Текст книги "Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем"

В Турции, где правил султан Мехмед V Решад, посаженный на престол младотурецкими военными заговорщиками, армия играла ключевую роль и втянула страну в войну на стороне Германии. Османская армия была сформирована под руководством немцев, многие ее руководители, включая одного из лидеров правившего «Общества единения и прогресса» Энвера-пашу, обучались военному делу в Берлине. Недаром в Германии Турцию называли «Энверланд», и таблички с такой надписью даже вешались на немецких военных поездах, шедших в Стамбул.

Турецкое военное министерство и здание правительства охранялись немецкими солдатами. Военные учреждения Германии, находившиеся в Стамбуле, осуществляли руководство турецкими войсками усилиями 2 фельдмаршалов, 3 адмиралов, 10 генералов и 800 офицеров. Они же контролировали хозяйственную и политическую жизнь страны с помощью аппарата из 32,5 тысячи немецких и австро-венгерских военнослужащих, сосредоточив в своих руках поставки оружия, управление войсками и средства связи. Они руководили даже турецкой военной цензурой, указы султана и решения шейх-уль-ислама (главы духовенства) не могли быть обнародованы без немецкой визы[1034]1034
  Там же. С. 453, 464.


[Закрыть].

Германия выкачивала из Османской империи сырье и продукты питания, при том что только в Стамбуле ежедневно регистрировалось по десятку голодных смертей, а дневная норма составляла 250 граммов кукурузного хлеба. Голодала деревня, в одной Сирии от голода умерло минимум 60 тысяч человек. Свирепствовала эпидемия тифа.

Турция сражалась с Россией на Кавказе и в Восточной Анатолии; с англичанами в Персидском заливе, Сирии и Палестине; с греками во Фракии. Имея столько врагов, Турция объявила джихад странам Антанты. «Учитывая, что под британским, французским и российским владычеством находилось чуть менее половины из 270 миллионов мусульман планеты, это, возможно, был гениальный ход германских политиков»[1035]1035
  Фергюсон Н. Империя: чем мир обязан Британии. С. 404.


[Закрыть]. Однако ни в Индии, ни в Египте, ни в России идеи джихада не встретили широкого отклика. Ответом стало подстрекательство к антитурецкому восстанию арабских племен под началом Хусейна ибн Али, чем занимался Томас Эдвард Лоуренс – эксцентричный историк из Оксфорда, ставший известным как Лоуренс Аравийский.

Турецкую беспощадность в полной мере испытало на себе армянское население Оттоманской империи. Весной 1915 года, когда положение на фронтах стало угрожающим, правительство решило переселить армян восточной Малой Азии подальше от русско-турецкого фронта – в пустынные области Сирии и Ирака. «Состоялись казни активистов армянского национального движения, представителей интеллигенции и духовенства. Остальную часть населения выселяли согласно формуле «всех до единого». Резня продолжалась на дорогах… Истреблению подвергались главным образом мужчины моложе 50 лет. Переселенцы, оставшиеся в живых и добравшиеся до концлагерей в Месопотамии. Содержались в таких невыносимых условиях, что их большая часть погибла»[1036]1036
  Мировые войны ХХ века. Кн. 1. С. 457–458.


[Закрыть]. Большинство исследователей проблемы называют цифру в 1,4 млн армян, погибших в результате бесчеловечного акта геноцида. Официальный Берлин принял фигуру умолчания, сочтя геноцид внутренним делом союзного государства.

Оттоманская империя не была мальчиком для битья. Но к началу 1917 года она была на пределе возможностей. Известный тюрколог Кэролайн Финкель утверждала, что «война окончательно разрушила уже ослабленную экономику Османской империи», а «военная машина Османской империи находилась на грани полного разрушения»[1037]1037
  Финкель К. История Османской империи. Видение Османа. М., 2010. С. 734, 729.


[Закрыть]. Генерал Масловский утверждал, что перед Кавказской армией стоял «поверженный противник, с приведенными в полное расстройство двумя армиями, – противник, потрясенный непрерывными поражениями до такой степени, что не имеет уже ни сил, ни средств восстановить эти армии для продолжения борьбы»[1038]1038
  Масловский Е. В. Великая война на Кавказском фронте. 1914–1917 гг. М., 2015. С. 409.


[Закрыть].

