Текст книги "1962. Хрущев. Кеннеди. Кастро. Как мир чуть не погиб"

Сам же Хрущев, экстренно свернув отпуск, возвратился в Москву и приступил к реализации новой идеи: Берлинской стены.

Лидер ГДР Вальтер Ульбрихт вместе с членом национального совета обороны Эриком Хонеккером к концу июня разработали детальный план закрытия границы между Восточным и Западным Берлином. Ульбрихт пригласил к себе домой посла СССР Первухина в сопровождении молодого дипломата Юлия Квицинского в качестве переводчика. И за столом изложил свой план.

Первухин от идеи, был, мягко говоря, не в восторге. 4 июля он писал Громыко, что закрытие границы обернется настоящим кошмаром, поскольку 250 тысяч берлинцев ежедневно пересекают ее на электричках, машинах и пешком[617]617
  Кемп Ф. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013. С. 311–312.


[Закрыть]. Но Хрущев оказался иного мнения: его инициатива Ульбрихта сильно заинтересовала. «У меня давно возникла мысль установить какой-то контроль, закрыв все ходы и лазейки, – подтверждал Хрущев. – И я обратился к нашему послу товарищу Первухину с просьбой прислать мне детальную карту Берлина с нанесением границы секторов»[618]618
  Хрущев Н. С. Воспоминания. Время. Люди. Власть. Кн. 2. М., 2016. С. 645.


[Закрыть].

Карту доставили в Пицунду, когда Хрущев там отдыхал. Можно было убедиться, что границы секторов нередко проходили посередине улиц, по домам, каналам. Тем не менее глава советского правительства принял решение.

«Советское руководство, – объяснял Трояновский, – оказалось перед дилеммой: либо продолжать словесное давление, расписываясь в своем бессилии, либо предпринять те или иные практические шаги, чтобы продемонстрировать слабость западных позиций в Западном Берлине, но тут существовал риск вооруженного конфликта… Именно в это время у восточногерманских руководителей возникла идея Берлинской стены. Для Хрущева это было настоящей панацеей, даром богов, спасением лица. Однако, не желая взваливать всю ответственность на советскую сторону, он предложил обсудить идею возведения стены, разделявшей восточную и западную части Берлина, на встрече лидеров стран Варшавского договора.

Такая встреча состоялась в Москве с 3 по 5 августа»[619]619
  Трояновский О. А. Через годы и расстояния… М., 2017. С. 215.


[Закрыть].

Хрущев вспоминал: «Получив карты, мы в нашем руководстве обсудили план действий и единогласно приняли решение проводить его в жизнь как можно быстрее. По согласованию с Ульбрихтом собрали закрытое совещание представителей всех стран, входящих в Варшавский пакт. Присутствовали только секретари ЦК партий и председатели Советов министров».

На этом закрытом саммите Хрущев разошелся не на шутку.

«Пожалуйста, передайте вашему президенту, что мы принимаем его ультиматум и его условия и ответим соответствующим образом», – рассказывал он коллегам о разговоре с Макклоем. – Я командующий Вооруженными силами, и, если начнется война, я сам отдам приказ. Если Кеннеди начнет войну, он станет последним президентом Соединенных Штатов… Кеннеди сам очень мало влияет на ход и развитие политики США… Американский Сенат или другие органы очень похожи на наше древнее новгородское вече. Когда собирались бояре, они кричали, орали, за бороды друг друга таскали и таким образом решали, кто прав. От США всего можно ожидать. Может быть и война. Они могут развязать ее»[620]620
  Как принималось решение о возведении Берлинской стены // Новая и новейшая история. № 2. 1999. С. 63–75.


[Закрыть].

Хрущевым, по его словам, была «предложена такая тактика действий: в определенный час будут установлены шлагбаумы и другие пограничные атрибуты, войска подойдут к этой границе, спереди немецкие солдаты, которые начнут устанавливать контроль, а сзади, на каком-то удалении, – цепь наших войск. Цель такова: Запад должен видеть наших солдат за спиной немцев. Выбрали 13 августа. Такое число считается несчастливым, но я сказал сомневающимся, что для нас это число станет счастливым. Все держалось в полном секрете. И вот войска установили границу. Гвалт возник необычайный».

