Текст книги "Снег идет 100 лет…"

I

Квартира Тургеневых – Володи, Наташи и их маленькой дочки Машки – была точкой нашей постоянной дислокации. Во-первых, она располагалась недалеко от метро «Проспект Вернадского», вокруг которого по счастливой случайности жили основные двигатели нашего коллектива (Смогул, мы, Маслакова со своим); во-вторых, Тургеневы не были обременены сожительством с родителями, а это очень важное обстоятельство. В-третьих, соседи Володи и Наташи были молоды и приучены к полуночным застольям, более того, они зачастую принимали в них деятельное участие. Причем квартира Тургеши открывала свои объятия не только взрослым, но и детям.

А случилось так, что мы, Маслакова и Тургенева отправили 1 сентября 1984 года Никиту и двух Машек в сорок первую школу в первый класс. И где-то часа в три пополудни родители и дети собрались отметить это радостное событие. Для моего повествования о Володе Бушневском важно, что я в первый раз увидел Ирку на наших сборищах без Фомушкина, ее второго мужа и отца Машки.

– А где твой? – спросила Наташа.

– Муж-то? Объелся груш.

– Может, ему слабительного? – спросил хозяин дома.

– Обойдется.

Не знаю, как разбирался без слабительного в тот день Фомушкин, а у нас было весело. Во всяком случае, Иркино лицо не хранило печали, и она принимала деятельное участие в празднике. А праздник получился неординарный. Детский сладкий стол – это само собой, но мы же должны были поднять за детей. И кто-то предложил сделать крюшон. Был куплен арбуз, его проткнули и начинили бутылкой коньяка, добавив водки и шампанского в нужных пропорциях. Затем его, арбуз, трясли и взбалтывали. Этот продукт, заключенный в тело арбуза, отнесли охлаждаться в ванну… А дети тем временем, вспомнив детсадовское прошлое, решили нам, взрослым, преподнести спектакль, который был подготовлен, написан и сыгран нашими Машками и Никитой. В Машкиной комнате шли интенсивные репетиции, а на кухне Тургеша с моей женой вспороли пузо арбуза и затем ярко-розовое содержимое этой, как говорят, ягоды было разлито по фужерам.

– Пусть это здесь постоит на подносе, мы посмотрим их «утренник», а потом тяпнем, – сказал Тургеша.

– Володь, посмотри, бокалы стоят, как на великосветском приеме, – заметила Татьяна, поправляя фужер на подносе.

– Не говори… Пошли…

– Дети! – позвала моя благоверная.

И дети читали стихи, и пели, и танцевали… А мы аплодировали и вызывали их на очередной поклон. А потом они, счастливые и мокрые (в смысле вспотевшие), убежали за «кулисы». Мы были переполнены гордостью за своих таких талантливых детей (а неталантливых, как известно, не бывает) и радовались, что они будут учиться в одном классе.

– Ну что, надо выпить? Танюх, тащи крюшон…

Два жалких бокала с арбузным коньяком мы увидели, когда пришли на кухню, услышав вопли Татьяны.

– Это дети съели, – сказал Тургенев.

– Что будем делать?

– Может, два пальца в рот? – Это уже я.

– Давайте сначала сами попробуем, что получилось, – сказала Маслакова и осушила бокал.

– А ничего, мне по нраву.

– Детям, видно, тоже… Почти все выпили.

– Ну, им было жарко, – пыталась защитить детей Маслакова.

– Пошли посмотрим, как там они.

Мы, толкаясь, вошли в детскую к Машке.

– Так, бабы переругались, – молвил Володя, глядя, как две Машки выясняют, кто из них неправильно ответил на фразу Никиты.

– Ага, а мужик, как и положено, все проспал и храпит. – Это уже моя жена, глядя на самозабвенно храпящего сына, пыталась перекричать сцепившихся маленьких фурий.

– Выживут, главное, что спиртное, вернее, первое спиртное они получили из рук родителей и приняли его тоже под их неусыпным взором, – подвел итог посвящения в школьники хозяин квартиры.

