Текст книги "Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории"

О падении языка

Демократические свободы вообще и свобода слова в частности вредоносны по той причине, что они открывают широкие возможности для невежды и дурака. Когда культурный человек получает право высказаться перед соотечественниками о наболевшем, это одно, и тут нечего возразить. Когда же такое право принадлежит каждому словоохотливому шалопаю с незаконченным начальным образованием, то это уже социальное бедствие, пандемия, от которой спасенья нет.

Последствия беды тем более пугательны, что масштаб велик, поскольку шалопаи повсюду составляют очевидное большинство. Правда, на Западе им некогда глупостями заниматься, они с головой заняты в сфере производства и потребления, а у нас шалопаи так словоохотливы, как никто. Недаром в России за последнее десятилетие развелось столько прорицателей, психотерапевтов, показушников (это от английского «шоумен»), пишущих домохозяек, аналитиков и трибунов, сколько их не было никогда. Оно и понятно: в старые добрые времена от гнета цензуры страдал не только Александр Сергеевич Пушкин, но и религиозные фанатики, и порнографы, и радикалы, и черносотенная шпана. Правда, русский Бог всегда улаживал недоразумения таким образом, чтобы цензура цензурой, а у Пушкина не пропала ни одна его солнечная строка.

Следовательно, контроль за словоизвержением спасителен для культуры, как пенициллин для легочников, поскольку он держит в узде по преимуществу невежду и дурака. Ведь истинный художественный талант, великая мысль, высокое побуждение витают в таких тонких сферах, куда цензору хода нет. Ну что он может возразить Салтыкову-Щедрину по поводу его «мальчика в штанах» и «мальчика без штанов»? Да ничего, а между тем этот пассаж революционнее «Манифеста коммунистической партии» и страшнее статистики катастроф. И вот что особенно обидно: сколько судеб пошло насмарку, сколько жизней безвременно пресеклось того ради, чтобы любой болван мог обнародовать умопомрачительную программу насчет присоединения Японии к острову Шикотан.

Другое дело, что с историей не поспоришь, процесс общественного развития – это такая же стихия, как землетрясение, с которым нельзя договориться и по-хорошему разойтись. Если объективные обстоятельства сложились таким образом, что на смену диктатуре аппаратчика и рамоли (это старичок, впавший в детство) обязательно должна явиться диктатура вора и торгаша, то бунтуй не бунтуй, а результата не миновать. То есть в результате непременно восторжествуют футбол, песенки, потворствующие половому созреванию, писатель-сатирик, Верка Сердючка и язык подворотни, который рвется на свободу со времен Стеньки и Пугача.

Единственно с чем невозможно смириться, так это с падением языка. И монетизацию льгот можно стерпеть, и министров-капиталистов, но русский язык в его классической чистоте – это наша последняя фамильная драгоценность, так как все прочие мы растранжирили сдуру и впопыхах. Даже так: если у нас нынче и есть чем повеличаться перед человечеством, по нашей национальной привычке, так только прекрасным языком, едва ли не самым богатым в мире, – он и музыка, и тонкий инструмент познания, и сам по себе искусство, и совершенное средство общения по душам. Да в том-то и беда, что, говоря по-русски, мы и не подозреваем о том, что пользуемся сокровищем, как красавица не подозревает о том, что она красавица, если прозябает в безвестности и глуши.

Спору нет, романогерманцы тоже выработали убедительные языки, но, например, у англичан собака – «это», а не «она», и у французов говорят «маленькая собака», а не так, как у нас – щенок. И утешительной функции у этих языков нет, имея в виду наш утешительный матерок, и оборонительной тоже нет, тогда как в России можно избежать тяжелых телесных повреждений, если кому-то сказать «браток». Словом, восьмое чудо света, а не язык.

И вот на нашу исстрадавшуюся страну, точно кирпич на голову, свалилась свобода слова, язык подворотни дождался-таки своего часа и, кажется, правит бал. Во всяком случае, газетчики уже не владеют сложноподчиненным предложением, точка с запятой вышла из обращения наравне с дирхемом Сасанидов, матерная брань приобрела гражданские права, показушники с телевидения делают немыслимые ударения в самых простых словах. Тяжелее всего, что эту публику некому научить, поскольку серьезных книг они не читают, а так хотелось бы подсказать: «озвучить» – термин узкокинематографический; если говорят «о деньгах», то делают ударение на первом слоге; слов «г…» и «ж…» при дамах не говорят.

