Текст книги "Снег идет 100 лет…"

I

С группой «Мозаика» я играл танцы на Черном море в деревне Вишневка. В самой Вишневке, что была расположена где-то на полпути из Туапсе в Лазаревское, и в ее ближайших окрестностях было четыре студенческих лагеря, в каждом из которых в силу своих возможностей играли и пели музыканты. И если ленинградский университет командировал в «Буревестник-3» диксиленд, то второй и первый «Буревестник» взрывали бит-группы (слово «рок-группа» еще не привилось).

Мы играли в первом. А четвертый лагерь, облюбованный музыкантами, был в двух километрах от первого, а если по морю, то и вовсе в метрах пятистах. Располагался он в поселке Макопсе, и отдыхали в нем студенты Университета Дружбы народов имени борца за свободу конголезского народа Патриса Лумумбы. Играли там тоже студенты этого института – этакая разноцветная команда, причем не чета нам. В соревновании с двумя московскими «Буревестниками» лумумбовцы явно проигрывали, и к ним ходили в основном за экзотикой. А у нас и во втором был кайф – танцуй не хочу.

Хотя должен сказать, что университетское начальство, которое должно было осуществлять идеологический контроль, на первых порах его честно осуществляло. Сначала на утренней пятиминутке нам, музыкантам то есть, рекомендовали уменьшить количество рок-н-роллов и свести это количество до одного за вечер, ну в крайнем случае до полутора. Сократили, начали играть больше медляков… Тогда заметили, что во время танцев между молодыми горячими партнерами в обнимку творилось черт-те что. Дабы не допустить неконтролируемого размножения, было решено вернуться к старому регламенту, то есть играть то, что на душу ляжет.

Публика была в основном мирная, и рукоприкладства, во всяком случае в первые мои приезды в Вишневку, не было. Хотя однажды все-таки кое-что произошло… Правда, дракой назвать это трудно, скорее, это происшествие можно отнести к тем, что печатаются в рубрике «Нарочно не придумаешь». А дело было так… Один студент из МГУ, а это было в начале 70-х, приехав на юг, решил всех удивить своими познаниями в области боевых искусств. Видно, где-то он видел, слышал или прочитал, что есть такой вид рукопашного боя – карате. Может, даже изучал схему, где на рисунке 1 показана стойка, на рисунке 2 – уход от атаки противника, а на третьем рисунке уже осуществлялось нападение.

И вот наш первопроходец-каратист на пляже, а должен заметить, что начинку пляжа составляли парни и девчонки 20–25 лет. Сорокалетние, не выдержав ослепительной молодости и красоты, сами покидали пляжное заведение. Так вот, наш герой на протяжении трех-четырех дней перед изумленной публикой демонстрировал иллюстрации из своего учебника. Но, видно, в учебнике не было описано, как надо кричать при нанесении практически смертельного удара, и этот-то недостаток и подвел нашего бойца.

Представьте: студенты из трех «Буревестников», а также рабочая молодежь окрестных поселков, не считая просто дикарей-отдыхающих, собираются на открытие очередной смены лагеря «Буревестник-1». Народу – не протолкнуться. Наш спортсмен-каратист, крепко нарушивший режим (а как еще можно открывать спортлагерь?!), в новых фирменных джинсах, стоивших тогда целое состояние, во время танца ведет себя так, что мешает более трезвому студенчеству и рабочей молодежи. Ему кто-то из местных парней делает замечание, и наш герой лезет в затычку: вот он, случай показать перед дамой свою удаль и еще не до конца оцененное умение сразить противника ударом ноги.

