Текст книги "Сны командора"

13. Кяхта

Григорий Иванович коротал зиму за учетом своего торгового имущества, а как только минули крещенские морозы, собрался на ярмарку в Кяхту.

Засобирался на ярмарку Григорий Иванович с охотою матерого дельца, который без торговых сделок, как рыбак без поклевок, начинает закисать. Долгие уже годы жил и дышал Григорий Иванович атмосферой, где сходятся крепкие характеры торговых людей и рождается навар от продажи, вечно ускользающий барыш, прибыль, от которой порой ломятся склады, пухнут счета в банке и растет уважение и страх в глазах конкурентов.

Засобирался также, дабы просто продать залежавшийся, но еще не потерявший в цене товар, – меховую рухлядь, да прикупить на вырученные деньги столь нужные на промыслах ткань, продукты и специи, а еще запастись чаем, что стоил на Кяхтинском рынке сущие копейки в сравнении с ценами в Санкт-Петербурге и Москве.

Кяхтинский рынок сформировался как ветка-отросток Великого Шелкового пути из Китая в Европу, и здесь можно было приобрести все, чем славился Китай. Особо ценились ткани, шелка, фарфор, различная посуда и хозяйственная утварь.

Интерес был и чисто житейский у Шелихова: знакомцев повидать, пообщаться, узнать, почем ныне лихо купеческое да доля торговая, что на рынке пользуется спросом, найти новых компаньонов для дела и просто отдохнуть душой, – поиграть в картишки, потрапезничать в честной компании, посетить знатные дома.

Засиживаясь допоздна, в один из таких вечеров пригласил Шелихов к себе зятя да заговорил с ним о поездке на ярмарку.

Николай, который по приезде в Иркутск, особенно после женитьбы, округлился и сиял теперь лицом, как начищенный речным песком самовар, спешно пришел с нетерпением в ожидании делового разговора, – так уж он утомился, пропадая в безделке, проводя время в основном в обществе женушки своей юной Анны, расторопной Натальи Алексеевны и младших шелиховских детей. Женщины без конца потчевали Николая всем, что могли подать на стол из печи и погребов, старательно выдумывали все новые изыски сибирской кухни.

А с другой стороны, грянувшие морозы и вынужденное безделье вполне располагали к тому, чтобы из постели подниматься к двенадцати пополудни, а ко сну отправляться едва стемнеет, предварительно откушав всяческих разносолов, пропустив рюмку другую стылой водочки. Перед сном еще садились порой за карты с приглашенными к ужину гостями. А уж за партейкой-другой вконец соловел после ужина Николай, кивал, засыпая головою в направлении широкой семейной кровати, где под боком молодой жены просыпались порой страстные желания.

Вот так хорошо легла женитьба на душу столичного чиновника.

И как тут не располнеть?

Однако на предложение тестя о поездке на ярмарку взбодрился Николай и решительно взялся собираться.

Выехали с обозом в несколько санок поутру и ходко пошли по льду Ангары в сторону Байкала. Дорога была ровной и наезженной, но к обеду, добежав до деревни Тальцы, вынуждены были сойти со льда на дорогу, что извивалась по берегу. Со слов местных мужиков сразу за деревней начинался обширный зажор, и пористый лед дыбился под натиском воды. Пришлось умерить пыл и двигаться с оглядкой по лесной дороге, на которой тяжелые санки вязли и кони выбивались из сил. Так едва-едва к ночи добрались до деревни Никола, где и заночевали.

С утра пораньше миновали последние версты, вышли на лед Байкала, на простор сибирского моря, на более верный лед. Байкал радовал простором. Воздух был прозрачен, лед едва припорошен снегом, а вдали виднелся противоположный берег, вздыбившийся величественным и заснеженным на фоне голубых небес Хамар-Дабаном. Дорога вела вперед, изредка петляя: обходила торосы да редкие трещины.

К вечеру добрались до Танхоя, где определили в тепло лошадей и заночевали на постоялом дворе у трактира.

По утру раненько тронулись снова в путь уже по берегу Байкала, все отдаляясь от него на юг. Густая тайга чередовалась с редколесьем и уже на подходе к Кяхте местность предстала переменчивая: редколесье сменялось степным пейзажем. За время пути еще трижды заночевали на станциях с постоялыми дворами и по укатанному зимнику доскочили ходко до Кяхты всего-то за пять деньков.