Никита Сергеевич растолковывал логику своего решения: «Тем самым ГДР получила бы возможность контролировать свою границу. Свободный проход через Западный Берлин в ГДР был лазейкой для всех разведок капиталистических стран. Они могли проникать в расположение наших войск, разведывать их вооружение, собирать прочие разведданные. Кроме того, через свободный проход в Западный Берлин наносился большой урон экономике ГДР. Создавалось вообще неустойчивое положение: много интеллигенции и других лиц ушло на запад из ГДР, а в ФРГ в это время начался большой промышленный подъем. Западная Германия нуждалась в рабочей силе и набирала рабочих из Италии, Испании, Югославии, Турции, других стран. Студенты, получившие высшее образование, тоже уходили туда, потому что в то время… Западная Германия оплачивала труд интеллигенции и рабочих выше, чем ГДР и другие социалистические страны. Вопрос прогрессивности того или другого строя – это вопрос политический, вопрос убеждений, но многие люди решают этот вопрос “от брюха”. Они не смотрят, что́ получат завтра, сегодня же западногерманское общество дает больше, чем может получить человек в ГДР. Иначе и массового бегства не было бы, из ГДР уходили бы только политические недруги» [621]621
  Хрущев Н. С. Воспоминания. Время. Люди. Власть. Кн. 2. М., 2016. С. 644–646.


[Закрыть].

В начале августа случился новый советский космический триумф. 6 августа Государственная комиссия дала «добро» на полет «Востока-2»… В 9 часов утра по московскому времени казахстанская степь вновь озарилась слепящим глаза всполохом пламени…

– Пошла, родная! – воскликнул майор Герман Степанович Титов.

Люди, наблюдавшие за вторым полетом человека в космос, волновались не меньше, чем при первом запуске. Все прошло нормально. Корабль совершил более 17 оборотов вокруг земного шара в течение 25 часов 18 минут, пролетев свыше 700 тысяч километров[622]622
  Романов А. Королев. М., 1990. С. 380–381, 386.


[Закрыть].

«7 августа в космос полетел Герман Титов, – вспоминал Сергей Хрущев. – Отец, как и обещал Королеву, к этому дню вернулся в Москву. Вечером в телевизионном обращении к стране он дал решительный ответ президенту США.

Отвергая обвинения в угрозах с его стороны, отец повторил известные тезисы о вольном городе и коммуникациях. Он заявил, что ни о какой блокаде Западного Берлина нет и речи. Тем не менее он заявил об увеличении расходов на оборону, прекращении сокращения вооруженных сил, а также о возможности в будущем дополнительного призыва запасников и подтягивания некоторых дивизий из глубины страны к западным границам»[623]623
  Хрущев С. Н. Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы. М., 2019. С. 383.


[Закрыть]. В Большом театре на выступлении Маго Фонтейн советский руководитель подошел к британскому послу сэру Фрэнку Робертсу и предупредил его, что может разместить в Германии в сто раз больше войск, чем западные державы, и что если начнется ядерная война, шести водородных бомб для Англии и девяти для Франции будет «вполне достаточно»[624]624
  Beschloss M. The Crisis Years: Kennedy and Khrushchev, 1960–1963. N.Y., 1991. Р. 244.


[Закрыть].

На этом фоне в ночь на 13 августа 1961 года был практически реализован план Ульбрихта и Хрущева о закрытии границы между Восточным и Западным Берлином (как окажется, на последующие 28 лет). Сначала этот был забор из колючей проволоки, но затем стремительно стала расти бетонная стена. Сергей Хрущев утверждал: «Об установлении непроницаемой бетонной стены и речи не было. Это было чисто немецкое изобретение»[625]625
  Хрущев С. Н. Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы. М., 2019. С. 382.


[Закрыть].

В Западном Берлине это событие осудили как акт грубого произвола и со страхом ожидали худшего. Горожане прошли все стадии психологического привыкания – от опровержения и гнева до депрессии и смирения. Сначала это был гнев на власти ГДР и Советского Союза, но затем он стал перемещаться на Соединенные Штаты, которые не послали ни взвода для демонстрации солидарности с жителями Западного Берлина и не ответили никакими санкциями[626]626
  Кемп Ф. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013. С. 397.


[Закрыть].

