Текст книги "Снег идет 100 лет…"

VIII

Многие почему-то считают, что музыканты, особенно те, которые на виду, дружат и постоянно ходят друг к другу в гости и вместе закатываются на всякие тусовки. Как правило, если ты проводишь много времени на гастролях, то люди, с которыми ты делишь сцену, часто становятся для тебя средой обитания. Так что в то время, когда мы гоняли по стране девяносто процентов времени, со многими коллегами мы не виделись годами, так как у них были свои маршруты. А приезжая домой, не могли насытиться общением с семьей и близкими. Поэтому неудивительно, что Соколов опять выпал из моего поля зрения. Мы отвыкали друг от друга, у нас росли дети, появлялись новые привычки и привязанности. Сергей и Ленек, по слухам, жили дружно. Серега зарабатывал не только музыкой, но еще и всяческим ремонтом дорогих в то время телевизоров и видиков. Он был рукастый и хозяйственный парень. И в доме на улице Удальцова, где они в то время жили, все блестело, сияло и говорило о достатке. Мы с ним снова случайно встретились, и он затащил меня к себе. Вспоминали рок-н-ролльные времена, «Мозаику» и «Короля», спортлагерь «Буревестник». Ленек, которая в шутку называла меня свахой, пригласила нас с женой и нашим сыном Никитой в гости.

– Слав, заходите, может, дети подружатся, а мы видак посмотрим, – вторил жене супруг.

И мы зачастили к Соколовым. В то время видеомагнитофон был редкостью, и мы стали постоянными зрителями невиданных доселе фильмов с Чарльзом Бронсоном, Брюсом Ли и прочими Николсонами. И в квартире Сереги образовался видеосалон, в который захаживали его друзья, мы. Иногда нам позволялось привести кого-то из своих знакомых. Хозяин радушно подливал гостям в бокалы вино и комментировал происходящее на экране, а жена его что-то там стряпала на кухне, и оттуда доносились аппетитные запахи и шкворчание мяса на сковородке. Выпивки бывало выше крыши, так как она была своеобразной платой-билетом за просмотр нового фильма из коллекции нашего барабанщика. Сервировка стола, нужно отдать должное Леньку, а может, Сереге за то, что он так ее воспитал, всегда была, как в лучших ресторанах Лондóна. Хрустальные бокалы для вина и напитков, набор вилок и ножей. Вспоминается один наш вечер, который чуть не закончился погромом хрустальной посуды.

Маленькое лирическое отступление.

Моя жена в годы своего студенчества, а закончила она школу-студию МХАТ как актриса, была ну очень взрывного темперамента. Особенно это касалось фильмов и театральных постановок. Она настолько погружалась во внутренний мир героев, когда смотрела кино или спектакль, что слезы и громкий заразительный смех были ее постоянными спутниками. Однажды, это еще в период нашего жениховства, мы отправились смотреть в кинотеатр «Мир» французский фильм «Двое в городе»… Два великих актера – Жан Габен, игравший полицейского, и Ален Делон в роли преступника – создали неповторимо правдивую историю, которая захватила всех зрителей. В конце фильма полицейский ловит преступника, того судят, приговор – смертная казнь. И наступает время, когда героя Алена Делона возводят на эшафот, ему разрывают рубаху, на экране показывают гильотину. Нервы зрителей напряжены, и вдруг Татьяна в голос начинает рыдать. Удар по нервам зрителей был даже более сильный, чем луч солнца, отразившийся от клинка гильотины. Шум в зале, кто-то кричит:

– Выведите эту истеричку…

Я в растерянности, пытаюсь уговорить свою еще не невесту Татьяну выйти на воздух. Она, размазывая слезы по щекам (слава богу, тогда она еще не красилась), кричит мне:

– Отстань, я должна это досмотреть до конца…

Когда мы выходили из кинотеатра, один из зрителей, увидев заплаканное лицо моей избранницы, сказал:

– Да, парень, повезло тебе…

Я до сих пор не пойму, что он имел в виду. Кстати, сейчас подобные проявления чувств я все реже вижу у моей уже жены. Может, раньше она хотела показать мне, какая она тонко чувствующая, а может, мы не те картины теперь смотрим, хотя всякие фильмы про «золото партии» и про Врангеля мы заставляли себя посмотреть. А на фильм «Новые приключения „Иронии судьбы“» так вообще в кинотеатр сходили и для лучшего понимания фильма жевали воздушную кукурузу.

