Текст книги "Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие"

Торжественные речи произносились не только светскими людьми, но и духовенством. Как известно, гоголевские дни были организованы так, что, к примеру, сначала в университетской церкви происходила торжественная панихида, где перед служением панихиды духовным лицом произносилось «слово», а после панихиды происходило заседание Совета университета, и продолжались речи. В слове духовных лиц тоже звучала полемика по отношению к голосам людей, которые, как говорил в своей речи в Одессе профессор богословия A. M. Клитин, «хотели отнять у него и душу, и сердце, и божественное пламя таланта»: «Мы не дадим ему Иудиного лобзания, ласково целуя его именами: мистик, психопат, нервно-больной человек и проч. Мы почтим и прославим своего писателя как литературного гения, как писателя народного, как горячего патриота, как воспитателя юношества, как глубоко верующего и преданного сына Православной Церкви»[111]111
  Сборник, изданный Императорским Новороссийским университетом по случаю столетия со дня рождения Н. В. Гоголя. Одесса, 1909. С. 8.


[Закрыть].

В «духовных» речах, безусловно, подчеркивалась не столько заслуги Гоголя как писателя, сколько обращалось внимание на черты его жизни как христианина. В этой связи осмыслялся и поздний этап его жизни. В речи перед служением панихиды по Гоголю в Симбирске говорилось, что «благодаря обстоятельствам последних лет жизни, его коренные религиозные убеждения обнаружились непринужденнее, полнее, во всей своей силе, при иных условиях мы, может быть, и не узнали бы о том, насколько позволительно считать Николая Васильевича носителем христианских идей»[112]112
  Празднование столетия. Указ. соч. С. 3.


[Закрыть].

Иногда выступавшие духовные лица вынуждены были, тем не менее, объяснять свою высокую оценку «отрицания» в творчестве Гоголя. В слове, произнесенном в церкви 1-й самарской гимназии, акцентировалось, что «благородные мотивы отрицательного направления творчества Гоголя стоят в тесной связи с его возвышенными религиозно-нравственными идеалами», что особенно важно «в наши нерадостные дни, дни уныния, апатии и пессимистического настроения»[113]113
  Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 3, 6.


[Закрыть].

В юбилейных выступлениях на первый план выходит соотнесение идейного содержания наследия Гоголя с современной общественной ситуацией, наступившей после первой русской революции, появления сборника «Вехи» (показательно, что знаменитый сборник выходит в свет накануне юбилея – 16 марта, за 2 дня было распродано 2853 экземпляра)[114]114
  См.: Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 504.


[Закрыть]. В творчестве Гоголя находятся ответы на волнующие общество вопросы.

Одной из наиболее ярких речей московских дней стало выступление религиозного философа Е. Н. Трубецкого «Гоголь и Россия». Юбилейная речь Трубецкого выражена в стилистике религиозно-философского дискурса начала XX в., характеризующегося в современной антропоцентрической лингвистике всесторонностью тематики и синкретизмом стиля, цель которого – рассмотрение философских вопросов всемирной и русской истории и культуры на мировоззренческой основе православия[115]115
  Анистратенко И. В. Русский религиозно-философский дискурс начала XX в.: лингвориторические параметры групповой языковой личности (на материале сборника статей «Из глубины», 1918): автореф. днс…. канд. филол. наук. Нальчик, 2009.


[Закрыть]. Важная особенность религиозно-философского-дискурса – интертекстуальные текстовые включения, когда авторы используют имена авторитетных для русского общественного сознания писателей, подчеркивая роль культуры в отражении и формировании национального менталитета. В Гоголе, по Трубецкому, выразились «не те или другие преходящие черты эпохи, а сверхвременная сущность нашего народного характера», «потому в них до сих пор мы можем читать печальную повесть не только о нашем прошлом, но и о настоящем России. В них все полно неумирающего значения»[116]116
  Гоголевские дни в Москве. М., 1910. С. 116.


[Закрыть]. В представлении Трубецкого, Гоголь – «по существу писатель-странник и богоискатель», его «странствования теснейшим образом связаны с самой сущностью его творчества, с основным делом его жизни», эти странствования были для него одновременно исканием Бога и исканием России» Интересно обыгрывание образа тройки в новом историческом контексте, когда жизнь вносит дополнения в гоголевский текст: «Три года тому назад пророчество как будто бы сбылось. Тогда действительно тройка закусила удила, подхватила экипаж, сбивала с ног прохожих и наводила ужас на соседей своим молниеносным движением… Верные национальному инстинкту кони мчались без возницы, не зная ни дисциплины, ни удержа… Беспорядочная скачка кого потоптала, кого устрашила. Тут, к великой радости испуганных обывателей, тройку поймала твердая, но грубая рука. С тех пор она покорно возит казенную корреспонденцию»[117]117
  Гоголевские дни в Москве. М., 1910. С. 117–118, 124.


[Закрыть].

Во многих выступлениях подчеркивалось общественное значение произведений Гоголя в том, что они сослужили «свою службу для эпохи реформ, «разбудили» многие «мертвые души»[118]118
  Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 28.


[Закрыть]. Соглашаясь с мнением Белинского, что Гоголь помогал общественному самосознанию, ораторы в то же время подчеркивали общественное значение «Выбранных мест из переписки с друзьями».