Привычная ситуация – двое отходят в сторону, чтобы по-мужски… Каратист пытается сделать удар с рисунка 3, но джинсы – модные узкие джинсы! – предательски не позволяют поднять ногу на уровень хотя бы пояса. А местный парень тем временем по-крестьянски, не мудрствуя лукаво, успешно три-четыре раза бьет кулаком по хлебальничку поклонника японских боевых искусств. Но враг не был сломлен. Не желая мять новенькие джинсы, наш герой скидывает их, попутно снимает рубаху, в которой были документы и деньги. Дальше он это аккуратненько складывает под кустом в каких-то 8-10 метрах от танцплощадки и бежит на место боя – проучить противника, оставшись в плавках и кедах. Но противника, видно, закружил вихрь танца, и спортсмен, отличник (это из другого фильма) трижды по часовой стрелке и против, прошерстил танцующих, но обидчика не обнаружил. Когда он вернулся к знакомому кусту-раздевалке, то шмоток своих не нашел. Кто-то сделал им ноги. И поделом!!! Не нарушай спортивный режим перед ответственными соревнованиями.

Но это был единичный случай, который не портил статистику и отчетность мероприятий «Буревестника». Золотая молодежь Москвы, Ленинграда, Ростова, а потом и Тбилиси, возвращаясь домой, умножала своими рассказами славу лагеря, что в деревне Вишневка. Не знаю, как там сейчас в Коктебелях и прочих Ибицах с их сексуальной раскрепощенностью (думаю, мне сейчас не понравилось бы, чего-то стал блюсти), а тогда на этом золотом пятачке черноморского побережья праздник продолжался круглые сутки. После танцев все шли «усугублять» на облюбованные места на обрыве у моря или на заветных полянах в горах. Море любви, море музыки – а играли и пели в этих местах люди, которые впоследствии не затерялись на подмостках нашей сцены. Пожалуйста вам – в кустах эксклюзив и интим (если по взаимному желанию – почему нет?), и новая песня глаза в глаза.

Так вот… Во всей этой беснующейся толпе выделялась «группа товарищей», пожалуй, чуть более взрослая, чем основной контингент, держащаяся всегда вместе. Их было человек шесть-семь… Это парней. А девчонки менялись, но всегда соответствовали уровню качества. Они лихо и умело танцевали рок-н-ролл, причем не такой спортивный, которым нас кормили потом с экранов телевизора и со сцены. Ну, знаете, когда есть акробатика и вытаращенный стеклянный глаз… Это был рок-н-ролл стихийный, с заусенцами и с подчеркнутым вниманием к партнерше. Ребята имели успех, и зрители, вернее, танцующие, благодарно образовывали круг, в котором и происходило это танцевальное шоу.

И мы познакомились. Они были из Ростова. У всех были разные специальности: кто-то – медик, кто-то – летчик, кто-то – диспетчер в том же порту, кто-то – еще студент. Жили в Ростове, правда, рядом, в районе Нахичевани. Удивительно приятные, умные и мягкие в общении, они приняли нас в свою компанию. Обращаю внимание, не мы их к себе допустили, а они нас.

– Где вы так лихо научились плясать рок-н-ролл? – спросил я одного из ростовчан – длинного, худого, но очень пластичного парня. Его звали Александр, и, судя по всему, он был лидером компании.

– Ну мы же из Ростова, а информации у нас почти столько же, сколько и в столице.

– Не верю.

– Ну не верь… Хорошо, мы обманываем сами себя… Нет, просто у нас есть ребята, летающие в том числе и в загранку. Друзья в Прибалтике, а там Скандинавия рядом… А еще фантазия… Мы все помешаны на Пресли и Литле Ричарде, поэтому дух мы схватили, а по канонам или не по канонам мы танцуем – это не важно. Нам весело, мы так живем…

– А ты учишься, работаешь?

– Я медик, закончил, сейчас занимаюсь научной работой, – терпеливо отвечал Александр.

– И что конкретно делаешь?

– Не поверишь – из ворованного спирта настойку делаю, не оторвешься. Будешь в Ростове, угощу.

– Да я в общем-то непьющий…

– Но оценить напиток?

– Договорились.