Мы подняли тост за первоклашек и свернули праздник. Никита остался у Тургеневых до полной реанимации, а Ирка повела свою домой, хотя маленькая сильно сопротивлялась.

II

Вечеринки в доме Тургеневых… Кстати, как звучит – «Вечеринки в доме Тургеневых»! Можно было бы продавать билеты. Так вот, эти самые вечеринки были чем-то похожи на великосветские салоны XIX века, только салоны советского разлива. То Маслакова, то Смогул, то я притаскивали какую-то знаменитость или кого-то из молодых, но с явным потенциалом. Ну а если никого на горизонте не было, то основной костяк нашей штаб-квартиры принимал удар на себя, и, как правило, веселье задавалось. Мое отсутствие ввиду постоянных гастролей не нарушало привычного ритма «собраний» и даже песни из моего репертуара, ставшие «любимыми песнями нашей компании», пелись под аккомпанемент Смогула либо Саши Подболотова – известного в театральных и околотеатральных кругах филармонического певца, который неплохо играл на шестиструнке. Маслакова, кроме художественного обеспечения (а она приводила порой неординарных личностей и по праву с ними делила успех в домашнем концерте), часто приносила, как бы сейчас сказали, эксклюзивные спиртные напитки из хозяйских «погребов».

– Ты знаешь, – говорила Ирка, – моя матушка, Зося ее зовут, была весьма высокопоставленным авиационным деятелем, где-то второй-третьей после министра. Она что-то там делала по снабжению и по распределению (например, путевок на курорт)…

– А-а, поэтому она у тебя такая уверенная в себе особа, готовая решить любой вопрос?..

– Ну да… Так вот Зося брала борзыми щенками, причем исключительно породистыми…

– Хочешь сказать, псарня у вас была знатная? В смысле коллекция вин и коньяков…

– Ты не представляешь, Славик, насколько знатная… Причем традиции поддержания ее в порядке не умерли. Мне тоже благодарные артисты несут, и в каком количестве!

– Я тебе должен сказать, что породу выпивки на нашем столе ты явно улучшаешь… – поддержал разговор я.

– И заметь, не прилагая особых усилий.

– Это в тебе порода говорит… – ввернул Тургеша.

– Экстерьер, умение взять след…

– Способность разбираться в антиквариате и всяких там авангардных течениях… Кстати, а когда мы отправимся на экскурсию в закрома Родины? – спросил я.

– Милости просим… В Рассудово на дачу с дегустацией лучших образчиков винодельческой продукции нашей многонациональной Родины.

– Рассудово рассудит, Рассудово рассудит, кто Ирку крепче любит…

– Славик, ты опять на себя, любимого, сбиваешься?

– Почему на себя – на тебя! Предлагаю провести конкурс на лучший гимн, посвященный тебе.

– Вот. Есть зерно… – хмыкнула Маслакова.

И на посиделках у Тургеши Ирку ждали… Ирку, такую обильную на выдумки и подарки, такую громкую и неуемную, и она, как правило, врывалась, всегда чуть задерживаясь и давая атмосфере вечеринки новый импульс. В тот вечер она пришла одетая в какой-то камуфляж, в сопровождении двух мужиков. Оба с приличными залысинами, один, правда, с бородой, а второй в усах. Который с бородой держал под мышкой гитару, зачехленную в какой-то кожзаменитель.

– Это автор-исполнитель Вова Патрушев. Малежик, обрати внимание – непревзойденный гитарный мастер. Вот себе смастерил восемнадцатиструнную гитару.

– Так это же какой-то рояль, – брякнул я.

– Да, я чуть перебрал с количеством струн. Играть не очень удобно и все время расстраивается, – произнес первую фразу в нашей компании Патрушев.

– Зато такой гитары ни у кого нет, – парировала Ирка.

– А у меня есть самолет, который я сделал из газеты с намерением покорить Северный полюс.

– Тургеша, это у тебя шутка такая?