Но следует отметить, что оценки общественного значения Гоголя полны и общих речевых клише: «учитель земли русской», «идеал учителя горькой жизненной правды», «учитель-гуманист», «поэт жизненной правды» и т. д. Крайности подобных «общественных» интерпретаций были иронически высмеяны в ряде фельетонов: «После юбилея» В. Воровского, построенном в форме диалога «тени» Н. В. Гоголя и черта, «Гоголевы дни» А. Амфитеатрова, первая часть которого «После праздника», написана как послание Н. В. Гоголя А. С. Пушкину. Риторика демократической поэзии весьма характерна и для такого феномена юбилейных торжеств, как массовые любительские стихи памяти Гоголя[119]119
  См. начало одного из гимназических стихотворений: Он был тоскующим поэтом, / Хотя был смех его мечтой. / Он ведал горечь злых мгновений, / Когда бессилье откровений / Заре, горящей за чертой, / Он слал единственным ответом… (Гоголевский праздник всех учебных заведений города Тифлиса 26 апреля 1909 г. Тифлис, 1909. С. 7). Еще в 1902 г. вышел сборник «Н. В. Гоголь в русской поэзии», в который, наряду со стихами Н. М. Языкова, А. А. Григорьева, Н. А. Некрасова, П. А. Вяземского, вошли образцы массовой поэзии из газет «Петербургский листок», «Московский листок», «Рижский вестник», стихотворение студента-юриста университета им. Св. Владимира и др.


[Закрыть].

Сквозной мотив речей – оценка мирового значения Гоголя. Если в XIX в. эта тема отчасти звучала у К. Аксакова, то Белинский говорил только о его национальной значимости. Благодаря юбилейным торжествам закрепляется во многом статус Гоголя как мирового художника. Это признание звучит как в отечественных речах, так и в речах приглашенных европейских гостей (М. де Вогюэ, Л. Леже, Г. Брандес и др.). Не случайно в Отчете Гоголевской комиссии общества любителей Российской словесности подчеркивалось: открытию памятника Гоголю ей «хотелось придать характер общерусского, национального праздника и, насколько возможно, привлечь к участию в нем представителей западноевропейского научного и литературного мира», а «степень сочувствия, какую могла бы обнаружить Западная Европа, явилась бы показателем того, какое значение вообще имеет теперь русская литература (и в частности, конечно, Гоголь) в глазах Европы»[120]120
  Гоголевские дни. Указ. соч. С. 10.


[Закрыть] Мельхиор де Вогюэ, автор исследования «Русский роман», высказал мысль об универсализме гоголевского гения, преодолевающего национальные границы: «За пределами славянского мира Гоголь простирает свою власть на все человечество, как и его вдохновитель и образец – Сервантес»[121]121
  Гоголевские дни. Указ. соч. С. 144.


[Закрыть]. Председатель Общества любителей российской словесности А. Е. Грузинский выразил убеждение, что «значение Гоголя для Европы должно в будущем еще вырасти»[122]122
  Гоголевские дни. Указ. соч. С. 64.


[Закрыть].

В юбилейных речах 1909 г. нельзя не увидеть и такой объединяющей их мысли, выражающейся в запоздалой вине за то, что «мы редко понимаем своих пророков и еще реже любим их, особенно когда они провозглашают свое «любви и правды чистое ученье», облекая его в суровость негодования или в мнимую легкость смеха».

Глава 3. Жанровая палитра критики

3.1. Жанровые формы рецензий. Роль поэтических рецензий в практике символистской критики

Если в теоретических жанрах[123]123
  В отличие от манифестов, теоретических деклараций, обозрений, рецензия не относится к жанрам с преднамеренно программирующей функцией, в ней это скрыто в способе анализа, в различного рода фрагментах, расширяющих «границы» жанра, в эмоциональном диапазоне рецензий – от лирического, похвального до разоблачительно-сатирического.


[Закрыть] намечаются пути развития современной литературы, вырабатываются теоретические концепции литературы, всего литературного направления, задаются возможные авторские версии восприятия тех или иных произведений, то именно в произведениях «малой критики», как порой именуют рецензии, дается оценка текущей литературы.

Рецензия в значительной мере связана с практикой «живой» литературной жизни, это жанр прямого действия. Именно через рецензию как оперативный отклик на появление отдельного произведения определяется первоначальное место произведения в картине литературной жизни, дается «первичное структурирование литературного пространства»[124]124
  Агеев А. Кое-что о рецензии // Новое литературное обозрение. 2000. № 44. С. 303.


[Закрыть]. Устанавливаются диалогические связи в системе критик – автор-современник[125]125
  В истории критики есть и рецензии на современные издания писателей прошлого, но они в целом находятся на периферии.


[Закрыть] – читатель через анализ и оценку произведения, через спор с авторской концепцией, привлечение внимания читателя к произведению (и наоборот). Автор волен или не волен прислушиваться к мнению рецензентов (хотя в большинстве своем, пусть открыто не высказывая своего желания, автор интересуется критическими откликами)[126]126
  Любой рецензент, если представляет отрицательную рецензию, сталкивается с проблемой творческого самолюбия. Вспоминая начало своей критической деятельности, 3. Гиппиус объясняла причину острых, порой нелицеприятных оценок: «Когда я сама сделалась литературным критиком, я была поражена чувствительностью писателей: всякое мнение, если оно не было восторженным, а просто критическим разбором, уже погружало писателя в неврастению и часто делало его моим личным врагом. Особенно если это мнение было, как часто оказывалось впоследствии, правильным и касалось писателя, вкусившего мгновенной славы и окруженного такими же мгновенными поклонниками» (Мережковский Д. С., Гиппиус З. Н. 14 декабря. Дмитрий Мережковский. М., 1991. С. 335).
  Если собрать сумму рецензий о каком-либо писателе, мы получим синхронный срез живого восприятия литературы современности.


