Текст книги "Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем"

Глава 2
Революция и государство

Легитимность под вопросом

Революция страдает отсутствием мудрости.

Михаил Михайлович Пришвин

Для любой власти ключевым является вопрос о ее легитимности. И с точки зрения ее формальной законности. И, пожалуй, что еще более важно, с точки зрения восприятия народом власти как законной.

Ханна Аренд в классическом труде «О революции» писала: «Злой рок Французской революции заключается в том, что ни одно из конституционных собраний не располагало достаточным авторитетом для того, чтобы дать стране конституцию; упрек, справедливо адресуемый им, всегда один: они сами не были конституционно оформлены. С теоретической точки зрения роковая ошибка людей революции состояла в некритической вере в происхождение власти и закона из одного и того же источника. И, наоборот, огромной удачей Американской революции было то, что… никогда серьезно не оспаривалась правильность pouvoir constintuant тех, кто вырабатывал конституции штатов и затем Конституцию Соединенных Штатов»[340]340
  Арендт Х. О революции. М., 2011. С. 227.


[Закрыть].

Подобного рода мысли нечасто посещали умы творцов Русской революции, они мало задумывались о Законе, в том числе, и о российской конституции, коей выступали Основные законы Российской империи. Многие революционеры – Гучков, Милюков – были монархистами и не видели проблем с легитимностью, если бы власть просто переходила от одного монарха к другому, чего не случилось. Республиканцы, коим были все социалисты и не только, исходили из идеи народного суверенитета и предполагали обеспечить легитимность новой власти при помощи всенародно избранного Учредительного собрания.

Отречение императора Николая II создало ситуацию правового вакуума. «Царская власть… в России была источником права», – пишет историк Л. С. Фирсов. Именем царя двигалась государственная машина. Камергер двора И. И. Тхоржевский утверждал: «Не он опирался на государственные учреждения, а они им держались»[341]341
  Цит. по: Фирсов Л. С. Николай II: Пленник самодержавия. М., 2010. С. С 436.


[Закрыть]. А между тем с правовой точки зрения отречение было не просто небезупречным. Оно было нонсенсом. «Наши Основные законы не предусматривали возможности отречения действующего императора и не устанавливали никаких правил, касающихся престолонаследия в этом случае, – подтверждал один из самых квалифицированных юристов страны Владимир Набоков. – Но, разумеется, никакие законы не могут устранить или лишить значения самый факт отречения или помешать ему… И так как, при таком молчании Основных законов, отречение имеет то же самое значение, как смерть, то очевидно, что и последствия его должны быть те же, т. е. престол переходит к законному наследнику. Отрекаться можно только за самого себя… Престол российский – не частная собственность, не вотчина императора, которой он может распоряжаться по своему произволу. Основываться на предполагаемом согласии наследника также нет возможности, раз этому наследнику не было еще полных 13 лет… Поэтому передача престола Михаилу была актом незаконным. Никакого юридического титула для Михаила она не создавала»[342]342
  Набоков В. Д. Временное правительство. (Воспоминания). М., 1991. С. 17–18.


[Закрыть].

Своим отречением Николай II не оставлял монархии даже теоретического, юридического шанса. А монархисты – Гучков, Шульгин, высший генералитет – так спешили от него избавиться, что не обратили внимания на подобную «мелочь». Или, может, Николай II, прекрасно знавший законы, специально совершал такую правовую провокацию, чтобы затем была возможность оспорить его отречение как незаконное? В этом его подозревали и современники, и советская историография[343]343
  См.: Иоффе Г. З. Крах российской контрреволюции. Л., 1977. С. 53–54; Пушкарева И. М. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России. М., 1982. С. 211.


[Закрыть].

Когда и великий князь Михаил Александрович 3 марта согласился отречься, возник еще более запутанный юридический казус, для разрешения которого члены Временного правительства привлекли как раз Набокова, который «тотчас же остановился на мысли попросить содействия такого тонкого и осторожного специалиста по государственному праву, как барон Б. Э. Нольде»[344]344
  Набоков В. Д. Временное правительство. С. 20.