Кяхта, место, где сходятся российская глубинка с ярким и богатым востоком, встретила путников звоном колоколов всех церквей, их настроено было здесь местными купцами достаточно. Здешний рынок утопал в товарах, потребность в которых была велика.

Местные купцы, владельцы торговой монополий, «наваривали» густо на продаже чая и восточных специй, просто перепродавая товар приезжим торговым людям. Сколотив состояние и порой с трудом понимая, куда деньги девать, частенько просто куражились, отстраивали «хоромы» да доходные дома в столице, а в Кяхте вкладываясь в церковные приходы и монастыри, чем замаливали бесчисленные грехи.

Резанов сопровождал тестя в его передвижениях по Кяхте от снятой по случаю приезда квартиры до банка и самого рынка, на котором насмотрелся столичный чиновник на диких обличием и темных лицом погонщиков верблюдов, торговый люд и всяческую челядь, обслуживающую торговую суету. Чайный рынок представлял длинные ряды тюков с чаем и специями, что громоздились, казалось, бесконечными рядами.

Вникать во все тонкости торгового процесса у Резанова не выходило. Трудно удавалось понять порой суть переговоров Шелихова с купцами, сложно было соответствовать их привычкам гулять до глубокой ночи в обществе приглашенных женщин с их легкомыслием и бесконечными визгами в объятиях бородатых и, как на подбор, крепких ухажеров.

После таких затяжных вечеринок Григорий Иванович заявлялся в снятую квартиру под утро еще хмельной, в аромате женских духов, сивухи и пота, перепачканный алой помадой. Подсаживался на кровать к спящему Резанову, непременно будил его и заставлял выпить чарку коньяка, объясняя сквозь смех, что ему нужно на опохмелку, а Резанову на почин нового дня. Пошутив с зятем, шел спать и до обеда храпел на все лады, чем демонстрировал крепость духа и уверенность в завтрашнем дне.

Но за забавами дела Шелихов решал споро: закупил товар и отправил обоз со своим доверенным приказчиком под охраной в Иркутск, а сам остался завершить дела, еще раз устроил крупное застолье, пригласив всех уже примелькавшихся за дни ярмарки купцов и дам. После шумной и пьяной вечеринки поутру тесть и зять в сопровождении приказчика компании отправились в Иркутск.

Снова потянулись вдоль дороги заснеженные равнины и холмы, перелески и убогие станции, где можно было поправить поклажу, перекусить взятыми с собой сальцем и жареной курицей и, несколько размявшись, ехать дальше.

Снежная равнина с редкими в этих полустепных местах перелесками, покачивание санок, ленивое вполголоса покрикивание возницы обычно быстро убаюкивают путника. В глубине собольей шубы, в ее адовом тепле, под двойным тулупом тело размягчалось и млело, и только лицо, открытое ветру через узкую щель накинутого на голову ворота размером с добрую подушку, улавливало стылый со жгучими снежинками воздух. Николай задремал. Вдруг кони с плавного тягучего размеренного хода резко встали и шарахнулись в сторону, санки дернуло, и раздались грубые чужие голоса.

– Застава что ли? – подумал спросонья Резанов.

Рядом зашевелился Шелихов, крепко спавший после доброго обеда и нескольких чарок водки. Вскоре раздался его голос, деланно грубый, сильный и оттого почти незнакомый. Если бы Шелихов не был совсем рядом, Николай так бы не понял, что говорит он.

– Что это вам нужно, шельмецы? Что удумали? Прочь! А ну дай дорогу! Купца Шелихова не разглядели? А не выйдет ли вам, сволочи, это боком?

– Заткнись, барин, да давай плати подать за проезд по нашим местам! Здесь мы вершим закон и правосудие! – раздалось уверенно с дороги.