А в тот раз у Соколовых должна была собраться шумная и пестрая компания. Было закуплено всяко-разно… Ленек кашеварила на кухне, а хозяин поставил нам триллер с Чарльзом Бронсоном в главной роли. Фильм назывался, по-моему, «Крик». Начиналось действие в одной из студий Лос-Анджелеса. Героиню фильма, которая смывала в дýше смрад тяжелого трудового дня, убивает, и, судя по количеству красной краски, разбрызганной в санузле, убивает весьма успешно какой-то отпетый негодяй. Собственно, сцена уже снята, и идет озвучка. И актриса, исполняющая роль убиенной, никак не может органично заорать, чтобы зрителю мороз по коже пустить. И ихний Станиславский в четвертый раз кряду не принимает работу, причем, прокручивая эпизод в очередной раз, режиссер «Крика» добился, чтобы мы в деталях рассмотрели героиню. Но ужаса все не хватает и не хватает. И тогда режиссер прекращает озвучание и отпускает актрису домой навстречу судьбе. А в это время в реальной жизни серийный убийца (а может, и несерийный) готовится в очередной раз пролить кровь. Он, почему-то голый, подбирает нужный инструментарий для своего негуманного поступка. Продемонстрировав бицепсы, трицепсы и прочие глютеусы (ну, по-нашему, задницу), наш красавец, наделенный недюжинным отрицательным обаянием, отправляется на «охоту», все-таки запаковав свой организм в какие-то необязательные одежды.

А в другой части города в эти минуты в помещение придорожного пивняка заходит только что уволившийся по собственному желанию из полиции еще один персонаж, которого играет Ч. Бронсон. И мы понимаем, что хеппи-энд обеспечен, но все равно интересно, как они дойдут до места, где произойдет основная схватка героев. Место, выбранное для съемки этой сцены, удивительно напоминает железнодорожную станцию «Мытищи» Ярославского направления.

И вот актрисуля, не умеющая органично кричать, наш бабаеб и Бронсон, взявший след, встречаются на этой станции. Маньяк, почему-то опять голый, гонится за гражданкой актрисой, у которой постоянно сползает лямка воздушного платьишка. Причем у насильника в руках здоровенный нож. А у героя Бронсона парабеллум, думаю этак 38-го калибра. Девка орет, на этот раз уже в тему… Где господа пассажиры и встречающие, непонятно, потому что эта троица гоняет по лестницам и перронам в гордом одиночестве, и расстояние между ними все сокращается…

А в далекой московской квартире около стола, нарядно сервированного хрусталем и мельхиором, сидели, ожидая гостей и застолья, я, моя жена и наша хорошая подружка Наташа Тургенева. Мы с Натальей не заметили, как моя женушка успешно телепортировалась в лос-анджелевские Мытищи, как взгляд ее стал стеклянным и во время одного из воплей героя или героини моя благоверная, словно ниндзя, взлетела над диваном и над нами с жутким криком. С тем криком, который наверняка бы устроил режиссера из фильма в фильме, и удар ногой сверху обрушился на «стол на загляденье». Удар, звон посуды (кстати, вы не поверите, но ничего не разбилось), и Татьяна продолжила досматривать фильм, не вернувшись в реальность. А Наташа Тургенева тихо заплакала, встала из-за стола со словами:

– Ну вас на фиг, ребята, с вашим кино, – и со слезами на глазах пошла на кухню к Леньку.

IX

После подобных посиделок мы с Соколовым, пока наши женщины приводили квартиру в надлежащий вид, чаевничали и толковали о житье-бытье. Причем в основном говорил он, а я слушал. У меня в жизни все было более менее гладко, я стал известным артистом, обладавшим определенным запасом прочности как в творчестве, так и в бизнесе, если можно было так назвать то, чем я занимался. И мы говорили о стране, о тенденциях развития экономики и, как отдельное ее подразделение, обсуждалась «наша» музыка.