И именно здесь союзники – британцы – требовали наибольшей активности, чтобы помочь их собственным операциям на Ближнем Востоке. Планировалось весной объединить 70-тысячную российскую армию с британской армией генерал-лейтенанта Фредерика Мода к северу от Багдада. 7-й Кавказский армейский и 1-й Кавказский кавалерийский корпуса должны были начать наступление на Мосул, тогда как англичане – нанести удар на Багдад[1039]1039
  Айрапетов О. Р. Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад. М., 2015. С. 182.


[Закрыть].

Но была на планете еще одна страна, без учета которой уже не могли строиться расчеты воюющих сторон, – Соединенные Штаты Америки.

США охватывал прилив внешнеполитического активизма. С именем президента Вудро Вильсона связывается появление идеологии либерального интернационализма. Еще в бытность профессором политологии в Принстоне и губернатором Нью-Джерси Вильсон немало рассуждал об Америке как «Граде на Холме», о ее миссии «основать новую цивилизацию… поставить новый человеческий эксперимент»[1040]1040
  Woodrow Wilson. The New Freedom. N. Y., 1961. P. 161


[Закрыть]. С начала войны президент успешно пользовался лозунгами новой миссии США – в деле водворения всеобщего мира, – чтобы подготовить общественное мнение к преодолению изоляционистских настроений и вступлению в военные действия (впервые в американской истории) в Старом Свете.

С его точки зрения, писал Генри Киссинджер, на Америку «была возложена обязанность не просто соучаствовать в системе равновесия сил, но распространять свои принципы по всему свету… В число этих принципов входили понятия о том, что от распространения демократии зависит мир на земле, что государства следует судить по тем же самым этическим нормам, которые являются критериями поведения отдельных личностей, и что национальные интересы любой страны должны подчиняться универсальной системе законов»[1041]1041
  Генри Киссинджер. Дипломатия. М., 1997. С. 21.


[Закрыть].

Американцы имели то, чего не было у всех воевавших держав – деньги, и большая часть мира уже ходила в должниках от Вашингтона, зависела от его благорасположения. Но у США еще не было полноценной армии, и Америка до той поры не имела массового оборонного производства. К началу 1917 года из всех великих держав только Соединенные Штаты продолжали сохранять нейтралитет.

– Войны не будет, – заверил соотечественников президент Вильсон 4 января. – Для нас принять в ней участие – это совершить преступление против цивилизации.

Однако немецкое руководство сделает все, чтобы втянуть США в войну. Кайзер, несмотря на возражения Бетман-Гольвега, 9 января принял роковое решение: «неограниченную войну немецких подводных лодок против всех кораблей, невзирая на то, под каким флагом и с каким грузом они идут, предлагалось начать 1 февраля «с максимальной энергией».

В январе 1917 года, когда еще действовали ограничения на подводную войну, немецкие подлодки потопили 51 британский корабль, 63 корабля других союзных государств и 66 кораблей нейтральных стран общим водоизмещением более 300 000 тонн. Когда целями станут и американские торговые суда, эти цифры существенно возрастут. 21 января (3 февраля) немецкая подлодка U-53 в районе островов Силли потопила американский грузовой транспорт «Хаусатоник». В тот же день президент Вильсон заявил в конгрессе, что разрывает дипломатические отношения с Германией. Еще один гвоздь в крышку гроба американского изоляционизма был вбит 6 (19) февраля, когда в Лондоне смогли расшифровать телеграмму немецкого госсекретаря и министра иностранных дел Артура Циммермана, призывающую Мексику начать войну против Соединенных Штатов и «вернуть себе» Техас, Аризону и Нью-Мексико. 12 (25) февраля немецкая подлодка у мыса Фастнет торпедировала лайнер «Лакония».

В ту неделю, когда в Петрограде разворачивались революционные события, немцы торпедировали американский корабль «Алгонкин», а в течение следующих дней – еще три судна[1042]1042
  Гилберт М. Первая мировая война. М., 2016. С. 411–412, 415, 419, 423.


[Закрыть]. Однако Вильсон войну не объявлял.

Вскоре он поменяет свое мнение.

