Текст книги "Им уже не вернуться"

Вячеслав Морочко
«Им уже не вернуться»

Не в силах унять дрожь, Илья поднялся с колен, сделал несколько шагов и снова опустился на землю. Поташнивало. Напряжение спало так внезапно, что почти лишило биолога сил. Страх прошел, только зеленое омерзение переливалось в глазах вязкой жижей.

Рядом еще хрипел и вздрагивал один из верзил – так Илья назвал про себя этих губастых мускулистых субъектов. Другой лежал тут же, совсем притихший. Из разбитого темени поблескивало что-то, напоминавшее чешую рыбы. Еще один был тоже неподалеку, впрочем, это уже не имело значения. Разве их было только трое!? Десятки, сотни, может быть, тысячи.

Илья поджал к груди острые коленки, положил на них подбородок. Такая поза успокаивала, помогала сосредоточиться. Человек прислушался, ему показалось, что он слышит знакомый топот погони и треск раздвигаемого кустарника. Кровь застучала в висках. Он стиснул голову руками, чтобы не потерять рассудок от страшной боли, забившейся в ней пойманной птицей. Болезнь мучила уже много лет. Каждый раз она неожиданно обрушивалась на биолога, а затем так же внезапно отпускала. Но ожидание боли отравляло все остальные минуты жизни. Илья знал, приступы не проходят бесследно, каждый из них приближает развязку.

Он сидел на земле и, обхватив голову руками, тихонько стонал, раскачиваясь из стороны в сторону, как деревянный болванчик и, уже чувствуя, что боль вот-вот отпустит его, предвкушал счастье близившейся передышки.

И в самом деле, скоро боль отошла. Минуту он сидел, не шевелясь, обессиленный, блаженно опустив ресницы. Только что пережитый страшный, но ставший рутинным приступ освободил от смятения, вызванного предшествующими событиями. И он затих, полулежа, опершись за спиной кулаками, пытаясь восстановить в памяти все, что произошло этим утром.

На восходе солнца Илья уже работал в лаборатории, исследуя новую колонию микротварей, когда его настиг очередной приступ болезни. Последнее время эти приступы служили ему своеобразными вехами времени. Он жил в мучительном ожидании следующего взрыва боли, находя единственное утешение в работе.

Когда боли ушли, некоторое время он приходил в себя, лежа с закрытыми глазами на жесткой кушетке. Отлежавшись, снял халат и вышел из помещения.

Солнце только-только проклюнулось над чертой горизонта. Уютные домики персонала опытных ферм утопали в зелени. Поселок, на улице которого оказался биолог, еще спал. Где-то здесь, под одной из подвижных полупрозрачных крыш досматривала сны и его Нина.

Впервые он увидел ее лет пятнадцать назад, еще будучи студентом-практикантом. У него и тогда случались головные боли, хотя и не такие сильные, как в последнее время. Ни вслух, ни мысленно он не говорил слов любви, но, думая о женщине, постоянно испытывал муки, которые откладывались в нем и кристаллизовались в душе в тихую осоловелую радость.

За прошедшие годы многое изменилось. Острые чувства ушли «под лед», но на поверхности остался теплый, загадочный свет, который исподволь озарял его одинокую жизнь.

Время от времени Илье удавалось видеть ее вместе с детьми – милыми, всегда чистенькими и подвижными созданиями. Иногда ему приходило в голову, что такими же ничуть не хуже могли быть и его собственные дети, но биолог отбрасывал эту мысль, как только представлял себе мужа Нины: дети были его точными копиями. Рядом с мужественным атлетом (Петр и теперь еще очень красив, а легкая седина ему только к лицу) щуплый и тонконогий биолог казался жалким замухрышкой с застывшим выражением неуверенности на лице. Илья не испытывал неприязни к Петру, ведь ему удалось составить Ее счастье. Он считался хорошим отцом, примерным семьянином и прекрасным работником опытной фермы.