И мы ходили вместе в горы, делали шашлык, хотя сейчас бы я назвал это подобием шашлыка. На двух лодках с нашим басистом Кеслером, Сашей и еще с основным по рыбалке Николаем ловили на самодур ставриду. Наловили два ведра, но в нашей лодке одно весло вылетело из уключины и экспресс-ремонту не поддавалось. Мы были, я думаю, в километре-полутора от берега. И тогда Грибанов (я изменил фамилию Саши) сел за единственное весло, а я прыгнул в воду и стал выполнять функцию руля. Доплыли. Вечером ростовчане устроили рыбный пир.

II

Время текло, мы менялись… Я стал профессиональным музыкантом, женился. Больше того, сменил пару мест работы, перемещаясь из ансамбля в ансамбль. Мы приехали с гастролями в Ростов. Город является и являлся воротами Кавказа, и его никак нельзя было объехать, гастролируя по югу России и северо-востоку Украины. Это я пишу для молодых, которым пришлось бы расшифровывать фразу «гастроли по югу нашей страны». Традиционно нас поселили в гостинице «Ростов», и ко мне заявился Серега Стрижев, живший в соседнем доме – подъезд в подъезд.

– Слава, не пугайся, мы сегодня всей нашей компанией во главе с Грибановым у тебя на концерте. Не беспокойся, нас обилечивать не надо, в нашем городе у нас все схвачено. А сейчас извольте одеться – время обеденное – и посетить мой дом. Мама ждет, отказ не принимается.

Мы пошли к Сереге в гости. Нас встретила его мама Анна Александровна. Очаровательная женщина, красивая, именно красивая, а не со следами былой красоты. Не броско, но очень элегантно одетая. Она пригласила нас в комнату, где был уже сервирован стол. Все было готово к обеду. Большая, по моим представлениям 70-х годов, квартира, с высокими потолками, люстрой, кожаным диваном, креслами и стульями с высокими спинками вокруг обеденного стола. Но особенно поразила меня керамическая скульптура китайского болванчика или императора-мандарина, в общем, дядьки с большим пузом и складками на теле, как-то там задрапированного ихними китайскими одеждами, а также высокая, опять же китайская (судя по орнаменту), ваза, в которой стояли высушенные стебли то ли тростника, то ли камыша. На стенах была пара картин с традиционной китайской атрибутикой (фонарики, дома с типичными крышами, какие-то драконы) и черно-белый портрет мужчины в очках, с сигаретой в руке. Заметив мой интерес к фотографии, Анна Александровна сказала, что это ее покойный муж – отец Сергея и его старшего брата Геннадия. Старший сейчас подойдет.

– Анна Александровна, простите мою серость, но я никогда не бывал в подобных домах. Откуда вся эта красота?

– Ну, что-то осталось от моих родителей, не все раскулачили, – смеясь, сказала хозяйка «салона», – а что касается китайских мотивов, то наш папа был видным ученым-геологом. Еще во времена дружбы Китая и СССР Александр Петрович возглавлял экспедицию по поиску чего-то, о чем даже нам не говорили.

– Да уран они там искали, – встрял Сергей.

– А ты, Сережа, если тебя не уполномочивали, то и не болтай зря языком. Так вот, Слава, мы всей семьей с детьми более трех лет жили и работали в Китае.

– Это какие же годы?

– Ну я же сказала, еще во время дружбы…

– Это я понял, просто мне интересно, где Сережа и Геннадий учились?

– Сережа был маленький и сидел вместе со мной дома, а Гена ходил в русскую школу. Там же в те годы было море наших специалистов, и мы жили, как в коммуне.

– Сережа, а ты китайский-то помнишь?

– Ну какие-то общие фразы, практики нет, и потом – когда это было-то?

– А вот и Геннадий, – встрепенулась Анна Александровна, – вы тут знакомьтесь, а я пошла на кухню. Домработницы у меня нет, так что приходится все самой. Кстати, хочу, Слава, вас предупредить, Геночка только что развелся, и поэтому «мы у нас женоненавистник».

В комнату вошел мужчина без каких-либо признаков, за которые можно было бы ухватиться при описании внешности. Во всяком случае, шика маменьки и запоминающейся внешности младшего брата – такого, знаете, выпускника гитлерюгенда на выданье – в Геннадии мной не было замечено.

