Текст книги "Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем"

Бывшая элита: дворянство и буржуазия

Классик политологии Вильфредо Парето называл революции «кладбищами аристократий». Русская революция не стала исключением, хотя даже многие члены императорской фамилии старались подыгрывать ее творцам.

Уже с первого дня восстания установилась тесная связь между руководством ВКГД в лице Родзянко со старшими из великих князей – Павлом Александровичем, Кириллом Владимировичем, чтобы те убедили Николая II даровать ответственное министерство и конституционализм.

Кирилл Владимирович первым из императорской семьи открыто изменил Николаю II, 1 марта доведя до сведения ВКГД, что «состоящий под его командой Гвардейский экипаж отдает себя в распоряжение временного Комитета», и явившись в Таврический дворец.

В вышедших много позднее мемуарах со смелым названием «Моя жизнь на службе России» Кирилл таким образом оправдывал свои действия: «До сих пор мне удавалось поддерживать дисциплину и верность долгу в Экипаже – единственном благонадежном подразделении столицы. Нелегко было уберечь их от революционной заразы. Если бы они в тот момент лишились командира, это лишь ухудшило бы ситуацию. Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу»[839]839
  Великий князь Кирилл Владимирович. Моя жизнь на службе России. М., 2006. С. 177.


[Закрыть]. Такие объяснения не убедили ни современников, ни историков, большинство из которых сочло поведение будущего главы Дома Романовых позорным.

Отношения императорской фамилии с новой властью не сложатся, и это касалось не только семьи Николая II. «Начались оскорбления и унижения, – писала княгиня Палей. – Грабежей, узаконенных большевистских краж, еще не было, но дух мародерства витал всюду. А Керенский занимался говорильней и, брызжа слюной, поносил императорскую семью.

– Не надо нам больше ни Распутиных, ни Романовых, – кричал он обезумевшим толпам».

«Царскосельская жизнь наша стала невыносима… То газеты поносили великих князей и печатали вранье, то Временное правительство урезывало средства, выделенные на великокняжеские нужды указом императора Павла Первого. Доход, прежде крупный, исчез. Газетчики правдами и неправдами проникали во дворцы, где еще жили хозяева. Дворцы великих князей – Верховного главнокомандующего Николая Николаевича, Андрея Владимировича и других – разграбили вчистую»[840]840
  Княгиня Ольга Палей. Вспоминания о России. М., 2005. С. 45, 47.


[Закрыть].

Морис Палеолог 14 апреля обедал в Царском Селе у великого князя Павла Александровича и княгини Палей с их детьми и внуками: «Великий князь носит генеральский мундир, с крестом св. Георгия, но без императорского вензеля, без адъютантских аксельбантов. Он сохранил свое спокойствие и простое достоинство; во всяком случае его похудевшее лицо как бы выгравировано скорбью. Княгиня все трепещет от боли и отчаяния. День за днем, час за часом мы общими силами восстанавливаем пережитые трагические недели. В салонах, когда мы идем к столу, нас на мгновенье останавливает одна и та же мысль. Мы смотрим на это пышное убранство, на эти картины, эти ковры, это обилие мебели и дорогих вещей… Зачем все это теперь? Что станется со всеми этими редкостями и богатствами?… Со слезами на глазах бедная княгиня говорит мне:

– Скоро, может быть, этот дом, в который я вложила столько своего, будет у нас конфискован»[841]841
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М. – Пг., 1923. С. 443.


[Закрыть].

Конечно будет. А у многих представителей элиты жилье уже отобрано или разграблено. Великий князь Павел Александрович подал Временному правительству прошение об отставке за четыре дня до того, как Алексеев сместил его своим приказом с должности генерального инспектора гвардии. Его сын Владимир (Бодя) ушел из лейб-гвардии гусарского полка. «Служить новой власти воины мои гнушались»[842]842
  Княгиня Ольга Палей. Вспоминания о России. С. 45.


[Закрыть].