Самое интересное, что это не в первый раз. То есть не в первый раз наш «великий и могучий» переживает тяжелые времена. Еще задолго до свободы слова, при Иване IV Грозном, существительное «б…» было даже литературным и употреблялось на удивление широко. Херасков убивался на тот предмет, что Россия гибнет на глазах под натиском заимствований из немецкого языка. Гоголь измывался над лавочниками, питавшими слабость к вывескам по-французски, над предшественниками нынешних купчиков, которые сна лишатся, если не обзовут свое заведение как-нибудь на заморский лад. Когда большевики ввели новую орфографию, Блок отказался писать стихи.

И ничего: покуда и поэзия, кажется, жива, и проза, и сам язык. Все-таки мы, русаки, чего только не пережили: монголов, тиранов, коллективизацию, две антиалкогольные кампании – Бог даст, и эту гангрену переживем.

О пользе чтения

С некоторых пор у нас писатели не в чести́. Одно время их уважали, потом боялись, а нынешние хозяева жизни не то чтобы писателей презирают, а скорее относятся к ним до обидного снисходительно, как к неопасным шалопаям вроде филателистов или толкователей вещих снов. В чем тут дело, так сразу не разберешь: то ли публика резко поглупела, то ли изящная словесность сдала и, может быть, даже находится при последнем издыхании, однако же действительность такова, что в России теперь писатели не в чести.

Между тем художественная литература насущна, как кислород. Это, конечно, не доля в «Бритиш петролеум», но если, не приведи господи, очередное поколение русских людей в полном составе сопьется с круга, все же литература донесет до потомства понятие о возвышенном, без которого человек – не то чтобы, не полностью человек. Второе: квалифицированный писатель вряд ли умнее квалифицированного читателя, но он видит насквозь и умеет формулировать, то есть он знает, как вылущить истину и выставить ее во всей шокирующей наготе; стало быть, кто умеет формулировать, тот крайне опасен для проходимцев и дураков. Третье: если вы сидите дома за книгой, то сосулька не свалится вам на голову, телевизор не взорвется, вас не застрелят по нечаянности в ходе бандитской разборки и не собьет пьяный мотоциклист. Одним словом, нужно внимать художественному слову, тогда, по крайней мере, вас не так просто будет загипнотизировать и надуть.

Вот, скажем, сейчас на глазах разворачивается общенациональная драма в связи с переводом, казалось бы, невещественных возможностей в плоскость, казалось бы, вещественного рубля. По российскому обыкновению, понять ничего нельзя. Вроде бы чего лучше: и государству расчетливее, и бабушке удобней, чтобы заместо льготы на телефонную связь с Гренландией можно было приобрести дополнительный батон докторской колбасы. Однако же в результате народ кровно обижен на правительство, правительство – на народ.

Одно дело, что наш человек прочно знает: у нас правительства в принципе благотворительностью не занимаются, так что в каждой реформе ищи подвох. Это наша родовая память нам подсказывает: если Борис Годунов ради упорядочения землепользования устроил нам Юрьев день, если прогрессивный соляной налог, введенный Алексеем I Тишайшим, вылился в страшный голод, если в 1861 году наших пращуров освободили от крепостной зависимости без земли, то от монетизации льгот точно добра не жди.

Другое дело, что власть в России всегда исполняла свои функции абы как. Именно как дворники свои функции исполняют, медицина, крестьянство, но только еще хуже, потому что отечественная государственность умеет существовать, если рабочему человеку сравнительно ничего не платить или не платить решительно ничего.

В том-то вся и штука, что наши власти предержащие всегда озорничали в надежде на долготерпение народа, в сладкой уверенности, что он безответный, двужильный и безропотно снесет самый дерзкий эксперимент. То есть верхи мало того что не уважали так называемые низы, они их не боялись, – вот в чем наша всемирно-историческая беда. Если бы король-солнце запретил во Франции носить бороды, Великая революция свершилась бы значительно раньше; и одним Кромвелем дело не обошлось бы, если бы англичанам устроили химизацию всей страны. А у нас то Юрьев день, то бороды режут, то ни с того ни с сего введут новое правописание – и ничего, относительно тишина.