– Тебе хорошо, – говорил Серега, – ты сделал себе имя, и, как ни называй то, что ты и твои «Саквояжи» поете, тебе, это я вижу, нравится.

– Ну, знаешь, жизнь так быстро меняется, что все предусмотреть нельзя. Хотя, случись что, я смогу, как и прежде, с гитарой наперевес денег заработать.

– А что, тоже чувствуешь, что мертвечинкой-то попахивает? – ехидно спросил Соколов.

– Да нет, вроде как помещение проветриваю, а вообще тревога есть…

– Еще бы… Вот мы тут выпиваем, мясо жрем. А где это мясо купить? На рынке, магазины-то пустые. И все эти тусовки с «поросятами» на столе и на сцене…

– Ну, пир во время чумы… – сказал я банальную фразу.

– Да ладно, мы с тобой успели урвать. И погуляли, и попели, да и девчонки…

– Ты это к чему?

– Да я все о Димке с малы́м думаю. Знаешь, если будет возможность, я срулю отсюда, – сказал Серега, закуривая.

– Куда?

– Да в Штаты.

– А что, тебя там ждут?

– Да прорвусь, – отрезал Серега.

– Так придется отстреливаться, погоня будет… А еще хуже, если не будет и поймешь, что и гнаться за тобой никто не собирается. А потом, у тебя на руках два пацана и жена. Да и профессии для ихней жизни ни у тебя, ни у меня нету. Так, как мы поем, в каждом переходе поют черные, чтобы набрать на дозу. А где сейчас Валов, где Лерман да и все остальные? А они среди нас были отнюдь не последними!

– Да ладно, это я так… Осталось там винца? – спросил Серега, сворачивая беседу.

– Ну не так чтобы… Сейчас плесну…

И мы пили, чтобы уйти от темы разговора. Не помню, выводил ли Соколов меня на идею совместного концертирования, но у нас в «Саквояже» был комплект и у Горного Короля хватало гордости не переводить наш треп в эту плоскость. И он не просился к нам барабанщиком.

И грянула реформа Гайдара. И все в одночасье стали, скажем так, небогатыми. И все стали «капиталистами» и стали считать деньги, которые надо заплатить за аренду концертного зала, за рекламу, за перелеты и т. д. Это коснулось всех, и все начали минимизировать расходы. И группы, игравшие джаз-рок, уволили духовую секцию, заменив живое звучание на имитацию клавишных. А что? Если включить на «Korg’e» тембр «bruss», то звучит очень живенько, и зритель не отличит, да и все равно ему, этому зрителю, кто там играет эти никому не нужные дурацкие синкопы. А потом отпала нужда и в барабанщиках: сами посудите – их, барабаны то есть, нужно либо транспортировать, либо брать в аренду, а это какие деньжищи. А сколько грохота от них, их же никогда невозможно отстроить.

А еще мэр города N-ска был на концерте и очень недоволен остался звучанием большого барабана… Особенно по ушам била верхняя середина. Так и сказал: «Верхняя середина».

И начались увольнения… Да какие увольнения? Тогда ведь толком никто никого на работу и не принимал. А профсоюз? Какой профсоюз, кто такой профсоюз? Ты – профсоюз?.. И вот однажды духовику или ударнику перед следующей поездкой никто не звонил, и он понимал, что надо выкручиваться самому.

Я не помню, как все это происходило в «Бастионе», скорее всего различных умений и гордости Соколову хватило, чтобы достойно объясниться с Барановым, да и сам Баранов, думаю, искал с Серегой вместе компромиссные варианты. Короче, ушел Соколов на вольные хлеба, но фасон при встрече со мной держал и старался не жаловаться на горькую судьбину. Единственное, озадачил меня тем, чтобы я ему, как супермастеру, поставлял клиентов для починки любого аппарата.