[Закрыть]. С собой барон захватил первый том Основных законов. Было над чем поломать головы. Итак, отречение Николая II юридического титула для Михаила Александровича не создавало, поскольку Николай не мог отрекаться ни за себя, ни за наследника. Случай с отречением Михаила был не менее сложный: «Надо ли было считать, что в момент его подписания Михаил Александрович был уже императором и что акт является таким же актом отречения, как и документ, подписанный Николаем II. Но, во-первых, в случае решения вопроса в положительном смысле отречение Михаила могло вызвать такие же сомнения относительно прав других членов императорской фамилии, какие, в сущности, вытекали и из отречения Николая II. С другой стороны, это санкционировало бы неверное предположение Николая II, будто он вправе сделать Михаила императором. Таким образом, мы пришли к выводу, что создавшееся положение должно быть трактуемо так: Михаил отказывается от принятия верховной власти»[345]345
  Там же. С. 21.


[Закрыть].

Текст отречения Михаила писали на квартире Путятиной – в детской комнате – Набоков, Борис Эмманулович Нольде и Шульгин, с порога отвергнув тот проект, который от имени Временного правительства предлагал Некрасов. О разногласиях политического характера поведал Шульгин: «Особенно долго спорили о том, кто поставил Временное правительство: Государственная ли дума или «воля народа»? Керенский потребовал от имени Совета рабочих и солдатских депутатов, чтобы была включена воля народа. Ему указывали, что это неверно, потому что правительство образовывалось по почину Комитета Государственной думы. Я при этом удобном случае заявил, что князь Львов назначен Государем императором Николаем II приказом Правительствующему Сенату, помеченным двумя часами раньше отречения. Мне объяснили, что они это знают, но это надо тщательнейшим образом скрывать, чтобы не подорвать положение князя Львова, которого левые и так еле-еле выносят»[346]346
  Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920 год. М., 1990. С. 543.


[Закрыть].

Оригинал акта об отказе Михаила от престола князь Львов лично доставил в Таврический дворец. Документ заканчивался словами: «Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа»[347]347
  ГА РФ. Ф.668. Оп. 1. Д. 131. Л. 1.


[Закрыть].

Этот манифест окажется единственным правовым основанием власти Временного правительства, что подтверждали и его авторы. «Акт 3 марта, в сущности говоря, был единственной конституцией периода существования Временного правительства»[348]348
  Нольде Б. Э. Далекое и близкое. Исторические очерки. Париж, 1930. С. 145.


[Закрыть], – уверял Нольде. Набоков подтверждал, что «акт об отказе от престола, подписанный Михаилом, был единственным актом, определившим объем власти Временного правительства и вместе с тем разрешившим вопрос о формах его функционирования»[349]349
  Набоков В. Д. Временное правительство. С. 21.


[Закрыть].

Вместе с тем акт не был правовым документом. Он вообще не имел ничего общего с правом. Как справедливо подметили английские биографы Михаила Александровича, «Нольде с Набоковым создали документ, который – если бы когда-нибудь до этого дошло дело – выдержал бы рассмотрение конституционным судом ровно столько времени, сколько судьям потребовалось бы, чтобы с ним ознакомиться…»[350]350
  Кроуфорд Р. и Д. Михаил и Наталья. Жизнь и любовь последнего русского императора. М., 2008. С. 457.


[Закрыть] Во-первых, Михаил не брал власть, а значит, не мог ею распорядиться, а уж тем более наделить кого-то всей полнотой власти. Во-вторых, отказываться от власти он мог за себя, но никак не за других Романовых, среди которых первым по праву наследования стоял великий князь Кирилл Владимирович. То есть именно неправовой акт Михаила, не вступившего на царствование, де-факто отменил в России монархию. Впрочем, в-третьих, он не столько ее отменял, сколько подвешивал корону, оставляя ее как бы временно вакантной до созыва Учредительного собрания. Не правовой характер документа был очевиден его творцам. Набоков прямо признавал, что «мы в данном случае не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в ее нравственно-политическом значении»[351]351
  Набоков В. Д. Временное правительство. С. 21.


[Закрыть].

Ссылки на акт Михаила Александровича как на источник легитимности правительства еще встречались в первые дни революции. Так, Милюков убеждал Мориса Палеолога, что власть он и его коллеги «получили, наследовали от великого князя Михаила, который передал ее нам своим актом об отречении»[352]352
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М. – Пг., 1923. С. 369.


[Закрыть]. Но позднее и Милюков признавал, что таким источником акт не являлся: «Уходившая в историю власть пробовала дать этому правительству санкцию преемственности, но в глазах революции этот титул был настолько спорен и так слабо сформулирован самим Михаилом Александровичем, что на него никогда впоследствии не ссылались»[353]353
  Милюков П. Россия на переломе. Т. 1. Париж, 1927. С. 47.


