Текст книги "Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем"

Лили Ден, со слов Александры Федоровны, рисовала немного другую картинку: «Первое, что он сказал, вспоминала Императрица, это:

– Я – Керенский. Вероятно, Вам известно мое имя?

Мы ничего не ответили.

– Но вы, должно быть, слышали обо мне?» – настаивал он. Снова никакого ответа.

– Ну что ж, – продолжал Керенский. – Я, право, не знаю, почему мы стоим. Давайте присядем – так будет гораздо удобнее.

– Он сел, – рассказывала Ее Величество. – Мы с Государем неторопливо последовали его примеру. Видя, что я не склонна разговаривать с ним, Керенский настоял на том, чтобы я оставила их с Государем наедине»[477]477
  Ден Ю. А. Подлинная царица. С. 192.


[Закрыть].

На следующий день Керенский оправдывался перед съездом солдатских депутатов за контакты с живым воплощением реакции:

– Вы обвиняете меня, что некоторые из лиц царской фамилии остались на свободе, так знайте, что на свободе остались только те, кто так же, как и вы, протестовали против старого режима и боролись с ним. Дмитрий Павлович оставлен на свободе, так как он первым боролся с царизмом, он подготовил заговор и убил Гришку Распутина… Я был в Царском Селе. Комендант Царскосельского дворца, мой хороший знакомый, и я ему доверяю вполне. Гарнизон Царского Села обещал мне исполнять только мои приказания. Все, что происходит в Царском Селе, делается с моего ведома[478]478
  Керенский А. Ф. Дневник политика. М., 2007. С. 90, 91.


[Закрыть].

Еще через день Керенский, которого осеняли все более светлые идеи, вновь в Царском Селе. Якобы в целях подготовки к допросу венценосной четы, он распорядился их разлучить. Николай записал: «После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи временем еды и с детьми сидеть раздельно, будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет рабочих и солдатских депутатов! Пришлось подчиниться во избежание какого-нибудь насилия… Лег спать на своей тахте!»[479]479
  Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. Т. I. С. 430.


[Закрыть] За столом супруги встречались под надзором Коровиченко и должны были говорить только по-русски.

Буксгевден утверждала: «Во время разлуки с Императором Императрица почти целыми днями лежала в комнатах дочерей: наступило неизбежное физическое изнеможение. Император проводил все время за чтением за исключением коротких ежедневных прогулок и приема пищи. Великая княжна Татьяна сидела с ним по вечерам, и он читал ей вслух, пока она работала, или они разбирали его книги и фотографии»[480]480
  Баронесса Софья Буксгевден. Жизнь и трагедия Александры Федоровны. С. 286.


[Закрыть].

Тем временем в стране пошла уже ничем не сдерживаемая кампания клеветы в адрес еще недавно венценосной семьи. Тем более что власти нужно было, помимо прочего, объяснять резко возраставшие трудности жизни. Во множестве издавались брошюры о «альковных тайнах русского Двора» самого грязного содержания, которые затем творчески перерабатывала народная молва. В кампанию включились известные тогда на всю страну авторы. Лев Григорьевич Жданов (Гельман) в мае подготовил 300-страничный труд «Николай Последний», где собрал все возможные слухи: от его причастности к смерти Александра III и пьянства до раздачи Николаем автографов при отъезде от Могилева. Будущий лауреат Сталинской премии Лев Вениаминович Никулин (Олькеницкий) публиковал стихотворную историю царствования Николая II на страницах журнала «Будильник» с трогательными названиями разделов: «О романовской породе и русском народе», «О гессенской мухе и русской разрухе». С «Будильником» в пошлости и объемах выливаемой грязи соперничали «Пугач», «Трепач», «Барабан», «Бич», «Новый Сатирикон», где сплетни о любовных подвигах и пьянстве Распутина переплетались с историями о шпионской деятельности Александры Федоровны и даже императора в пользу Германии. Журнал «Прожектор» публиковал рассказы о любвеобильной и похотливой царице, ее лицемерной подруге Анне Александровне Вырубовой, вечно пьяном, жестоком и подозрительном царе-эротомане[481]481
  Фирсов Л. С. Николай II. С. 442.


[Закрыть]. И т. д., и т. д.