Прислушиваясь к щебету проснувшихся птиц, вдыхая наполненный ароматами воздух, биолог пересек местный бульвар и свернул на дорожку, ведущую в лес, но не стал углубляться, а пошел по тропе вдоль опушки. И скоро уже ничего не могло отвлечь его мысли от загадок странных бактерий, доставленных с пробою грунта бесконечно далекого небесного тела. Илья так и назвал эти бактерии «странными».

Прежде всего, странность заключалась в том, что долго не удавалось определить форму, размеры и количество этих существ в единице объема.

Периодически, через равные промежутки времени в колонии происходили скачкообразные метаморфозы. Размеры бактерий менялись сразу на много порядков, а их структура и очертания с каждым скачком усложнялись. После недельных исследований у Ильи сложилось впечатление, что кто-то неведомый осуществляет методом проб подбор свойств, необходимых для адаптации микротварей к земным условиям жизни.

После очередного скачка, бактерии неожиданно становились прозрачными и полностью растворялись в среде, где они находились. Исчезали все, кроме одной особи. Она была несколько крупнее других, но не на столько, чтобы вмещать в себе массу всей периодически исчезавшей колонии. Эту особь Илья условно назвал про себя «маткой». Оставшись одна, какое-то время она сохраняла активность и только за семь-восемь секунд до следующего преображения вдруг замирала. Это состояние биолог назвал «экспозицией». Оно заканчивалось очередным скачком превращений, когда матка вновь обретала активность, а вокруг появлялось сообщество ей подобных существ, обогатившихся новыми свойствами. При этом интервал между скачками был около девяноста минут.

Обдумывая результаты исследований, биолог постоянно возвращался к мысли о таинственном экспериментаторе. Ведь где-то должен был находиться центр, управлявший стремительной эволюцией микросуществ.

Когда, в ходе исследования, Илья запустил в колонию горстку инородных бактеий, он стал свидетелем еще одной странности: хозяева начали сбивать пришельцев в «стада», как будто намеревались запастись пищей впрок.

Покончив с «формированием стада» пастыри вытащили из него несколько экземпляров, присосались к ним и не успел Илья моргнуть глазом, как от бедняжек остались одни оболочки. Когда «странные бактерии», в очередной раз, исчезли, собранное ими «стадо» немедленно разбрелось.

Характер изучаемого вида можно было назвать скорее инициативным, чем агрессивным. Однако, допуская, что в будущем бактерии могут угрожать более развитым организмам, биолог решил испытать на них действие бактериофагов. Оказалось, что рядовые члены колонии не способны здесь сопротивляться. Однако матка, даже оставшись одна, продолжала активно бороться, а в критические моменты ловко уходила из зоны опасности.

Илья брел по знакомой тропе, почти не замечая леса. Хотя особое лесное настроение, рождающееся в таинственной чаще, обволакивающее корни, струящееся между стволами к зеленым вершинам, передавалось и ему. Но все это было на задворках сознания, а на переднем плане перед мысленным взором стояла матка«странных бактерий». Он словно видел ее на экране прибора при огромном увеличении – подвижную, полупрозрачную – и ему казалось, в этом скоплении пульсирующих теней, он улавливает главные жизненные центры бактерии. Нельзя было угадать, какую форму она примет после очередного скачка. «Неужели она так уж неуязвима?!» – спрашивал себя Илья. В этот момент на лицо упало несколько капель. «Это не роса, – подумал он, облизнув губы. – Странно, какая-то солоноватая горечь, как будто слеза…»

Посасывая сорванный стебелек, перешагивая старые корневища и продолжая думать, он внезапно ощутил тревогу и остановился.

Откуда-то сзади, донесся протяжный, заглушаемый расстоянием крик и, почти в то же мгновение Илью осенила мысль: Экспозиция! Да, да в эти несколько секунд, когда матка пребывает в неподвижности перед очередным превращением, она не может защищаться и становится уязвимой. Как я не подумал сразу!? Надо срочно проверить!»