Ответные меры ограничились направлением тремя западными военными комендантами Западного Берлина письменного протеста коменданту Восточного. Это была лишь возмущенная констатация свершившегося факта, не сопровождавшаяся даже требованием об открытии границы. Наиболее, пожалуй, резкое заявление сделал Де Голль 5 сентября:

– В беспорядочной веренице проявлений ненависти и предупредительных акций, организованных Советами, есть что-то настолько самочинное и настолько неестественное, что это заставляет нас отнести эти действия либо к предумышленному разгулу необузданных амбиций, либо к маневрам, отвлекающим наше внимание от серьезных трудностей[627]627
  Каррер д‘Анкос Э. Генерал де Голль и Россия. М., 2019. С. 110–111.


[Закрыть].

Действительно, почему реакция США была относительно мягкой?

Следует заметить, в США рассматривались все варианты, и в Москве даже не подозревали, у какой опасной черты оказался весь мир. Дело в том, что действовавшей на тот момент военной концепцией США и НАТО оставалось «массированное возмездие». То есть единственным военным ответом на происки Москвы мог быть только полномасштабный ракетно-ядерный удар по Советскому Союзу. «Ситуация могла быстро эскалировать во всеобщую ядерную войну, к которой ни одна сторона не была готова ни в военном отношении, ни психологически. Мы приняли решение против рекомендации предпринять меры против стены»[628]628
  Nitze P. From Hiroshima to Glasnost… N.Y., 1989. Р. 200.


[Закрыть], – откровенничал Нитце.

Такое ощущение, что Кеннеди воспринял новость о строительстве стены даже с облегчением, хотя она была для него полной неожиданностью. «Кеннеди почти сразу же заявил, что строительство стены не подпадает под американское понимание агрессии, и решил не реагировать на это мерами военного характера, – замечал Киссинджер. – Американская попытка спустить на тормозах сооружение стены нашла наглядное подтверждение в том, что в день ее возведения Кеннеди отправился плавать на яхте, а государственный секретарь Раск присутствовал на бейсбольном матче. Атмосферы кризиса в Вашингтоне не было»[629]629
  Киссинджер Г. Дипломатия. М., 2021. С. 569.


[Закрыть].

Кеннеди сказал ближайшим помощникам:

– Не очень хорошее решение, но стена, черт возьми, лучше, чем война.

Пусть Хрущев делает все, что угодно, на территории Восточной Германии: главное, чтобы не трогал Западный Берлин[630]630
  Кемп Ф. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013. С.524–525.


[Закрыть].

Еще более выразительным было другое высказывание Кеннеди в неофициальной обстановке:

– Это – конец берлинского кризиса. Запаниковали наши противники, а не мы. Теперь мы ничего не будем предпринимать.[631]631
  Reeves R. President Kennedy: Profile of Power. N.Y., 1993. Р. 212.


[Закрыть]

«Берлинская стена принесла Кеннеди облегчение, но то, с какой невозмутимостью и полным принятием ситуации он отнесся к ней, еще больше озлобило правых в Америке и возмутило многих в Западной Европе»[632]632
  Бринкли А. Джон Фицджеральд Кеннеди. М., 2013. С. 160.


[Закрыть], – замечал Бринкли. Ястребы в самой администрации поначалу пришли в ярость из-за отсутствия жесткой реакции США. Однако выяснилось, что в тот момент три советские и две восточногерманские дивизии окружили Берлин. Если бы американцы попытались прорвать оцепление, то велика была вероятность того, что эти дивизии займут весь Берлин. Даже самые горячие головы в Пентагоне не знали, что можно этому противопоставить, кроме всеобщей войны.

Но и оставить советскую акцию совсем без ответа Кеннеди не мог. Он отправил в Западный Берлин 60 грузовиков с солдатами, которые ГДР по согласованию с Москвой благоразумно пропустила. Колонна прибыла на место назначения 20 августа без особых приключений, если не считать трехчасовую задержку на контрольном пункте, где советские военнослужащие по головам пересчитали американских солдат.