Буксгевден свидетельствовала: «Придворные пытались прятать газеты, содержащие наиболее сильные нападки на Императора и Императрицу, но оказывалось, что ей попадались наихудшие. Иллюстрированная пресса была в особенности полна отвратительных, часто непристойных карикатур, и хотя у коменданта хватало порядочности не отправлять такие газеты наверх, солдаты умудрялись сделать так, чтобы их увидели. Революционная пресса превратилась в оргию оскорблений и клеветы… Эти нападки были настолько чудовищными, что императрице пришлось осознать, что не было ничего, перед чем их враги остановились бы»[482]482
  Баронесса Софья Буксгевден. Жизнь и трагедия Александры Федоровны. С. 290.


[Закрыть]. Вырубова писала: «Императрица вначале сердилась на грязные и глупые статьи в газетах, но потом с усмешкой мне сказала:

– Собирай их для своей коллекции…»[483]483
  Фрейлина Ее Величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой. М., 1990. С. 208.


[Закрыть]

«Для бывшего самодержца пребывание в революционной России было равнозначно жизни человека, ожидающего казни, который лишь в силу стечения различных обстоятельств может надеяться на отсрочку исполнения смертного приговора»[484]484
  Фирсов Л. С. Николай II. С. 450.


[Закрыть], – замечает его биограф. Николаю II разрешалось два раза в день выходить в сопровождении караула на прогулку или на садовые работы.

Горький писал: «В одной из грязненьких уличных газет некто напечатал свои впечатления от поездки в Царское Село. В малограмотной статейке, предназначенной на потеху улицы и рассказывающей о том, как Николай Романов пилит дрова, как его дочери работают в огороде, – есть такое место:

Матрос подвозит в качалке Александру Федоровну. Она похудевшая, осунувшаяся, во всем черном. Медленно с помощью дочерей выходит из качалки и идет, сильно прихрамывая на левую ногу…

– Вишь, заболела, – замечает кто-то из толпы: – Обезножела…

– Гришку бы ей сюда, – хихикает кто-то в толпе: – Живо бы поздоровела.

Звучит оглушительный хохот. Хохотать над больным и несчастным человеком – кто бы он ни был – занятие хамское и подленькое. Хохочут русские люди, те самые, которые пять месяцев тому назад относились к Романовым со страхом и трепетом, хотя и понимали – смутно – их роль в России»[485]485
  Горький А. М. Несвоевременные мысли. С. XIII.


[Закрыть].

Все их письма на свободу должны были идти или через караульных начальников или через коменданта Коцебу. Однажды он был уличен, что выпустил из дворца без перлюстрации два письма и чек на получение денег в банке. «По приказу ген. Корнилова Коцебу был немедленно арестован. Затем, по приказу министра юстиции Керенского, надзор за царскосельскими узниками был усилен… Прежние свободные прогулки Николая Романова по всем комнатам дворца и беседы с окружающими запрещены. В его личное распоряжение отведены две-три комнаты, из которых он может отлучаться только в сопровождении караульных офицеров»[486]486
  Раннее Утро. 1917. 1 апреля. № 73.


[Закрыть], – сообщало «Раннее утро» 1 апреля.

Двенадцатого апреля Керенский прибыл «для проверки документов Императора. Император молча вручил ему ключ от своего письменного стола, и Керенский, видя, что количество материала, которое нужно будет пересмотреть, займет несколько часов, доверил эту работу полковнику Коровиченко (который был юристом) и полковнику Кобылинскому… В это время Керенский попросил о беседе с Императрицей и подверг ее перекрестному допросу о политической роли, которую она играла, согласно обвинению. Он допрашивал ее тщательно, но точность и прямота его ответов, казалось, вполне его удовлетворили. Во время допроса Император ходил взад-вперед в соседней комнате… Когда Керенский вышел, он приветствовал Императора словами:

– Ваша жена не лжет.

Император спокойно ответил, что он знал это всегда»[487]487
  Баронесса Софья Буксгевден. Жизнь и трагедия Александры Федоровны. С. 286.


[Закрыть].

Затем Керенский на какое-то время оставил семью в покое. Они постарались вернуться, насколько это вообще было возможно, к тихой семейной жизни. 17 апреля Нарышкина написала в дневнике: «Сегодня Цесаревич мне рассказал: «Папа устроил нам экзамен. Остался очень недоволен и сказал: «Чему же ты научился?» Юные девицы предложили свои услуги в качестве учительниц, а венценосные родители последовали их примеру. Император взял на себя задачу преподавать историю и географию, Императрица – закон Божий и немецкий язык, Иза – английский, Настенька – историю искусств и музыку. Это очень хорошо, так как занимает их и вносит культурную струю в их демократизированный быт»[488]488
  Нарышкина Е. А. Мои воспоминания. С. 388.