[Закрыть]. Но через совокупность рецензий осуществляется признание (непризнание) и начинает создаваться образ писателя в общественном сознании[127]127
  Исследований рецензий символистов не в обзорно-описательном плане, а с точки зрения структурных особенностей жанра, на самом деле поразительно мало. Отдельным аспектам рецензентской деятельности символистов посвящены работы Д. Е. Максимова, М. В. Михайловой, Н. В. Скворцовой, Н. А. Молчановой, Я. С. Усачевой.


[Закрыть].

В рецензии часто ощутима борьба установки на жанровый канон, соблюдение «правил» жанра, требований тактико-полемической линии (журнала, газеты, направления) и, с другой стороны, возможность обойти «диктат» издания, школы, выйти за рамки канона; проявить импровизационность и судить автора «по законам, им самим над собою признанным» (А. С. Пушкин). В этой связи очень важна степень свободы, искренности и независимости критики в отстаивании своего мнения.

Картина рецензентской практики символистов сложна и многообразна. Ей одной можно посвятить большое исследование[128]128
  Исследований рецензий символистов не в обзорно-описательном плане, а с точки зрения структурных особенностей жанра, на самом деле поразительно мало. Отдельным аспектам рецензентской деятельности символистов посвящены работы Д. Е. Максимова, М. В. Михайловой, Н. В. Скворцовой, Н. А. Молчановой, Я. С. Усачевой.


[Закрыть]. Опираясь на конкретные выводы и отдельные наблюдения, мы рассматриваем более панорамно поэтику символистских рецензий в аспекте жанрообразующих факторов и средств.

Символисты уделяли особое внимание этому жанру во всех периодических изданиях. При этом действовал не столько количественный фактор (оценить все выходящие новинки), сколько художественно-эстетический. Рецензия должна быть прежде всего интересной. Об этом писал В. Я. Брюсов М. Н. Семенову: «…надо выбрать одно: или интересные рецензии; или рецензии об интересных книгах. Я окончательно решил выбрать первое и раскаиваюсь, что давал в „Весах“ место разным пустословиям В. Саводника (B.C.), В. Каллаша (В.К.) и других, ради того только, что о таких-то изданиях надо иметь отзыв. Рецензия должна сама по себе представлять ценность и интерес, – только тогда ей место в „Весах“…»[129]129
  Богомолов Н. А. Из истории «Весов». Переписка В. Я. Брюсова с М. Н. Семеновым // «Свет мой канет в бездну. Я вам оставляю луч»: сб. публикаций, ст. и мат-лов, посвящ. памяти В. В. Мусатова. Великий Новгород, 2005. С 17. В ответном письме М. Н. Семенов писал, что надо искать «интересных рецензий о интересных книгах, ибо первая и главная задача всякого библиографического отдела – ознакомление читателя по возможности со всеми важными литературными явлениями» (Там же. С 22).


[Закрыть] (курсив наш. – К.В.). А вот слова Д. С. Мережковского из письма к В. Брюсову: «Очень важная просьба: если наше соглашение о постоянном отделе состоится, <…> то присылайте нам каждый месяц сюда в Париж новые русские книги и, главное, новые журналы (особенно либеральные – «Русское богатство», «Мир Божий», «Образование», «Вестник Европы» и пр.) для мелких рецензий и полемических коротеньких заметок, которым мы придаем очень большое значение»[130]130
  Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 151.


[Закрыть] (подчеркнуто в тексте письма).

Важнейшая особенность многих рецензий символистов – наличие теоретического элемента. Структурно-композиционная роль теории могла быть разной (исходные формулировки, «вплетенность» в ход разбора, наблюдения «по поводу», теоретические выводы и т. д.), но в любом случае теоретические вопросы выходили за рамки чисто прикладной роли и приобретали самостоятельное значение[131]131
  См. признание А. Белого: «Как ни старался я использовать заказы минуты, просовывая в них контрабандой кусочки теоретических мыслей, обрывки платформ «школы», – цельной картины моих мыслей и не могло получиться; она всегда разбивалась здесь о задачу дня. <…> Мои 65 статей напоминают мне тугие колбасы, набитые двумя начинками: начинкою «темы дня» с подложенными в тему кусочками мыслей о символизме…» (Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 448).


[Закрыть]. В своем «пределе» эта тенденция приводила к переходу рецензии в чисто теоретическую статью – тип работы, в которой произведение служит поводом для собственных выводов о теоретических проблемах литературы.

Другим жанрообразующим фактором становятся внешние условия, «предлагаемые эпохой, более или менее стандартные для данного времени печатного оформления»[132]132
  Максимов Д. Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л.,1975. С. 259.