– А второго твоего гостя, Ирина Сергеевна, как зовут? – произнес В. Тургенев, подражая актеру Милляру.

– А меня зовут Владимир, я занимаюсь техническим обеспечением Ирины, – ответил усатый.

– Ну, слава богу, хоть тебя не Вовой зовут, – сказал Тургеша.

– Мы его зовем Бушневский. – Это Ирка.

– Как-как? Бжезинский? – паясничал Тургенев.

– Бжезинский-Бжезинский – главный антисоветчик из Америки, самый кровожадный ястреб, люто ненавидящий и мечтающий демонтировать советский строй, – ухмыльнулся Бушневский.

– Вот теперь понятно, а то Вова, Вова, – подвел итог встречи в верхах хозяин квартиры.

И Бушневский моментально вписался в нашу компанию благодаря мягкому нраву, умению красиво и хорошо выпить и поговорить по душам. Самое интересное, что имя Вова отошло к нему, а Тургенев стал Тургешей. Ирке не задавали лишних вопросов о Фомушкине, и он как-то очень естественно выпал в осадок. Вова был хорош тем, что в нашей компании ярко выраженных артистических натур, что уж там скрывать, любящих потянуть одеяло на себя, он был каким-то неуловимым балансиром, без которого система функционировала уже не столь гладко.

В тот вечер, а мы сначала не обратили на это внимание, у Бушневского в руках была довольно тяжелая сумка.

– Это что, Ирэн? – спросил Тургенев.

– Это подарки от Деда Мороза. Пойдем выпьем, а потом всем сестрáм по серьгам.

– Ну что ж, пошли.

Мы зашли в комнату, стол был уже накрыт. Что Бог послал нам в этот день, я не помню, но это и не важно… Сели, выпили, закусили… Через паузу был заслушан отчетный концерт Патрушева. До глубины души не поразил, но, учитывая, что неплохой парень и что рекомендован Маслаковой, шанс зацепиться за наш «клуб» ему дали. И вот Ирка, облачившись в камуфляж (а она еще прихватила и обувь), внесла вместе с Бушневским в комнату сумку.

– Дети, а кто сегодня не выпивал и плохо закусывал, подарки не получит, – молвила наша массовица-затейница с интонациями Деда Мороза. И, театрально дернув молнию на сумке, она вытащила из сумки какие-то штуки и сказала, что сейчас мы устроим салют. – Я считаю, что жители вашего микрорайона лишены праздников, и мы должны восполнить этот дефицит. Тургеша, открывай балкон, ща мы жахнем, – скомандовала Маслакова.

– А что это?

– Это взрывпакет, ну тот, что используют на ученьях и при съемках в кино. А это… Мы запустим ракету! Помнишь песню: «Светилась, падая, ракета, как догоревшая звезда…»

– Песню помню. А где ты это все взяла?

– Да в N-ской дивизии. Мы там сюжет снимали, Патрушев им песни пел, а я дружбу водила с ихними командирами…

– А как ты все это достала? – не унимался Тургенев, опасаясь за целостность своей квартиры…

– Как-как… Объяснила, что нужно для подсъемки. Как миленькие все выдали.

Это сейчас все привыкли к самодеятельным салютам и к китайской пиротехнике. А тогда… Все компоненты вынесли на балкон квартиры, волнуясь, чиркали спичками о коробок, наконец пакет громко рванул, и почти одновременно ракета взяла старт. Так не бывает, но так было… Ракета взмыла ввысь и, вы не поверите, влетела в форточку окна на последнем этаже шестнадцатиэтажного дома, что стоял рядом с нашей «штаб-квартирой». Что-то в окне полыхнуло, судя по всему, загорелась шторка.

– Ложись, – крикнул хозяин дома.

Полупьяная компания со смехом рухнула на пол.

– Воздушная тревога, светомаскировка.

Погасили свет, и кто-то сказал:

– Если нагрянет полиция, мы друг друга не знаем, встретились случайно, расходимся по одному.

