренов Н. А. Критика-художник-публика в системе функционирования искусства // Методологические проблемы художественной критики. М., 1987. С. 320.


[Закрыть]. В течение XVIII – первых десятилетий XIX в. преобладал принцип, согласно которому суждения знатоков противопоставляются мнению публики, а в понимании художественного творчества с публикой вообще не считаются, так что писатель ориентировался на требования читателя идеального. В России такая схема начинает меняться только к 1830-м годам, а усиливается в 1860-е годы. Н. А. Добролюбов подчеркивал, что при оценке литературного произведения критика должна учитывать мнение широких читательских кругов: «…окончательного решения тут никто не может брать на себя; всякий может считать свое мнение справедливым, но решение в этом случае более, нежели когда-нибудь, надо предоставить публике. Это дело до нее касается, и только во имя ее можем мы утверждать наши положения. <…> Скажите, кому же иначе судить о справедливости наших слов, как не тому самому обществу, о котором идет речь и к которому она обращается?»[65]65
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. М., 1952. С. 175.


[Закрыть].

Ситуация с ранним М. Горьким в этой связи приобретает особый интерес. Первые шаги Горького и первый сборник рассказов и очерков 1898 г. имели беспрецедентный успех, кажется, не имеющий аналогов в истории русской литературы. О зримых проявлениях этого успеха содержится много материалов в воспоминаниях о писателе, почти все критические статьи о Горьком содержали рассуждения о феномене его успеха. В содержательной статье С. В. Заики «М. Горький в общественном мнении начала века (1898–1904)» приводится много фактов «материализации» славы писателя, проявившейся в приметах социального быта и стиля жизни той эпохи (открытие новых работных домов, реконструкция ночлежек, создание клубов так называемых паспортных босяков, появление в журналистике массы новых сюжетов из жизни низов, сочинения подражателей Горького и т. д.)[66]66
  Заика С. В., Марченков A. M. M. Горький в общественном мнении XX в. 1898–1904 (историко-функциональный аспект) // М. Горький на пороге XXI столетия. Горьковские чтения 1998 года. Т. 1. Н. Новгород, 2000. С 27–35.


[Закрыть]. Поэтому важно увидеть, как воспринимал столь раннее признание сам Горький. Его письма 1890-х – начала 1900-х годов содержат немало размышлений о публике, успехе и связанной с ними славе. «Отношение публики к моим писаниям укрепляет во мне уверенность в том, что я, пожалуй, и в самом деле сумею написать порядочную вещь», – писал Горький С. П. Дороватовскому (1898)[67]67
  Горький М. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 28. М., 1954. С 23. В дальнейшем цитаты по этому изданию даны в тексте с указанием тома и страницы.


[Закрыть]. Но, ощущая самоудовлетворение от первого успеха, писатель понимал и его неустойчивость: «Неуспеха – не боюсь, был хвален со всех сторон, и хоть силен был звон, а я не оглушен. Прекрасно чувствую, что скоро начнут лаять столь же основательно и громко, как и хвалили» (1900) (28; 130). Таких признаний в переписке содержится довольно много, что говорит о заинтересованности Горького этой проблемой. «Слава действовала на него двояко: вместе с обретением уверенности в себе росло чувство ответственности за свое слово, неясной представлялась перспектива»[68]68
  М. Горький и его эпоха. Материалы и исследования. Вып. 4. М., 1995. С. 51.


[Закрыть].

Любопытно, что в переписке Горького «сюжеты», связанные с читательской аудиторией и так называемым «символическим капиталом», соединяются с чисто экономическими критериями успеха, на которые Горькому указывают издатели. В письме К. П. Пятницкого к Горькому от 6 января 1902 г. так говорится о росте и перспективах читательского успеха: «…Когда появились два тома издания Дороватовского, для многих стало ясным Ваше значение. Но как Вы думаете: сколько предложил бы тогда книгопродавец, если б Вы захотели передать эти два тома в полную его собственность? Я полагаю, – раз в 20 меньше, чем предложат за те же два тома теперь. Число читателей в России с каждым годом быстро возрастает. С каждым годом Ваши книги будут проникать глубже и глубже, захватывая новые слои. Через пять лет они будут стоить в десять раз больше, чем теперь. Да и сейчас ценность их так велика, что при продаже ни один книгопродавец не предложит Вам даже половинной цены»[69]69
  Переписка М. Горького: в 2 т. Т. 1. М, 1986. С. 201.


[Закрыть] (курсив наш. – КВ.).

Успех Горького связан и с сознательно выстраиваемой авторской стратегией, включающей выбор «читательского поля, наиболее подходящего для функционирования его текстов»[70]70
  Берг М. Указ. соч. С. 196.


[Закрыть]. Показателен, например, такой его совет Л. Андрееву, несомненно, основанный на собственном писательском опыте: «Еще скажу: молодежь любит тебя пока что авансом, ибо кроме «Темной дали» вы, сударь, пока ничего ей не дали. По нынешним дням ей потребно жизнерадостное, героическое, с романтизмом (в меру). И – говорю серьезно – надо что-нибудь писать в таком же тоне»[71]71
  Переписка М. Горького. С. 196.


[Закрыть]. Горький говорит о том, что автор должен точно учитывать культурную атмосферу эпохи, когда в России, по его словам, «происходит развал того философского и этического базиса, на коем основано благополучие мещанства» (там же).

Но, наряду с указанными факторами (автор, читательская аудитория, издатели), в «случае» с Горьким необходимо учитывать и критику Роль критики в создании репутации писателя, в формировании и закреплении его успеха и вообще судьбы автора (как в положительном, так и в отрицательном смысле) – тема малоисследованная.