Но даже и без Соединенных Штатов Страны Антанты могли рассчитывать на победу. «По материальным признакам 1917 г. сулил широкие перспективы для Антанты. Она серьезно могла рассчитывать на победоносное окончание войны в этом году. Соотношение военного могущества обеих коалиций всецело перешло на ее сторону. Центральные державы хотя и сохраняли обширные завоеванные ими территории и хотя их укрепленные фронты не дали еще нигде видимой трещины, но фактически они находились на краю полного истощения и невозможности продолжать войну»[1043]1043
  Зайончковский А. М. Первая мировая война. С. 391.


[Закрыть], – уверял Зайончковский.

Альфред Нокс подтверждал: «По мнению наиболее полно информированных русских офицеров и офицеров союзников, до революции у нас были все основания надеяться на то, что кампания 1917 г. станет решающей… Все эти надежды были обмануты после того, что произошло в России»[1044]1044
  Нокс А. Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917. М., 2014. С. 668.


[Закрыть].

Февральская революция и мировая система

Новость о Февральской революции взорвала мировое сообщество. Причем, заметим, первая реакция была скорее радостной. Почти повсеместно западные демократии испытывали к Николаю II – своему самому верному союзнику – почти те же чувства, что и российская либеральная оппозиция. Его считали диктатором, склонным к тому же к поиску сепаратного мира с Германией.

Известно, что Ллойд-Джордж, получив известие об отречении императора, радостно воскликнул: «Одна из целей войны для Англии наконец достигнута»[1045]1045
  Хрусталев В. М. Последние дни Великой династии. М., 2013. С. 300.


[Закрыть].

«Британия и Франция стали в значительной степени жертвами собственной пропаганды, которая представляла войну как борьбу за свободу против автократии, – замечал британский историк Роберт Уорт. – Присутствие царской России в демократическом лагере было серьезной помехой в этой идеологической войне, и было только естественно, что революция была встречена как удар, нанесенный по абсолютистской власти Гогенцоллернов и Габсбургов… Своевременность революции была особенно отмечена Соединенными Штатами, в то время как раз готовившимися к крестовому походу с целью «обезопасить мир для демократии»[1046]1046
  Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. М., 2006. С. 36.


[Закрыть].

Первой отреагировала пресса. Освобожденная от политических ограничений, она обрушила шквал критики в адрес отрекшегося императора. Английский журнал «Нэйшн» ликовал: «Величайшая в мире тирания пала! Радостный трепет пробежал по всей демократической Европе, когда она узнала удивительную весть о революции в России»[1047]1047
  Русское богатство. 1917. № 6–7. С. 109.


[Закрыть].

В западной прессе революция представлялась как антигерманский переворот, произведенный из патриотических целей под руководством Думы. Заголовок в лондонской «Таймс», полуофициальном органе министерства иностранных дел, приветствовал ее как «победу в военном движении». Французская «Пти репюблик» провозглашала «триумф либерализма» в России как начало завершающего этап борьбы с «германским варварством»[1048]1048
  Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. С. 37.


[Закрыть]. Заметное различие заключалось в том, что пресса Англии и Франции чуть более благосклонно отнеслась к отрекшемуся императору, выражая ему нечто похожее на признательность и симпатию, тогда как в США его уходу просто несказанно и скабрезно радовались.

Было и еще одно – не высказываемое открыто – основание для радости в западных столицах: «ослабление России для других держав Антанты и прежде всего для Англии означало исчезновение важного потенциального соперника на международной арене… В западных столицах видели перспективу или уж точно надеялись на то, что Россия превратится в «политический остров», не способный оказывать влияние на европейские дела[1049]1049
  Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации. С. 345.


[Закрыть].

Первыми из официальных лиц в Великобритании отреагировали лейбористы, которые уже 4 (17) марта направили поздравления классово близким лидерам Керенскому и Чхеидзе, выражая надежду, что они внушат Совету, «что любое ослабление военных усилий означает несчастье для товарищей в окопах и для нашей общей надежды на общественное возрождение»[1050]1050
  Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. С. 38.


[Закрыть]. Обращение Временного правительство к союзникам было получено в Лондоне в воскресный день, и, несмотря на это, Бальфур немедля принял посла Константина Дмитриевича Набокова, который приходился младшим братом управляющему делами Временного правительства и, соответственно, дядей знаменитому писателю. Через три дня Набокова примет Ллойд-Джордж[1051]1051
  Набоков К. Д. Испытания дипломата. СПб., 2014. С. 51.