[Закрыть]. Каждый журнал вырабатывал свою политику рецензирования, на которую ориентировался критик. Требование краткости исходило от фактических редакторов изданий[133]133
  См. обращения в письмах к Блоку В. Брюсова («Ждем от Вас таких же коротких и попадающих прямо в цель рецензий, какие Вы напечатали в Нов<ом> пути»), С. Соколова («Охотно встречу Вашу рецензию. Только надо иметь в виду, что необходима именно рецензия (строк 150), в библиографическом отделе, так как отдельной статьи о книге Зайцева (вне библиографии) помещать не собираюсь») (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1. С. 486, 547).


[Закрыть]. Обсуждались тактические вопросы «смягчения» тона резких рецензий, если это было необходимо[134]134
  См. интересное обсуждение рецензентских проблем в «Русской мысли» в письмах 3. Гиппиус В. Брюсову: «Затем: вы пишите о 8 стр. декабрьского отчета – а П.Б. (Струве. – К.В.) говорит, что это много. Сколько же? А лучше бы вы меня не стесняли: много я не напишу все равно. <…> П.Б. написал мне сегодня, „умоляя“, раз я пожалела Щеглова ради вас – пожалеть Лугового ради него и „смягчить форму“ моей о нем рецензии <…> Этот отзыв вполне соответствует тому, что я написала, однако П.Б-чу „его жалко“, и я не могу не пойти навстречу добрым чувствам. <…> Корректуру я отправила вчера. О Луговом вычеркнула ту фразу, которая наиболее огорчала П.Б-ча (о толстых журналах), затем еще несколько слов для смягчения „формы“; нахожу, что вполне довольна. <…> Он ведь не „властно“ просил, а тихенько; я не жалуюсь, испугалась лишь за будущее в смысле разных Леонидов…» (Литературоведческий журнал. 2005. № 19. С. 178, 185, 186).


[Закрыть].

Вся эта совокупность факторов определяла выбор вида рецензии (похвальная, рецензия-одобрение, отрицательная рецензия, полемическая; рецензия-аннотация, монографическая, полирецензия и т. д.), активизацию тех или иных структурных компонентов (соотношение информативных, интерпретационных, оценочных компонентов, теория, цитатность, пересказ), средства выражения оценочности, стилистику рецензий. Поэтика рецензий существенно зависела от объекта рецензирования и теоретических принципов символистской критики. В этой связи по-разному выстраивались рецензии: а) посвященные «своим» (в широком смысле слова); б) реалистам (также в широком смысле слова, где были разные градации – от высоких образцов до средней беллетристики); в) массовой (эпигонской) литературе.

Количественно (с точки зрения жанрово-родовых особенностей объектов рецензирования) преобладали рецензии на поэтические произведения. Из двух вопросов, в которых, согласно Т. Элиоту, заключены цель и границы литературной критики, – «Что такое поэзия?» и «Хорошо ли именно это поэтическое произведение?»[135]135
  Элиот Т. Назначение поэзии: пер. с англ. Киев, 1996. С. 45.


[Закрыть] – именно ответ на второй вопрос составлял существенную задачу любых рецензий символистов.

Для символизма вопрос оценки поэтического произведения имел принципиальное значение.

К началу 1890-х годов целые пласты истории литературы, особенно поэтические явления (Тютчев, Фет, Полонский) оказались недооцененными традиционной критикой 60—80-х годов. П. П. Перцов в воспоминаниях приводил поразительный факт: по поводу смерти Фета в журнале «Русское богатство» нельзя было сказать что-либо и приходилось индивидуальную «фетоманию» «держать в кармане»[136]136
  Перцов П. П. Литературные воспоминания. 1880–1902. М., 2002. С. 91.


[Закрыть].

В «Письмах о поэзии», опубликованных в «Волжском вестнике», он писал о «вкладе» критики в то, что общество не читает и не понимает стихов. В примечаниях он оговаривал: «своими отзывами о критике 60-х годов отнюдь не думаю отрицать ни ее общего значения, ни ее огромных заслуг, а указываю только на частный ее пробел, оправдываемый «обстоятельствами времени», но этого оправдания нет у поколения современной критики»[137]137
  Волжский вестник. 1893. № 309. 30 нояб. (2 дек.).


[Закрыть]. То есть «разлад» поэзии и критики начинался в 60-е годы. В третьем «Письме о поэзии» Перцов напоминал об «истинной» роли поэта, о необходимости понимания поэзии как искусства. В этой связи вспоминался писаревский «рецепт» воспитания поэта-гражданина: «Писарев полагал, что для того, чтобы сделаться великим поэтом и даже просто поэтом <…> нужно долго обучать себя гражданским чувствам <…> Писаревский рецепт заключал в себе все, что угодно <…>, но в нем были опущены из виду самые главные средства – свобода творчества и изучение красоты». Здесь же прозвучала мысль, ставшая общей для символистов: о необходимости изучения поэзии, знакомства с поэтическим опытом других. Он говорит о «поэтическом невежестве», о том, что некоторые молодые поэты совершенно не считают нужным заглядывать в творения своих великих предшественников. «Раз поэзия есть искусство, то к ней надо относиться, как относятся к другим искусствам их адепты»[138]138
  Волжский вестник. 1894. № 18. 20 янв. (1 февр.).


[Закрыть]. А. Л. Волынский в 1893 г. скажет о «вечном разладе» между русской поэзией и русской критикой[139]139
  Северный вестник. 1893. № 3. С. 122.