X

Деньги, русские деревянные, превратились в ничто, но даже это «ничто» негде было заработать. И уже у многих сторонников «демократического образа жизни» стали возникать вопросы «как же так?» и «туда ли мы идем?». Как мы выстояли в те годы и не превратились в тлен – до сих пор эти вопросы не находят у меня ответа. Разговоры о том, что сейчас эпоха Водолея и Россия находится под защитой этого знака зодиака, меня не очень убеждают. Мне думается, что те, кто сначала обрадовался упадку нашей страны, потом поняли, что, если попробовать, как в борцовской схватке, дожать, мы можем не удержать атомную бомбу ослабевшими руками, и она рванет. В общем, выстояли, но было несладко, а иногда и стыдно за себя и за своих рулевых.

В это время Соколов, а он уже не мог быть вне МУЗЫКИ, начинает работать диджеем дискотеки в одном из интеротелей Москвы. При встрече он меня уверяет, что формирует репертуар, что его диско – явление в индустрии развлечений города, что америкосы, бундеса и финики готовы его носить на руках. Лучшие телки, открыв рот ждут, только его знака.

– И ты чего, маякуешь? – ехидно спросил я.

– Ты что, зачем мне это… – с чувством ложного пафоса отвечал он.

– Серега… Дискотека… Всякие «Modern Talking» и «Joy», «CC Katch». Где твои идеалы, твой рок-н-ролл? Господи, как тебя перемолола эта безжалостная жизнь.

– Малежичек! Ты чего сегодня вечером? Может, бухнем?

Я в первый раз услышал от Соколова подобное предложение. Звоночек тревоги тренькнул у меня в душе.

– Да нет… Поехали домой, нам по пути. Поболтаем… Завтра у меня ранний вылет.

– Ну как хочешь. А я себе возьму… Дома перед сном… Устаю очень.

– ОК. А как Ленек? Как дети? – спросил я.

– Все здорово. Ты же знаешь мою позицию – женщина не должна работать.

– Ну это я усвоил. А ребята?

– Димка со школой по линии обмена школьниками между Россией и США едет в Нью-Йорк. Пусть посмотрит. Нам же с Толяном нельзя было выехать из страны из-за засекреченного папки, а Димка пусть съездит, потом отцу расскажет.

– Ну и дяде Славе пусть тогда тоже глаза откроет и жвачки привезет.

– Заметано.

– А маленький?

– А маленький еще маленький.

Девятиклассник Дима Соколов полетел в Нью-Йорк в город-мечту, в который его отцу так и не суждено было попасть. Соколов-старший был страшно горд, будто отправил сына на Луну. А еще через месяц он позвонил мне и попросил заскочить для «нетелефонного разговора».

– Представляешь, его хозяева… – начал Серега.

– Стой-стой, какие хозяева?

– Ну семья, где Димка живет в Штатах… Короче, у них детей нет, и они пригласили Димку остаться жить в их доме и закончить школу там, в Штатах.

– И ты чего?

– Я не против…

– А Димка?

– Димка сделает так, как я решил. Я же – отец.

– Лен, а ты чего молчишь? – повернулся я к жене Соколова.

– Я что? Серега решает… А я? Я буду плакать и помогать, если смогу чем.

– А как помогать-то? – спросил я.

– В том-то и дело, – это уже Серега. – У нас самих денег нет. Это скорей он, Димка, нам поможет. А потом – так повезти может только раз в жизни.

– Ой, ребята, что-то страшно мне за вас.

– Малежичек, а ты не бойся, – подвел итог Серега.

И Димка остался в Нью-Йорке. У него появился хороший английский, а в точных науках его американские друзья так и не постигли знаний наших восьми классов. А потом наступило время, чтобы определиться. И при всем бардаке, что творился у нас в стране, Димка, да и его родители в России поняли, что аттестата зрелости у сына нет, завтра-послезавтра маячит армия, и Димка решает не возвращаться домой, перейдя на нелегальное положение. Из симпатичного подростка он превратился в такого крепенького, с обильной щетиной на щеках мужичка среднего роста.