[Закрыть]. Результатом их встречи стала отправленная 10 (23) марта князю Львову с Даунинг-стрит, 10 телеграмма: «С чувством глубокого удовлетворения узнали народы, населяющие Великобританию и ее владения на пространстве морей, что их великая союзница Россия стала ныне в ряды народов, основывающих свои учреждения на ответственном правительстве… Революция, которой вверил русский народ свои судьбы, революция, основанная на начале свободы, является самой большой услугой, которую до настоящего времени оказала Россия тому общему делу, за которое сражаются союзники, начиная с 1914 г. (жертвы на поле боя – не в счет! – В.Н.)»[1052]1052
  Первая мировая война в оценке современников: власть и российское общество. 1914–1918. М., 2014. С. 468–469.


[Закрыть].

Во Франции социалисты из палаты депутатов направили телеграмму Совету, а три министра-социалиста поздравили лично Керенского. Премьер Рибо засвидетельствовал свое уважение к революции в послании к Милюкову.

Впрочем, в союзных столицах существовало понимание, что в бочке меда хватало и дегтя. Уже 7 (20) марта корреспонденты «Таймс», узнав о существовании Советов, характеризовали их депутатов как «анархистов» и «демагогов», которые «проводят дикие митинги, терроризируют рабочих и распространяют фальшивые и зловещие слухи с целью ослабить Временное правительство и отвлечь народ от войны»[1053]1053
  Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. С. 39, 37.


[Закрыть]. Бальфур 8 (21) марта информировал Бьюкенена, что «получил сведения, причиняющие ему большое беспокойство относительно позиции, занятой в Петрограде Советом рабочих, и он боится, чтобы это настроение не стало распространяться». Александр Петрович Извольский, посол во Франции, сообщал, что «французское правительство очень обеспокоено известиями из Петрограда о радикальном настроении Совета рабочих и солдат и в особенности о его тенденциях в пользу прекращения войны»[1054]1054
  Сторожев В. Дипломатия и революция // Вестник Народного комиссариата иностранных дел. 1920. № 4–5. С. 90, 96, 93.


[Закрыть].

Наиболее сдержанной и опасливой была реакция на революцию монархий, опасавшихся импорта нестабильности. В Румынии король и королева скорбели о судьбе российского императора. Корреспондент Петроградского телеграфного агентства сообщал: «Общее настроение румынского общества от перемены курса в России первоначально было крайне встревоженное. Румыны ничего не понимали, предполагая, что в России революция, перешедшая в анархию, и толпа желает мира, вследствие чего Румыния, вверившая свою судьбу России, может погибнуть». Министр-посланник в Бухаресте генерал Александр Александрович Мослов телеграфировал: «Братиано опасается, что Временное правительство не устоит против воздействия уличных беспорядков и падение его может вызвать продолжительную анархию, могущую отозваться на фронте»[1055]1055
  Цит. по: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. М., 1971. С. 426.


[Закрыть]. В Румынской прессе сведения об отречении Николая II появились только 6 марта.

Сотрудник нашего посольства Юрий Соловьев вспоминал о реакции на революцию в Мадриде: «Как двор, так и большинство правительственных и общественных кругов видели в ней исключительно факт падения монархического режима»[1056]1056
  Соловьев Ю. 25 лет моей дипломатической службы. М. – Л., 1928. С. 271.


[Закрыть]. Посол сообщал, что «испанский король опасается, что русские события отзовутся и в Испании. В рабочих районах уже замечается революционное брожение. В Барселоне произошли беспорядки с человеческими жертвами, которые стараются скрыть»[1057]1057
  Сторожев В. Дипломатия и революция. С. 92.


[Закрыть].

США не принесли официальных поздравлений, но оказались первыми, кто признал Временное правительство, благодаря послу Фрэнсису, который развивил бурную активность. Он встречается с Родзянко и Милюковым, которые уверяют посла в высоких демократических принципах революции, ее всенародной поддержке и стремлении новых властей довести наконец войну до победы. Особенно Фрэнсис пленен Милюковым, с которым видится 5 марта: «Я смотрел на него и слышал его точные ответы на мои вопросы, и мне пришла мысль, что передо мной был реальный лидер революции, глубокий мыслитель и настоящий русский патриот». Посол пришел к выводу, что все «новое правительство состоит из правильно думающих, искренних и убежденных русских, которые яростно продолжат войну, несмотря на ее цену, измеряемую в крови и деньгах, и будут защищать ту форму правления, которая, как им кажется, наилучшим образом послужит интересам их страны». Фрэнсис садится за письмо Лансингу: «Я прошу Вас дать мне полномочия признать Временное правительство, поскольку первое признание желательно со всех точек зрения. Эта революция – практическая реализация тех принципов правления, которые мы отстаивали и защищали, я имею в виду правление с согласия управляемых»[1058]1058
  Francis D. R. Russia from the American Embassy. April, 1916 – November, 1918. N.Y., 1921. P. 88, 90, 91.