Приветствовать их в Западный Берлин прилетел вице-президент Линдон Джонсон, благополучно встретивший первые полторы тысячи американских военнослужащих. Возвратившись в Вашингтон с подаренным ему сервизом майсенского фарфора на 36 персон, Джонсон заявил:

– Я вернулся из Германии с новым чувством гордости за Америку, но с беспрецедентным пониманием ответственности, лежащей на нашей стране. Мир так много ожидает от нас, и мы должны соответствовать требованиям, даже когда рассчитываем на помощь наших союзников. Если мы потерпим неудачу или проявим нерешительность или бездействие, то все потеряно. У свободы, возможно, никогда не будет второго шанса.

Вслед за Джонсоном в Западном Берлине появился и канцлер ФРГ Аденауэр, встреченный жителями весьма прохладно. Многие из них даже отворачивались, когда его эскорт проезжал по улицам, – считали, что канцлер их бросил на произвол судьбы.

Что приподняло настроение жителей Западного Берлина, так это назначение Кеннеди своим «личным представителем» в Западном Берлине, а реально командующим размещенным там американским воинским контингентом генерала Люсиуса Клея. Именно он в 1948 году, будучи военным губернатором американской зоны оккупации в Германии, стал для западных немцев героем, организовав воздушный мост, который позволил Западному Берлину выдержать советскую блокаду. Приезд Клея был воспринят как свидетельство решимости Кеннеди противостоять СССР в разделенном городе[633]633
  Кемп Ф. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013. С. 473–474, 419, 422–423, 431–432.


[Закрыть].

Так же расценил этот шаг и Хрущев, который рассказывал, что назначением Клея «США продемонстрировали, что готовят ответ на нашу угрозу подписания мирного договора с ГДР… И я предложил Советскому правительству в ответ на действия американцев совершить ход конем, утвердив командующим нашими войсками в ГДР Конева. Таким назначением мы хотели показать американцам, что поняли их поступок и принимаем вызов… Наши совместные шахматные ходы, их – пешкой, а наш – конем, привели, однако, не к ослаблению, а к новой напряженности отношений. Президент Кеннеди опубликовал заявление о переводе какого-то количества войск в Западный Берлин для усиления гарнизона. Ответных действий с нашей стороны не было, потому что наших войск в ГДР и без того было достаточно. Гарнизон же в Западном Берлине был слаб, и мы могли бы быстро справиться с ним и подавить его сопротивление, если понадобится»[634]634
  Хрущев Н. С. Воспоминания. Время. Люди. Власть. Кн. 2. М., 2016. С. 643–644.


[Закрыть].

В последний день августа громыхнуло заявление советского правительства о возобновлении ядерных испытаний. «Отец относился к тем немногим из причастных к этому делу лиц, кто принимал решение с тяжелым сердцем (!), – писал Сергей Хрущев, явно преувеличивавший степень моральных страданий отца, который и принял это решение. – В заявлении в качестве одного из аргументов выдвигалась напряженность вокруг Берлина, необходимость в связи с этим укрепления наших оборонных возможностей. На следующий же день взорвали термоядерную боеголовку, предназначенную для Р-16»[635]635
  Хрущев С. Н. Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы. М., 2019. С. 386.


[Закрыть].

За этим состоялись уникальные комплексные испытания, 12 и 16 сентября со стартовых позиций, расположенных в континентальной части СССР, были осуществлены пуски ракет Р-12 на территорию Новоземельского полигона. Ракеты достигли цели, и над территорией полигона на высоте более километра были взорваны термоядерные боеприпасы[636]636
  Андрюшин И. А., Илькаев Р. И., Чернышев А. К. Юлий Борисович Харитон. Станицы творческой биографии. Саров, 2014. С. 136.


[Закрыть].

В Вашингтоне пятого сентября 1961 года Кеннеди отдал приказ о возобновлении американских подземных ядерных взрывов. «Судя по оперативности, у американцев тоже все было на мази, – замечал Сергей Хрущев. – На работы, связанные с подготовкой их первого испытания, ушло менее двух недель. 12 сентября произошел подземный взрыв в Неваде»[637]637
  Хрущев С. Н. Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы. М., 2019. С. 386.


[Закрыть].

И в тот же день на стол Тейлора легла 33-страничная записка.