Илья повернулся и, захваченный новой идеей, двинулся в сторону лаборатории. Он очнулся от мыслей уже на бульваре, замедляя шаги, чтобы не задеть людей. «Куда они – в этакую рань!?» – дивился биолог. В толпе были старики и дети, а некоторые женщины толкали перед собой коляски. Казалось, все население вышло на улицу и молча, как в лунатическом сне направлялось в сторону куполов опытной фермы.

Ладони Ильи стали влажными, заныло под ложечкой – так случалось всегда, когда он видел Нину. Словно почувствовав его взгляд, женщина обернулась. Но взор ее безразлично скользнул по его лицу: они даже не были знакомы. Рядом была вся семья. Муж – Петр шел слегка сутулясь, небрежно засунув руки в карманы, широко расставляя ноги и всеми точками одновременно опуская ступни на землю. «Наверно, при такой ходьбе подошвы меньше изнашиваются, – почему-то подумал биолог, вспомнив свои, вечно сношенные набекрень каблуки, – а я даже ходить по человечески не научился».

И, вдруг случилось немыслимое: Нина вновь обернулась и на этот раз долго не сводила с него глаз. У Ильи захватило дыхание. «Что это значит?! – подумал он. – Разве так можно смотреть? Это не взгляд! Это – стон! Немой крик мольбы! Солнышко мое! Что случилось? Почему ты так смотришь?»

В висках знакомо заклокотало. Сжимая голову руками и уже ничего не соображая, он застыл на месте. А люди, молча обтекая его, всем поселком направлялись к ферме.

Когда биолог пришел в себя, он обнаружил, что механически переставляя ноги, плетется в хвосте колонны. Рядом с толпой замелькали какие-то зеленые мундиры. Он пригляделся и, вдруг, одного «зеленого» обнаружил недалеко от себя. На нем был не мундир. Илья усомнился, было ли на нем, вообще, что-нибудь надето. Тело, казалось перетянутым ремнями. Если бы не зеленый цвет, оно напоминало бы мощный анатомический экспонат для демонстрации мышечной системы, на плоском лице выделялись вытянутые рожком губы.

Людскую колонну замыкали еще несколько зеленых верзил. Они отошли с дороги и сбились в кучку, будто держали совет. Один из них поманил биолога пальцем. Илья огляделся и обнаружил, что остался один. Людская колонна медленно втягивалась под купол опытной фермы. А верзила продолжал манить Илью острым, как заточенный карандаш, пальцем. Ничего хорошего это не предвещало.

Биолог хотел было спросить себя, кто эти зеленые, откуда взялись и чего им нужно, но не успел: верзила издал оглушительный, выворачивающий душу требовательный, нетерпеливый крик. И в то же мгновение Илья почувствовал, как будто его существо «раздвоилось». Та часть, которая могла еще думать, стала такой мизерной, что бессмысленно было к ней обращаться с вопросами. Зато другая превратилась в обезумевшее создание, ломившееся через кустарник в лес и, с перепугу, визгливо хрипевшее: «Жить! Жить! Жить!»

Он не помнил, чтобы когда-нибудь был бегуном, или хотя бы играл в детстве в салочки. В нежном возрасте он чаще всего болел, впрочем, так же, как и в более зрелом. Но сейчас он не чувствовал ног, будто они несли его сами – худые, слегка вывернутые, с острыми выпирающими коленками. Видимо, на что-то еще они годились. На опушке Илья оглянулся. Смешно было надеяться, что его оставят в покое: пять или шесть верзил направлялись к лесу следом за ним. Перепуганным зверьком юркнул Илья в гущу кустарника, а затем, раздираясь в кровь, понесся то в рост, то на четвереньках, перекатываясь через завалы, по-козьи в два прыжка перескакивая поляны. А крик продолжал звучать, сопровождаемый треском приближавшейся погони. Илья почувствовал, что уже не может бежать быстро: легкие как будто вдыхали не воздух, а раскаленную субстанцию. Путь преградила речушка. Илья рухнул в прибрежную грязь, чувствуя смертельную жажду. Он полз к воде. Он почти до нее дотянулся, когда треск погони «взорвался» совсем рядом. Его словно подбросило, и он понял, что, яростно работая конечностями, пытается взобраться на дерево. «Почему сюда!? – удивился Илья. – Я никогда не был древолазом!?» Инстинкт выбрал оптимальный путь – догадался он: молодой вяз, росший на берегу, прижимался ветвями к выступам скалы. Эти выступы, как дополнительные точки опоры и помогали одолевать высоту. «Разумеется, верзилы не замедлят этим удобством воспользоваться», – думал Илья, тупо продолжая карабкаться.