Кто-то нестройно затянул:

 
Смело мы в бой пойдем
За власть советов…
 

Все дружно, но сдержанно, чтобы не услышали на улице, подхватили:

 
И, как один, умрем
В борьбе за это.
 

Судя по тому, что из окна обстрелянной нами квартиры не валил дым, шторку погасили. Но тем не менее, следуя законам конспирации, расходились по одному. Может, и правильно. Ирина Сергеевна, у которой связи распространялись ого-го куда, потом рассказала, что ракета влетела в окно греческого дипработника и что греки накатали какую-то жуткую предъяву о том, что был совершен практически террористический акт. Советско-греческие отношения могли зайти в тупик, назревал политический кризис.

– Меня сегодня, как бы случайно, один тип в штатском спрашивал, не видел ли я, не слышал ли я… – рассказал Тургеша Ирке через пару дней.

– Надо пока завязать с посиделками, а то нас заметут.

– Я сказал, что меня вообще в городе не было.

– Это они проверят на раз.

Но, наверное, грекам от нас, то есть от страны, чего-то надо было, и все это дело спустили на тормозах. Ирке не пришлось даже звонить своим высокопоставленным друганам.

III

А перестройка шествовала по стране. Ее тяжелый топот подмял под себя многих из тех, кто не успел «перестроиться». Кто увернулся от одной ноги, мог попасть под вторую, под двадцать пятую. Не перестройка, а какая-то сороконожка. И все уворачивались и пытались выжить, часто теряя человеческое достоинство. Как все было, описывать не стоит, хотя это была среда обитания наших героев, которая формирует и характеры, и поступки.

А у наших героев Маслаковой Ирки (опять почему-то написал ее первой) и Володи Бушневского родился сын Сашка. Очаровательный рыжий бутуз, которым хвасталась мать и гордился отец.

И в это время подвернулась творческая командировка в Венгрию, и наши «молодые» уехали в Будапешт. После окончания съемок они неожиданно решили остаться по делам бизнеса в уже «не братской» Венгрии. Был организован «колбасный бизнес», и Вова преуспел в нем, резко превратившись из человека, ничего не смыслящего в «колбасных обрезках», в креативного специалиста, фонтанирующего идеями и энергией. Судя по фотографиям, жизнь у молодой семьи складывалась достаточно успешно и «жемчужина» Хунгарии и вообще центральной Европы – озеро Балатон было обласкано их вниманием.

А потом они решили вернуться, дабы дать сыну Сашке достойное образование на Родине. Но Родина жила в каком-то другом ритме и танцевала иной танец, и поймать нужную волну ни Ирке, ни Бушневскому не удавалось. На телевидении были другие герои, которые несильно обрадовались возвращению очень приличных специалистов в свои пенаты. Но Вова и Ирка не унывали, тем более что наели себе на русско-венгерской колбасе некоторый запас жира… «Все не так, ребята», хотелось спеть за Высоцким, да и если не петь, все было понятно. Тургенев со своим клубом сдулся, и после пары вечеров, которые своей неукротимой энергией организовала Маслакова, все по-тихому свернулось. Мы разъехались по разным концам Москвы на новое жилье, и редкие перезвоны обычно заканчивались фразой: «Надо встретиться, а то что-то мы…»

Иногда, правда, встречались, если кто-то построил дачу и предстояло торжественное открытие. Хотя все были в курсе жизни каждого: знали, когда у меня концерт, знали, что Тургеша сменил работу, а у Наташки мама приехала погостить и достала зятя так, что… Знали, что Смогул прилетел из Германии и что у него новая жена. В общем, такое неспешное чтение доски объявлений на фоне мелькающих дней быстротечной жизни.