[Закрыть].

Философ Василий Васильевич Розанов писал о Николае: «Он не ломался, не лгал. Но видя, что народ и солдатчина так ужасно отреклись от него, так предали (ради гнусной распутинской истории), а также дворянство (Родзянко), как и всегда фальшивое «представительство», и тоже – и «господа купцы», – написал просто, что, в сущности, он отрекается от такого подлого народа. И стал (в Царском) колоть лед. Это разумно, прекрасно и полномочно»[489]489
  Розанов В. В. Собрание сочинений. Т. 7. М., 2012. С. 28.


[Закрыть].

Лучшая армия в мире. Была

«Уверенно скажу, что армии, равной нашей, не было в мире»[490]490
  Цит. по: Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 412.


[Закрыть]. Это слова генерал-лейтенанта Януария Казимировича Циховича, командовавшего 12-й армией, из записки, датированной 12 марта 1917 года. И ведь он был прав.

Россия к моменту Февральской революции располагала самой мощной и многочисленной военной машиной из всех, когда-либо созданных до того времени в истории человечества. На фронте, протянувшемся от Балтийского до Черного моря и от Черного до Каспийского, стояли 68 армейских и 9 кавалерийских корпусов. Андрей Медардович Зайончковский с полным основанием подтверждал, что «русская армия достигла к этому времени по своей численности и по техническому снабжению ее всем необходимым наибольшего за всю войну развития»[491]491
  Зайончковский А. М. Первая мировая война. М., 2014. С. 392.


[Закрыть]. Что должно было отразиться на ситуации на фронте.

Да, немцы оккупировали Польшу, Литву, небольшую часть Западной Белоруссии. Но, скажем, в 1941 году германские войска продвинулись на Запад гораздо дальше едва ли не на второй день войны. В начале 1917 года ничего катастрофичного не было. Кроме того, наши войска уже занимали значительную территорию Австро-Венгрии в Галиции. В Турции была захвачена громадная территория от побережья Черного моря до границ Персии в 100 000 квадратных верст, при ширине около 400 верст и глубине около 250 верст»[492]492
  Масловский Е. В. Великая война на Кавказском фронте. 1914–1917 гг. М., 2015. С. 410.


[Закрыть].

У российской армии было множество слабостей, но у армии любой другой страны мира в тот момент слабостей было гораздо больше. Российская армия – вместе с союзными – в начале 1917 года стояла на безусловную победу. Немецкий главком генерал Людендорф с полным основанием подтверждал, что «только русская революция спасла нас от гибели»[493]493
  Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М., 2005. С. 425.


[Закрыть]. Генерал Макс Гофман, непосредственно планировавший операции на Восточном фронте, написал в дневнике 20 февраля (5 марта): «Если бы они три недели назад начали наступление… мы бы полетели к черту»[494]494
  Гофман М. Главный противник – Россия. М., 2015. С. 427.


[Закрыть].

В течение месяцев от самой мощной на планете армии не останется ничего. Причем произойдет это почти без крупных боев. Российскую военную машину очень эффективно уничтожит новая российская власть, в чем ей помогут и большевики. «Мы уверенно рассчитывали на то, что революция понизит боеспособность русской армии, – замечал Людендорф, – наши предположения оправдались»[495]495
  Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. С. 430.


[Закрыть]. С лихвой и очень быстро.

И именно армия (а затем и то, что от нее осталось) сыграет решающую роль во всех ключевых событиях 1917 года.

Никакие исследования не подтверждают наличия сильных оппозиционных настроений в военной массе до февраля 1917 года, если не считать ряд запасных полков и высшее армейское руководство. На фронте никто не чувствовал приближения бурных событий. Командир 15-й Сибирской стрелковой дивизии генерал Владимир Федорович Джунковский писал: «Никаких слухов, никаких признаков не было. На фронте было спокойно, моя дивизия стояла стойко на позиции, свято и непоколебимо продолжая выполнять свой долг перед царем и Родиной, перенося и невзгоды и всякие лишения с полным самоотвержением»[496]496
  Джунковский В. Ф. Воспоминания (1915–1917). Т. 3. М., 2015. С. 446


[Закрыть].