Николай пока ничего не видел, схоронившись в возке, но ситуация явно требовала его участия. Высунувшись лицом из уютной шубы, Резанов увидел несколько живописных фигур в темных одеждах, перегородившие дорогу санки, запряженные тройкой коней, и отметил впереди стоящего человека в шапке, лихо задвинутой на макушку лохматой черной головы. Человек был огромен, стоял уверенный, широко расставив ноги, на нем был короткий полушубок, а в руках – кремневое ружье. Второй разбойник стоял позади вожака и сжимал топор.

Шелихов между тем сошел с возка и теперь твердо и спокойно шагал навстречу вожаку. На боку у Шелихова висела шпага, которая казалась в сложившейся ситуации совершенно бесполезной. Он нацепил оружие перед поездкой и, смеясь, заметил, что не помешает сей атрибут в дороге, ибо лихой здесь живет народец, не чуждый пощипать возвращающихся с ярмарки купцов.

Шелихов вплотную подошел к разбойникам и, не проявляя при этом агрессии, продолжал с главарем вести обмен фразами, спокойно и даже несколько снисходительно, как с ребенком. Чувствовалось, что разбойник несколько смущен.

– Ты, что это, братец, купца Шелихова не признал! Меня знают лихие люди по всей Сибири, а ты не признал? Беру смелых да отчаянных в свою команду для промысла в Америки! Слыхивал ли? Я ведь не просто купец, у меня влияние в этих краях таково, что завтра придут сюда солдаты, и вам ой как будет несладко. С губернатором надысь ужинал, так что смотрите, до острога быстренько проводим, а если шибко попросите, можем и не довести до острога, в буераке оставим, для медведя. Убирайте сани с дороги и езжайте далее с Богом, пока миром прошу!

– Откупись, барин, от греха, по-доброму, и дело с концом, – уже как бы примирительно ответил вожак и насупился, давая понять, что без денег не отпустит задержанный возок.

– Ладно, – ответил Шелихов и как будто полез в карман за кошелем, и стал уже доставать увесистую кубышку, но вдруг резко бросил что-то навстречу разбойникам, и серое облако окутало лихих людишек.

Разбойники схватились за лицо, яростно натирая глаза, и стали кружиться вслепую, и подвывать, натыкаться друг на друга, совершенно потерянные в пространстве.

Шелихов между тем решительно поднял брошенное ружье из снега и, достав из ножен тоненькую свою шпагу, резко, наотмашь, умело стал хлестать разбойников, которых неплохо защищали их овчинные полушубки. Тогда Шелихов прицельно ударил плашмя гибким лезвием шпаги по голове главаря, уже потерявшего свою лихо заломленную шапку. Вожак рухнул в снег. Голова его взмокла и еще более почернела, а на дороге растекалось, плавя снег, алое пятно.

Резко повернувшись с ружьем в сторону разбойничьего возка, в котором сидел опешивший возница, Шелихов прокричал:

– Убирай коней с дороги! Всех порешу!

Страшный вид купца сразил и Резанова. Побелевший лицом со сверкающими глазами, с искаженным судорогами ярости ртом, Григорий Иванович был страшен.

На дороге замешкались, засуетились, тогда Шелихов шагнул к возку и выхватил из дорожной сумки пистолет, несколько укоризненно скользнул бешеным взглядом по Резанову и пальнул в сторону разбойников. От выстрела кони рванулись, стремянной встал на дыбки, кто-то из разбойников охнул и завалился в сани. Над местом стычки заклубился сизый дым от пистолетного пороха, и в морозном воздухе пахнуло сернистым. Нелепо перемешивая снег копытами, увязшие по брюхо кони стали тянуть чуть ли не опрокинувшийся возок по целине прочь. Но возница все же проявил свое мастерство и, полный отчаяния, нахлестывая коней, вывел их на твердь дороги и санки с двумя разбойниками полетели вдаль, оставив в снегу страдать своих товарищей. Глухой топот копыт скоро утих, и только стоны пострадавших в схватке разбойников сопровождали сцену.

Шелихов стоял теперь и смотрел вслед возку, а затем, глянув на страдальцев, опустил ружье, резко шагнул к возку и, усевшись поверх шубы, скомандовал:

– Давай, Михей, гони!

Кивком в сторону разбойников Григорий Иванович подвел итог схватки:

– Небось оклемаются, а оклемаются – урок будет.