Великий князь Николай Николаевич после того, как его турнули из могилевской Ставки, поехал в Крым, где «поселился в имении «Дюльюер», принадлежавшем его младшему брату Петру Николаевичу… Из лиц императорской фамилии в Крыму поселились также приехавшие из Киева императрица Мария Федоровна и сестры императора Николая II великие княгини Ксения и Ольга Александровны с семьями»[843]843
  Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М. – Жуковский, 2006. С. 427.


[Закрыть]. Вдовствующая императрица остановилась в Ай-Тодоре, имении великого князя Александра Михайловича. До конца августа все члены императорской фамилии пользовались там свободой передвижения.

Ощущение безысходности и покорного ожидания судьбы было всеобщим в среде прежней элиты. Великая княгиня Мария Павловна передавала свои чувства: «Те дни невозможно описать словами. Все слова, связанные с нашей прошлой жизнью, потеряли всякий смысл; и никакие слова, ни новые, ни старые, не могли выразить хаос наших мыслей и поступков. Слова были беспомощны; мысли притупились, оказавшись в плену у бессильной речи. Нервы мои были напряжены до предела; я жила в постоянном страхе за своих близких. Малейший шум казался подозрительным, стук в дверь тут же вызывал в воспаленном воображении страшные картины того, что последует за возможным обыском»[844]844
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. М., 2004. С. 291.


[Закрыть].

Как приспособиться к новой реальности? Палеолог наблюдал у представителей прежнего высшего света столицы (запись сделана 15 апреля) три главных «течения общественного мнения, вернее, три моральные позиции»: «В принципе, вся старая клиентела царизма, все фамилии, которые по происхождению и положению содействовали блеску императорского режима, остались верны свергнутым царю и царице. Я тем не менее констатирую, что я почти никогда не слышу заявления этой верности без прибавления суровых, язвительных, полных раздражения и злобы слов о слабости Николая II, о заблуждениях императрицы, о губительных интригах их камарильи…

Все же в этих самых социальных слоях я получаю время от времени и другое впечатление… Не тяжкая ли ошибка не поддерживать Временного правительства? Не значит ли это играть на руку анархистам, отказывая нынешним правителям в поддержке консервативных сил?… Но, насколько мне известно, никто из тех, кого я слышал рассуждающими так, еще не осмелился перейти Рубикон.

Я, наконец, различаю в высших кругах общества третью позицию по отношению к новому порядку… Можно видеть, как они пробираются в передние Временного правительства, предлагая свое содействие, выпрашивая себе поручения, места, бесстыдно выставляя на вид влияние примера, каким служило бы их политическое обращение, спекулируя со спокойным бесстыдством на престиже своего имени, на бесспорной ценности своих административных или военных талантов»[845]845
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М. – Пг., 1923. С. 445–447.


[Закрыть].

Принципиально вопрос о том, как относиться к Временному правительству, за дворянство решили… Николай II и его брат Михаил. Граф Николай Владимирович Клейнмихель четко, по-военному объяснял: «Отречение Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича от престола и их призыв подчиниться Временному правительству заставил всех верных своей присяге людей подчиниться Временному правительству. Независимо от своих политических убеждений»[846]846
  Клейнмихель В., Клейнмихель Е. В тени царской короны. Севастополь, 2013. С. 294.


[Закрыть]. Дворяне выполнили приказ императоров – кто-то с великой горечью, кто-то с радостью.

Князь Евгений Трубецкой 5 марта с восторгом писал в «Речи»: «Эта революция единственная в своем роде. Бывали революции буржуазные, бывали и пролетарские, но революции национальной в таком широком понимании слова, как нынешняя, русская, доселе не было на свете. Все участвовали в этой революции, все ее делали – и пролетариат, и войска, и буржуазия, даже дворянство, не исключая объединенного… Честь и хвала всем». Совет объединенного дворянства приветствовал «великий переворот, изменяющий основы государственной жизни России» и призвал сплотиться вокруг Временного правительства, которое поставило своей целью «защиту государственности и порядка и доведение борьбы до победного конца»[847]847
  Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. М., 1971. С. 367.