И многие военачальники хорошо понимали, чем грозит крушение власти в период войны. Воспоминания высших офицеров одинаково описывают реакцию на новость об отречении императора Николая II и Михаила Александровича во фронтовых частях – шок, недоумение, подавленность, надлом. «Войска был ошеломлены – трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание… И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы»[497]497
  Деникин А. Путь русского офицера. М., 2002. С. 142.


[Закрыть], – свидетельствовал Деникин.

Джунковский подтверждал, что новость «повергла всех в недоумение… Эта депеша, как громом, поразила нас всех, никто не решался произнести ни слова, сначала думали, не провокация ли это, чтобы внести смуту в войска»[498]498
  Джунковский В. Ф. Воспоминания (1915–1917). Т. 3. С. 447.


[Закрыть]. Вспоминал Врангель: «Неожиданность ошеломила всех. Офицеры, как и солдаты, были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало; люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции (технических команд, писарей, некоторых санитарных учреждений) ликовали»[499]499
  Врангель П. Н. На трех войнах. М., 2013. С. 106.


[Закрыть].

Почему же войска не выступили в поддержку Николая или Михаила?

Главных причин отсутствия сопротивления февральскому перевороту со стороны армии было три. Первое: справедливое опасение открыть фронт немцам (они уже сами активно информировали ошеломленные русские войска об отречениях). Второе: прямая поддержка переворота высшим военным руководством и прямой запрет на подавление бунта силой, проявившийся в остановке продвижения войск генерала Иванова. Когда ряд военачальников стал возражать по поводу разумности принесения присяги Временному правительству, Алексеев их осадил: «Законное Временное правительство при наличии манифеста великого князя Михаила Александровича должно быть признано и войсками действующей армии. Только тогда мы избежим гражданской войны, останемся сильными на фронте и мы будем способны продолжать войну с неприятелем. Можно рассчитывать, что в действующей армии вступление нового правительства будет принято спокойно»[500]500
  Цит. по: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. С. 96.


[Закрыть]. Такую же позицию занял и недолгий Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Военная верхушка не только осуществила переворот, но и обеспечила его прикрытие.

Третье: военные подчинились монаршей воле. Генерал Лукомский убеждал генерала от инфантерии Юрия Никифоровича Данилова: «Соглашаясь на манифест великого князя Михаила Александровича и ему покоряясь, мы слушаем голос, исходящий с высоты престола»[501]501
  Красный архив. 1927. № 3 (22). С. 46.


[Закрыть]. Генерал Гурко призывал принять «безропотно священную для нас волю монарха и Помазанника Божия»[502]502
  Цит. по: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. С. 133.


[Закрыть]. Отречения объяснялись повсеместно как исполнение царской воли, сопровождались молебнами за здравие императорской фамилии и нередко сопровождались исполнением «Боже, царя храни!».

Новое правительство больших восторгов в армии не вызывало. «3 марта, узнав в Таврическом дворце об образовании правительства, я немедленно отправился в свой батальон сообщить об этом солдатам и офицерам, – подтверждал Станкевич. – Я обходил роту за ротой, произносил коротенькие речи о необходимости правительства и о личном составе Временного правительства. Мне припоминается, что слова о необходимости правительства воспринимались довольно сухо. Не особенно дружно приветствовали и отдельных министров. Не вызывали энтузиазма, хотя я говорил о них с воодушевлением, так как хорошо знал, что значит в России переход власти в их руки. Но в аудитории чувствовался холодок»[503]503
  Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. С. 36.


[Закрыть].

«После возникновения беспорядков, в течение каких-либо суток мир солдатский не только резко отделился от мира офицерского, но и определенно стал во враждебное к нему отношение, – записал уже 28 февраля в дневник помощник командира батальона лейб-гвардии Измайловского полка, стоявшего в Петрограде, полковник Борис Владимирович Фомин. – За малыми исключениями, все офицеры оказались в стане солдатских врагов, которых в лучшем случае игнорировали… В казармах царил полный хаос, занятия не проводились, никакого служебного наряда не было, нижние чины бродили по городу, казармы были полны людьми вольными, так и посторонними нижними чинами, кое-где в казармах произошли кражи, повсюду много пьяных, часть оружия оказалась разграбленной, офицеров не было видно, а те немногие, которые показывались в казармах, не имели уже возможности восстановить нарушенный порядок… Ходили толпы манифестантов и было много пьяных, которых один вид офицерской формы приводил в ярость и вызывал эксцессы»[504]504
  Фомин Б. В. Первые месяцы после Февральской революции в запасном батальоне Лейб-гвардии Измайловского полка // 1917 год в судьбах России и мира. С. 294, 303.