[Закрыть]. У Временного правительства не было никакой правовой легитимности.

Но как документ политический акт Михаила был замечателен. Каждый мог прочесть в нем то, что хотел. А Милюков был крайне доволен найденной и озвученной им еще 2 марта формулой о революции как источнике легитимности нового правительства. «Эта простая ссылка на исторический процесс, приведший нас к власти, закрыла рот самым радикальным оппонентам. На нее потом и ссылались как на канонический источник нашей власти»[354]354
  Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 267.


[Закрыть]. Ученик великого Ключевского мог бы знать, что революционная легитимность является самой непрочной.

Вопрос о том, действовали ли после революции Основные законы и в какой части, власть стыдливо обходила. Деникин в первые дни нового режима в ответ на многочисленные недоуменные вопросы из воинских частей, о том, кто представлял верховную власть в стране, запросил на этот счет правительство. Но ответа так и не дождался и пришел к выводу: «Само Временное правительство, по-видимому, не отдавало себе отчета о существе своей власти»[355]355
  Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Кн. 1. Т. 1. М., 2015. С. 166.


[Закрыть]. Мельгунов справедливо замечал, что «все вопросы, касающиеся структуры власти, по существу оставались без ответа, хотя уже в первые дни при правительстве была во главе с Кокошкиным особая «государственно-правовая комиссия» для рассмотрения юридических вопросов, связанных с изменением политического строя»[356]356
  Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. М., 2006. С. 458.


[Закрыть].

Но упрямо не замечалась основная проблема, на которую обратит внимание Сорокин: «В России, где все авторитеты светили светом «царской власти», реакция повиновения к другим «властям» воспитывалась на почве повиновения первой – иначе и быть не могло. Множество авторитетов и групп, подрывавших царскую власть, не знали, что, подрывая ее, они подрывают и свою власть; толкая ее в бездну, толкают и себя туда же. Так и случилось. Наступило царство полного своеволия. «Порядок» исчез. Авторитеты угасли»[357]357
  Сорокин П. А. Социология революции. М., 2005. С. 82.


[Закрыть].

В принципе Временное правительство могло вывести свою легитимность от законного российского парламента, который, напомню, был двухпалатным: верхняя палата – Государственный совет, нижняя – Государственная дума.

О Государственном совете, который воспринимался как один из символов старого режима, сразу почти забыли. В дни Февральской революции даже собирать его было некому: председатель верхней палаты Иван Григорьевич Щегловитов был посажен Керенским в Петропавловскую крепость. «Мы вообще ничего не знали друг о друге, – вспоминал член Госсовета бывший военный министр Александр Федорович Редигер. – А о каких-либо собраниях, хотя бы частных, не было и речи». Госсовет так ни разу больше не соберется. В отличие от Государственной думы, он даже не попытался играть какую-либо политическую роль. Работа департаментов Государственного совета прекратилась.

Что делать с членами Государственного совета? Среди них, подчеркивал Набоков, были «государственные люди, как Кони или Таганцев, а также ряд лиц, для которых Государственный совет был венцом долгой и безупречной службы в рядах администрации или магистратуры»[358]358
  Набоков В. Д. Временное правительство. С. 28.


[Закрыть]. Отдельные члены верхней палаты – преимущественно из левой группы и фракции центра – получили второстепенные государственные должности: Давид Давидович Гримм – бывший ректор Санкт-Петербургского университета – стал товарищем министра народного просвещения, поэт Михаил Александрович Стахович – генерал-губернатором Финляндии и послом в Испании, глава Смоленского земства Вадим Платонович Энгельгардт – председательствующим в Особом совещании по беженцам. Николая Степановича Таганцева, Анатолия Федоровича Кони позднее сделают сенаторами.

Пятого мая по устному предложению Керенского должности членов Государственного совета были упразднены, а занимавшие их лица, не получившие нового назначения, были уволены за штат с сохранением за ними жалованья в течение года. Члены Госсовета по выборам до сентября продолжали заседать в Особых совещаниях. Выборная часть Госсовета будет распущена в октябре 1917 года – одновременно с Госдумой. Окончательно Государственный совет упразднят уже декретом ленинского Совнаркома 14 декабря 1917 года[359]359
  Демин В. А. Верхняя палата Российской империи. 1906–1917. М., 2006. С. 120–122; Смирнов А. Ф. Государственная дума Российской империи 1906–1917 гг. М., 1998. С. 590–591.