Ее автором был представитель молодой поросли «лучших и ярчайших» Карл Кайзен. Этому профессору экономики Гарварда был 41 год, во время войны он успел послужить в лондонском офисе Управления стратегических служб (УСС), как тогда называлась американская разведка, а теперь работал в аппарате Макджорджа Банди. Записка имела нейтральное и как бы местного значения название – «Стратегическое воздушное планирование и Берлин», но касалась судеб планеты. Там говорилось, что «у нас есть вероятность достигнуть успеха» в превентивной ядерной войне ценой «всего лишь» полумиллиона жертв с американской стороны и миллиона – с советской. Однако, если уцелевшие советские ракеты нанесут удар по США, то жертв будет от пяти до десяти миллионов – из-за густонаселенных Нью-Йорка и Чикаго.

– В термоядерной войне легко убивать людей, – замечал Кайзен.

Его записка начиналась с перечисления слабостей единственного действовавшего на тот момент «Единого оперативного плана поражения стратегических целей» (SIOP-62), который предусматривал ведение всеобщей ядерной войны против СССР с неограниченным применением ядерного оружия. Согласно SIOP-62, нужно было нанести первый удар с использованием 3423 ядерных боеприпасов общей мощностью больше 7800 мегатонн по военным и гражданским объектам «китайско-советского блока», то есть по всем без исключения странами социалистического лагеря в Европе и в Азии. Этот удар, как планировали, испепелял 54 % населения Советского Союза, в том числе 71 % городского населения, а также 82 % зданий и сооружений. Кайзен счел эти оценки заниженными, поскольку учитывались убитые только в первые 72 часа войны.

Кайзена, как и Кеннеди, SIOP-62 не устраивал. Он задавал вопрос: пойдет ли президент на подобный уровень эскалации в ответ, скажем, на советское военное наступление в Западном Берлине, что будет чревато немедленным ответным ядерным ударом Москвы по США и союзным им странам? Давая скорее отрицательный ответ, Кайзен полагал, что Берлинский кризис требовал выработки «практически работающего» плана нанесения Соединенными Штатами первого ядерного удара, если ситуация повернется против Соединенных Штатов.

«Мы должны быть готовы к тому, что своим первым ядерным ударом развяжем всеобщую войну, и создавать план на этот случай, а не создавать план, отражающий стратегию массированного возмездия. Мы должны установить минимально возможный перечень целей с учетом дальности и поражающей способности советских ракет, избегая по возможности жертв среди гражданского населения Советского Союза и разрушений общественных зданий и сооружений». Кроме того, следовало «оставить в резерве значительную часть своей стратегической ударной мощи». В этом случае Хрущев не будет уцелевшими силами бомбить американские города. Кайзен готов был держать пари, что если американцы проявят умеренность в массовом убийстве советских людей, то это уменьшит желание Москвы расширять масштабы войны. А на случай если СССР захочет не ограничиться Западным Берлином, а попробует произвести «значительные изменения на территории Западной Европы», у Кайзена был заготовлен план «более эффективный и менее страшный», чем SIOP-62.

План, которого ждал Кеннеди – более рациональной ядерной войны, которая позволит уничтожить стратегический ядерный арсенал СССР при минимальном ущербе для США и их союзников, – выглядел так.

Американские стратегические бомбардировщики должны нанести первый удар по 88 целям на территории СССР – советским базам бомбардировщиков, базам материально-технического обеспечения авиации и пусковым установкам межконтинентальных баллистических ракет. Для такого удара будет достаточно 55 бомбардировщиков В-47 и В-52, даже если четверть из них собьют советские средства ПВО. Американские самолеты «развернутся веером и, не обнаруженные, проникнут на малой высоте в разные ранее обнаруженные пункты на советской территории, затем сбросят бомбы и уйдут на малой высоте»». Если удастся избежать ошибок при бомбардировке, уверял Кайзен, то потери Советов от первого удара ограничатся миллионом, а возможно, даже полумиллионом человек – цифры, по-прежнему вселяющие ужас, но значительно меньшие, чем по плану SIOP-62, где речь идет о гибели 54 процентов, или более ста миллионов, советских людей».

Кеннеди читал и перечитывал бумагу Кайзена несколько раз, прежде чем вынести на обсуждение своего ближнего круга. В Белом доме, где давно привыкли к обсуждению самых кровавых планов, доклад Кайзена вызвал очевидное замешательство. Соренсен даже не выдержал и заявил ему:

– Ты сумасшедший! Мы не должны позволять парням вроде тебя здесь находиться.