[Закрыть].

Было огромное количество случаев самосуда в отношение командного состава армии и флота. «Вспоминаю, как ни мучительно такое воспоминание, и о том, сколько офицеров и генералов погибло тогда, – писала княгиня Палей. – Одним из первых убили генерала графа Густава Штакельберга, мужа любимой моей подруги. Солдаты-революционеры вломились к ним в дом на Миллионной и силком повели генерала в Думу… Солдаты застрелили его в двух шагах от дома… Графы Клейнмихель и Менгден, генерал Шильдкнехт, инженер Валуев и многие-многие замучены и убиты тогда же, в начале революции, по хвастливому выражению князя Львова, «бескровной»[505]505
  Княгиня Ольга Палей. Воспоминания о России. С. 42.


[Закрыть]. Полковник Ходнев подчеркивал: «За все эти первые дни «свободы и бескровной революции» в одном только Петрограде число убитых офицеров гвардии, армии и флота достигло цифры 60 (по данным «санитарной комиссии» по уборке трупов…)»[506]506
  Ходнев Д. Февральская революция и запасной батальон лейб-гвардии Финляндского полка // 1917 год в судьбах России и мира. С. 273–274.


[Закрыть].

Самые страшные и массовые расправы над офицерами были на Балтфлоте. В Кронштадте 1 марта «народ беспорядочной толпой шел по улицам и сметал на своем пути все ему ненавистное, – с восторгом писал участник событий. – Снимались караулы, выпускались арестованные»[507]507
  Красный балтиец. 1920. № 1. С. 34.


[Закрыть]. Отряд полицейских, пытавшийся укрыться в помещении участка на Козьем болоте, был полностью перебит. Главного командира порта и генерал-губернатора Кронштадта адмирала Роберта Николаевича Вирена вытащили из его дома, привели на Якорную площадь и подняли на штыки. К рву за памятником адмирала Макарова на Якорной площади одного за другим приводили офицеров, где их немедленно расстреливали. Всего вечером и в ночь на 1 марта было убито около 50 офицеров кронштадтского гарнизона. Остальных офицеров арестовали и посадили в подземные казематы.

В Гельсингфорсе 3 марта на линкоре «Андрей Первозванный» начался бунт. Восстание перебросилось и на другие линкоры – «Император Павел I», «Слава», «Севастополь», «Полтава», «Петропавловск». Начальник бригады контр-адмирал Аркадий Константинович Небольсин был убит. Везде офицеры были арестованы и во множестве расстреляны. Это видел своими глазами капитан 2-го ранга Гарольд Карлович Граф, старший офицер эскадренного миноносца «Новик»: «Спустя некоторое время из госпиталя, куда стали привозить раненых и тела убитых офицеров, некоторым семьям сообщили, что в числе привезенных находятся близкие им люди. В первые минуты несчастные женщины совершенно теряли всякую способность соображать и как безумные метались взад и вперед… Стоны, женские рыдания и детский плач сливались в один безудержный взрыв отчаяния… К телам не допускают. Их стерегут какие-то человекоподобные звери. С площадной бранью они выгоняют пришедших жен и матерей, глумятся при них над мертвецами… Близится день. Улицы полны шумом, криками, стрельбой. Над Гельсингфорсом встает багровое солнце, солнце крови»[508]508
  Граф Г. К. Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. М., 2017. С. 21, 22.


[Закрыть].

Главнокомандующий флотом вице-адмирал Адриан Иванович Непенин телеграфировал 4 марта Родзянко: «Балтийский флот как боевая сила сейчас не существует. Бунт почти на всех судах»[509]509
  Цит. по: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. С. 122.