Когда ближе к вершине ствол вяза заметно сузился, все дерево от подножия до макушки затрепетало. Илья догадался, за ним уже лезут, и удвоил усилия. В очередной раз пытаясь нащупать каменный выступ, он, вдруг, обнаружил, что стена «уходит» и догадался: под тяжестью двоих ствол начал клониться к реке. Скоро он уже висел головой вниз и мог заметить, что преследователь – тоже не акробат, и для него лазание по деревьям занятие новое. Когда верзила остановился перевести дух, под рукой у Ильи треснула ветка, и он понял, что падает. Биолог еще пытался зацепиться, но ветки больно хлестали его по лицу, по спине. Тогда он перестал сопротивляться падению, сжался, зажмурил глаза и открыл их только перед самой водой. За один миг он успел заметить огромные, выкатившиеся из орбит глаза верзилы, припечатанного распрямившимся деревом к острым выступам скалы.

Удар о поверхность воды был слабее, чем Илья ожидал. Оттолкнувшись от дна, он благодарил судьбу, что хоть немного научила плавать. Однако и под водой в ушах его продолжал звучать дикий крик. Биолог вынырнул и поплыл к противоположному берегу. Перевернувшись, чтобы отдохнуть на спине, он заметил на воде две зеленые тени и понял, что охота за ним продолжается. Судорожно переворачиваясь на живот, он хлебнул воды и, откашливаясь, из последних сил поплыл к берегу.

Вылезая из воды, и, вновь ощущая вес тела, он понял, что на долго его не хватит. Теперь он уже не бежал, а брел, покачиваясь, с трудом переставляя ноги. Голова шла кругом, грудь разрывалась от боли, из горла вырывался хрип. Страх гнал его дальше, но появилось что-то еще. Усталость притупила ужас. Живой лес, затаив дыхание, следил за каждым шагом его. Илья ощущал теперь, что сильнее чем страх, его мучает стыд.

Топот и треск погони раздались совсем рядом, когда, с трудом волоча ноги, Илья вышел на небольшую прогалину и обо что-то споткнувшись, свалился в траву. Он лежал на теплой земле, и слезы бессильной ярости текли по щекам.

Человек затаил дыхание, заметив, что на прогалину, чуть в стороне от него, выскочил верзила и, никого не заметив, проскользнул дальше, в кусты. За эти секунды что-то переменилось Скоро он понял: в ушах перестал звучать крик – какая-то жуткая тишина теперь окружала его, словно раненая криком, она молча истекала кровью.

Посреди прогалины стоял древний дуб и огромным почерневшим дуплом в упор разглядывал человека. Кожа дерева была так морщиниста, что трудно было разобрать выражение этого взгляда, но Илье чудилась в нем скорее насмешка, чем сочувствие, и это злило биолога. Он встал и машинально поднял предмет, ставший причиной его падения. То была небольшая, отяжелевшая от влаги, но еще прочная коряга. Изучение ее прервал раздавшийся сзади треск. Илья пригнулся и, совершив неожиданный для себя прыжок, встал за ствол дуба. На прогалине появился новый верзила. Пройдя мимо биолога, он остановился в трех шагах спиною к нему и вытянув рожок губ издал короткий крик, напоминающий человеческое «А-у!». Впечатление было такое, что зеленые в лесу заблудились. Только теперь Илья разглядел эти губы. Больше всего они напоминали увеличенный хоботок комара. «Кровососущее! – подумал он, содрогнувшись от ужаса и омерзения. «Прихлопнуть, что ли?» – сказал он себе, поднимая корягу над головой.