[Закрыть]. Первоначально дворяне не предполагали серьезных перемен в своей судьбе, и перемены эти для многих наступили не сразу.

Дворянство как таковое не преследовалось. То, что это не была антидворянская революция, подтверждается тем фактом, что среди активных деятелей Временного правительства, Советов, партий было множество дворян: Львовы, Керенский, Терещенко, Церетели, Чхеидзе, Чернов, Авксентьев, Суханов, Станкевич, Ленин и другие.

Но все же Сорокин прав, утверждая: «27 февраля и в первые дни марта 1917 г. все бывшие властители царского периода, вплоть до полицейских, и первенствующее сословие, в лице дворянства, были сброшены с верхов объемно-правовой пирамиды, из управителей стали полуправными и бесправными илотами»[848]848
  Сорокин П. А. Социология революции. С. 217.


[Закрыть].

Органы дворянского самоуправления исчезли или потеряли значение с растворением земств. Мельников рассказывал о последнем заседании Казанской Губернской управы: «Открывал земское собрание А. Н. Плотников, избранный после моего ухода заступающим место председателя управы и по известной телеграмме князя Г. Е. Львова автоматически сделавшийся начальником губернии вместо уволенного губернатора. Мы были предупреждены, что на заседание явятся делегаты местного «совдепа», чтобы «пополнить состав земского собрания демократическими элементами». Они не заставили себя ждать и, ввалившись в зал,…развязно, одной кучей, уселись за стол земского собрания… Помню, как некоторые гласные, а в том числе и я, горячо протестовали против «беззаконного вмешательства посторонних в занятия земского собрания» и предлагали писать жалобу Временному правительству; помню, как злобно, с перекошенными ненавистью физиономиями, смотрело на нас все это грязное, косматое и вонючее стадо; помню и краткую речь одного из них.

– Товарищи, – заорал он полупьяным, сиплым голосом, – мы пришли сюда не болтать. Это помещики да буржуи занимались здесь болтовней 50 лет, а нам некогда! Предлагаю ассигновать 500 тысяч из страхового капитала на революционную пропаганду.

– Правильно, согласны, – неистово замычало стадо…

Именно после этого дебюта одной из первых ласточек «бескровной» С. С. Толстой заявил, что не находит возможным продолжать заседания земского собрания… Стадо с некоторым недоумением вытаращило глаза, а мы дружно встали и через столовую, чтобы не смешиваться с «товарищами», направились к выходу. «Вот судьба, – подумалось мне, когда я спускался с широкой входной лестницы нашего Дворянского дома. – Мой дед 53 года тому назад поднимался сюда на торжество рождения русского земства, я спускаюсь сегодня после его похорон»[849]849
  Мельников Н. А. 19 лет на земской службе // «Российский архив»: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. Вып. 17. М., 2008. С. 415–416.


[Закрыть].

Естественно, дворяне составляли большинство высшего военного командования и значительную часть офицерства, которые пострадали в первую очередь. Их первыми избивали и изгоняли. И для них революция, провозгласившая важнейшей целью избавление землевладельцев от земли, тем более не могла стать своей. «Революция явилась в армию с лозунгом «За землю и волю»… Но это было явно не убедительно для офицерства, например, гвардейского корпуса, где представлена была наша земельная аристократия. Обращаться с таким лозунгом – значило требовать жертв для того, чтобы в награду у них землю отняли»[850]850
  Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. М., 1994. С. 103.


[Закрыть], – замечал Станкевич.

Помещики, все крупные землевладельцы были поставлены сразу перед перспективой потери своих земель и имущества. Даже еще до того, как начались погромы усадеб. Это было программой новых властей. Эсер Наум Яковлевич Быховский подчеркивал: «Важнейшей переходной мерой до разрешения земельного вопроса Учредительным собранием было требование передачи земельным комитетам всех земель, «не используемых владельцами в текущем сельскохозяйственном периоде», для распределения ее между нуждающимися в земле, в интересах не только крестьянства, но и государства и армии. Так как уже с момента революции крестьяне отказывались наниматься на работу к помещикам, то последние в большинстве случаев совершенно были лишены возможности «использовать» свои земли под собственные посевы. Поэтому передача земельным комитетам для распределения между крестьянами «неиспользуемых» земель фактически означала немедленное лишение помещиков земли»[851]851
  Быховский Н. Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов 1917 г. М., 1929. С. 52.