[Закрыть]. В тот день с митинга на Соборной площади Кронштадта группа моряков пошла арестовывать Непенина и его штаб. Когда вице-адмирала вели через ворота Свеаборгского порта, из толпы раздались выстрелы. Непенин был убит. Правительство, «оплакивая Непенина (слова Гучкова), назначало новым командующим адмирала Андрея Семеновича Максимова, полностью солидаризировавшегося с восставшими моряками. Максимов заявил, что был революционером всю свою жизнь, ждал «этого часа освобождения и дождался, за что был удостоен титула «адмирала революции».

Альфреду Ноксу в Таврическом дворце офицеры жаловались на свое невыносимое положение. «Я на минутку встретился с Родзянко и высказал ему свои опасения в том, что события принимают такой оборот, что ставят под сомнение возможность продолжения войны. Он ответил: – Мой дорогой Нокс, вам не следует волноваться. Все идет нормально. Россия – большая страна, она может одновременно выдержать и войну, и революцию»[510]510
  Нокс А. Вместе с русской армией. С. 511.


[Закрыть].

Действительно, начиналось все многообещающе. Пресса сообщала о многочисленных делегациях с фронта, которые появлялись в Госдуме. «Они сообщают, что настроение всех родов войск прекрасное. По волнующему всех вопросу о войне, все они единодушно заявляют:

– Ни пяди земли не уступим, мы немца не пустим!»[511]511
  Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 1917. 13 марта. № 16133.


[Закрыть]

Но победная эйфория проходила быстро. Армия, совершившая февральский переворот – и позицией высшего военного командования страны, и бунтом запасных батальонов в Петрограде, – оказалась не просто вовлечена в политику, она была в ее эпицентре. Что само по себе для армии смертельно опасно.

Мощнейший – после бунта в Петрограде – удар по армии был нанесен Петросоветом, принявшим «Приказ № 1». История его создания таковая. Первоначально 20–25 депутатов от солдат заявились 1 марта во Временный комитет Госдумы, где их встретил Энгельгардт. «Они единодушно заявили, что солдаты утратили доверие к офицерам, которые с первых минут революции покинули их и заняли неопределенную выжидательную позицию. Ввиду этого пославшие их части требуют издания правил об избрании офицеров, предоставления солдатам контроля над всеми хозяйственно-операционными частями и установления новых взаимоотношений между начальниками и нижними чинами. Я поспешил сообщить об этом Родзянко и Гучкову. Они самым категорическим образом протестовали против издания чего-либо подобного и поручили мне так или иначе спровадить прибывшую депутацию, успокоив ее заявлением, что в ближайшем будущем будет создана особая комиссия». Спровадил. Но вскоре явился развязного вида солдат, предложивший выработать новые правила воинской дисциплины совместно с Советом. Энгельгардт возразил, что ВКГД считал опубликование таких правил недопустимым. «Тем лучше, – ответил он мне, – сами напишем»[512]512
  Энгельгардт Б. А. Революционные дни // Общее дело. 1921. 16 марта.


[Закрыть].

На первом общем собрании Совета с делегатами от воинских частей 1 марта «солдатский» вопрос оказался центральным. На ораторской трибуне, то есть на столе, рядом с простоявшим на нем весь день председательствующим Соколовым сменяли друг друга люди в шинелях. Заседание накалилось до предела, нагнетаемое слухами о якобы планируемом разоружении солдат, попытках загнать их в казармы, об угрожающем поведении офицеров, группировавшихся вокруг военной комиссии Временного комитета.

«Приказ» вышел из-под пера Соколова, о крайней мере внешне это действительно выглядело так. За столом сидел Соколов – плешь во всю голову, густая черная борода, приземистая фигура, рубашка с широким и открытым воротником. Его со всех сторон облепили сидевшие, стоявшие, наваливавшиеся солдаты и не то диктовали, не то подсказывали, что писать. Сам Соколов не только не гордился своим авторством «Приказа № 1», но и каждый раз, когда при нем заходила о том речь, решительно от такого авторства отказывался»[513]513
  Бенуа А. Н. Дневник 1916–1918 гг. М., 2006. С. 170–171.


[Закрыть]. И не без оснований.

По убеждению военных экспертов, Приказ № 1 «был как бы клином, вбитым в тело армии, после чего она раскололась на две части и стала быстро разлагаться»[514]514
  Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. Л., 1927. С. 212.