Когда зеленый обернулся на шорох, коряга уже неслась вниз, а Илья ускорял это движение всем своим весом, всеми оставшимися силами. Удар подбросил биолога. Коряга осталась в руке, но конец ее расщепился. Верзила закачался, упал в траву и она сомкнулась над ним. И в тот же момент из-за кустов показался верзила, что минуту назад пересек прогалину. Он взвыл и в несколько прыжков покрыл разделявшее их расстояние. Он летел на биолога, будто рассчитывал сбить его с ног и сходу впиться в него «хоботком». Но в последний момент поскользнулся, не заметив в зеленой траве своего собрата. Пролетая вперед ногами, он ухватил человека за пояс и с воем кинул на себя. Падая со всего маха, Илья машинально нащупывал точку опоры. Орудие оставалось в руках. Надо было лишь на него опереться, направив расщепленный конец в зловонную глотку.

Коряга сделала свое дело, и теперь, полулежа на земле, и приходя в себя, он вспоминал эти пять секунд настоящей борьбы, испытывая чувства, которые ни раз испытывал в лаборатории во время работы, но не знал в обыденной жизни. То были: азарт, страсть, смесь бешенства и ликования.

Кровь застучала в висках. Он стиснул голову руками, чтобы от боли не лишиться рассудка. Приступы обрушивались без предупреждения, и так же внезапно отпускали. Но само ожидание боли отравляло все остальные минуты жизни.

Илья сидел на земле и, обхватив голову руками, тихонько стонал, раскачиваясь из стороны в сторону в ожидании, когда боль отпустит и заранее наслаждался счастьем приближавшейся передышки.

И в самом деле, боль скоро ушла. Минуту он сидел, не шевелясь, обессиленный, блаженно опустив ресницы. Только что пережитый страшный, но ставший рутинным приступ освободил Илью от смятения, вызванного предшествующими событиями, и он затих, полулежа, опершись за спиной кулаками, пытаясь восстановить в памяти все, что произошло этим утром. Потом он резко поднялся с земли. Ноги еще заметно дрожали: им сегодня досталось. Он сделал несколько шагов и… застыл в изумлении: верзилы исчезли. На месте, где только что лежали тела, была примята трава и торчала коряга. Биолог обследовал кустарник – никаких следов. Можно было подумать, случившееся – лишь вызванный болезнью кошмар. Однако у Ильи не было оснований так думать. Он взглянул на ручной хронометр и снова задумался. Потом лег на землю и, глядя в небо, произвел в голове небольшие расчеты.

Казалось, никакого правдоподобного объяснения быть не могло. Но науке еще многое неизвестно. Биолог умел переступать через необъяснимое. Это так же естественно, как для людей не ведавших о теории колебаний маятника, было естественно пользоваться механическими часами. Делать это помогала схожесть с освоенной необъяснимостью. Не то, чтобы Илья искал теперь эту схожесть. Скорее наоборот, он пытался от нее отвязаться… И не мог: уж слишком близко оказалась она под рукой. И было не ясно, то ли это простая случайность, то ли тут – некая, соседствующая с безумием связь.

Перешагнуть через это даже для Ильи представляло проблему, и он то и дело поглядывал на хронометр, будто равномерное мелькание цифр могло подсказать решение. Но хронометр был всего лишь неумолим в своей точности.

* * *

Подходя к лабораторному павильону, биолог видел, что по бульвару опять идут люди. Теперь, покидая ферму, они брели по домам. Совсем рядом прошла Нина с семьей и, как будто, его не заметила. Это было страшнее, чем умоляющий взгляд, которым она прошлый раз его провожала. Он, вдруг, почувствовал себя виноватым. Люди шли молча, как в лунатическом сне. Но то был не сон, а шок. Биолог понял и содрогнулся. Только что они были свидетелями безумных событий: верзилы пригнали «покорное стадо» на ферму, выбрали жертвы и, скорее всего, присосавшись, у всех на глазах, несчастных «опустошили».