[Закрыть].

После разговора с президентом Лансинг телеграфирует о согласии Белого дома «вступить в отношения с новым правительством России»[1059]1059
  Дэвис Д., Трани Ю. Первая холодная война. Наследие Вудро Вильсона в советско-американских отношениях. М., 2002. С. 67.


[Закрыть]. Фрэнсис подчеркивал, что скорость работы телеграфной службы и Государственного департамента была рекордной. 9 марта в 16.30 на торжественную церемонию собрался весь состав Временного правительства. Фрэнсис явился в Мариинский дворец в сопровождении восьми секретарей посольства, военного и морского атташе – все в парадных мундирах. В мемуарах он напишет: «Это признание, без сомнения, имело огромное значение для подготовки Америки к вступлению в войну при почти единодушной поддержке общественного мнения. Нет сомнения, что возникла бы серьезная оппозиция нашему союзу с абсолютной монархией для ведения войны за неизвестные цели»[1060]1060
  Francis D. R. Russia from the American Embassy. P. 93–95.


[Закрыть].

А 11 марта церемония повторилась с полным составом посольств Великобритании, Франции и Италии. Нокс записал в дневник: «Каждый из послов привез с собой консула, морского и военного атташе, и все мы собрались там, где заседал Императорский совет, что было похоже на знак рока… Царила общая депрессия, и французский морской атташе Гало, обычно жизнерадостный малый, вместо приветствия заметил, что скоро начнется всеобщее избиение иностранцев и что мы проиграем войну. Мы собрались наверху, чтобы нас встретил и приветствовал Милюков, затем проследовали в длинную залу. Министр Милюков привел остальных представителей своего министерства, которые стояли свободной группой»[1061]1061
  Нокс А. Вместе с русской армией. С. 525–526.


[Закрыть]. Выступив вперед, Бьюкенен от имени послов произнес:

– В этот торжественный час, когда перед Россией открывается новая эра прогресса и славы, более чем когда-либо необходимо не упускать из виду Германию, ибо победа Германии будет иметь последствием разрушение того прекрасного памятника свободе, который только что воздвиг русский народ[1062]1062
  Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М. – Мн., 2001. С. 255, 256.


[Закрыть].

Дипломатическое признание, таким образом, пришло весьма быстро. Но затем отношение к новой российской власти становилось все более двойственным. «Ллойд Джордж был, несомненно, искренен, когда приветствовал возникновение в России нового строя, – наблюдал Константин Набоков. – В значительной степени, думается мне, вся его последующая антипатия к России – антипатия, вызванная причинами более сложными – объясняется тем, что обмануты были его надежды на способность людей, взявших власть из рук государя, искоренить ошибки старого строя и ускорить победу демократии Западной Европы над германской коалицией…»[1063]1063
  Набоков К. Д. Испытания дипломата. С. 52.


[Закрыть]

Информация шла в первую очередь от Бьюкенена и Нокса, симпатизировавших кадетской части кабинета и плохо воспринимавших социалистов. Они же задавали тон агитационной работе в России. Достаточно объективно старались освещать события в России либеральные английские корреспонденты Артур Рансом, представлявший «Дейли ньюс» и М. Ф. Прайс – «Манчестер гардиан». Но они же и оказались под большим подозрением в Лондоне «в скрытом сочувствии большевикам»[1064]1064
  Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. С. 111.


[Закрыть].

От Временного правительства в Лондоне ждали удушения социалистических элементов. Мартов писал в середине марта в эмигрантском изгнании: «Ежедневно в «Times» великолепные по обстоятельности корреспонденции, бьющие в одну точку: надо, опираясь на преображенцев и семеновцев, подавить Совет рабочих депутатов и «анархистов» (иногда «пацифистов»), пока они не все захватили в руки»[1065]1065
  1917: Частные свидетельства о революции в письмах Луначарского и Мартова. М., 2005. С. 144.