[Закрыть]. В нем говорилось о выборах ротных, батальонных и прочих комитетов, о выборах представителей солдат в Советы и подчинении приказам военной комиссии Государственной думы только в тех случаях, когда они не противоречат постановлениям Совета. Приказ фактически изымал все оружие в армии из ведения ее командного состава и передавал в распоряжении ротных и батальонных комитетов, отменял вставание во фронт и отдание чести вне строя, титулование командного состава благородиями, запрещал обращение на «ты» и устанавливал контроль солдатских комитетов над офицерами. Приказ, изданный по гарнизону Петроградского округа и моментально утвержденный Советом, был истолкован как применимый ко всем вооруженным силам – на фронте и в тылу. Власть правительства и офицерского корпуса над войсками в одночасье исчезла.

Станкевич полуоправдывал Совет в связи с изданием Приказа № 1: «Действительно, на фронте, куда он попал и где до его прихода все было спокойно и по-старому, он сыграл чрезвычайно плачевную роль. Но он был предназначен для Петрограда, где все уже было перевернуто вверх ногами и где, казалось, любая цена сходна, лишь бы начать приводить солдатчину в порядок… Несомненно, что в издании приказа № 1 значительную роль играло то обстоятельство, что война, как реальная забота, была чужда членам комитета, видевшим все лишь сквозь призму вопроса борьбы со старым правительством и опасавшимся неизвестного и таинственного фронта»[515]515
  Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. С. 49–50.


[Закрыть].

Приказ заработал быстро. 5 марта командующий 12-й армией Радко Дмитриевич Радко-Дмитриев жаловался Рузскому, что солдаты перестают подчиняться, ссылаясь «на какой-то приказ № 1 Петроградского комитета рабочих, который напечатан в газетах, и нижние чины его поняли как приказ, исходящий от установленной власти»[516]516
  Революционное движение в русской армии. 27 февраля – 24 октября 1917 г. Сборник документов. М., 1968. С. 26.


[Закрыть]. Рузский направил в Петросовет делегацию, безуспешно пытавшуюся отменить Приказ № 1, и нажаловался Алексееву. В тот же день генерал-квартирмейстер Ставки Лукомский сообщил начальникам штабов фронтов, что Совет не имеет отношения к армии, а потому его приказы и распоряжения не действительны и обнародованию не подлежат[517]517
  Революционное движение в России после свержения самодержавия. М., 1957. С. 620.


[Закрыть]. Но солдаты так не думали.

Алексеев умолял Временное правительство: «Чтобы иметь возможность продолжать войну и не допустить позора России, необходимо новому правительству проявить свою власть и авторитет и устранить причины начинающейся разрухи. Правительству крайне необходимо срочно вполне определенно и твердо сказать, что армии никто не смеет касаться и что все распоряжения должны проводиться через Верховного главнокомандующего»[518]518
  Красный архив. 1927. № 3 (22). С. 51–52.


[Закрыть]. Алексеев также считал недопустимым вносить изменения в уставы и военные распорядки без согласования с главкомом. Куда там! Не только Петросовет, но и Гучков имел свою повестку дня.

Он перебрался в дом военного министра на Мойке, который в армии называли «Довмин». Первый его приказ о вступлении в должность от 3 марта не предвещал серьезных перемен в армии, подчеркивая «необходимость полного соблюдения установившегося распорядка дня в работе всех главных и отдельных управлений, порядок делопроизводства, а равно дни и часы личных докладов у военного министра»[519]519
  Сенин А. С. Александр Иванович Гучков. М., 1996. С. 112.


[Закрыть].

Но уже 5 марта в Довмине заработала Особая комиссия по реорганизации армии на демократических началах под руководством генерала от инфантерии Алексея Андреевича Поливанова. Как отмечал Лукомский, она состояла из «молодых офицеров Генерального штаба (прозванных «младотурками»), которые, желая выделиться и выдвинуться в период революции, начали проповедовать необходимость радикальной ломки «старых, отживших и нереволюционных» отношений между офицерами и солдатами; требовали введения всюду комитетов и комиссаров, уничтожения погон и проч. И среди более пожилых, и в генеральских чинах, накануне ярых монархистов, появилось много убежденных республиканцев. Их прозвали «мартовскими эсерами»[520]520
  Лукомский А. С. Очерки из моей жизни. Воспоминания. С. 334.


[Закрыть].