«Что делать»? Илья взбежал по лестнице и первое, что увидел, были разбросанные повсюду пробирки, детали приборов, кассеты, журналы, обрывки какой-то материи, пена, зловонная масса, битые стекла. На стенах – разводы и препротивные пятна. Похоже, здесь был настоящий погром. Казалось, лаборатория дрожала от возмущения и стыда, как живой организм, над которым только что надругались. Но сам биолог не успел возмутиться, а замер в дверях: спиной к нему за приборами сидел незнакомец, который, заслышав шаги, обернулся, и биолог узнал свой рабочий халат. «Все-таки явились!? – сказал неизвестный. Он, явно, был удивлен не меньше Ильи. Его коричневое лицо с плоским лбом сморщилось в подобие улыбки. – Следовало учесть и такой поворот. Зато, можно сказать, теперь мы лично знакомы. Копаясь в этой макулатуре, – он ткнул острым пальцем в ворох бумаг, – я раскопал ваше имя. Послушайте, Илья! Почему вы молчите?!» – вскричал большелобый. Илья ничего не ответил: «О чем говорить?» Перед глазами плыли бактерии, умеющие собирать свои жертвы в стада. Соберут, и раздастся парализующий вопль. И это только начало. Немыслимо вообразить, что случится после следующего скачка. Уже совсем скоро!

«Можешь молчать, сколько влезет, – сказал незнакомец. – Не долог час, – совсем замолчишь. Надеюсь, это не слишком расстраивает? Хотя могу согласиться, сама процедура – не из приятных. Но когда давят клопа, не спрашивают, приятно ему или нет – его просто не замечают».

Подняв руку и взглянув на хронометр, Илья отметил, что начинает успокаивается, или, как сам выразился: «начинает привыкать к мысли».

– Куда-нибудь торопишься? – спросил большелобый, уловив движение биолога, – или кого-нибудь ждешь? Неожиданно, он вскочил, опрокинув легкое кресло, и цвет лица его из коричневого стал зеленым, совсем, как у тех верзил. Он резко спросил: «Ты знаешь «Время»? Знаешь? Что молчишь? Тебя спрашивают! Или я неразборчиво говорю? Разве я плохо владею вашей мерзкой речью? Отвечай»!

Незнакомца, явно, охватывала паника. Его руки беспокойно бегали по лабораторному столику. Но Илья, занятый своими мыслями, почти не слышал его. Подводя итоги случившемуся, ставя точку над i, он удивлялся, как раньше не приходило в голову, что матка «странных бактерий» и есть тот самый экспериментатор, который собирал информацию и создавал новые формы. Исчезли зеленые, сгонявшие жителей на ферму, а эта тварь сидит здесь.

На восходе солнца Илья уже знал, что предел изменений «странных бактерий» непостижим, а теперь в его кресле витийствовал наглый субъект, готовившийся к новой еще более чудовищной метаморфозе. Человек еще раз взглянул на хронометр.

«Ты, действительно, знаешь Время!? – в руке большелобого блеснула сталь (вот чего он искал на столе). Биолог едва успел наклониться: над головой что-то просвистело и, ударившись, зазвенело на лестничной площадке. Зеленый дрожал от бессильной ярости. – Что ты со мной собираешься делать? – Илья не ответил: он запретил себе диалог с этой тварью. – Ты погубишь меня? Идиот! Зачем тебе моя смерть? – большелобого передернуло. – Тебе в самом деле что-то известно. Но ты не знаешь еще мне цены! Одно слово и… весь мир – у твоих ног! Безграничная власть! И эти, как вы их называете… – бабы! Видишь, я успел изучить ваши вкусы»!