[Закрыть]. Кроме того, как писал Троцкий, «призрак крестьянской войны уже с дней марта висел над помещичьими гнездами… Во многих местах помещики, напуганные революцией, воздерживались от весеннего сева… Не надеясь на новую власть, помещики приступили к спешной ликвидации своих имений»[852]852
  Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 1. М., 1997. С. 376–377.


[Закрыть].

О том, что они испытывали, оставлено много воспоминаний. Ограничусь двумя авторами. Сначала отрывки из дневников Пришвина. 9 мая: «Моя дача в старой усадьбе в революцию стала моим большим нервом… Недавно лишили меня запаса ржи и раздавали его бессмысленно крестьянам, которые богаче меня, на днях лишат запаса дров, поговаривают о том, чтобы в мой дом перевести волость. Никому нет дела, что семена клевера я купил на деньги, заработанные в социалистической газете, что жалованье моему единственному рабочему идет тем же путем… Земля поколебалась, но этот сад, мной выстраданный, насаженный из деревьев, взятых на небе, неужели и это есть предмет революции?… Про себя решено землю у помещика отобрать, про себя каждый тащит из именья, что может, а снаружи сельский комитет дает ручительство, что сучка не возьмут, делают смешные выступления ревности: помещик будто бы плохо следит за собственностью… Эта маска порядка во имя грабежа пришлась очень к лицу русского мужика». 20 мая: «На мое клеверное поле едут мальчишки кормить лошадей, бабы целыми деревнями идут прямо по сеянному полю грабить мой лесок и рвать в нем траву, тащат из леса дрова… Меня уже совершенно не слушают, потому что я собственник и держу сторону правительства… С мечтой социализма Земли и Воли я распят на кресте моей собственности»[853]853
  Пришвин М. М. Дневники 1914–1917 // Великая русская революция глазами интеллектуалов. С. 70, 72, 73.


[Закрыть].

Второй автор – князь Жевахов. Когда его отпустили из тюрьмы, он уединился с сестрой в имении: «Мы оба сознавали, что не можем строить никаких планов на будущее, ибо были со всех сторон отрезаны и никуда не могли выехать, и что нам нужно примириться с фатально сложившимися условиями и… ждать, ждать без конца, когда эти условия изменятся… Привыкнув к строго размеренной жизни, где каждый час был заполнен определенным содержанием, я чувствовал себя несчастным, будучи выбит из привычной колеи жизни, не имея возможности совладать со своим настроением, не позволявшим мне сосредоточиться и управлять своими мыслями, и я то садился за письменный стол, то снова срывался, не зная, куда бежать и что делать с собою, и как скоротать несносные, тягучие дни… Ко всему этому прибавлялась неизвестность о завтрашнем дне, страх преследования, неизвестность о судьбе своих близких, друзей и знакомых, я не знал, где они и что с ними».

С предательством друзей, близких, подчиненных приходилось сталкиваться на каждом шагу. «Те самые люди, которые еще вчера так громко величались своим уважением к долгу, так высоко превозносили свою честь, были так чувствительны к требованиям личного самолюбия, эти люди сделались сегодня неузнаваемы. Одни по убеждению, другие «ради страха иудейска» пресмыкаются пред толпой и не только отдают ей все, чему вчера поклонялись, но даже старались авансом заручиться ее расположением, становились гнуснейшими предателями и подогревали разгоревшиеся преступные страсти толпы»[854]854
  Воспоминания товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя Н. Д. Жевахова. СПб., 2014. С. 477, 472, 473, 468.


[Закрыть].