[Закрыть].

С Государственной думой, которая была основной «крышей» Февральского переворота, было немного сложнее. Идею созыва Думы разделял Гучков, полагавший, что Временное правительство оказалось висящим в воздухе и единственным способом укрепления его легитимности было бы его опора на учреждение, имевшее «санкцию народного избрания». Шингарев, поддержанный другими министрами, возражал: «Вы предлагаете созвать Думу, потому что недостаточно знаете ее состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, то для этого ее можно было бы созвать, но на законодательную работу она не способна»[360]360
  Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 454.


[Закрыть]. Члены Временного правительства были уверены, что они – то лучшее, что было в Госдуме. Возможно, они были правы. И они уже желали пользоваться всей полнотой власти, не деля ее ни с кем из прошлого.

Яков Васильевич Глинка, многолетний руководитель канцелярии Думы, был поражен этим обстоятельством: «На первом же заседании Совета министров, на котором мне пришлось присутствовать, меня поразило то, что первым был поставлен вопрос об уничтожении Государственной думы как учреждения, то есть сами вырвали у себя из-под ног фундамент, на который могли опираться. Они сами себя назначали, сами себя увольняли»[361]361
  Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917: Дневники и воспоминания. М., 2001. С. 184.


[Закрыть].

Действительно, уже на заседании 3 марта «министр-председатель возбудил вопрос о необходимости точно определить объем власти, которой должно пользоваться Временное правительство до установления Учредительным собранием формы правления и Основных законов Российского государства, равным образом как и о взаимоотношениях Временного правительства к Временному комитету Государственной думы. По этому вопросу высказывается мнение, что вся полнота власти, принадлежавшая монарху, должна считаться переданной не Государственной думе, а Временному правительству, что таким образом возникает вопрос о дальнейшем существовании Комитета Государственной думы, а также представляется сомнительной возможность возобновления занятий Государственной думы IV созыва»[362]362
  ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2103. Л. 1 (Хрусталев В. М. Последние дни Великой династии. М., 2013. С. 289).


[Закрыть].

Дума по существу с момента революции приказала долго жить. Ломоносову «никогда не забудется фигура Родзянки, этого грузного барина и знатной персоны, когда, сохраняя величавое достоинство, но с застывшим на бледном лице выражением глубокого страдания и отчаяния, он проходил через толпы распоясанных солдат по коридорам Таврического дворца. Официально значилось – «солдаты пришли поддержать Думу в ее борьбе с правительством», а фактически – Дума оказалась упраздненной с первых же дней. И то же выражение было на лицах всех членов Временного комитета Думы и тех кругов, которые стояли около них. Говорят, представители Прогрессивного блока плакали по домам в истерике от бессильного отчаяния»[363]363
  Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. М., 1994. С. 34–35.


[Закрыть].

При этом ВКГД формально не прекращал своего существования до сентября 1917 года, когда влился в Предпарламент. Всю первую декаду марта шли совместные заседания ВКГД, правительства и Совета. Имелся своеобразный механизм думского контроля: «Министры Временного правительства приглашались на заседания ВКГД и частные совещания членов Думы. В министерствах и главных управлениях оставались комиссары ВКГД, которые получили от Временного правительства права товарищей министров. Думцы занимали должности губернских, областных и уездных комиссаров, имея двойное подчинение от ВКГД и Временного правительства. Широкое распространение получили комиссары Думы на фронте и в провинции»[364]364
  Николаев А. Б., Поливанов О. Л. К вопросу об организации власти в феврале – марте 1917 г. // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому освещению. М., 1997. С. 140–141.


[Закрыть].

Станкевич отражал мнения, полагаю, абсолютного большинства советских лидеров: «Временный комитет Думы имел слишком законченную и определенную идеологию, стремился к слишком отчетливой и напоминающей старую организацию власти, чтобы вместить в себя бурный наплыв революционной стихии, чтобы долго находиться на его гребне. Напрасно он оказывал революции громадные услуги, покорив ей сразу весь фронт и все офицерство. Он сам немедленно не сметался даже, а просто затапливался стихией, забывался. Ведь даже в Таврическом дворце он был сравнительно малозаметным»[365]365
  Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. С. 36.