М. Горький в письме к Д. Н. Овсянико-Куликовскому от декабря 1911 г. по поводу его статей о раннем творчестве писателя отмечал: «В свое время я был весьма обласкан критикой, но – она не дала мне решительно ничего, кроме приятных эмоций, ничему не научила меня…»[72]72
  Цит. по: М. Горький и его эпоха. С. 202.


[Закрыть] (курсив наш. – К.В.). Однако было бы поспешным на основании только данной оценки делать вывод об отношении Горького к критике. Представление о том, что для писателя критика может не иметь никакого значения, можно отнести к разряду мифов. На самом деле грани отношения писателя к критике многообразны.

Горький, на самом деле, постоянно ей интересовался, о чем свидетельствует его переписка (оцениваются статьи Н. Михайловского, М. Меньшикова, В. Боцяновского, Е. Соловьева и других), пометы на статьях и книгах о нем в личной библиотеке писателя[73]73
  Цит. по: М. Горький и его эпоха. С. 192–205.


[Закрыть]. Пометы Горького свидетельствуют о внимательном прочтении суждений В. Розанова о Гоголе, Достоевском[74]74
  Письма A. M. Горького к В. В. Розанову и его пометы на книгах Розанова (Публикация Архива и Музея A. M. Горького) // Контекст. 1978. М., 1978. С. 311.


[Закрыть]. Вместе с тем, во-первых, Горького не устраивал уровень критики 90-х годов, во-вторых, в Горьком была достаточно сильная самокритичность. Он полагал, что так много и похвально о нем писать еще рано. «Думаю однако, что обо мне еще рано писать серьезно и рано возводить меня в величину. Я, кажется, из тех, которые никуда не приходят, а все только идут» (28, 139) (из письма к В. Ф. Боцяновскому 5 (18) ноября 1900 г.).

В первых рецензиях, статьях и итоговом сборнике «Критические статьи о произведениях Максима Горького. Издание С. Гринберга» (СПб., 1901) был создан неоднозначный, но в целом положительный образ писателя[75]75
  В 1999 г. в серии «Русский путь» (СПб., РХГИ) вышел том «Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество М. Горького в оценке русских мыслителей и исследователей 1890—1910-х гг.», куда вошли некоторые ранние статьи о Горьком. В дальнейшем статьи из этого сборника цитируются в тексте с указанием страницы.


[Закрыть]. Каждая критическая статья о Горьком начинается с констатации успеха писателя, с размышлений о его популярности, о метаморфозах, которые могут ожидать молодого автора. «Из глубин народных пришел даровитый писатель и сразу покорил себе всю читающую Россию» (М. Меньшиков) (с. 430). Н. Михайловский, сравнивая темп достижения успеха Толстого, Достоевского, Чехова, подчеркивал: «В особенности поразителен успех г. Горького. Г. Чехов зарабатывал свое нынешнее положение далеко не сразу, тогда как с г. Горьким произошло нечто вроде рождения готовой Минервы из головы Юпитера. <…> Но завоеванная г. Горьким область далеко не ограничивается русскими пределами: его усиленно переводят, критикуют, комментируют, интересуются обстоятельствами его личной жизни и за границей – в Германии, во Франции, в Италии, в славянских странах»[76]76
  Михайловский Н. К. Литературная критика и воспоминания. М., 1995. С. 495.


[Закрыть].

В связи с Горьким Михайловский обосновывает анализ успеха писателя как одну из важнейших задач критики: «Открыть секрет успеха писателя – значит найти это нечто, помимо таланта, хотя и при его посредстве притягивающее к нему общее внимание, указать тот пункт в его писаниях, который направляет к нему радиусы интереса и симпатий современных читателей» (там же, с. 496).

И, действительно, почти все критики, стремясь разобраться в причинах быстрого успеха, выдвигают свои версии. Н. К. Михайловский связывает общественный успех Горького с изменением «в самом составе читателей» (там же). Для М. Гельрота «опасная для всякого писателя популярность г. Горького коренится в калейдоскопе тех современных нам «смут» и «настроений», которые характерны не для одной только нашей российской жизни» (с. 427–428). Для М. Меньшикова одна из причин «шумной славы» Горького в том, что он пришел «вовремя», «вместе с новою умственною волною в русском обществе, в разгар ожесточенных битв народников и марксистов» (с. 434).

Сходясь в том, что основой этого успеха является дарование автора, художественный талант (характерны, в этой связи, мысли Н. Михайловского о различиях дебютов «мимолетных» авторов и Горького), многие критики склонны были рассматривать и своего рода социологические факторы успеха (продажа книг, читательские мнения, необычная биография, неотделимая от творчества и т. д.). М. Меньшиков писал: «…именно его книги расходятся с неслыханною у нас быстротою, его имя передается из уст в уста в миллионах уголков, где только еще теплится интеллигентная жизнь. Куда бы вдаль вы ни поехали, от Петербурга до Тифлиса и от Варшавы до Владивостока, вы непременно встретите восторженных поклонников этого нового таланта – реже – хулителей его» (с. 430).

Анализ ранних статей о Горьком позволяет заключить, что критика, опираясь на социологическую аргументацию, в сущности, вынуждена была учитывать в своих оценках читательский успех молодого писателя, хотя у самих «законодателей вкуса» (критиков) к Горькому как художнику не было однозначного отношения. Но объективно критика относилась «к каждому его новому произведению с тем нервным вниманием, которое для начинающего писателя лучше всяких похвал» (с. 305).