А потом и дети пошли в институт. Это старшие, а младшие делают определенные успехи… Ничего интересного…

IV

Где-то в начале нулевых мы с женой летом решили отдохнуть и подлечиться, вернее, провести профилактику организма в санатории «Белые ночи» под Питером. Финский залив, с погодой повезло, красота Подленинградья поразила и сразила… Какая Рублевка?! Какая Николина Гора?! А мы еще рванули в Питер на своей машине… И нарисовалась куча друзей. Помимо медицинских процедур еще этакий психологический расслабон. Я и моя гитара в центре внимания – о чем еще можно мечтать. И на второй или третий день нас находят Бушневский и Маслакова. Нам не нужно было настраиваться друг на друга. Мы не могли наговориться. Причем это был обычный треп про своих товарищей, про детей, которые нас не понимают, про то, как вкусно сегодня пообедали. Мы ходили в гости, к нам кто-то приезжал, но наша четверка была, по сути, неразлучна. А где-то на пятый или шестой день нашего кайфа Ирка (а Володя вернулся за чем-то в отель) завела этот разговор:

– А знаете, у нас не все в порядке…

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Вова…

– Что «Вова»?

– Он еще в Москве прошел обследование. У него неоперабельный рак…

– Как??

– А вот так… рак легких… славу богу, метастазы не задели еще позвоночник.

– Вова знает?

– Да… Он сам настоял, чтобы ему сообщили диагноз. Врачи отпустили ему три месяца жизни.

– И как нам быть? Как вести себя с ним?

– А так, будто ничего не знаете. Чем ему будет веселее с нами, тем лучше. Так что будем устраивать ему праздник…

– А он что говорит?

– Вова-то? А он говорит, что никто не знает, когда за ним придет тетка с косой, поэтому и нечего себя грузить.

– Слушай, а боли у него как?

– Пока никак… Я думаю, что вопрос времени. Но я все сделаю, чтобы он за этот месяц, год, два получил от жизни столько, сколько другой не видит и за целую жизнь.

– Да…

– Ну ладно, он возвращается.

И мы быстро сменили тему разговора. Поначалу это было несколько натянуто, а потом мы вошли в роль и общались с ним и с Иркой как в далекие годы торжества тургеневской квартиры.

А Бушневский был мужчина. Даже зная о страшном диагнозе, мы не могли заметить каких-то отклонений от его обычного поведения. Он был ровен, остроумен, не грузил размышлениями о жизни. Не заметил я и стремления алкоголем заглушить свои переживания.

Месяц пролетел незаметно, и я могу сказать, что это был один из лучших моих отпусков. Хотя, кто меня в этот отпуск отпускает? В общем, вы поняли… Мы проводили Вову и Ирку на самолет, а сами через три дня рванули в Москву на машине. Перед отъездом мы договорились встречаться почаще. Ребята жили в Фаустово под Зеленоградом, но вдруг (слово «благодаря» здесь будет неуместно) все осознали, насколько быстротечна жизнь, и их дом наполнился гостями и успешно заменил тургеневский флэтарий. Ирка, которая раньше не была замечена на кухне, теперь кашеварила, не отходя от плиты. Ей помогали дети – Машка и Саша и сестра Вовы Ирэна.

А Володя был бенефициантом. Он мастерски принимал гостей, находя нужные слова и интонации. Ни разу за все время борьбы с болезнью он ни единым словом не упомянул о своем здоровье. Он с нами выпивал, пел песни, травил анекдоты. Ирка – героическая женщина – подняла все свои связи, а она многих знала и многие к ней хорошо относились. Все медицинские светила, если только до них можно было докричаться, побывали в доме Бушневского.

Да-да, я сказал Бушневского, потому что Володя, чья скромность путалась с застенчивостью, однозначно превратился в главу семейства, который несмотря на недуг проявлял свой мужицкий характер и способность быть лидером. А Ирина Сергеевна вдруг поняла, что все ее штучки не стоят одного доброго и мудрого взгляда мужа. И она стала простой русской Бабой. Бабой с большой буквы. И это увидели все. И ее новая роль затмила всякие прошлые победы на сцене Жизни. Она выиграла, вернее, отвоевала для себя, для детей, для нас три года жизни с Володей. Сравните три месяца, обещанные врачами, и три года, которые она его продержала на плаву. Мы все видели, как он сдает. Я не буду описывать этапы этого разрушения физического здоровья. Но мы еще видели, как в нем крепнул дух, как он, понимая глубину своей болезни, отдавал распоряжения по телефону, решая проблемы, которые, как он считал, должен решить только он.