[Закрыть]. То, что делегаты от запасных Семеновского и Преображенского полков составляли самый радикальный элемент солдатской части Петросовета, похоже, не интересовало.

Военный представитель в Лондоне генерал Константин Николаевич Десино информировал Петроград: «Недоверие царит повсюду; высказывалось открыто, что с Россией теперь считаться не стоит, что русская армия никуда не годна, что Россия изменяет своим обещаниям»[1066]1066
  Цит. по: Павлов А. Ю. Скованные одной цепью. Стратегическое взаимодействие России и ее союзников в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.). СПб., 2008. С. 164.


[Закрыть]. Константин Набоков подразделял отношение английского кабинета к Временному правительству «на три последовательных фазиса: 1) благожелательного наблюдения, 2) недоверия, окрашенного досадой, и 3) полного разочарования и раздражения… В течение марта и апреля министерство иностранных дел «приглядывалось к новому режиму… Они надеялись, что кадетская партия останется у власти, и всякое проявление уступчивости кадетских лидеров более крайними элементам вызывало досаду и страх»[1067]1067
  Набоков К. Д. Испытания дипломата. С. 71, 72–73.


[Закрыть].

Британцы резко сократили тоннаж флота, предоставляемого для доставки американских военных грузов в Россию. На март – май были выделены пароходы «грузоподъемностью в 43 тыс. т вместо ожидавшихся 122 тыс. т. Позднее выделение тоннажа для предназначенных России американских грузов вообще прекратилось, хотя в портах ожидали вывоза 200 тыс. т различных материалов». Не менее болезненно оказалась невозможность для Временного правительства пользоваться британской кредитной линией: «резкое сокращение, после апреля 1917 г., английских кредитов для России – преследовали, в частности, цель подорвать доверие к России и русский кредит в США, облегчить финансовое положение своей страны»[1068]1068
  Листиков С. В. США и революционная Россия в 1917 году. С. 361.


[Закрыть].

Отдельного разговора заслуживает история неотъезда в Англию семьи Николая II, что стоило им жизни. Правительство Великобритании, мягко говоря, не проявило большой энергии, чтобы предотвратить трагический исход для кузена собственного короля и его семьи.

«Есть что-то бесконечно трагическое и пронзительное в убийстве царской семьи на глазах бесстрастной, почти безразличной Европы», – писала княгиня Ольга Палей. И далее конкретизировала: «Английский король в тревоге за кузена своего Ники и его семейство телеграфировал государю через Бьюкенена, чтобы срочно ехал с семьей в Англию, безопасности ради. Бьюкенен обязан был передать депешу Николаю. И что же? Кинулся он за советом к Милюкову, и тот посоветовал не передавать. Хотя передать ее требовала элементарная порядочность, тем более в «свободной стране»… Бьюкенен скрыл депешу по его просьбе и «из уважения к Временному правительству»[1069]1069
  Княгиня Ольга Палей. Воспоминания о России. М., 2005. С. 39, 46–47.


[Закрыть].

Сам Бьюкенен, писавший мемуары позже, приводил свою версию, которая принята на Западе: «Под давлением чувства личной неприязни княгиня Палей допускает заведомую неправду. Король никогда не поручал мне передать императору телеграмму, предлагающую ему немедленно выехать в Англию». 8 марта Милюков сказал послу, что «был бы благодарен, если бы правительство Его Величества предложило бы ему убежище в Англии и если бы оно, кроме того, заверило, что императору не будет дозволено выехать из Англии в течение войны. Я немедленно телеграфировал в министерство иностранных дел, прося необходимых полномочий».

Бьюкенен утверждал, что единственная телеграмма, адресованная Георгом V Николаю II после отречения, «была послана через генерала Генбери Вильямса, нашего военного представителя в Ставке, но в ней не было ни слова о приезде его в Англию. Так как эта телеграмма прибыла в Могилев уже после отъезда императора в Царское, то генерал Генбери Вильямс переслал ее мне с просьбой доставить ее Его Величеству. Но император был в действительности узником в своем дворце, и я, как и мои коллеги, были отрезаны от всякого сообщения с ним. Поэтому единственной возможностью для меня было просить Милюкова немедленно вручить телеграмму Его Величеству. Посоветовавшись с князем Львовым, Милюков согласился это сделать. На следующий день (25 марта) он сообщил мне, что, к моему сожалению, он не может исполнить своего обещания. Он сказал, что крайне сильно противится мысли об отъезде императора из России, и правительство боится, что слова короля могут быть ложно истолкованы во зло и использованы для необходимости ареста императора»[1070]1070
  Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М. – Мн., 2001. С. 266–268.