С монетизацией льгот дело, правда, не обошлось. Оно и понятно: всему есть предел, даже долготерпению народному, и слишком грех перед Богом обидеть наших стариков и старух, которые целую жизнь отработали на кабинетную идею, отъедались два раза в году, на большие праздники, и только при немцах узнали, что это за диковинка – шоколад. Но правительство обиделось на взбунтовавшееся старичье, и это тоже понятно, потому что в нем заседают люди сравнительно молодые, а молодежь нынче стоит на том же, на чем, собственно, и наши старики стояли: кто не работает, тот не ест.

Вот где собака зарыта: все мы в чем-то девочки и мальчики до гробовой доски, а в чем-то старики и старухи с младых ногтей. Из-за этого возрастного сбоя, сильно влияющего на психику, мы, бывает, вульгарно расчетливы там, где нужно быть милосердными, и наивны тогда, когда нормальные люди опираются на расчет. У нас никому не придет в голову канканировать на Красной площади по поводу принятия очередной неработающей конституции, поскольку мы, в отличие от французов, народ мрачный, вообще серьезный, но ничего не стоит единодушно избрать в Думу забубенного уголовника, который только что не ест на завтрак грудных детей. Иначе говоря, это как раз наши старики и старухи по широте душевной выбрали себе монетизацию льгот, как в свое время накачали себе на шею малограмотного осетина, который так пошерстил страну, что понятие «порядочный человек» нынче без малого атавизм.

Одним словом, нужно читать книги, тогда, по крайней мере, нас не так просто будет загипнотизировать и надуть. Понятно, что «Евгений Онегин» – это длинно и скучно, но хотя бы можно раскрыть на досуге сборник русских пословиц, которые вообще способствуют деятельности разума и души. Положим, откроешь его на 22-й странице, а там: «Какие сани, такие и сами», или: «Виноват волк, что корову съел, виновата и корова, что в лес забрела».

Уроки родной истории

С частной точки зрения история – это вот что: одни люди приходят невесть откуда, другие уходят невесть куда. Но если взять объективнее, то окажется, что история есть путь человечества от стаи до совершенной личности, заключающей в себе цель, средство плюс потомственную мораль. Происходит это превращение через длинную-предлинную череду безобразий, которые цепляются друг за друга и после дают более или менее положительный результат. Скажем, английские колонисты последовательно вырезают индейцев, а потом из этого получается телефон.

Впрочем, не исключено, что исторический процесс не имеет цели, как свободное электричество, а просто люди приходят невесть откуда, оставляют по себе некую сумму количественных перемен, а потом уходят невесть куда. Такая догадка потому кажется соблазнительной, что покуда особых достижений-то на пути от стаи до совершенной личности не видать. Разве что род людской еще не вышел из стадии юности и с нас настоящего спроса нет… Ведь недаром становление человечества подозрительно похоже на становление человека, который неизбежно проходит через золотой век детства, дикое отрочество, а также романо-германство юности, придурковатой, ожесточенной, неосновательной и в то же время прекрасной, как Парфенон.

Казалось бы, странно: два с половиной миллиона лет существует человек, а всё у него юность, с которой настоящего спроса нет. Дело, однако, в том, что мы имеем глухое понятие о времени, в частности, мы неспособны постигнуть вечность и даже протяженность часа у нас зависит от рода занятий и состояния поджелудочной железы. Два с половиной миллиона лет – это, конечно, срок, но критический ли, особенно если принять в расчет, что ты сам родился на другой год после окончания Великой Отечественной войны, которая представляется нынешнему юношеству такой же седой древностью, как война Алой и Белой роз; что твоя матушка еще застала в живых старшую дочь Александра Сергеевича Пушкина, а твой крестный отец младенцем оглох на левое ухо от пушечного выстрела, который послужил сигналом к восстанию 25-го октября; что ты был современником вдовы Саввы Морозова, владевшей во время оно́ дворцом на Спиридоньевке, целовал женскую руку, которая стирала смертную рубашку Антона Павловича Чехова, и в детстве носил тюбетейку, дошедшую до нас из той давней эпохи, когда на Московское государство ежегодно совершали набеги дикие крымчаки; и, может быть, мы только потому такие злые олухи, что двадцать веков христианства – это сравнительно ничего.