Возница щелкнул кнутом, и кони, упираясь и часто перебирая ногами, кидая из-под подков комья снега, тронули прилипшие к снегу санки и пошли, пошли, набирая ход.

Шелихов укрылся шубой и сидел молча с закрытыми глазами. Его меховая шапка была надвинута на лицо и казалось теперь, что никакой остановки по требованию разбойников не было вовсе. Вдруг, открыв глаза, Шелихов сказал:

– Вот ведь как знал, взял с собой адскую смесь – соль с китайским жгучим перцем – действует лучше пистолета в ближнем бою.

И, ткнув Резанова локтем в бок, спросил:

– Да ты никак сомлел, перетрусил, Николай Петрович! Бойчее тут нужно быть. Сибирь разбойниками набита, как старая шуба клопами. Во всех щелях хоронятся до поры. Да меня пугать уже дело пустое. В наших американских делах и не такое переживали. Временами казалось все, предел, конец, и нет хода назад. А все же выбирались из труднейших положений, находили выход, и порой, шагая по трупам, выходили сухо из воды.

Умолк и задумался Шелихов, вдруг вспомнил черный песок и свинцовые валы океана с их многотонным напором. Вспомнил далекий свой промысел, вдруг как наяву увидел бесноватого вождя местного племени с закатившимися пустыми глазами, которого пришлось ему зарубить. Так метался и яростно нападал он на колонистов, будучи уже посаженным на цепь после неудачного, но очень кровавого нападения на охотников-промысловиков.

Задумавшись о Резанове, который не помог ему в схватке ни словом, ни делом, Шелихов подметил, что явно не боец зятек, не боец, хоть и офицер в прошлом. Да и ладно. Его задача – в столице лад чинить, дела канцелярские двигать, а с лихими людьми мы и сами управимся. Так, подумав и успокоившись, достал из саквояжа Григорий Иванович початый уже коньяк и глотнул прямо из горлышка, а затем ткнул в бок Резанова и молча протянул ему бутылку темного стекла. Резанов вздрогнул поначалу, а увидев протянутую тестем бутылку, взял ее поспешно и, задохнувшись, проглотил обжигающей и ароматной жидкости. По телу пошла волна согревающего тепла, ударил нервный озноб, и мир как-то снова встал на свои места, не осталось места ни тревоге, ни грусти.

Путь лежал теперь к Байкалу, а там уже открывались родные пределы, к которым теперь ходко, как будто скинув груз, летел их возок.

В Иркутске Николай чувствовал неловкость за своё малодушие и все ждал, как скажет об этом тесть. Но Шелихов молчал и не подавал и виду, и вскоре все подзабылось, а потом и вовсе кануло в небытие.

14. Кончина Шелихова

Лето 1795 года в Иркутске было жарким. Григорий Иванович был занят подготовкой к долгой поездке на острова Кадьяк и Ситка. Занимали его и петербургские дела, вопросы снабжения колонии порохом, припасами и прочие большие и малые задачи функционирования его купеческой империи.

К насущным проблемам добавилась еще одна: компаньоны Григория Шелихова, обеспокоенные ростом его личного влияния, взялись теребить по вопросу условий распределения прибыли и настойчиво добивались возврата кредитных средств, выделенных ранее. Все переговоры и просьбы подождать до возвращения Григория Ивановича из поездки, когда будут новые доходы и средства, компаньонами отклонялись.

По всему было видно, что был продуман братьями Голиковыми и реализовывался план захвата лидирующих позиций в торговле столь успешно развивающейся компании. В результате сложилась достаточно нервная обстановка, которая усугубилась тем, что напряжение Григорий Иванович снимал известным в народе средством – водочкой. Частенько, заложив легкую бричку, с верным слугой Акиньшей уезжал Григорий Иванович на заимку, что стояла на берегу Ангары близ города, и там отводил душу, увлеченно парился в баньке, сдабривая душевное ненастье обильными возлияниями: то клюквенной наливочкой, то крепким самогоном, настоянным на кедровых орешках. Отводя душу, Григорий Иванович, наивно полагал, что так снимает напряжение, здоровеет душой и телом, закаляется для новых свершений.