– Ну что? – с интонацией рубахи-парня протягивая мне руку, сказал Гена. – Это ты тот музыкант, про которого мне все уши прожужжал Серега?

– Нет, тот, про которого Серега, это Элвис Пресли.

– А ты кто тогда?

– А я – Иван Коротышкин, Йан Шортер по-ихнему. Слыхал?

– Ну-ну… Московская интеллигенция? – молвил Гена, не зная, обижаться или нет.

– Разрешите представиться – Вячеслав Малежик, музыкант.

– Славик, не гони… Гена сейчас несколько не в себе и не всегда понимает шутки.

– Быстро за стол, а то мальчику, – обняв меня за плечо, сказала Анна Александровна, – надо во Дворец спорта бежать.

– Концерт – дело такое, – мудро заявил я.

Мы сели за стол… Знаменитые ростовские соления, которые были лучшими в стране на тот, да и на этот период. Рюмка настойки от Грибанова, что тот передал Сереге специально для меня, колбасы и какая-то вялено-копчено-соленая и под маринадом рыба. Застолье началось, «Грибановская» была разлита по рюмкам, а домашним компотом было предложено запивать.

– Я за рулем, так что не обессудьте, – молвил я.

– Да, – поддержал Серега, – сегодня гаишники особенно лютуют.

И все выпили за знакомство, и я с набитым ртом хвалил кушанья и говорил, что никакой ресторан… Но, честно говоря, меня даже больше, чем угощения, поразило, как все это подавалось и убиралось. Фарфоровая супница произвела неизгладимое впечатление. Я сидел и грустил, почему вся эта традиция застолья потеряна и почему чаще всего даже в ресторанах приходится рассчитывать на комплексный обед.

Был борщ, и меня уговорили его съесть без сметаны. Я не без боя согласился, и хотя борщ был хорош и я «почувствовал вкус всех ингредиентов», все равно до сих пор люблю борщ со сметаной. Может, оттого, что наливают в тарелку мне его из кастрюли.

Я уже готов был начать благодарственные речи и хвалить хозяйку. Но в это время Сергей и Гена взяли на себя внимание «московского гостя», и Анна Александровна, незаметно исчезнув на кухню, вскоре вошла в комнату с блюдом, на котором лежала крупная рыбина (я думаю, хотя и не уточнял, это был лещ), начиненная гречневой кашей. Это был отвал башки, до того вкусно… И после солений, нескольких стаканчиков морса, борща с мясом я затолкал в себя огромный кусок рыбины с кашей и от жадности потребовал добавки. Я не думал о концерте, не думал, будут ли мои масляные, сытенькие глазки выражать решимость и стремление достроить «дорогу железную, что, как ниточка, тянется». А в другой песне-монологе эти же глазки будут ли гореть пламенем любви к своей избраннице, которой «не страшны никакие испытания»? Сил думать не было, и я, как пиявка, отпал от стола и, поддерживая живот, расположил свое тело на диване.

– Ну и что ты на это скажешь? – спросил Серега.

– Я бы с чувством глубокого удовлетворения хрюкнул… Жаль, что если ребятам расскажу, то ведь не поверят…

– А чего ты один-то пришел? Видишь, мы два прибора специально поставили для твоих друзей.

– Да как-то неудобно было…

– Знаешь, что неудобно?

– Серега, не топай.

А вечером на концерт во Дворец спорта пришла вся ростовская рок-н-ролльная братия, Анна Александровна и снова холостой Геннадий.

И я старался и сумел-таки настроить свой глаз. Шумный успех у зрителей оказал даже большее воздействие на гостей, чем сам концерт.

– Слава, – молвил Грибанов, – завтра уже у нас после концерта. Ждем-с… Только гитарку прихвати.

– А если я еще кого-нибудь из дружков прихвачу?

– Ради бога… Только рады будем.

– Что нам принести с собой?