[Закрыть].

Итак, будем разбираться. На самом деле Георг V направил телеграмму генералу Вильямсу в могилевскую Ставку, но не после 8 марта, а 6-го, когда Николай II там был, о чем Вильямсу было прекрасно известно. Более того, в тот день Николай принимал Вильямса, о чем оставил запись в своем дневнике. В телеграмме действительно ничего не говорилось о приглашении «дорогого Ники» в Англию: «События последней недели меня глубоко взволновали. Я думаю постоянно о тебе и остаюсь всегда верным и преданным другом, каким, как ты знаешь, я всегда был и раньше»[1071]1071
  Сторожев В. Дипломатия и революция. С. 91.


[Закрыть]. Почему телеграмма не была передана Николаю – непонятно, как и то, для чего ее нужно было переправлять Милюкову для вручения адресату после того, как Николай два дня спустя уехал из Могилева.

Милюков телеграмму действительно задержал, объясняя это так: «Телеграмма была адресована императору, а так как Государь больше не был императором, то я отдал ее английскому послу». Или в другом месте: «Недоставление Николаю II телеграммы английского короля от 19 марта (6 марта. – В.Н.), посланной адресату еще как царствующему императору, произошло по соглашению между мною и сэром Джорджем и явилось одним из доказательств внимания английского правительства к совершившемуся в России перевороту».

Милюков просил Бьюкенена срочно выяснить, сможет ли Николай с семьей выехать в Англию 6 марта. Посол в тот же день отправил соответствующий запрос в Лондон. Ответа не было. 8 марта Бьюкенен шлет повторный запрос, добавив, что Милюков «очень хотел бы, чтобы Его Величество покинул Россию» и «был бы рад, если бы английский король и английское правительство предложили царю убежище в Англии».

Только 9 марта глава британского МИД Бальфур наконец телеграфировал Бьюкенену, что король и британское правительство «рады пригласить царя и царицу поселиться в Англии и остаться здесь на все время войны. Передавая это сообщение русскому правительству, вы должны разъяснить, что русское правительство должно нести ответственность за предоставление Их Величествам необходимых средств для жизни соответственно положению Их Величеств». 10 марта Бьюкенен передал послание Милюкову и информировал Лондон: «Милюков чрезвычайно заинтересован в том, чтобы это дело не было предано гласности, так как крайние левые возбуждают общественное мнение против отъезда царя из России… Когда я поднял вопрос о средствах царя, меня уведомили, – что, по имеющимся у министра иностранных дел сведениям, царь обладает значительным личным состоянием»[1072]1072
  Хрусталев В. М. Последние дни Великой династии. М., 2013. С. 300–302.


[Закрыть]. При встрече с Милюковым посол «выразил надежду, что приготовления к путешествию Их Величеств в порт Романов (Мурманск. – В.Н.) будут сделаны без проволочек»[1073]1073
  Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. С. 268.


[Закрыть]. Почему же этого не произошло?

Англичане, пишет биограф императорской семьи Владимир Хрусталев, опасались из-за царя испортить отношения с реальными правителями страны, тем самым подорвать свое влияние на русских и поставить под вопрос их участие в войне»[1074]1074
  Хрусталев В. М. Последние дни Великой династии. С. 301.


[Закрыть]. И перекладывали вину за последующее на российские власти: «противодействие Совета становилось все сильнее», и Временное правительство не отважилось принять на себя ответственность за отъезд императора и отступило от своей первоначальной позиции». Посол утверждал, что после предоставления императору и его семье убежища в Англии большего «мы сделать не могли. Наше предложение осталось открытым и никогда не было взято назад»[1075]1075
  Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. С. 269.


[Закрыть].

Вот здесь посол уже прямо обманывал. Секретарь короля Георга V лорд Стэнфордхэм направляет в конце марта Бальфуру записку недвусмысленного содержания: «Его Величество не может не думать, что, учитывая трудности путешествия, а также соображения более общего порядка, было бы неразумным, чтобы императорская семья поселилась в нашей стране». С этого момента дверь в Англию для императорской семьи намертво была закрыта с британской стороны. В опубликованном вскоре после этого коммюнике Форин Офис говорилось: «Правительство Его Величества не настаивает на подтверждении своего первоначального предложения гостеприимства для императорской семьи». Дания, родина вдовствующей императрицы, оказалась не более гостеприимной.