В июле при столь непривычной для сибирского климата жаре Григорий Иванович почувствовал себя плохо и слег. Лекарь пришел, похлопотал, пустил кровь, прописал пиявок, другие процедуры и микстуры, и показалось, что все стало налаживаться с самочувствием, но в один из дней случился удар, и Шелихов слег основательно – грянул паралич. Встал вопрос о том, что следовало подумать о передаче дел компании и о наследниках.

Сам Григорий Иванович в состоянии крайней слабости пригласил Наталью Алексеевну и старшую дочь Анну с зятем и взялся проговаривать свою волю о передаче полномочий в пользу жены. Все сказанное записала Анна своим ровным округлым почерком, а Григорий Иванович расписался кривенько, совсем мало похоже на свой фамильный росчерк. Но свидетели заверили достоверность документа о передаче дел компании в руки Натальи Алексеевны, и на этом завершили официальную часть.

Казалось, все еще может наладиться, но болезнь прогрессировала, вскоре отказала речь, и в один из жарких июльских дней Григорий Иванович преставился.

Все произошло так быстро, что по городу поползли слухи о том, как и почему самого видного купца в городе отравили.

Кто-то поговаривал, что отравили Шелихова подосланные компаньонами купца люди, а кто-то, зная сильный характер Натальи Алексеевны, утверждал, что смерть Григория Шелихова была выгодна именно ей. Поговаривали, что мотив жестокого поступка – полюбовница, которую Григорий Иванович завел себе и чуть ли было не собрался с ней уехать не то в Петербург, не то в Америку, забросив свою семью.

Шептались по этому поводу отчаянно, переплавляли прежнюю долгую свою житейскую зависть в скорый навет.

При этом шептуны совсем не собирались учитывать и малолетних детей на руках овдовевшей Натальи Алексеевны, и огромные по затратам купеческие дела, которые нужно было тянуть, возвращать кредиты компаньонам. И знать еще злые люди не хотели, что любила она своего Гришеньку по-прежнему так, что объяснить словами и не выходило, только в груди теперь с его уходом вдруг опустело, как поздней осенью на проселке. И гуляли там теперь, словно ледяной ветер, отчаянье и ощущение полной безысходности, – только дети и спасали.

Слухами полнился город, обсуждали событие в трактирах и на задних дворах, шептались чиновники и чернь. Но после отпевания в Тихвинской церкви и захоронения первопроходца Русской Америки во дворе Знаменского женского монастыря все мало-помалу успокоилось, и встала задача перед наследниками как-то управиться с компанией, успокоить кредиторов и распорядиться наследием купца Шелихова.

На семейном совете Натальи Алексеевны и Николая Резанова с участием доверенных лиц, прежде всего Михаила Матвеевича Булдакова – первого помощника Григория Ивановича, решили, что все дела в Иркутске по управлению работой компании будут решать совместно вдова и Булдаков. Николаю Резанову же нужно было ехать в Петербург и через его обширные связи в столице решать проблемные вопросы компании, всячески пробивать монополию и добиваться дополнительного финансового и материального обеспечения ее деятельности за счет кредитов и вложений желающих заработать на компании лиц.

Михаилу Булдакову было предписано готовиться к поездке в Русскую Америку так, как планировал Григорий Шелихов, чтобы поддержать колонию и вывести закупленные у алеутов мягкую рухлядь. Меха затем следовало продать китайским купцам в Кантоне, а вырученные средства использовать для возврата денег кредиторам и компаньонам.

15. В Петербург

Ближе к осени подошла депеша из Петербурга. В бумаге было предписано высочайшее соизволение о возвращении подполковника Николая Петровича Резанова с семьей в Петербург под начало графа Платона Александровича Зубова.

Стали собираться в дорогу.

Укладывали приданое Анны, посуду и другую утварь, меха компании для реализации в столице. Планировали отправиться в дорогу по первопутку, но в хлопотах провели весь декабрь, и уже после нового года тронулись в путь.

В Санкт-Петербурге у Шелиховых был дом, который теперь должен был принять молодую семью. Для убранства дома и в качестве приданого сложили несколько возков, и на выезде из города собралась изрядная колонна из саней с возницами и служивыми людьми для помощи и охраны.

Проводы – дело слезливое.