Великая княгиня Мария Павловна подтверждала: «Даже те слуги, которые служили у нас много лет, иногда целыми поколениями, попали под влияние новых веяний. Они стали предъявлять требования, создавать комитеты. Лишь немногие сохранили верность хозяевам, которые всегда заботились о них, выплачивали пособие в старости, ухаживали за ними, когда они были больны, и посылали их детей в школу… Большинство наших слуг, которые многие годы жили в нашем доме со своими семьями, превратились в опасных врагов, готовых на любую подлость ради собственного удовлетворения, обогащения или благосклонности новых правителей… И мы не могли никого уволить; слуги образовали собственный совет и избрали председателя»[855]855
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. С. 256–257, 290.


[Закрыть].

Не случайно, что многие дворяне стали задумываться об эмиграции. Хотя для них, чьи предки веками были служилым сословием государства Российского, сама эта мысль была невыносимой. Бывший флигель-адъютант императора Мордвинов описывал эволюцию своих чувств к России: «Правда, я всеми силами старался продолжать ее любить, как невольно не перестают любить то близкое, родное существо, на которое почему-то негодуют. Но прежнее обаяние от нее исчезло. Исчезло надолго. Исчезла почти и гордость того, что я русский. Гордиться в то время можно было только за наше великое прошлое, за настоящее же современнику приходилось лишь краснеть от стыда»[856]856
  Мордвинов А. А. Из пережитого: Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Т. 2. М., 2014. С. 233.


[Закрыть].

Кто-то оставался, пребывая в радужных иллюзиях, лелея надежду, что Россия одной ей ведомыми путями преодолеет «смутное время». Мария Павловна утверждала: «Мы даже не предполагали, что нас ожидает, и не помышляли уехать из России. Да и как мы могли? На Западном фронте все еще шла война; мы не могли бросить свою страну в военное время. Разве император не отказался оставить Россию в начале революции, хотя у него была такая возможность?»[857]857
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. С. 282.


[Закрыть]

Осенью 1917 года дворянка Анна Андреевна Ахматова написала:

 
«Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
 
 
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее,
 
 
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
 
 
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
 
 
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
 

Дворянству дополнительно доставалось как разновидности «буржуазии», что вызывало у представителей родовитых родов высокомерное недоумение. Княжна Нино Павловна Грузинская возмущалась: «Появилось глупое наименование «буржуй». Ведь по-французски le bourgeois никак не могло применяться к аристократии или к кому-нибудь, кроме самого мелкого элемента… Поэтому мы много удивлялись, а затем много смеялись, узнав, что аристократию и военных подводят под понятие «буржуй», это стало несомненным завоеванием революции. Все эти абсурды, всякие глупости и подлости, которые чуть ли не каждый день становились известными изумлениями россиян, процветали благополучно под кровом крыл г-на Керенского и его банды»[858]858
  Грузинская Н. П. Записки контрреволюционерки. Хроника трех лет ее переживаний в течение первых трех лет в деревне и в городе // 1917 год в судьбах России и мира. С. 366.


[Закрыть]. Потом «буржуазии», да и буржуазии без кавычек, будет не до смеха.

Февральскую революцию прогрессивно настроенные предприниматели встретили восторженно, как долгожданное избавление от ненавистного старого режима. 8 марта на встрече с министрами Временного правительства участники Совета съездов представителей промышленности и торговли, банков, горной и металлургической промышленности, общества фабрикантов и заводчиков Петрограда, Военно-промышленных комитетов, Московской биржи выразили полное доверие правительству и готовность всячески способствовать его усилиям, нацеленным на победу в войне[859]859
  Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. С. 366–367.


[Закрыть].

Бизнесменам удалось воплотить в жизнь свою давнюю мечту: в марте было создана первая общенациональная политическая организация предпринимателей – Всероссийский торгово-промышленный союз во главе с Рябушинским. Купечество во многих местах начало образовывать собственные Советы и исполкомы. Первый революционно-патриотический порыв – немедленно понизить цену на мануфактуру, бакалейные товары, открыть специальные магазины для продажи товаров по сниженной цене»[860]860
  Русские Ведомости. 1917. 17 марта. № 61.


[Закрыть].