Версия Керенского, конечно же, тоже самооправдательна. И для ее обоснования уже историк Керенский поработает с первоисточниками: «Британское правительство пересмотрело свое решение и отказалось оказать гостеприимство этим родственникам своего собственного королевского дома до тех пор, пока длится война. К сожалению, сэр Джордж Бьюкенен не сообщил об этом решении немедленно Временному правительству, и оно продолжало подготовку к отъезду Николая в Англию. Когда она была завершена, Терещенко (который возглавит МИД только в мае! – В.Н.) попросил сэра Джорджа войти в контакт со своим правительством по вопросу о том, когда можно ожидать прибытия в Мурманск британского крейсера, который заберет на борт императорскую семью. И только в этот критический момент сэр Джордж с нескрываемой горечью сообщил, что прибытие императорской семьи в Англию не считается более желательным.

К сожалению, сэр Джордж не мог позволить себе раскрыть правду. В 1932 году, после смерти сэра Джорджа, его дочь Мэриэл описывает тот шок, который испытал ее отец, получив из Лондона указание отменить приглашение, предоставленное 10 марта членам императорской семьи. «После выхода в отставку мой отец намеревался раскрыть правду, – пишет Мэриэл, – однако министерство иностранных дел уведомило его, что он потеряет пенсию, если сделает это»[1076]1076
  Buchanan M. The Dissolution of Empire. London, 1932. P. 192, 195–197.


[Закрыть]. Сэр Джордж, чьи личные средства были весьма ограничены, не решился идти против воли правительства. Вину за перемену в политике Мэриэл Бьюкенен возлагает на Ллойда Джорджа, но в официальной биографии Георга V, на которую ссылался Керенский, было записано, что король лично принял решение после того, как «предложение о предоставлении убежища в Англии царю и его семье стало достоянием гласности. В левых кругах палаты общин и в прессе поднялся возмущенный крик. Король, которого несправедливо сочли его инициатором, получил немало оскорбительных писем. Георг V понял, что правительство не в полной мере предусмотрело всевозможные осложнения. 10 апреля (н. ст.) он дал указание лорду Стэнфордхэму предложить премьер-министру, учитывая очевидное негативное отношение общественности, информировать русское правительство, что правительство Его Величества вынуждено взять обратно данное им ранее согласие».

Керенский далее писал: «На меня возложили неблагодарную задачу сообщить бывшему царю об этом новом повороте событий. Вопреки моим ожиданиям, он отнесся к этому сообщению абсолютно спокойно и выразил пожелание вместо Англии отправиться в Крым»[1077]1077
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 234–235.


[Закрыть].

А что сам Георг V, он не чувствовал угрызений совести в отношении «дорогого кузена Ники» и его семьи? Известна только одна его фраза на этот счет: «Эти проклятые политиканы! Если бы он был одним из них, они действовали бы куда быстрее. Но только потому, что этот бедолага был царем…»[1078]1078
  Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. С. 46.


[Закрыть]

Франции, несмотря на всю радость от русской революции, было не до России. В марте разразился правительственный кризис. Не только в обществе, но уже и в армии нарастало брожение, которое правительство всячески стремилось замолчать. «Бесплодные потери, объяснявшиеся бесталанностью высшего военного руководства, оказались решающим толчком, повлекшим за собой революционные выступления в целом ряде французских пехотных и артиллерийских полков, однако ни во французском Генеральном штабе, где при каждом моем посещении я встречал все меньше откровенности, ни из прессы никаких сведений об этих революционных выступлениях узнавать не удавалось. О них только говорили шепотком депутаты парламента», – свидетельствовал российский военный представитель в Париже Алексей Алексеевич Игнатьев. Российские военные заказы, по его свидетельству, исполнялись все хуже… «Росли и склады неотправленного в Россию военного имущества: англичане с каждым месяцем сокращали размер предоставляемого ими морского тоннажа. Это было негласным нажимом союзников на Временное правительство»[1079]1079
  Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. Т. 2. М., 1989. С. 292–293, 302–303.


[Закрыть].