Следовательно, крестовые походы случились, можно сказать, вчера, ну позавчера, и малоудивительно, что человек покуда не достиг завораживающих успехов на путях эволюции от стаи до совершенной личности, что он еще во многом жулик и обормот. Но вот крокодил: ведь он куда старше человека, на многие миллионы лет старше, а он по-прежнему не больше, чем крокодил; человек же начинал с таких идиотских шалостей, как покорение Индии, а в наше время он смирно таращится в телевизор и его географические притязания не идут дальше шести соток под лачужку, картофельную грядку и клумбу для георгин.

То есть кое-какие промежуточные достижения эволюции налицо и, следовательно, у истории есть цель, и цель эта есть именно хомо сапиенс, сиречь человек разумный до такой степени, что он всем желает спокойствия и добра. В свою очередь, наличие цели обличает причастность к историческому процессу некой изначальной, всевышней силы, которая в просторечии именуется словом «Бог», иначе изобретение атомной бомбы как всеотрицания закономерно привело бы к исчезновению жизни на Земле, а оно вылилось в отрицание отрицания, из-за того что глупости и безобразия почему-то всегда дают в сумме положительный результат. Однако Бог тут не более чем причастен, поскольку слагаемые движения человечества к высшей цели суть все-таки не изобретение Гуттенберга, и не симфонии Моцарта, и не русские сезоны в Париже, но яркие образчики поврежденной психики и ограниченного ума.

Оттого-то, разбираясь в родной истории, хочется в каждый горшок плюнуть, потому что, куда ни ткнись, повсюду злодейство, горе, бесчинства, человеконенавистничество, дурость, воинствующий эгоизм, которые, впрочем, всегда слагаются в более или менее положительный результат.

Когда древнее человеческое сообщество потребовало какой-то организации, его возглавила наша праматерь-женщина, причем она держалась на этом посту так долго, что вся история русского народа – сравнительно летний сон. Это немудрено: тогдашний человек не связывал соитие с деторождением и, разумеется, существо, способное магическим образом производить на свет мальчиков-девочек, представлялось божественно-аномальным, сверхъестественным и, соответственно, имеющим все преимущественные права. В ту пору, как уверяют археологи, войны были исключительно редки и считались выпадением из нормального бытия.

Трудно сказать, как развивалась бы история человечества, останься женщина во веки веков у кормила власти и оттесни она мужчину прочно на задний план. Может быть, женственный мир вышел бы не таким озлобленным, как мужской, но также не исключено, что всё было бы так, как было, и людьми руководили бы те же властолюбие, сребролюбие, ненависть и любовь. Видимо, всё было бы так, как было, ибо первая же женщина, оставившая след в анналах родной истории, княгиня Ольга, из узкополитических интересов крестилась в Христову веру, походя обольстила византийского императора, воспитала богоотступника, впоследствии сажавшего на́ кол целые города, в отмщение за убийство алчного своего мужа сожгла столицу соседнего царства и живьем закопала в землю его послов. Любопытно, что княгиня Ольга все же была первой христианкой на Руси, которой, по учению, полагалось любить врагов. Возможно, в ту эпоху крещение в греческую веру мало к чему обязывало, однако же внук княгини, Владимир I Святой, настолько буквально принял закон Христа, что наотрез отказывался казнить бандитов с больших дорог. Наконец, как быть с природной женской жалостливостью, кротостью, миролюбием, вообще склонностью ко всяческому добру…

По примеру княгини Ольги русские государыни и впредь отличались тем неприятным двуличием, которое не в чести́ даже у деспотов из мужчин. Императрица Анна I, правда, была прямолинейна, как пожарный, но истая христианка царевна Софья Алексеевна интриговала и зверствовала по византийскому образцу. Императрица Елизавета отменила смертную казнь, однако из ревности усекла язык девице Лопухиной, не любила войны, но в ее царствование русские впервые взяли Берлин и сделали губернским городом столицу Восточной Пруссии – Кенигсберг. Екатерина II, фигурально выражаясь, строила глазки французским энциклопедистам и тем не менее засадила в Илимский острог бедного Радищева за книгу путевых впечатлений, – по европейским меркам, безобидную даже для начинающего ума. Больше у нас женщин во власти не было, если не считать графини Паниной, бывшей министром общественного призрения во Временном правительстве, и малокультурного министра культуры Фурцевой, которая пила горькую и до одури парилась в отдельных номерах Сандуновских бань.