Маркус Раскин, член СНБ, поинтересовался:

– Чем мы лучше тех, кто приспособил для своих целей газовые печи, или тех, кто строил дороги для поездов смерти в нацистской Германии?

Реакция Кеннеди была неизмеримо более спокойной: ведь это и был тот план, о котором он просил. «Берлинские события могут поставить нас в такое положение, когда мы захотим взять на себя инициативу в эскалации конфликта», – обозначил президент в списке вопросов, которые 19 сентября вынес на совещание с генералами Тейлором, председателем Объединенного комитета начальников штабов Лемницером и командующим стратегической авиацией Томасом Пауэром.

Итак, что же еще интересовало президента на этом совещании? Вот список его вопросов. Какие могут быть альтернативные сценарии развития ситуации? Можно ли ограничиться только целями на территории СССР без бомбардировки Китая и стран Восточной Европы? Если да, то каков риск, что ответный удар будет нанесен оттуда? Удастся ли воспользоваться преимуществом внезапности при нанесении первого удара, чтобы уничтожить советский ядерный арсенал дальнего действия? Не останется ли после этого значительное количество ракет среднего радиуса действия, которые полетят в Западную Европу? Смогу ли я, когда начнется война, контролировать военные действия американских сил? Должен ли я получить сообщение о том, что враг сдался? И есть ли у президента возможность отменить ядерную атаку, если выяснится, что она была вызвана ложной тревогой. Как видим, вопросы относились не к тому, нужно ли осуществить ядерное нападение на СССР, а к возможности сделать это наиболее эффективно и с наименьшими потерями для себя.

Все эти проблемы обсуждались на заседании СНБ 20 сентября. Однозначные ответы о том, как выиграть ограниченную ядерную войну, не прозвучали.

Претворять план в жизнь предстояло генералу Пауэру. Он в должности заместителя командующего стратегической авиацией на Тихом океане руководил еще знаменитым авианалетом на Токио в 1945 году, убившим миллион японцев, а затем атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Для него массовые убийства были не впервой. Когда он узнал о долгосрочном влиянии радиоактивных осадков на генетику и наследственность, ограничился шуткой: «Знаете, пока мне еще никто не доказал, что две головы хуже, чем одна». И именно Пауэр обладал полномочиями самостоятельно начать ядерную войну, если он не сможет связаться с президентом после нападения Советского Союза.

– Для нас сейчас и в следующем году наибольшая угроза – внезапное советское нападение, – заявил Пауэр. – Если всеобщая ядерная война неизбежна, то Соединенные Штаты должны первыми нанести удар. Единственный способ контролировать коммунистов, владеющих ядерным оружием, – дать им понять, что их уничтожат, если они будут неправильно себя вести.

Пауэр убеждал президента, что американские самолеты-разведчики выявили расположение только 20 пусковых установок МБР – не более десяти процентов советского стратегического арсенала. Требовал возобновить полеты U-2, которые Кеннеди обещал Хрущеву прекратить[638]638
  Кемп Ф. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013. С. 465–472.


[Закрыть].

В результате Полу Нитце было поручено возглавить подгруппу в межведомственной комиссии по проблемам Берлина, которой было поручены выработать «более гибкие варианты военного ответа» – в промежутке между «массированным возмездием» и бездействием. Аналитики из Пентагона, Госдепа и ОКНШ быстро выработали серию документов, отличавшихся друг от друга только объемом. Первый из них – из-за очень большого размера – получил название «попона для лошади», который затем стал «попоной для пони»[639]639
  Nitze P. From Hiroshima to Glasnost… N.Y., 1989. Р. 292–293.


[Закрыть].

Ощущение остроты ситуации в мире, балансировавшем на грани войны, не оставляло ни Хрущева, ни Кеннеди – при всей их внешней браваде и ядерных приготовлениях.

25 сентября – на публику – Кеннеди резко меняет тональность. Он выступил на Генассамблее ООН с речью о проблеме… разоружения.

– Мы должны уничтожить средства ведения войны, пока они не уничтожили нас. Мы хотели бы соревноваться с Советским Союзом не в темпах наращивания вооружения, а в мирных инициативах, чтобы вместе шаг за шагом двигаться к одной цели – всеобщему и полному разоружению[640]640
  Дуглас Дж. Зачем убили Джона Кеннеди… М., 2019. С. 31.