– Только себя. А уносить? Ну, если тело не сможет само перемещаться в пространстве, у нас есть где кинуть кости.

III

Следующий вечер после концерта меня и моего товарища Витю Дегтярева из служебного входа Дворца спорта ждала черная «Волга», с обычными, не с навороченными номерами. И мы под ироничные взгляды наших товарищей отбыли на дружеский ужин с пивом и водкой.

– Ты запоминай дорогу ко мне домой. Если что, к нам можно без звонка, – сказал Саша.

– Я понял… Район Нахичевани и пятая линия, поворот около кафе.

– Здесь все просто, как в Нью-Йорке. Стриты и перпендикулярные им авеню.

– Ага, и за «Эмпайр стейт билдинг» сразу твое жилье.

Мы въехали во двор Сашиного дома, где он припарковал машину, и, переговариваясь довольно громко, так как возбуждение после концерта еще не прошло, зашли в подъезд и позвонили. Дверь открыла очень милая, с минимумом краски на лице молодая женщина.

– Здравствуйте, я – Марина, Сашина жена. Проходите, пожалуйста.

– Это моя вторая половина, – молвил Грибанов.

Мы вошли и начали раздеваться.

– Можно не разуваться, – сказала Марина и рванула, судя по всему, на кухню.

Она очень мило грассировала, но не так, как Ленин или Добрынин, и не так, как французы. У нее было какое-то свое шармообразующее картавливание. Я уже сказал, что звучало это очень мило и добавляло Сашиной жене очарования. Судя по всему, она нисколько этого не смущалась, а если это и было когда-то в детстве, то она одержала психологическую победу над собой.

Виктор Дегтярев, с которым мы заявились в дом к Грибанову, тоже имел сложности во взаимоотношениях с буквой «Р». Так вот он говорил, что его компьютер старается исключать из разговора эту букву. А здесь… Нет, все-таки удивительно мила!

– Марин, – молвил я, – а тебе неплохо было бы быть учительницей французского языка.

– Ты попал в точку. Я и есть учительница, только не французского, а немецкого.

– Но они же как-то по-другому шпрехают и грассируют по-другому.

– Ну вот, я неправильная училка получаюсь.

– Правильная-правильная. Марин, а как тебя, такую нереально неземную, Сашок охмурил? Ты ведь какая-то тургеневская героиня.

– А он меня покорил своей игрой на пианино, – ответила Марина.

– А он что играет? Джаз, рок-н-ролл? Он мне об этом никогда не рассказывал.

– Скромный, однако. А ты его попроси, пока никто не пришел, он тебе сыграет.

– А почему пока никто не пришел?

– Да он всех достал своей игрой…

– Что, плохо играет? – не унимался я.

– Нет, играет хорошо, только репертуар не расширяет. Все время играет одно и то же.

Меня не нужно было долго упрашивать, и я призвал Сашу к ответу.

– Через секунду буду, – крикнул с кухни Грибанов.

Наконец он вошел со словами:

– Ну что, она тут без меня опять в Шехерезаду играла, опять сказки?..

– Почему сказки? Рассказала, как ты меня очаровал, и обещала, что ты для ребят тоже сыграешь. Правда, милый?

– Сыграю, что ж не сыграть.

– А ты помнишь, что ты в первый раз сыграл Марине? – спросил я.

– Это он никогда не забудет!

– Почему, Марин? – это опять я.

– Потом сам поймешь.

– Только договоримся, что, как и в тот раз с Мариной, я буду в комнате, где стоит инструмент, а вы оставайтесь здесь. Я очень стесняюсь, тем более меня будут слушать профессионалы.

И Грибанов ушел в другую комнату.

– Витя, Слава, вы чуток потерпите, я должен собраться с мыслями и с духом.

Пауза затягивалась.

– Грибанов, ты скоро? – просила Марина, перекатывая свои горошинки во рту.

– Уже… Сейчас, – ответил Александр таким голосом, как будто он в этот момент что-то тяжелое пытался оторвать от пола.