Из всего этого логически вытекает, что власть в России отравляюще действует на человека независимо от его половой принадлежности, и нет никакой гарантии, что окажись завтра на верхней кремлевской ступени молодая, очаровательная, интеллигентная женщина с самыми положительными наклонностями, она первым делом не упечет свекровь в мордовские лагеря.

Есть исторические репутации, которые не могут не раздражать.

Князь Святослав Игоревич, тот самый богоотступник, которого воспитала княгиня Ольга, всю свою жизнь только и делал, что воевал. Пятилетним мальчиком он участвовал в сражении с древлянами и тридцатилетним мужем был зарезан на днепровском острове Хортица печенегами, которые потом сделали из его черепа фиал для питья бузы.[2]2
  Хмельное пиво из проса у тюркских народов, от которого пошел наш глагол «бузить».


[Закрыть] Этот князь прославился тем, что разорил Хазарское ханство, совершил несколько интервенций против Византийской империи, вырезал пол-Болгарии и всегда загодя объявлял супостатам: «Иду на вы». Ему также принадлежит максима «Мертвые срама не имут», в которой понятие о чести почему-то противопоставляется благу личного бытия.

Так вот в нашем историческом сознании этот подвижник военного дела предстает былинным героем, благородным рыцарем эпохи раннего средневековья, прославившим русское оружие среди соседей и на века. Между тем это был обыкновенный восточноевропейский конкистадор, искатель крови и приключений, которого не так занимала безопасность родной земли; во всяком случае, наш летописец Нестор отмечает большое возмущение в Киеве, возникшее в связи с тем, что князь Святослав Игоревич ушел воевать в Болгарию, обнажил границы Русского государства и в результате к столице подступили дикие степняки.

Есть люди, у которых головной мозг как-то так превратно сориентирован в черепной коробке, что им претит обыкновенный способ существования, основанный на созерцательном отношении к жизни и каком-нибудь невредном занятии вроде гончарного ремесла. Из таких мятущихся натур выходят великие завоеватели, уголовные преступники, путешественники, многоженцы, революционеры – словом, разный негодный люд. И вот что возмутительно: нет такого человека, который не знал бы про Ваньку-Каина и Наполеона, но только кое-кто из узких специалистов слышал об Александре Васильевиче Поливанове, открывшем принцип передачи мысли на расстоянии помимо печатного станка, радиоволн и электрических проводов; правда, всемирно-историческая ценность этого открытия сильно снизилась в связи с тем, что давно уже не замечается такой мысли, которую остро необходимо было бы передать.[3]3
  Это соображение предлагается на суд читателя не впервой; собственно говоря, повторяться приходится потому, что, с одной стороны, у автора вообще мало оригинальных соображений, а с другой стороны, текущая литература так трудно доходит до читателя, что для него, может статься, всё оригинально, откровение и впервой.


[Закрыть]

Разумеется, жестокие проделки князя Святослава Игоревича – это не его преступление, а преступление его века, как говорил английский мыслитель Фрэнсис Бэкон, осужденный за мздоимство четыреста лет с лишним тому назад. Просто в ту пору человек был еще настолько примитивен, что драться и зверствовать для него было так же естественно, как в наше время делать деньги и прозябать. Тем важнее будет принять в расчет: история – это разве что в-третьих свод побед и поражений, а во-первых — запечатленный ход развития человека как высшего существа. Причем складывается она из повседневных дел, частных озарений, мелких забот, печалей, интересов и смешных радостей, которые со временем преобразуются в мощный вектор, так что нет никаких гарантий, что из карточного проигрыша в конце концов не выйдет государственный переворот. Плюс, конечно, редкие прорывы человеческого духа, понимаемого как соответствие всевышнему замыслу, и гения, понимаемого как аномальная во времени организация человеческого ума.