Его приемные родители отказали ему в доме, и вот уже двадцать два года Дима перебивается отдельными заработками, переходя с одной съемной квартиры на другую и меняя женщин не от того что, а потому что…

Я его встречал в Нью-Йорке на Брайтоне… Он с подружкой приезжал на мой концерт в «Миллениум». Я его свел со своим товарищем, обещавшим помочь ему обзавестись официальными документами, но в очередной раз не получилось. Он даже не смог прилететь в Москву на похороны своего отца. Это, правда, случилось чуть позже. Не знаю, то ли не было документов, то ли денег…

А пока Серега Соколов жил в кайфе, что коль ему не удалось по пути Колумба открыть Америку, то уж следующие поколения Соколовых будут счастливо жить на земле обетованной.

Кстати последняя новость от Димки – его новая женщина на сносях и вот-вот Ленек станет бабкой…

А Серега ушел рано. Инсульт… Я думаю, непосильный режим работы, когда зачем-то надо было ехать проводить дискотеку, не приносившую в общем-то денег, на другой конец Москвы. Это после тяжелого трудового дня… Выпивка… А главное, я думаю, самоедство! Невозможность примирить рок-н-ролл и «Modern Talking», понимание, что негде сыграть любимую музыку в современных «реалиях» и что «все они – козлы».

XI

Как это водится, на похороны и поминки собрались ВСЕ. Было много слов, много тостов. Ленек превзошла себя и собственноручно накормила несколько смен музыкантов, которые пришли поклониться Сереге Соколову – неплохому барабанщику и замечательному мужику. Как водится, говорилось, какие мы крутые, ругали беспринципность и дилетантизм молодых.

А потом решили собраться и сыграть концерт памяти Соколова. Кто-то сказал, что он сможет договориться с клубом, кто-то пообещал, что подгонит репортеров, кто-то сказал, что мы им покажем, как надо играть.

Все, кто поминал Серегу, пришли… Пришли с инструментами, прихватив еще и своих друзей. Было (ищу слово) невесело… Большинство выходивших на сцену были вне профессии, быстро это понимали и уходили в зал. Иногда повисала затяжная пауза. Но все-таки в кругу друзей Сереги Соколова были люди, которые состоялись как музыканты… И они прикрыли… Заполночь все разошлись по домам, в общем-то понимая, что сделали что-то хорошее для Сереги, Ленька, а главное – для себя.

В этом году Ленек всю зиму провела в Египте. Вернувшись в Москву, она изъявила желание сгонять к нам на дачу.

– Я теперь лицо заинтересованное, – трещала она в машине. – События на площади Тахрир меня интересуют даже больше, чем сражения в нашей Думе. Славка, ну-ка, включи мне последние известия. Что там у нас в Шарм-Эль-Шейхах?

Я нажал на ручку автомобильного радиоприемника, и мы услышали голос диктора: «По просьбе наших радиослушателей исполняется симфоническая пьеса из спектакля „Пер Гюнт“ „В пещере горного короля“»…

Трудно быть первым…

– Знаешь, Ир, я хочу написать про Бушневского, – обратился я к своей старинной приятельнице Ирке Маслаковой, с которой нас (и наши семьи) связывала уже почти тридцатилетняя дружба.

– Да сейчас никто не читает.

– Да это и неважно. Напишу для себя, для тебя, для Тургеши, а там вдруг…

– А зачем ты хочешь это сделать? – спросила Ирка.

– Он для меня открылся как-то по-новому, с того момента, как всем сообщил о своей болезни. До этого была ты… Царица, барыня, красавица, творческая личность, взрывающая художественные и моральные устои. А Вовка?.. Он был как бы при тебе, в тени твоей кипучей натуры. Он позволял тебе солировать, был этаким Менакером в дуэте с Марией Мироновой. Помнишь советскую эстраду?

– Да нет, ты не прав…

– Чего я не прав? Конечно, в компании, где были Тургеша и Смогул…

– Да и ты, мил мой человек…

– Ну, в общем… Нетрудно было потеряться.

– А что теряться – не теряться. Он был мой человек, и как мы жили-были, вот о чем надо говорить. Ты удивишься, а я ведь тоже хочу о нем написать.