– Вы готовы? – наконец спросил он.

Мы втроем бурно зааплодировали, секундная пауза – и полились волшебные звуки одной из фортепианных прелюдий Шопена. Мы с Дегтяревым вытаращили глаза, восхищаясь эмоциональной трактовкой музыки гениального поляка. Не доведя исполнение Шопена до конца, Саша крикнул:

– Заходите.

– В смысле? – спросил я.

– Пойдемте. Грибанов готов себя показать во всей красе, – с улыбкой сказала Марина.

Мы втроем встали и пошли в соседнюю комнату. Около пианино на вращающемся стуле сидел Грибанов и прикуривал сигарету. Из пианино лилась гениальная мелодия, придуманная польским композитором, а Саша вдохновенно нажимал на какие-то педали, похожие на педали швейной… да нет, похожие на педали газа и сцепления на автомобиле с механической коробкой передач. Александр Грибанов, играя на механическом пианино, театрально изображал, даже с некоторым пародийным оттенком, виртуозного пианиста.

– Слушай, Саша, когда я у Михалкова увидел механическое пианино в кино, то решил, что это трюк. И мне даже в голову не пришло, что такая «музыкальная шкатулка» может существовать на самом деле. Откуда у тебя такое богатство? – спросил я, когда ошеломление от увиденного и услышанного немного прошло.

– А-а-а, братец ты мой. Эта штука нам по наследству досталась.

– А разве ты, Слава, не знал, что Саша у нас дворянских кровей? – спросила Марина.

– Да нет! Мы как-то дружили и дружили, а копаться в родословной не приходило в голову.

– Слава, ну посмотри на моего мужа. Он же вылитый дядька.

– Прекрати, Марина.

– А что «прекрати»? Что этого стесняться?

Я вгляделся в облик Александра, еще раз вспомнил его фамилию и узнал героев, сыгранных на экране его дядькой.

– Саша, а почему ты мне об этом никогда не рассказывал.

– Ну, во-первых, дядька нашу семью не очень жаловал и в Ростове был от силы пару раз. Сразу после войны, когда я был еще маленьким. Во-вторых, он герой, актер, лауреат, любимец Сталина, а я – простой врач, не практикующий притом… Так, ребята, кажется наши идут.

Раздался звонок, причем настойчивый, и Грибанов пошел открывать дверь. Ввалилась шумная компания, которая на ходу здоровалась, снимала верхнюю одежду, вручала цветы Марине и другим женщинам дома (а Сашины мама и дочка прятались где-то в дальних комнатах квартиры). Кто-то притащил торт.

– Толик, какой торт? Мы же собрались пить пиво.

– Пусть будет, – ответил Толик, парень, которого я еще не видел среди моих ростовских друзей.

И всех пригласили к столу. Компания неспешно разминалась закусками, Серега Стрижев передавал приветы и восторги мамы. Грибанов постоянно отлучался на кухню, говоря, что раки – это мужское дело.

– А чего в нем мужского? Налил в кастрюлю воды, посолил, бросил раков и, как инквизитор, сварил в кипятке, – наивно сказал я.

– Ну, во-первых, не в кастрюле, а в ведре. Это же Ростов. А потом, нужны всякие специи, трава то есть. В общем, целое таинство. А сам-то ты ел когда-нибудь раков? – спросил Грибанов.

– Так, чтобы профессионально, из ведра да в хорошей компании, нет. А пробовать – пробовал. В Астрахани, когда мы туда приезжали на гастроли, на набережной поштучно покупали вареных, уже остывших раков. Я думаю, что их готовили там без затей, – отбивался я.

– Ну, значит, ты не ел раков, – был приговор хозяина дома.

– А где ты их взял? Я был на базаре и не видел, чтобы кто-то ими торговал, – интересовался я.

– На базаре. У нас социалистическое хозяйствование, и раки не являются продуктами первой необходимости, поэтому ими торговать на базаре запрещено.