Горевали и лили слезы и маменька Наталья Алексеевна, и сестры, – Евдокия, остающаяся по возрасту теперь крайней на выданье, и Катенька с Александрой, а еще подружки Анны, братец Вася, няни и простосердечные хозяюшки, на чьих глазах выросла и стала невестой и женой юная дочь именитого купца Шелихова.

За две недели ходко дошли до Красноярска, где и остановились на постой. Здесь Николай и Анна провели самые замечательные свои дни.

Оторвавшись от дома, от маменьки Анна вдруг поняла и приняла то, что она теперь хозяйка, и рядом муж ее, за которым нужен уход и пригляд, есть обязанности, которые не обуза, а святая ноша, и что от ее настроения, внешности и обхождения зависит многое в их семейном мирке. Анна наконец перестала дичиться и сторониться мужа, научилась приникать к нему с доверием, ощущая растущее в ней благоговение перед ним.

Николай пока лишь только привыкал к роли мужа и к тому, что рядом всегда была Анна, его жена. Ночные ласки становились привычны, но каждая ночь встречалась с ожиданием новых ощущений и иного уровня единения. Николай отмечал в жене стремление быть рядом, быть достойной его ожиданий. Анна терпеливо старалась пройти путь от девочки к ласковой и опытной женщине быстрее и толковее.

В Красноярске провели несколько дней, чтобы отдохнуть, поправить поклажу. Ходили в гости, принимали гостей у себя, катались по Енисею на тройках с бубенцами вдоль отвесных скалистых берегов из красного гранита, любовались друг другом и сверкающим миром сибирской зимней природы.

– Красный Яр, барин! – поведал молодым сопровождающий их в поездке местный, приставленный служитель, указывая на кручу скалистого берега.

– Так и город назвали, как распорядился государь Михаил Федорович:

«…вверх по Енисею на Красном Яру поставить острог»,

в ответ на доклад Андрея Дубенского:

«на яру место угожее, высоко и красно, и лес близко всякой есть, и пашенных мест и сенных покосов много, и государев де острог на том месте поставить мочно».

Так и стал город Красноярском то ли от того, что на яру из красного гранита поставлен, то ли от того, что место столь прекрасно.

В ответ подивились: вот ведь как бывает порой ветвиста и не однозначна истина.

К марту добрались до Москвы, проехав через Томск, Тобольск, преодолев Уральские горы, а далее – Казань, Нижний Новгород, Тверь, Валдай.

В Москве из-за распутицы пришлось подождать, пока просохнут дороги, и снова в путь, пересев с саней в дорожные кареты, теперь уже до столицы и дома, купленного Григорием Шелиховым и пустующего основное время. За домом в отсутствие хозяина присматривал дворецкий Гавриила Державина Аристарх. Молодая чета устроились в доме быстро, наскоро навели свой порядок и уклад, благо, никто этому не мешал.

По прибытии в столицу Николай Петрович написал о последних событиях письмо в Иркутск.

«Милостивая государыня, матушка наша Наталья Алексеевна!

Хотим сообщить, что в Петербург приехали здравы и невредимы за три с небольшим довеском месяца. В Москве задержались на две недели из-за распутицы. Здесь поменяли санки на тележки и отправились дальше.

В столице дом наш нашли в сохранности.

Исправно делаю мою должность, но за нею поручений Ваших не забываю. Визитировал графа Чернышева, Александра Романыча Воронцова, адмирала Чичагова, имел бессчетные консультации с господином Альтести и множество дружеских задушевных бесед с Гавриилой Романычем, за всем тем и единой строки утешительной передать не могу.

В столице живут веселехонько, а мы пока только обживаемся, выходить в свет стали и к новому нашему положению приспосабливаемся.

Чтобы получить сполна порох из Кронштадтского арсенала, пришлось наполовину убавить отпущенные запасы пушного. Без помощи Альтести, правду говоря, я и вовсе успеха не имел бы в этом деле.

Через Альтести я удостоился предстать и пред его сиятельством графом Платоном Александровичем Зубовым. Доложил о планах покойного Григория Ивановича развивать американскую колонию и искать незамерзающую гавань для отправления кораблей торговых круглый год в Америку и Китай и просил о дозволении войти с Китаем на сей предмет в дружеские сношения. Граф на это обещал подумать над предложением и просил составить подробную реляцию, но по всему видно, что это дело его вовсе мало занимает. Но рук покладать не нужно, как вода камень точит, так и мы сможем продвигать наше общее дело развития торговой компании.