[Закрыть].

С конца сентября 1961 года начинается обмен секретными посланиями между советским и американским лидерами. В июле 1993 года государственный департамент США рассекретил тайную переписку между Джоном Кеннеди и Хрущевым – всего 21 письмо.

Примечательно, что инициатива исходила от Хрущева. Полагаю, это была реакция Хрущева на примирительную речь Кеннеди в ООН. Советский руководитель не знал и не узнает, какие планы одновременно обсуждал президент со своими советниками и военными в стенах Белого дома.

Первое послание Хрущева президенту датировано 29 сентября. Письмо было личным и по-своему теплым. Хрущев рассказал, что отдыхает с семьей в Пицунде. «Уважаемый господин президент, сейчас я на берегу Черного моря… Это действительно прекрасное место. Как бывший военный моряк вы, несомненно оценили бы по достоинству эти пейзажи, красоту моря и величие Кавказских гор. Под этим ярким южным солнцем даже трудно поверить, что в этом мире все еще существуют проблемы, которые из-за отсутствия решений бросают зловещую тень на мирную жизнь и на будущее миллионов людей». Хрущев предложил конфиденциальный обмен письмами между двумя людьми, которые будут решать судьбы планеты. «В последнее время много думал о развитии международных событий со времени нашей встречи в Вене и решил Вам написать это письмо. Весь мир надеется, что наша встреча и откровенный обмен мнениями возымеют успокаивающий эффект, направят отношения между нашими странами в нужное русло и будут способствовать принятию решений, которые дадут людям уверенность в том, что наконец на Земле установится мир. К моему сожалению – и, я полагаю, к Вашему, – этого не произошло…

В мыслях я не раз возвращался к нашей встрече в Вене. Я помню, что Вы подчеркивали, что не хотите войны и предпочитаете жить в мире с нашей страной, конкурируя в мирных сферах. И хотя последующие события развивались не в желаемом направлении, я подумал, что возможно, было бы полезно обратиться к Вам в неформальной форме и поделиться некоторыми из моих идей. Если Вы не согласны со мной, можете считать, что этого письма не существовало, и, естественно, я, со своей стороны, не буду использовать эту корреспонденцию в своих публичных заявлениях. Ведь только в конфиденциальной переписке можно сказать все, о чем думаешь, не обращая внимания на прессу, на журналистов…

Как видите, начал я с описания прелестей черноморского побережья, но затем все же перешел к политике. Но по-другому и быть не могло. Говорят, когда пытаешься выпроводить политику через дверь, она все равно возвращается обратно через окно, особенно когда окна открыты»[641]641
  Foreign Relations of the United States. 1961–1963. Vol. VI: Kennedy-Khrushchev Exchanges. Wash., 1996. Р. 25–26.


[Закрыть].

Хрущев также сообщил, что готов к расширению конфиденциальных контактов между Раском и Громыко, чья первая встреча состоялась 21 сентября в Нью-Йорке. Кроме того, полезны были бы и контакты между американским и советским послами в Югославии, которые были личностями и известными, и доверенными – генерал Алексей Алексеевич Епишев и известный дипломат Джордж Кеннан.

Хрущев развеял опасения по поводу его намерений захватить Западный Берлин: «Об этом смешно даже думать». Более того он предложил перенести туда штаб-квартиру Организации Объединенных Наций. «В некотором смысле есть аналогия – мне нравится это сравнение – с Ноевым ковчегом, где и “чистые”, и “нечистые” нашли приют. Но независимо от того, кто причисляет себя к “чистым”, а кого считают “нечистыми”, все одинаково заинтересованы в том, чтобы ковчег успешно продолжил путь. И у нас нет иной альтернативы: или мы живем в мире и сотрудничаем и наш ковчег остается на плаву, или он пойдет ко дну»[642]642
  Foreign Relations of the United States. 1961–1963. Vol. VI: Kennedy-Khrushchev Exchanges. Р. 35.


[Закрыть].

Для передачи послания был задействован канал связи через Большакова[643]643
  Дуглас Дж. Зачем убили Джона Кеннеди… М., 2019. С. 92.


[Закрыть].