[Закрыть]

Вопрос о необходимости новой критики, способной понимать поэзию, оценить накопленные ею богатства, закрепить и зафиксировать открытия современной поэзии, определить и сформулировать новые для нее пути обсуждался в 1890-е годы в среде символистов в основном в эпистолярной форме.

В. Брюсов в ранний период деятельности, не имея возможности оценить новую поэзию в общедоступных журналах, выражал многие оценки в переписке. В письмах к П. П. Перцову обсуждались и теоретические вопросы, важные для формирования принципов изучения поэзии, которые проявятся в полной мере в литературно-критических выступлениях Брюсова начала века (поэзия как отражение личности художника, необходимость рассмотрения поэтического произведения «в союзе» с личностью, отрицательное отношение к имманентному анализу произведения, поиск философского миросозерцания в поэзии). Вопрос о способах реконструкции миросозерцания поэта – важнейший для ранней символистской критики. Брюсов различал миросозерцание и «истинную философию поэзии»[140]140
  Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. 1894–1896 г. (к истории раннего символизма). М., 1927. С. 73–74. В дальнейшем цитируемые страницы указаны в тексте.


[Закрыть].

В письме от 14 июня 1895 г. Брюсов изумлен тем, «почему до сих пор никто из критиков не займется современной нашей поэзией, как целым» (с. 27). Спустя некоторое время он с сожалением признает, что «истинно современный дух поэзии у нас некому оценить» (с. 65). Брюсов говорит прежде всего о «падении» критики, посвященной поэзии: «У нас не так давно говорили о падении поэзии, но до какого же величайшего падения дошла наша критика, если в ней нет ни одного человека, понимающего поэзию, а есть Г. Г. Буренины и фельетонисты „Исторического вестника“» (с. 79). В этом же духе Брюсов высказывался и в ряде неопубликованных критических опытов 1890-х гг. Например, в «Критических заметках о журнале «Русское богатство и его сборнике»: «Кто пишет рецензии? <…> Я понял бы, если бы о моих стихах высказался сурово [неразб.] К. К. Случевский, вообще человек, знающий, что такое стих. Но какое мне дело до [неразб.] неподписанного ругателя из «Русского богатства»?»[141]141
  РГАЛИ. Ф. 386. Картон № 36. Ед. хр. 39. Л. 1.


[Закрыть]

Примерно в это же время эти вопросы затрагивал и И. Ф. Анненский в «Педагогических письмах» (1892) и в статье «Об эстетическом отношении Лермонтова к природе» (1897). Как констатировал автор «Педагогических писем», именно уровень эстетического развития в русском обществе остается низким. «Ведь мы, русские, – пишет он, – даже в интеллигентном строе общества, поразительно слабо развиты эстетически». Следствием такой «эстетической недоразвитости» Анненский считает отношение к поэтическому слову, определившееся в критике 60-х годов и нашедшее яркое применение в том, как «поставил вопрос о поэзии и пользе красоты» Писарев. «Не течет ли и доселе, – спрашивает Анненский, – писаревская струя в значительной части нашей интеллигенции <…>», если «во всех эстетических суждениях и спорах нам и теперь приходится начинать ab ovo, несмотря на все памятники, речи и юбилеи у нас в теории прекрасного еще, что называется, гроша нет за душой»[142]142
  Цит. по: Чекалов И. И. Поэтика Мандельштама и русский шекспиризм XX века. Историко-литературный аспект полемики акмеистов и символистов. М., 1994. С. 56.


[Закрыть].

Символисты и впоследствии, ретроспективно осмысляя свою историю, также неоднократно оценивали ситуацию в поэтической критике последних десятилетий XIX в. А. Белый в 1925 г. отмечал такие черты русской критики, как падение вкуса, сужение кругозора и полное небрежение к поэзии («…литературные вкусы даже передовых критиков показывали низкий уровень, не говоря об уровне вкусов среднего интеллигента; либеральная и изживающая себя народническая критика разжевывала общие места некогда славной стаи передовых борцов критической мысли, уже усвоенные предшествующим поколением; и в них дожевывала себя; все то, что выходило из рамок либеральной и мелкобуржуазной идеологии, оказывалось за пределом критических горизонтов и вместе с тем за пределом понимания среднего читателя…»[143]143
  Андрей Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С. 656.


[Закрыть]

В критике XIX в. эта жанровая разновидность (рецензии на поэтические произведения) не была так развита, как жанры монографической рецензии, посвященной прозаическому или драматическому произведению. Даже в эстетической критике отклики на поэтические сборники превращались в монографические и проблемные статьи. Например, у В. П. Боткина рецензия на «Стихотворения Фета» выливается в пространные рассуждения по поводу значения поэзии, о сложности критической оценки «настоящей поэзии». То же у А. В. Дружинина: разбор стихов Фета (рецензия на сборник А. А. Фета 1856 г.) сопровождается отступлениями о роли поэзии Фета, его способности проникнуть в «тайники души человеческой» и вместе с тем о «пользе» такой поэзии[144]144
  Дружинин А. В. Прекрасное и вечное М., 1988. С. 146.


[Закрыть].

Вместе с тем именно Дружинин положительно оценивал высокую музыкальность стиха Фета, но при этом не считал должным пройти мимо «некоторых неправильностей в языке»[145]145
  Дружинин А. В. Прекрасное и вечное М., 1988. С. 151.