[Закрыть].

Церетели замечал, что сущность нового строя заключалась как раз в том, что «созданные царским режимом цензовые государственные учреждения, в том числе и третьеиюньская Дума, ipso facto уничтожались. В демократической среде считалось совершенно бесспорным, что Комитет Государственной думы мог продолжать существовать лишь в качестве частной организации, выражавшей настроения определенных цензовых элементов. Поэтому социалисты, вошедшие в феврале в состав Комитета Думы, перестали с момента установления нового строя принимать какое бы то ни было участие в деятельности этого комитета»[366]366
  Церетели И. Кризис власти. Воспоминания лидера меньшевиков, депутата II Государственной думы. 1917–1918. М., 2007. С. 118.


[Закрыть]. Если в момент майского правительственного кризиса ВКГД боролся за право назначения членов правительства, то в июле уже лишь за участие в процессе формирования кабинета.

Маргинализация Думы вызывала недовольство справа. Деникин сетовал: «Дума и Комитет горячо отзывались на все выдающиеся события русской жизни, выносили постановления осуждающие, предостерегающие, взывающие к разуму, сердцу и патриотизму народа, армии и правительства. Но Дума была отметена уже революционной стихией»[367]367
  Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Кн. 1. Т. 1. С. 214–215.


[Закрыть].

Для большевиков же существование прежних органов власти – пусть и фиктивных – было ценной находкой, давая ряд эмоциональных аргументов. Троцкий негодовал: «Продолжали заседать или по крайней мере получать жалованье члены Государственного совета, верные слуги двух или трех императоров. Этот факт приобрел скоро символическое значение. По заводам и казармам шумно протестовали. Исполнительный комитет волновался. Правительство потратило два заседания на обсуждение вопроса о судьбе и о жалованье членов Государственного совета и не могло прийти ни к какому решению. Да и как потревожить почтенных людей, среди которых к тому же немало добрых знакомых?… Сенаторы продолжали дремать в расшитых мундирах, и когда вновь пожалованный Керенским левый сенатор Соколов осмелился явиться в черном сюртуке, его попросту удалили с заседания»[368]368
  Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 210–211.


[Закрыть].

Итак, новые органы власти были нелегитимны. Но самое удивительное – новая власть не спешила с обеспечением собственной легитимизации, как будто ей была отпущена вечность. Все известные в мировой истории конституанты, учредительные собрания появлялись не позднее трех месяцев после революций. В декларации Временного правительства, опубликованной 6 марта, в перечне задач правительства на первом месте стояло: «Созвать в возможно кратчайший срок Учредительное собрание». Но только 25 марта правительство приняло решение образовать «Особое совещание» для выработки избирательного закона»[369]369
  Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. М., 1999. С. 159


[Закрыть].

Кокошкин, возглавивший эту работу, говорил на съезде партии кадетов: «Тот режим, которым в настоящее время управляется Россия, по самому своему существу носит временный характер и что этот режим должен будет далее вылиться в окончательные постоянные формы при помощи этого Учредительного собрания; а с этим закреплением окончательных форм государственной жизни медлить долго нельзя… Конечно, точное определение срока этого созыва будет зависеть от хода военных действий; в самом разгаре военных действий, среди серьезных и решающих военных операций провести выборы в армии, стоящей на фронте, будет, конечно, невозможно»[370]370
  Кокошкин Ф. Ф. Избранное. М., 2010. С. 517.


[Закрыть].

Потом совещание долго конституировалось. «Способ комплектования этого учреждения (назначение лиц, представленных группами и партиями) был выбран такой, который обеспечивал бы полное к нему доверие. Но, к сожалению, его комплектование сильно затянулось. Фактически в этом более всего был виноват Исполнительный комитет Совета, страшно запоздавший представлением своих кандидатов»[371]371
  Набоков В. Д. Временное правительство. С. 76.


[Закрыть]. Набоков был не слишком далек от истины. Как писал Войтинский, «когда Исполнительный комитет получил приглашение делегировать в «совещание» своих представителей, этот вопрос долгое время переходил из порядка дня одного заседания в повестку следующего собрания в числе неспешных, «вермишельных» вопросов. «Совещание» собралось лишь 25 мая». И работало оно настолько медленно, что «Положение о выборах» было опубликовано лишь 26 июля, то есть «только на исходе пятого месяца революции была исполнена та предварительная работа, которая должна была и могла быть закончена в течение 2–3 недель!»