Не знаю почему, но, наблюдая в эти дни за Ирой и Володей (а почти каждое воскресенье в Фаустово был аншлаг), часто ловил себя на мысли, что мы смотрим очень крепко срежиссированный спектакль, написанный самой жизнью. А почему нет? Если говорят, что спектакль – отражение жизни, то и обратная постановка вопроса правомерна.

Ирка обозначила себе цель – дотянуть Бушневского до шестидесятилетия и закатить пир на весь мир. И она, вернее, они – Вова и Ира – этот праздник устроили.

Приехали все… Володя полулежал на диване около стола и с улыбкой смотрел, как мы справляем его юбилей. Он с нами даже выпил за свое здоровье. Удивительно, но ничего натужного в этом застолье не было, и я думаю, что все гордились, что они оказались среди гостей, считай друзей Володи Бушневского. Среди нас был и батюшка – наша коммуняка Ирка таки окрестила мужа за три месяца до его шестидесятилетия. Мы уезжали из дома Бушневских, и он нам улыбался, может, чуть более грустно, чем обычно.

Вовка улыбался, ведь он так любил друзей и гостей.

Он так любил жить!

Половинки

Фраза о том, что муж и жена – две половинки, стала настолько расхожей, что мы, используя ее, не очень-то вдумываемся в глубинный смысл, заложенный в ней. Наверное, тот, кто впервые ее произнес, неизвестно еще на каком языке, не имел в виду точную количественную оценку. Скорее это были две составляющие, которые, соединившись, давали целое. И не нужно обсуждать недостатки его или ее, и пусть у нее какой-то дурацкий выступ и не в том месте… Неважно, значит, у второй половинки в соответствующем месте расположен паз, в который точно войдет этот пресловутый выступ. Это похоже на пароль…

Помните, в шпионских фильмах: агент А, встречаясь с агентом В на вражеской территории, предъявляет купюру или фотографию, разорванную кое-как. И агент В, отслеживая окружающую обстановку, достает свою часть разорванной купюры. Шпионы смотрят, как два огрызка денежки составляют целое. И если это слияние происходит, они радостно склеивают купюру скотчем и идут в ближайший пивняк пропить эту деньгу во славу будущей операции. Причем это делается под неусыпным оком контрразведки. То, что денежка получилась целой; то, что к драной двадцатке не пытались пришпандорить драные 100 долларов или даже фунтов и совсем уж невозможных юаней, говорит, что ты свой, ты одной веры, одного убеждения.

Вот так и с Homo sapiens. Вы не замечали, что мужчина, да и женщина не меняют своих привязанностей и не потчуют нас разнообразием? И так на протяжении всей своей жизни влюбляются чаще всего в один и тот же тип отдельно взятых людей. И думаю, не надо сильно заморачиваться и выносить ему или ей приговор – тебе нужен (нужна) другой. С длинными ногами, креативный, с голливудской улыбкой, с грудью (n+1) размера и далее по списку. А вот и не нужен (не нужна). Порвали на небесах купюру нашего героя так и только так…

И, следуя житейской логике, одну на другую менять – только время терять. А мы, живя в этом глянцевом мире, зачем-то в сотый раз пытаемся оспорить эту истину и в сто первый раз наступаем на одни и те же грабли. Если про свой опыт, то могу сказать, что, не обнародуя персоны, влюблялся и имел продолжительные романы только с девушками такого украинского разлива, с выдающимся большим пальцем на ноге, а он свидетельствует об очень сильной воле и таком же упрямстве, что вообще характерно для украинского народа, к которому принадлежу и сам я. Не знаю, какую часть моей лекции проиллюстрирует мой рассказ, попытаюсь его поведать так, как сохранила моя память.