[Закрыть]. Интерес к художественности, к языку поэзии и как бы сама строгость подхода соединялась с потоком эмоциональных восклицаний, которыми сопровождались поэтические цитаты («Какая фантазия и какая правда, какая смелость и какая строгость исполнения!..»). И это было типично даже для лучших оценок лирической поэзии (в этом же ряду можно назвать рецензии В. Майкова, Н. Некрасова). Рецензии отличались многословием, общими рассуждениями. Для классической русской критики был характерен такой способ прочтения и истолкования поэтического текста, когда лирическое произведение не столько анализируется, сколько путем обширной стихотворной цитации предлагается «комментированная демонстрация» его[146]146
  Штейнгольд A. M. Анатомия литературной критики. СПб., 2003. С. 85.


[Закрыть]. У Белинского, например, стихотворный текст не только занимает большое место в статьях, но «пользуется правом безоговорочной «неприкосновенности», что связано с осознанием специфики поэтической мысли и непереводимости ее в иной способ выражения»[147]147
  Штейнгольд A. M. Анатомия литературной критики. СПб., 2003. С. 85.


[Закрыть].

На другом полюсе преобладал «поэтический скептицизм» (В. П. Боткин), высказанный Н. А. Добролюбовым: поэт, «тратящий свой талант на образцовые описания листочков и ручейков», не мог иметь «одинаковое значение с тем, кто с равной силой таланта умеет воспроизводить <…> явления общественной жизни»[148]148
  Добролюбов Н. А. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 2. М., 1952. С. 113.


[Закрыть]. У В. Г. Белинского в статье-рецензии «Стихотворения Баратынского» звучит ирония по поводу «филологических, грамматических и просодических заметок», которыми была наполнена «старая» критика (то есть критика XVIII – начала XIX в.). «Современная» критика поэтических произведений должна показать «дух поэта в его творениях, проследить в них преобладающую идею»[149]149
  Белинский В. Г. Сочинения: в 3 т. Т. 2. Статьи и рецензии 1841–1845. М., 1948. С. 423.


[Закрыть]. Как видим, специфике стихового фактора Белинским не придавалось специального значения. С. Я. Надсон в «Еженедельном обозрении» за 1884 г. отмечал: «Статья о поэзии в передовом углу газеты – явление необычное. Можно что угодно выдвигать на первый план, говорить о какой-угодно «злобе текущего дня» – об оперетке, о кабаках, – можно избрать сюжетом статьи какое-нибудь грязное преступление и по поводу его излить в страстной речи свое гражданское негодование <…>, – но ставить во главу угла статью, посвященную «вопросу» о поэзии – это уже нарушение всех требований газетной моды»[150]150
  Надсон С. Я. Литературные очерки (1883–1886). СПб., 1887. С 202–203.


[Закрыть] (курсив наш. – К.В.). Надсон, говоря, что поэзия имеет не «меньшее жизненное практическое значение, чем иные из празднословных затей политиканствующего ума», отмечал пробуждение интереса в публике к «гонимой подруге Аполлона»[151]151
  Надсон С. Я. Литературные очерки (1883–1886). СПб., 1887. С 202–203.


[Закрыть].

Символисты уже в начале 1890-х гг. начинают возрождать именно рецензии на поэтические произведения. В критике символистов проблемы критической оценки тесно связаны с проблемой поэтического. В конце XIX – начале XX в. идет напряженный процесс обоснования эстетических концепций поэтического в формах литературно-критической, стихотворческой и стиховедческой деятельности. Н. А. Богомолов подчеркивал, что в начале XX в. «законы поэтического творчества начинают определять не только принципы построения художественного текста, но и принципы подхода автора критической статьи»[152]152
  Богомолов Н. А. Проблемы поэтики в русской критике 1910-х – первой половины 1920-х гг.: дис…. д-ра филол. наук. М., 1992. С 4.


[Закрыть].

Поэтому можно говорить о смене содержания структурных элементов рецензии. О задачах рецензента (правда, в связи с К. Бальмонтом, но это суждение можно распространить и шире) В. Брюсов писал так: «Дать себе изначальный отчет в своих непосредственных впечатлениях от этих книг и понять их место среди поэтических созданий современности – вот две задачи, которые я ставлю себе как критик К. Бальмонта»[153]153
  Брюсов В. Я. Среди стихов. М., 1990. С. 290. В дальнейшем его рецензии цитируются по этому изданию.


[Закрыть]. Здесь обращает на себя внимание, во-первых, сознательный уход от импрессионистских суждений, во-вторых – поэтическое явление должно рассматриваться в контексте современной истории поэзии. В оценке поэтического произведения нет места пересказу, нельзя прочитывать стихотворный текст по законам прозаического. Символисты стали широко вводить в рецензии стиховедческие элементы: вопросы построения стиха, метрики, строфики, поэтических мотивов, поэтической образности, синтаксиса. Это делало их рецензии аналитически убедительными. Нередко вся рецензия строилась на стиховедческих проблемах[154]154
  Проблема профессионализма рецензий на поэтические книги оставалась актуальной и в последующие периоды русской критики. И сегодня современно звучат слова: «Особенно ощутима теоретическая „недостаточность“ в рецензиях на поэтические книги. Едва ли кто-нибудь станет отрицать, что художественный смысл стихотворения раскрывается не только как буквальный смысл лирических сентенций, но и в ритме, в образной и композиционной организации целого произведения. <…> Этому учат уже в средней школе. Но на практике… анализ очень часто оборачивается буквализацией отдельных поэтических суждений» (Новиков В. Поэтика рецензии // Литературное обозрение. 1978. № 7. С. 23).