Многие торопили Львова, но правительство не спешило. Войтинский объяснял медлительность тремя основными причинами: «1) Временное правительство, имея в своих руках всю полноту исполнительной и законодательной власти, в первое время не считало, что для России будет лучше, если эта власть будет ограничена и если, в частности, право законодательствования перейдет из рук кабинета в руки громоздкого собрания неопределенного состава. 2) В правых кругах была с самого начала тенденция оттянуть созыв Учредительного собрания до конца войны и во всяком случае до того момента, когда рассеется «революционный угар». 3) В советских кругах в первое время преобладало безучастное отношение к вопросу об Учредительном собрании, и наличный статус-кво представлялся более благоприятным для завоеваний революции».

Поэтому придумывались самые разные поводы и предлоги, чтобы затянуть созыв Учредительного собрания: предоставить возможность гражданам сделать максимально осознанный выбор, что требует времени; списки избирателей должны составить избранные на демократических началах органы самоуправления; в стране нет достаточного количества конвертов для избирательных бюллетеней и т. д. На самом деле никто не был уверен в исходе выборов в Учредительное собрание или, наоборот, был уверен всем ходом событий в неблагоприятном их исходе лично для себя.

«Как будто нельзя было выборы в Учредительное собрание провести одновременно с муниципальными и земскими выборами, с соблюдением той же процедуры, под контролем тех же межпартийных комиссий!.. Из всех ошибок, совершенных демократией в ходе революции 1917 года, это была, быть может, самая тяжелая»[372]372
  Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. С. 159–161.


[Закрыть], – считал Войтинский. Церетели соглашался: «Я не собираюсь отрицать, что нами были совершены ошибки, из которых главная – запоздание с созывом Учредительного собрания»[373]373
  Церетели И. Кризис власти. С. 236.


[Закрыть].

Британский военный атташе в России генерал Альфред Нокс удивлялся казуистике российской власти: «В речи, произнесенной в Киеве в июне, Керенский, в то время еще военный министр, заявил аудитории, что Учредительное собрание не соберется раньше октября, потому что люди заняты работой на полях. Он не посчитал нужным даже упомянуть о войне, в связи с которой были отменены все выборы даже в такой небольшой стране, как Англия»[374]374
  Нокс А. Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917. М., 2014. С. 587.


[Закрыть].

Для большевиков сам вопрос с затяжкой созыва Учредительного собрания был еще одним подарком. Троцкий объяснит: «Либералы, бывшие в правительстве, наперекор демократической арифметике, в большинстве совсем не спешили оказаться в Учредительном собрании бессильным правым крылом, каким они были в новых думах… Либеральные юристы делили каждый волос на шестнадцать частей, взбалтывали в колбах все демократические отстои, препирались без конца об избирательных правах армии и о том, нужно или не нужно давать право голоса дезертирам, насчитывавшимся миллионами, и членам бывшей царской фамилии, насчитывающимся десятками. О сроке созыва по возможности ничего не говорилось. Поднимать этот вопрос в совещании вообще считалось бестактностью, на которую способны только большевики»[375]375
  Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 1. С. 359.


[Закрыть]. Что они и делали, обвиняя власть в нежелании созвать Учредительное собрание. Керенский определит одну из основных причин провала новой власти: «Временное правительство оказалось неспособным решить проблему создания стабильного демократического режима…»[376]376
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 158.


[Закрыть]

Совещание под руководством Кокошкина вырабатывало лучший в мире избирательный закон. Когда до него дошло дело, у власти были уже большевики.

Питирим Сорокин рассказывал: «В думской библиотеке среди прочих я встретил господина Набокова, который показал мне свой проект Декларации Временного правительства. Все мыслимые свободы и гарантии прав обещались не только гражданам, но и солдатам. Россия, судя по проекту, должна была стать самой демократической и свободной страной в мире.

– Как вы находите проект? – с гордостью спросил он.

– Это восхитительный документ, но…

– Что «но»?

– Боюсь, он слишком хорош для революционного времени и разгара мировой войны, – я был вынужден предостеречь его.

– У меня тоже есть некоторые опасения, – сказал он, – но надеюсь, все будет хорошо.

– Мне остается надеяться вслед за вами.