Радость предпринимателей продолжалась недолго. Как замечал современный исследователь, «от них не скрылось то обстоятельство, что в революции сразу же проявилось выраженное «антибуржуйское» содержание, порожденное эйфорическими иллюзиями по поводу скорого наступления «царства свободы». Предприниматели-политики надеялись, что им удастся лишить массовое движение антибуржуазного запала с помощью активной агитации и пропаганды»[861]861
  Петров Ю. А. Буржуазия и революция в России // Политические партии в российских революциях в начале ХХ в. М., 2005. С. 75.


[Закрыть]. Буржуазия – в самом широком понимании этого термина – занялась самогипнозом. «Спешно прикрепляя к груди красные банты, перепуганные буржуа, крупные и мелкие чиновники встретили ее с растерянной улыбкой на дрожащих губах, уверяя друг друга, что она и «великая», и «бескровная»!.. Везде, где только можно было, произносились успокоительные речи… Все будет хорошо, вот увидите! Только не надо волноваться! А главное, надо продолжать «войну до победного конца!» – иначе «что же подумают о нас наши союзники?»[862]862
  Вертинский А. Н. Дорогой длинною… М., 2004. С. 86.


[Закрыть] – замечал Вертинский.

В Москве 19 марта прошел Первый Всероссийский съезд Союза торговли и промышленности, наполненный славословиями в адрес славной революции. Рябушинский, попинав старый строй и воздав хвалу Временному правительству, в то же время заговорил о преждевременности социалистических преобразований:

– Признаем, что ныне существующий капиталистический строй неизбежен, а раз так, то отсюда логически следует, что нынешнему правительству надлежит буржуазно мыслить и буржуазно действовать… Думать же, что мы можем все изменить, отняв все у одних и передав другим, это является мечтою, которая лишь многое разрушит и приведет к серьезным затруднениям[863]863
  Цит. по: Петров Ю. А. Буржуазия и революция в России // Политические партии в российских революциях в начале ХХ в. М., 2005. С. 75–76.


[Закрыть].

Но правительство именно так и думало.

Бубликов тоже был на съезде и делился впечатлениями: «Состав его был весьма демократический. Это не была европеизированная петербургская буржуазия, а простые, немудрящие купцы из разных российских захолустий – почти «хозяйственные мужички», а не купцы. На их лицах отпечатывалось полнейшее недоумение перед тем, что происходит, пред этим оплевыванием и отрицанием родины. И надо было видеть их неподдельный восторг, их слезы, их крики без конца, когда после долгих и не всегда для них понятных речей я обратился к ним с простыми словами русского человека, «осмелился» заговорить о любви к России, о необходимости ей послужить в первую голову, а не кому-то другому»[864]864
  Бубликов А. А. Русская революция. С. 80.


[Закрыть].

По итогам съезда было решено создать при Торгово-промышленном союзе Политический отдел для ведения пропаганды в поддержку Временного правительства и борьбы с анархией. Вскоре у Политического отдела появится и свой орган – журнал «Народоправство», самым заметным автором которого был выдающийся философ Бердяев. К этой пропагандистской работе подключались и все Военно-промышленные комитеты.

Однако отношения между бизнесом и правительством не заладились. Дело здесь и в правительственной экономической политике, которая очень быстро привела страну к хозяйственной разрухе, а предпринимателей лишила и прибылей, и активов (об этом речь шла выше). И в расстройстве финансового и банковского сектора. Отечественных финансистов «возмущали многие начинания власти: уголовное преследование за вывоз валюты из России, запрет на ее продажу внутри страны, а также пересылку и ввоз из нейтральных стран русских ценных бумаг»[865]865
  Петров Ю. А. На пути к финансовой катастрофе // Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис. М., 2014. С. 817.


[Закрыть].

И в том, что бизнесу так и не удалось отстранить государственные военные предприятия от оборонных заказов или кардинально сократить их строительство. Пребывание Гучкова, готового отстаивать интересы крупного частного бизнеса, на посту военного министра было довольно кратким, а новый министр – Керенский – и сам не был предпринимателем, и имел с деловыми кругами сложные отношения. Временное правительство в значительной своей части рассматривало предпринимателей как представителей враждебного лагеря.