[Закрыть].

Так построена рецензия В. Брюсова на книгу Вяч. Иванова «Кормчие звезды» (1903). Композиционно она состоит из двух частей: оценка «техники стихотворчества» в России и анализ книги Вяч. Иванова. Рецензия начинается с тезиса: «У нас, у русских, совсем не разработана техника стихотворчества» (с. 74). Он обосновывает необходимость того, чтобы поэт учился «технике своего дела, как учатся же музыканты, художники, скульпторы». В связи с этим Брюсов сравнивает культуру отношения к поэзии в России и в Европе. В эту стиховедческую «раму» заключена собственно оценка книги Вяч. Иванова. Достоинства стихов поэта он видит в том, что автор «верно выбирает рифмы», «ищет новых размеров, которые точно соответствовали бы настроению стихов», «не довольствуется безличным лексиконом расхожего языка» (с. 75). Несмотря на обилие затронутых проблем, многие из которых носят тезисный характер, рецензия имеет небольшой объем (две страницы) и похожа на краткий конспект будущего исследования.

К кому были обращены подобные рецензии? Рецензия всегда носит полиадресатный характер. Думается, эта же установка, несмотря на «цеховую» ограниченность символистской критики, выдержана и в этом «каноническом» жанре. Здесь можно увидеть, по крайней мере, 4 потенциальных адресата: 1) читатели, считающие, что «по русским понятиям поэт не должен учиться технике своего дела» (с. 74), их Брюсов пытается разубедить; 2) Вяч. Иванов, которому рецензент указывает на «существенные» недостатки; 3) современный поэт, любящий свое дело; ему не нужно доказывать очевидного; 4) «всякий вдумчивый человек» (с. 75).

Пример этой работы обнажает одну важную и болезненную проблему, с которой сталкивается любой по-настоящему профессиональный рецензент, не склонный только к оценке-одобрению, о которой мы уже упоминали: проблему творческого самолюбия. Известно, что Вяч. Иванов остался недоволен этой рецензией и выражал пожелание, чтобы в рецензии были примеры[155]155
  Литературное наследство. Т. 85. С. 533.


[Закрыть].

Функция рецензии сводилась не только к оценке (тому, что изначально присуще этому жанру), но и к задачам борьбы утверждения новых принципов поэзии, воспитанию культуры восприятия современного стиха. Поэтому в структуре символистской рецензии увеличивалась значимость такого элемента, как определение места произведения в творчестве поэта и в развитии поэзии в целом, в сопоставлении с предшественниками и современниками в русской и зарубежной поэзии. Показателем изменений, по сравнению с рецензиями предшествующих десятилетий, служат основания сравнения и состав литературных авторитетов рецензентов. Последнее понятие использовали Б. В. Дубин и А. И. Рейтблат в работе «О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов» (1820–1978 гг.), в свою очередь, заимствовавшие эту идею у известного шведского социолога литературы К. Э. Розенгрена. Исследователи стремились проследить структуру и динамику литературных авторитетов рецензентов, воспользовавшись упоминаниями в рецензиях тех авторов, которые были значимы для рецензента как образец в том или ином отношении (под «упоминанием» понимается наличие фамилии писателя (или какой-либо аллюзии на него) в рецензии, посвященной недавно опубликованной книге, но не фамилии автора рецензируемого произведения)[156]156
  Дубин Б. В., Рейтблат А. И. О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов (1820–1978 гг.) // Книга и чтение в зеркале социологии. М., 1990. С. 151.


[Закрыть]. Отметим, что в названной работе какой-либо конкретизации направления в критике нет.

Основанием сравнения часто выступал фактор преемственности стиховой традиции, обвинение в стихотворном эпигонстве, обновление формы стиха на фоне классической традиции и т. д.

Для В. Брюсова, например, сравнение Бальмонта дается на фоне ритмических достижений русского стиха XIX в. Брюсов подчеркивает укорененность стиха Бальмонта именно в русской традиции: «Стих Бальмонта – это стих Пушкина, стих Фета, усовершенствованный, утонченный, но по существу все тот же» (с. 85). В заключение рецензии Бальмонт назван «ближайшим преемником» Фета и Тютчева.

Другой аспект сравнений диктовался стремлением акцентировать почвенность русского символизма, его большую связь с родной литературой. А. Белый в рецензии на «Нечаянную радость» Блока упоминает о «несомненном» влиянии на поэта Лермонтова, Фета, Вл. Соловьева, Гиппиус и Сологуба.

Но все это примеры рецензий на значительные поэтические явления. В других случаях (средний талант, эпигонство) сравнения даны, чтобы подчеркнуть вторичность, банальность приемов. В рецензии на «Новые стихотворения» Д. Ратгауза (1904) Брюсов упоминает Фета (и даже цитирует). Сопоставление двух цитат оказывается красноречивее всяких рассуждений об «отдаленных перепевах Фета, третьем или четвертом эхе могучего голоса, искаженном, ослабленном до неузнаваемости» (с. 106).

«Есть два замечательных стиха Фета:

 
Точно из сумрака бледные руки
Призраков нежных манят за собой.
 