Он договорился о встрече с Пьером Сэлинджером и в полчетвертого дня, держа в руках две свернутые газеты, в сопровождении агента секретной службы прошел в номер нью-йоркского отеля «Карлайл», где его уже ждал пресс-секретарь президента. Из одной из газет Большаков извлек увесистый конверт:

– Это личное письмо Хрущева Кеннеди. Двадцать шесть страниц, переводил всю ночь.

Большаков передал Сэлинджеру и оригинал письма на русском, и перевод на английском.

Так началась уникальная личная переписка двух лидеров. Такие послания от Хрущева Большаков и другие советские представители до конца дней Кеннеди будут незаметно передавать Сэлинджеру, Роберту Кеннеди и Теду Соренсену. Сам факт такой переписки оказался исключительно важен: сохранение коммуникации, несмотря на непримиримые разногласия, окажется одной из важных причин, почему человечество уцелело в октябре 1962 года.

Кеннеди нелегко оказалось решиться на ответ и найти для него нужные слова. Над письмом Хрущеву президент думал две недели, писал и переписывал его, отдыхая в выходные на Кейп-Коде. Он опасался оттолкнуть Хрущева. И еще больше боялся возможных обвинений в том, что он «прогнулся» перед ним.

Размышляя над ответом, Кеннеди не прекращал совещаний, на которых обсуждались планы ядерной войны с СССР.

Десятого октября он собрал верхушку администрации и Пентагона, чтобы утвердить план действий, который назывался «Предпочтительная последовательность военных действий в берлинском конфликте». Это была представленная Нитце «попона для пони». Как и Ачесон, Нитце принадлежал к категории «либеральных ястребов», и его следует считать одним из основных разработчиков доктрины «гибкого реагирования». Нитце и Ачесон рассматривали Берлин как ту точку, где СССР намеревался одержать психологическую победу над Америкой, продемонстрировав ее неспособность защитить своих союзников, и выступали противниками каких-либо новых переговоров с Москвой по берлинскому вопросу. Необходимо просто наращивать американское военное присутствие в Европе. С этим согласились и Раск, и Макнамара, и сам президент Кеннеди.

Было решено с 1 ноября разместить в Европе дополнительно 11 эскадрилий ВВС национальной гвардии, 7 эскадрилий тактического авиационного командования ВВС, службы материально-технического обеспечения для одной танковой и одной пехотной дивизии, 3-й бронекавалерийский полк из Форт-Мида, что в штате Мэриленд.

Но по-прежнему Кеннеди больше всего интересовал вопрос о том, как можно выборочно использовать ядерное оружие без перерастания берлинского конфликта в тотальную войну? Нитце полагал, что ограниченное использование ядерного оружия приведет лишь к тому, что у СССР «появится сильное искушение нанести стратегический удар».

– Для нас будет лучше, если, собираясь использовать ядерное оружие, мы серьезнейшим образом отнесемся к выбору начального стратегического удара.

То есть США могли выиграть, только нанеся первыми массированный ядерный удар по СССР. Кеннеди настолько спокойно обсуждал и этот сценарий, что даже обеспокоил Раска. Госсекретарь напомнил:

– Сторона, которая первой использует ядерное оружие, возьмет на себя серьезнейшую ответственность и будет отвечать за последствия перед остальной частью мира.

Кеннеди вновь не поставил окончательной точки в дискуссии[644]644
  Кемп Ф. Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013. С. 453–458, 472–475.


[Закрыть].

Одновременно президент Кеннеди, для которого безопасность Западного Берлина стала своего рода навязчивой идеей, решил сделать ответный шаг навстречу Хрущеву.

Послание, которое президент написал 16 октября в Хайаннис Порте на берегу океана, тоже было личным и в чем-то теплым: «У моей семьи уже много лет здесь находится дом с видом на Атлантический океан. Дома моего отца и братьев расположены неподалеку, так что у моих детей всегда поблизости их двоюродные браться и сестры. Это идеальное место для отдыха по выходным летом и осенью, здесь можно расслабиться, подумать, посвятить свое время главным задачам – вместо постоянных встреч, телефонных звонков и других отвлекающих моментов. Поэтому я прекрасно понимаю, как Вы себя чувствуете на побережье Черного моря, откуда Вы написали мне, поскольку я сам ценю эту возможность побыть вдали от постоянного шума Вашингтона».