Илью поташнивало. Он снова, уже с нетерпением взглянул на хронометр.

«Палач! – завопил большелобый и упал на колени, – Пощади умоляю»! – изгибаясь всем телом и быстро-быстро перебирая коленками, он засеменил к тому месту, где стоял биолог.

Теперь Илья чувствовал не злость, не азарт, а брезгливость и готовность ко всему. Загаженная, подвергнутая надругательству лаборатория корчилась от тошнотворных стенаний зеленого: «Пощади! Умоляю! Я хочу жить! Понимаешь, так все сложилось… у меня, просто, не было выбора! Если хочешь знать, кто – первая жертва, так это я! Пощади! Бога ради»! «Надо же!? Бога вспомнил»! – удивился Илья. Продолжая скулить, зеленый приблизился к нему вплотную, и, вдруг, резко выпрямившись, боднул Илью головой с такой силой, что тот оказался на лестничной площадке. Большелобый пытался закрыть дверь изнутри, но биолог подставил ногу. Тогда дверь неожиданно распахнулась и, едва успевший пригнуться Илья, получил сильнейший удар по спине. Его нанесли чем-то длинным и гибким, точно наполненным водой шлангом. Это не только напоминало хобот, но и в самом деле, служило гипертрофированным сосательным органом матки. Биолог упал на каменный пол, ударившись грудью о твердый предмет. В мгновение, боль погасила нервный подъем. Человек сжался, почувствовав себя маленьким и несчастным. Слезы бессилия катились по его щекам. Поверженный, он уже не мог помочь никому. На грудь что-то давило. Он машинально протянул руку и вытащил мешавший предмет. То был лабораторный нож для препарирования образцов фауны. Он давно затупился, и им пользовались для резки бумаг. «Так вот, чем запустила в меня эта гадина»! – подумал Илья и почти тут же другая мысль привела его в чувство, заставив вскочить на ноги: «Экспозиция!» Вот почему большелобый сейчас не добил его. Началось то, что зеленый назвал словом «Время» – фаза таинственного оцепенения матки. Пройдут секунды. Время кончится, и свершится очередная метаморфоза, – начнется такое, рядом с чем события этого утра, покажутся жалкой прелюдией.

* * *

Держа в руке нож, Илья обернулся. Выпростав из-под халата зеленые узловатые ноги, большелобый сидел, припав к косяку, и не шевелился. «Я должен ударить лежачего?!» – пронеслось в голове биолога. Ему никогда не хватало злости – из такого уж «теста» он был «испечен».

* * *

И тогда вновь обрушилась, Боль. Она, как нарочно, выбирала момент, чтобы добить до конца. Уже не его одного, а всех до единого, кто был чужд привезенной в пробирке космической дряни. Илья задыхался от ярости: вот-вот нагрянут зеленые! Такие, каких еще не было! Человек обращался к Боли: «Сделай милость, угомонись, подожди! Не лишай последнего шанса!»

Но она и не думала ждать. Да и кто он такой, чтобы слушать его? Не она ли здесь главная? Не она ли вгоняет в трепет великих, и малых? Кто посмеет ей возразить или противиться? Она, не желает его замечать. Он для нее, просто напросто, не существует.

И тогда он заставил себя в это поверить – в то, что он – сам по себе, а она – сама по себе. «Им уже не вернуться! – вскричал Илья. – Получай!»

Нож вошел в холодную массу. «Вот, тебе! Вот!» – наносил он удар за ударом, кромсая зеленую погань. В его голове бушевало пламя и гремели колокола. Потом какая-то сила отбросила человека к стене, но он тут же вскочил, чтобы продолжать кромсать матку.Только тогдаБоль заметила, что происходит и оцепенела. Но все было кончено: на полу у открытой двери расплывалась и таяла жидкая зелень.

«Им уже не вернуться! Уже не вернуться!» – сквозь сжатые зубы повторял человек. Он выиграл схватку и больше не чувствовал боли. Но и радости – тоже: «Какое исследование сорвалось!»