– А где же ты их взял? – не унимался я.

– Да он в Черкасск, только не в Новочеркасск, а в старый казацкий городище ездил с утра на своей «Волге». У него там есть специально обученный человек, с которым он вступает в товарно-денежные отношения, – прокомментировал ситуацию наш авиадиспетчер Игорь.

– Кстати, – это уже Грибанов, – знаете рецепт приготовления раков по-царски?

– Нет, откуда нам, сирым, знать? Расскажи…

– Так вот… Рецепт… За что купил, за то и продаю…

– Не терзай душу, Сашок.

– Короче, берете противень, на него сажаете раков и начинаете противень на огне нагревать. Ракам становится жарко и, когда они еще не поджарились, но уже не знают, как от этого жара спасаться, вы…

– Кто это вы?

– Не перебивай… В общем подставляете ракам под нос миску, наполненную сметаной. Раки, стараясь себя остудить, начинают эту сметану пожирать. При этом, обратите внимание, начиняют себя сметаной, а сметана в свою очередь выталкивает наружу продукты переработки из желудочно-кишечного тракта…

– Ахтунг-ахтунг, – перебил самый младший в компании Щелчок (я думаю, это производная его фамилии), – как докладает наш доктор? Это ж надо желудочно-кишечный тракт?

– Щелчок, уволю…

– Косой, Косой… Как что, так Косой…

– А дальше-то что?

– А дальше начиненных сметаной раков варишь, с травой, как положено…

– Не как в анекдоте – откладываешь раков в сторону, начинаешь варить курицу?

– Не-е, это какой-то живодерский способ. А сам-то ты пробовал? – спросил Стрижев.

– Нет, у меня никогда столько сметаны не было.

Мой дружок Дегтярев у нас в коллективе имел репутацию «Знайки», человека, который мог разобраться в любом механизме, в его работе и эксплуатации. Он также, несмотря на то что у нас в ансамбле играл на барабанах, мог играть практически на любом музыкальном инструменте, попавшем ему в руки. Так вот Витя решил разобраться в принципе работы механического пианино. Он исчез в соседней комнате с кем-то из ростовской команды и появился около стола в самый разгар гастрономическо-инквизиторских исследований. Он держал в руках какой-то рулон плотной бумаги с вертикально пробитыми на ней дырочками.

– Да у него там целая фонотека, – с восхищением сказал Витя, встревая в разговор и непонятно к кому обращаясь.

– Да, это мое наследство, – с чувством гордости и иронии молвил Саша.

– Слава, я тебе потом объясню, как она работает. Гениально просто, но при изготовлении вот этой перфоленты нужна высокая квалификация.

– Ну и зануда у тебя товарищ. Если он еще и не пьет…

– Этот? Этот пьет, – с гордостью сказал я.

– Наливай, – провозгласил Дегтярев.

И мы пили за мир-дружбу-жвачку. Пили пиво, запивая им раков. Никто не грузил себя проблемами «несмешивания напитков» и «повышения градуса». Мы были молоды, крепки здоровьем, и нам все было в кайф. А потом наступила очередь гитары, и я не очень мучил уважаемую публику своими опусами, обильно разбавлял репертуар всякими фирменными штучками. Всем хотелось участвовать, и песенная палитра все охотнее включала в себя бардовские и казацкие, типа «Ой, то не вечер…», песни. Меня научили одной псевдопартизанской песне, которая была у моих друзей отрядной. В ней была замечательная, неожиданная рифма, и я хочу ее вам воспроизвести.

 
Враги схватили девушку Татяну,
И повели Татяну на допрос.
Татяна знала, знала партизана.
И выдала наших матрос.
 

Меня поразили Татяна, без мягкого знака, и конечно же рифма «допрос-матрос». Песня пелась вдохновенно, с разными оттенками (тревожно, весело, задумчиво, распевно). И в разных ритмах – от марша до вальса. Было весело.

Мы разошлись за полночь, прихватив штук двадцать раков для друзей. Утром мы улетели в Москву.