Поэтому мотаем себе на ус: жить нужно аккуратно, постоянно соображаясь с тем, как бы из твоего карточного проигрыша, или пристрастия к йоге, или опоздания на службу не вышел государственный переворот.

Владимир I Святой, он же Красно Солнышко, – фигура чрезвычайно сложная, противоречивая, неудобопонятная, то есть совершенный русак, даром что он приходился правнуком природному викингу Рюрику Скьелдунгу, который до воцарения на Руси был сувереном Рустрингена во Фрисландии, грабливал побережье Англии и северные германские города. Князь Владимир, хладнокровный убийца, интриган, пьяница и большой безобразник по женской части, вместе с тем реформировал языческий культ, обустроил Киев, учредил пограничную службу, отогнал печенегов и, наконец, решил выйти на европейскую арену, женившись на константинопольской принцессе Анне, о которой он, впрочем, ничего хорошего не слыхал. Того ради князь обложил византийский город Корсунь, нынешнюю южную окраину Севастополя, и соглашался снять осаду только на том условии, что Анна станет его женой. Сошлись с Константинополем на компромиссе: принцесса принимает предложение руки и сердца, если русский князь в свою очередь примет Христову веру по восточному образцу. Владимир охотно крестился, крестил дружину и мало-помалу всю подвластную ему Русь.

Таким образом мы обрели религию, которая до самых Петровских преобразований составляла культурный багаж нации и у нас заменяла всё: науку, политику, искусства, народный театр в особенности, и только наша литература с самого начала встала особняком. Замечательно, что новая вера быстро и безболезненно прижилась в русском народе, несмотря на то что была резко-революционна и предполагала в умах и душах очень трудный переворот. Действительно: еще вчера кровная месть была непреложным законом рода, а нынче полагалось любить злопыхателя и врага.

Такая приживчивость, с одной стороны, объясняется всеобъемлюще-разумным характером христианства, из которого вытекает нравственный абсолют; но с другой стороны, православие нашло на Руси предельно благодатный человеческий материал, поскольку вообще мало кто так слепо и беззаветно предается всякой возвышенной императивности, как русак. Положим, немец тоже способен обольститься до самозабвения какой-нибудь идеей, включая тупые и вздорные, вроде национал-социализма, но в том-то вся и штука, что русский человек единственно в том случае подпадает под обаяние аксиомы, если за ней стоит ослепительно возвышенный идеал.

Это, вероятно, от бедности; народы, чтущие собственность и с головой занятые в материальном производстве, исповедуют удобного, необременительного бога и веруют как-то гигиенично, в меру приличия, но для бедняков вроде нас, тибетцев, индусов стоического толка, суфистов и любических иудеев религия – это всё. Дело естественное: для бедняков почти не существует зацепок во внешней, посюсторонней жизни, и поэтому они сосредоточены на мечте. Недаром мы в начале XX века, воленс-ноленс расплевавшись с Христом, которому поклонялись тысячу лет, с восторгом приняли коммунистическую религию, тоже обязывавшую отстрадать свое в этой жизни ради обещанного Царствия Божия на земле; правда, у новой веры было то заманчивое преимущество, что она исключала самую загадочную субипостась Бога – отсроченное торжество справедливости над пороком, и представитель эксплуататорских классов безо всяких проволочек, у ближайшего отхожего места получал воздаяние за свои неправедные дела. Также недаром нынешнее юношество представляет собой источник неслыханных бедствий и катастроф, поскольку у него обе религии отобрали, поскольку молодой человек развивается точно в безвоздушном пространстве, как гомункул в банке, а между тем Россия без религии не стоит.

Русский человек может продуктивно существовать, если только он идеалист по химическому составу крови и его не так волнует провалившаяся крыша, как именно Царствие Божие на земле. Вот ведь Владимир I Святой: человек только-только принял Христову веру, но так органично проникся ее законом, что уже не в состоянии казнить разбойника за разбой. Или у нас такой воздух, что гуманистическое учение немедленно становится материальной силой и руководит нами непосредственно, как инстинкт.