Керенский в мемуарах писал о них в контексте реакционных заговоров и корниловского мятежа: «Наиболее видными участниками движения от финансовых кругов были А. И. Путилов и А.И. Вышеградский. В апреле 1917 года Путилов основал «Общество содействия возрождению России», в которое немедленно вошли директора всех банков и крупнейших страховых компаний. Когда в конце апреля Гучков вышел из кабинета, его пригласили занять пост председателя общества. Официальной целью общества был сбор средств в поддержку «умеренных» кандидатов на выборах в Учредительное собрание, с тем чтобы «противодействовать социалистическому влиянию на фронте и по всей стране». В действительности же, как признали позднее и Путилов, и Гучков, собранные ими на эти цели 4 миллиона рублей было решено передать генералу Корнилову, который только что был назначен командующим 8-й армией Юго-Западного фронта»[866]866
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 251.


[Закрыть].

Действительно, в мае Гучков возглавил общественную организацию, куда, кроме Путилова и Вышеславского, вошли также другие крупнейшие российские олигархи – Николай Николаевич Кутлер, Борис Абрамович Каменка, Алексей Петрович Мещерский. Гучков подтверждал: действительно, ставилась цель сбора средств, на которые печаталась литература, рассылались агитаторы, раздавались подарки для солдат от имени Верховного главнокомандующего (сначала Брусилова, а затем и Корнилова), «чтобы поднять среди них его популярность»[867]867
  Сенин А. С. Александр Иванович Гучков. М., 1996. С. 128.


[Закрыть].

Еще одной ключевой фигурой движения Керенский называл В. С. Завойко. «В прошлом уездный предводитель дворянства, а также финансист, Завойко был тесно связан с крупным нефтяным магнатом Лианозовым. Учитывая все эти данные биографии Завойко, весьма необычно выглядит решение генерала Корнилова взять с собой на фронт этого немолодого финансиста на скромную должность, не дающую даже права на офицерское звание. Сам же Корнилов всегда утверждал, что на его решение в огромной степени повлияли литературные способности Завойко… Следует отметить, что Завойко приходился племянником жене Путилова»[868]868
  Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 251.


[Закрыть]. О Завойко у нас еще будет повод поговорить.

Пока же надо подчеркнуть, что отношения между правительством и предпринимателями довольно быстро напряглись до предела. На открытии II Всероссийского торгово-промышленного съезда Рябушинский скажет: «Мы знаем, что естественное развитие жизни пойдет своим чередом, и, к сожалению, оно жестоко покарает тех, которые нарушают экономические законы… Но, к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов Советов, чтобы они опомнились»[869]869
  Цит. по: Петров Ю. А. Буржуазия и революция в России. С. 77.


[Закрыть]. Думаю, он не раз еще пожалеет об этих словах. Обещание «костлявой руки голода» большевики не забудут.

Писатель Наживин, человек весьма левых взглядов, и тот замечал: «Я знаю, что часто капиталист, промышленник берет за свой труд чересчур дорого, что в этой области много злоупотреблений, но, глядя на «деятельность» «революционной демократии», этой страшной по своей бездарности и невежеству саранчи, в непомерном количестве примазавшейся к торговле и промышленности и все пожравшей, все разрушившей, все, как мухи, «засидевшей», я убедился, что нарушение сложного и необычайно нежного аппарата производства и обмена вызывает страшные бедствия: я понял, что нужна эта погоня человека за богатством, нужна эта свободная борьба эгоизмов, воль, страстей, этот самый могущественный фактор усовершенствования жизни, величайший стимул для возбуждения общественной деятельности и инициативы. И понял, что биржуаз – это не дармоед, который только пьет кофий да катается на автомобиле, как старались нас уверить на митингах, а это общественный работник, организатор не за страх и за совесть народного хозяйства и что стыдиться ему решительно нечего»[870]870
  Наживин И. В. Записки о революции. С. 109–110.


[Закрыть].