В «Новых стихотворениях» читаем:

 
Чьи-то бледные, бледные руки
Простираются нежно ко мне.
 

И так на каждъой странице» (с. 106).

Упоминания «авторитетов» в поэзии непосредственно включены в систему аргументации критика. Так, в оценке сборника Л. Семенова (1905) (поэта «среднего» уровня) упоминания звучат в одном предложении: «По-видимому, поэзия Л. Семенова воспитывалась на Фете; влияние Пушкина слабее, из молодых властвовал над ней, конечно, К. Бальмонт, а затем А. Блок…» (с. 150). Такая функция упоминаний использовалась в иронических, разгромных рецензиях, мастером которых был В. Брюсов. Приведем выборку (правда, далеко не полную) круга рецензионных «авторитетов» для М. Волошина, В. Брюсова (Бальмонт, Блок, Брюсов, Вяч. Иванов, В. Соловьев, А. Белый, Л. Андреев, А. Добролюбов, К. Павлова, Чехов, Куприн, Тютчев, Б. Зайцев, Фет, Полонский, Лермонтов, Пушкин, Надсон, Тургенев, Достоевский, Л. Толстой, Бодлер, Т. Готье, Ф. Вийон, В. Гюго, Андерсен, А. Франс, О. Уайльд, Р. де Гурмон, П. Верлен, Леконт де Лиль, Эредиа, Гете, Верхарн, Э. По, Шелли, Малларме, К. Гамсун, В. де Лиль-Адан, Флобер). Б. В. Дубин и А. И. Рейтблат, выявляя структуру рецензентов в 1900–1901 гг., отмечают, что этот период можно считать «временем наиболее классикалистических ориентаций в отношении к отечественной словесности» и «довольно резкий рост склонности рецензентов сопоставлять новинки отечественной словесности с иностранными авторитетами»[157]157
  Дубин Б. В., Рейтблат А. И. О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов (1820–1978 гг.) // Книга и чтение в зеркале социологии. М., 1990. С. 153.


[Закрыть].

По нашим наблюдениям, в рецензиях на поэзию очень много сравнений с современной символистской поэзией (как русской, так и западной, но воспринимавшейся как образец достигнутого уровня поэтического мастерства), действительно, велика доля классической поэзии, но, вопреки традиционным представлениям об ориентациях символистов в поэзии, все-таки преобладания иностранных сравнений нет, а скорее и русские, и иностранные упоминания присутствуют в равных «долях», хотя степень частотности того или иного имени зависит от конкретных объектов рецензирования и индивидуальных предпочтений критика.

Символисты опирались во многом на традиции так называемой короткой рецензии, В короткой рецензии, по наблюдениям В. В. Перхина, объем текста – от полустраницы до двух стандартных страниц по 1800 знаков; она состоит из ряда утверждений, отсутствует анализ, дается тезисный принцип композиции, минимум аргументации и цитирования текста, метафоризм речевого стиля[158]158
  Перхин В. В. Короткая рецензия Д. П. Святополк-Мирского // Русский литературный портрет и рецензия: концепция и поэтика. СПб., 2002. С. 110.


[Закрыть]. В короткой рецензии повышается «удельный вес» слова. «Если принцип… экономии будет художественным, то краткость только придаст рецензии еще большую выразительность»[159]159
  Новиков В. Поэтика рецензии // Литературное обозрение. 1978. № 7. С. 21.


[Закрыть]. Обращаясь к короткой рецензии, символисты смыкались с истоками рецензионной практики в истории русской критики. Одна из первых рецензий – отзыв Н. М. Карамзина на перевод стихотворения Г. А. Державина «Видение Мурзы», сделанный А. Коцебу – похожа на аннотацию[160]160
  Перхин В. В. «Открывать красоты и недостатки…»: Литературная критика от рецензии до некролога. Серебряный век. СПб., 2001. С. 8.


[Закрыть]. Краткость, лапидарность, экономия аналитических средств отличали некоторые рецензии Белинского, Чернышевского. Например, на издание стихотворений Кольцова (1835) Белинский опубликовал следующую рецензию: «Мы поговорим в «Телескопе» об этом примечательном явлении в нашей литературе, об этом истинном сюрпризе в наше время, когда уже почти нечему удивляться, особенно в отношении к стихам»[161]161
  Цит. по: Дмитровский А. З. О жанрово-композиционных особенностях рецензий Белинского // Жанр и композиция литературного произведения: межвуз. сб. Вып. III. Калининград, 1976. С. 25.


[Закрыть]. Тот же лаконизм отличал и рецензии на «Стихотворения Бенедиктова» (1835), на отдельное издание романа Достоевского «Бедные люди» и т. д. У Чернышевского многие выступления под рубрикой «Библиография» в «Современнике» также весьма лапидарны. Но в них он добивался одной и той же конечной цели: пропагандировать идеи революционной демократии, наносить удары противнику Такая внеэстетическая функция коротких рецензий была, разумеется, чужда символистам. Но сам принцип использования коротких рецензий в целях литературно-эстетической борьбы оставался актуальным и для них. Нельзя не сказать и о пушкинской традиции. Давно уже замечено, что самая краткая рецензия на русском языке была написана А. С. Пушкиным: «Стихотворения, присланные из Германии». Но все-таки это «скрытая» рецензия, а Пушкин добивался необычайной «сжатости текста», как, например, в рецензии на второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1836).