Входивший в комиссию генерал Половцов оставил описание первого заседания (да и всей работы) комиссии. «Рассаживаемся, – на одном конце стола Гучков, Поливанов, Мишлаевский и генералитет (Михневич, Аверьянов, Архангельский и проч.). На другом – под предводительством Пальчинского, младотурки Генерального штаба – (Якубович, Туманов, Энгельгардт, Гильбих, Туган-Барановский… Начинается с того, что Гучков вручает председательство Поливанову, который обращается к нам с речью о целях комиссии. Поднимается Энгельгардт и заявляет, что никакие реформы невозможны, пока не будут сменены некоторые начальники… Встает Пальчинский и говорит, что самый важный вопрос – это приказ № 1 Совета солдатских и рабочих депутатов. Зло сделано. Идти против течения невозможно; нужно канализировать. Начинаются бесконечные прения о титуловании, и «ты», и «вы» дисциплинарной власти, и особенно об отдании чести и о взаимном приветствовании»[521]521
  Половцов П. А. Дни затмения. Записки Главнокомандующего Петроградского военного округа генерала Половцова в 1917 году. М., 2016. С. 41–42.


[Закрыть].

В соответствии с рекомендациями комиссии Гучков подписал приказ военного министерства № 114. «Нижние чины» становились «солдатами», «ваши превосходительства» – «господами генералами». К солдатам следовало обращаться на «Вы», им разрешалось курить на улицах и в общественных местах, посещать клубы и собрания, а главное – участвовать в различных политических союзах и обществах. Таких прав у военнослужащих не было нигде, армия везде в мире была вне политики. Деникин писал: «Последствия были совершенно неожиданные для лиц, не знавших солдатской психологии… Солдатская масса, не вдумываясь нисколько в смысл этих мелких изменений устава, приняла их просто как освобождение от стеснительного регламента службы, быта или чинопочитания. Свобода, и кончено!»[522]522
  Деникин А. Путь русского офицера. С. 144.


[Закрыть]

Подполковник Александр Иванович Верховский, который вскоре станет генералом и военным министром Временного правительства, записал в дневнике 5 марта: «Сейчас уже стало ясно: масса поняла революцию как освобождение от труда, от долга, как немедленное прекращение войны. Отдыха, хлеба и зрелищ. Это психология разбитого народа. Между тем сила армии – дисциплина, это труд, точное исполнение своих обязанностей, беспрекословное движение навстречу смерти… Между тем уже по первой вспышке видно, куда направляется главная волна революции. Освободиться от труда. Система дисциплины, дисциплинарные наказания, отдание чести – все это метод, чтобы приучить массу автоматически исполнять приказания. Без этого армия не существует. И вот именно сюда-то и направился удар. Все, кто были строги и требовательны, у кого служба шла отчетливо, все они – «старый режим»[523]523
  Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918 г.) Пг., 1918. С. 69.


[Закрыть].

Но в Петросовете первые решения военного министра вызвали недовольство как недостаточно демократичные. Было решено «отправить к военному министру делегацию» для переговоров о выборном начале офицерского состава, создании третейского суда для регулирования отношений между солдатами и офицерами, а также об издании приказа № 2, который был уже не только рожден в недрах Совета, но и разослан депешей по радиотелеграфу на фронт для «точного исполнения». Точно его исполнить было довольно затруднительно, потому что его невозможно было понять. Приказ № 2 вкратце гласил: «1. Приказ № 1 Совета Р. и С.Д. предложил всем воинским частям избрать соответственные… комитеты, но приказ не устанавливал, чтобы эти комитеты избирали офицеров… Все произведенные до настоящего времени выборы офицеров, утвержденные и поступившие на утверждение военного ведомства, должны остаться в силе».

Вечером 6 марта к Гучкову явилась делегация от Совета. Генерал Алексей Степанович Потапов, возглавлявший военную комиссию ВКГД, свидетельствовал: «Требование делегации Гучков признал для себя невозможным и несколько раз выходил, заявляя о сложении с себя звания министра. С его уходом я принимал председательствование, вырабатывалось соглашение, снова приглашался Гучков, и заседание закончилось воззванием, которое было подписано от Совдепа Скобелевым, от Комитета Госдумы мною и от правительства Гучковым… Воззвание аннулировало приказы № 1 и № 2, но военный министр дал обещание проведения в армии более реальных, чем он предполагал, реформ по введению новых правил взаимоотношений командного состава и солдат»[524]524
  Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 413–415.


[Закрыть].