– А может, нам объединиться? Будет такой дуэт Ильф и Петров? – предложил я.

– Ну, во-первых, я – Маслакова, а потом, ты послушай: картина первая…

– Ты что, спектакль затеваешь?

– Ну я еще не решила про жанр своего творения… Короче, выпускной вечер в моей школе, и мальчик Паша во время танца, а потом и во время совместного «заплыва» на Красную площадь пытается объясниться мне в любви. Но не хватает ему смелости. А мне это, ну ты сам понимаешь, все до фонаря… Потом взрослая, вернее, студенческая жизнь, и я, полная дура, вылетаю замуж за этого малахольного Маслакова.

– Подожди-подожди… Это за Пашу?

– За какого Пашу? Я же тебе говорю – за Маслакова, а у Паши фамилия была Голиков. За Мас-ла-ко-ва. Ты же понимаешь, я – дитя, он – дитя… Слава богу, что еще никого не смастерили…

– Наверное, не умели… – съехидничал я.

– Э-э-э, парень, с этим было все в порядке… Во всяком случае, нам так казалось… А потом раз…

– И в глаз.

– Хорошо, не пид…с. Чегой-то я, право?

– Ну что, не срослось? – вернул я Ирку в ее рассказ.

– И слава тебе, господи… Молодо-зелено…

– А что же Паша? Раз ты его заявила в начале своего повествования, не мог он так просто уйти из твоей жизни, – решил я дать редактора.

– А он и не ушел… Трагедь там была, самая настоящая трагедь… Не мог утешиться парень, в петлю хотел лезть… А потом я его как-то потеряла. Он перестал искать со мной встреч. Да и я, разбежавшись с Маслаковым, такого дрозда дала, что… Ну ты же помнишь, я огонь была.

– Что значит – была?

– А то и значит, что была… Не вешай мне лапшу на уши, а то растаю… Так о чем я? Не сбивай меня с мысли…

– Ты о романе про Володю, – подсказал я.

– Ага… Знаешь, как в кино – гонг, и надпись на экране: «Прошло пятнадцать лет». Я уже замужем за Фомушкиным, у нас Машка в школу пошла… И вот однажды мы с Зиночкой Плисовой решили зайти в церковь. Зинка хотела свечки за упокой поставить. Ты же знаешь, я убежденная коммуняка, в церковь, как правило, не хожу, а тут за компанию. И мы зашли в храм, купили свечек, написали записочек и решили отстоять службу, больно здорово пели певчие. Голос батюшки мне показался знакомым, но я не придала этому значения. А когда он с кадилом пошел по храму, я так и обомлела: с седыми длинными не очень густыми волосами, с реденькой бороденкой, ко мне приближался мой старый ухажер.

– Пашка?! – невольно вырвалось у меня.

– Ира, – сказал он, а я не поняла смысла его интонации.

После окончания службы я подождала его. Он рассказал, как вера его спасла от разных глупостей, когда он был влюблен в меня. Я тогда первый раз исповедовалась. И он отпустил мне грехи.

– Просто какой-то Распутин. Ты грешишь, желательно с ним, а он же тебе эти грехи отпускает.

– Дурак ты, Малежик.

– Ну хорошо, отец Сергий Льва Толстого тебе больше нравится? Ты посмотрела, все пальцы у него на руке были на месте?

– Тьфу на тебя… Еще раз тьфу…

– Ирка, я только не пойму – этот роман-то про Володю будет или про тебя?

– Думаю, что Володю спроецирую, описывая себя.

– А-а-а… Это как в анекдоте: на выставке, посвященной юбилею Ленина, картина, на которой изображен шалаш и из него торчат две женских и две мужских ноги. Название картины «Ленин в Польше». Вопрос посетителя: «А чьи это ноги?» Ответ: «Дзержинского и Надежды Константиновны». – «А где же Ленин?» – «А Ленин в Польше».

– Малежик, с тобой нельзя серьезно разговаривать.

– Да, Ирка… Гонг… и надпись про 15 лет тебе удалась.