Стремясь в столицу, не предполагал я, что будем скучать по иркутской жизни. В должности делать пока нечего, все дела производит господин секретарь. Тешу себя уверенностью в Вашем добром здравии и надеждой сообщить в следующих письмах о благоприятных переменах.

Н. Резанов».

А на обороте листа знакомым почерком сделана приписка рукой Анны:

«Маменька моя родная, я тяжелой стала, а когда случилось, не припомню. Мы спорим с Николаем Петровичем, как назвать, коли будет мальчик: я говорю – Петенькой, а он твердит – Гришенькой.

Порешили назвать и крестить, как Вы, маменька, велите и отпишете… Страшно мне, маменька, как то оно все сладится и будет?».

Вот такие вести донес с оказией посыльный. Из письма следовало, что дела компании идут, но без протекции и поддержки что-либо решить в столице очень сложно.

Отчет о поездке и деятельности компании купцов в Русской Америке Николай передал в приемную статс-секретаря, но ответа не дождался пока. По всему было видно, что грянувшие события во Франции и другие государственные дела вновь отодвинули вопрос купеческой торговли и освоения Америки на дальний план.

В результате революционных событий во Франции и во всей Европе, из-за крайне сложных отношений с Турцией и Персией атмосфера в столице была достаточно напряженной. Екатерина находилась в том состоянии, когда здоровье все более сказывалось на результатах ее правления.

Императрица не поспевала уже порой за развитием политических событий.

Заключив Георгиевский трактат с Картли-Кахетинским царством о принятии Грузии в состав России, не смогла защитить своего нового вассала от подавляющей столетия кавказские народы Персии. В результате семь тысяч лучших воинов истерзанной Грузии, Имеретии и Мингрелии, практически все войско, полегли около селения Крцаниси в сентябре 1795 года, а Тифлис, цветущий город, был захвачен, изнасилован и разрушен персами до основания за шесть дней.

Шах персидский Ага-Мохамед, плюгавый евнух с остатками своего многотысячного изрядно потрепанного доблестными картвелами войска, ушел восвояси, погрозив коротким толстым пальцем на северо-восток, дескать это месть за грузинский выбор пути под покровительством Петербурга.

Событие это болью отозвалось на Кавказе, а репутации Екатерины и Ее Империи был нанесен заметный урон. Заговорили о том, что договор не состоялся и должен быть расторгнут. Особо хлопотали англичане, менторским тоном высокомерного учителя распространяли они слухи о зверствах персов над гордыми горцами, ныне подданными России.

События в государстве происходили по долговременному сценарию, который следовало уже поправить, и по инерции работающего имперского тяжелого механизма. В воздухе зрело ощущение грядущих перемен, но каковы источники этих событий, было совершенно не понятно. В силу окончательно вошел Платон Зубов, удостоенный Екатериною титула Светлейшего князя Священной Римской Империи, который и управлял державой по своему разумению, что, впрочем, не простиралось далее интересов двора. Коррупционная система управления все чаще давала сбои: дела пошатнулись и в обществе, и в армии. Все пока держалось на том стержне управления страной, который был сформирован ранее, еще при жизни Григория Потемкина и других сильных мужей, истинных сынов Отечества.

Прибыв в Петербург и оказавшись теперь в совершенно ином качестве, Николай Резанов быстро ощутил перемену в отношении себя со стороны ранее, как ему казалось, столь высоких и недосягаемых для него особ. Теперь многие не ленились первыми подойти, поздороваться, взять за локоток, отвести в сторону для душевной беседы и всё советовали, советовались и так вот запросто предлагали помощь, приглашали в гости вместе с супругой.

И сам Николай теперь в кулуарах то за разговорами, то за картами в светских салонах, то просто отбывая срок в компании, в застолье, за дружеским столом, нет-нет, да и подмечал, что очень он хорошо съездил в Сибирь, куда многие едут на погибель в каторгу или в ссылку.