– Сейчас я собираюсь писать декларацию об отмене смертной казни, – сказал Набоков.

– Что?! И даже в армии, в военное время?

– Да.

– Это же сумасшествие! – вскричал один из присутствовавших. – Только лунатик может думать о таком в тот час, когда офицеров режут, как овец. Я ненавижу царизм так же сильно, как любой человек, но мне жаль, что он пал именно сейчас. По-своему, но он знал, как управлять, и управлял лучше, чем все эти «временные» дураки.

Соглашаться с ним не хотелось, но я чувствовал, что он прав». «А что же правительство? Лучше, наверное, было бы вообще не говорить о нем. Благородные идеалисты, эти люди не знают азбуки государственного управления. Они сами не ведают, чего хотят, а если бы и знали, то все равно не смогли бы этого добиться»[377]377
  Сорокин П. А. Дальняя дорога. Автобиография // Великая русская революция глазами интеллектуалов. М., 2015. С. 13, 16.


[Закрыть].

Керенский передавал слова князя Львова, сказанные им на заседании Временного правительства 4 марта: «Нам следует полностью забыть о прежней администрации – любое обращение к ней психологически совершенно невозможно»[378]378
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 159.


[Закрыть]. Действуя в твердом убеждении, что от представителей старого режима по определению нельзя ждать лояльности новым властям, Временное правительство в здравом уме и твердой памяти самостоятельно ликвидировало весь государственный аппарат России, оставив потом большевиков с их идеей слома старой государственной машины практически без работы. «Россия весной 1917 года явила миру уникальный пример правительства, порожденного революцией, устранившего прежний аппарат управления прежде, чем оно (правительство) смогло бы заменить его структурами собственного производства»[379]379
  Пайпс Р. Русская революция. Ч. 1. М., 1994. С. 351.


[Закрыть], – констатировал известный американский русист Ричард Пайпс.

Причем программа разрушения администрации и правоохранительных структур осуществлялась вовсе не под давлением Советов. Как отмечал член Госсовета и ближайший сподвижник Столыпина Сергей Ефимович Крыжановский, это была «та самая программа управления Россией, которую в 1906 г. представители кадетской общественности выдвигали в переговорах со Столыпиным об образовании общественного кабинета»[380]380
  Крыжановский С. Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 121.


[Закрыть]. Это и была программа российских либералов, претворенная в жизнь.

Их представление о демократии было весьма специфическим. И отличным от западного. Современный специалист в области сравнительной политологии Чарльз Эндрейн, называя Временное правительство «квазисогласительным, а его лидеров «радикальными популистами», утверждал: «Для радикальных популистов свобода означала интеллектуальное эксперементирование, широкое обсуждение идей, демократическую избираемую армию… Среди русских популистов идеи социально-политического равенства были более популярны, чем представления о правах меньшинств, терпимости и праве индивида на несогласие с большинством…»[381]381
  Эндрейн Ч. Ф. Сравнительный анализ политических систем. М., 2000. С. 115, 116–117.


[Закрыть]

Программа новой российской власти была реализована почти буквально, воплотив в жизнь все базовые принципы российской оппозиции, выношенные десятилетиями.

Эта программа включала в себе полную демократизацию общественной жизни и разрушение всего старого аппарата принуждения.

Она предусматривала демократизацию армии, что бы то ни означало.

Она предполагала экономические реформы, основанные на принципах широкого перераспределения собственности.

Она обеспечивала полное развертывание народной инициативы на местах и предоставление прав национальностям.

Все это звучало и выглядело прекрасно.

Стране, привыкшей на протяжении последнего тысячелетия к беспрекословному выполнению указаний сверху, была предложена крайняя форма политического либерализма. Как замечал в эмиграции философ Иван Александрович Ильин, «…февралисты ничего не понимали и ныне ничего не понимают в государстве, в его сущности и действии… Государство без принуждения, без религиозной основы, без монархического благоговения и верности, построенное на силах отвлеченного довода и прекраснословия, на пафосе безрелигиозной морали, на сентиментальной вере во «все прекрасное» и в «разум» революционного народа. Словом, «демократизм» в состоянии анархического «умиления»… У сентиментальных дилетантов от политики – все расползлось и пошло прахом»[382]382
  Ильин И. А. Наши задачи: Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948–1954 гг. Т. 1. М., 1992. С. 152.


[Закрыть].