Однако и то правда, что Владимир I Святой был один такой чудак во всю историю Российской государственности, недаром он и святой, преемники же его легко казнили правых и виноватых, неизменно манкируя заповедью «Прощайте врагам вашим…» и прочими, взывающими к милости и человеколюбию, словно от Христа ничего не осталось, кроме формулы: «Не мир я принес, но меч».

Начиная с непосредственного преемника – князя Ярополка I Окаянного, погубившего своих братьев Бориса и Глеба, все без исключения вожди нашей нации совершили за свою жизнь такую пропасть недоброкачественных поступков и прямых преступлений, что невольно приходишь к выводу: отправление высшей власти отрицает обыкновенную порядочность и мораль. Если даже наш государь как личность особых нареканий не вызывает, то он всегда мерзавец как государь. Взять хотя бы князя Ивана I Калиту: вроде бы человек он был хороший, нищелюбивый, с демократическими наклонностями, а в 1327 году, по приказу ордынского хана Узбека, ходил походом на Тверь подавлять тамошнее восстание против монгольских оккупантов, сжег город, до нитки разграбил княжество и угнал в китайское рабство с тысячу тверичан. Или вот государь Александр II Освободитель: тоже был хороший человек, поэт Жуковский его воспитывал, но зачем он перевешал младшее поколение народовольцев, в сущности, людей психически несостоятельных, которых нужно было изолировать и лечить…

Это большая тайна, отчего властелин – всегда уголовный преступник, хотя бы и вынужденный обстоятельствами, в то время как обыкновенный человек на деле исповедует правила «не укради» и «не убий». Может быть, штука в том, что вообще государственность постольку зла, преступна, несообразна с человеческим естеством, поскольку ее источник – зло, преступление, психическая аномалия, то есть природная неспособность следовать обыкновенным христианским правилам, как болезнь. В таком случае общество и государство существуют главным образом потому, что на сто человек народонаселения приходится один выродок, который физиологически не может исполнять заповедей «не укради» и «не убий», который ничего не боится, потому что ему бояться нечем, и которого мерами кротости не проймешь. Следовательно, государство вынуждено безумными средствами оперировать против безумцев, и это такая же непреодолимая стихия, как неизбежность смерти и снегопад.

Иными средствами власти предержащие не владеют по природе, и, как это ни обидно, на орехи достается также девяносто девяти бедолагам, которые составляют психически здоровое большинство. То государство, до невменяемости отравленное злом, засудит его за саркастическое стихотворение, то пошлет убивать себе подобных ни за понюх табаку, то обесчестит дурацкими внешнеполитическими предприятиями, то низведет до положения босяка. Но тут уж ничего не поделаешь: коли ты родился в качестве избранника Божия, то терпи.

Разумеется, это случайность,[4]4
  Как известно, любая случайность есть маргинальное проявление закономерности, а то и прямое звено цепи.


[Закрыть] что из шести миллиардов микроскопических претендентов на жизнь именно тебе выпал бесценный дар личного бытия. Тем более трепетно к нему следует относиться, ибо ты за шесть миллиардов несбывшихся людей обоего пола наслаждаешься течением мысли, оттенком чувства, закатами, осенней тоской, фантазиями Антона Павловича Чехова и прочими слагаемыми земного существования, которые всегда в твоем распоряжении, как зрение или слух. Отсюда самоубийство есть не просто грех, но абсурд и величайшее преступление перед природой; отсюда же острая необходимость так организовать свое временное пребывание на земле, чтобы как можно дольше и как можно полнее наслаждаться бесценным даром личного бытия.

В этом смысле все русские князья, за редкими исключениями, были подлецы, недоумки и сами себе враги. Со времен Ярослава I Кесаря они если и строили национальную государственность, то как семейное дело вроде своего магазина или пошивочной мастерской, – а в основном резали друг друга, грабили, подсиживали, надували, предавали, даром что все были кровные родственники, и с такой же легкостью рисковали головой ради пустых вещей, с какой нынешний дебил из уголовников (например, за чемодан радужных бумажек с цифирью) готов полжизни сидеть в тюрьме.

Что, впрочем, отчасти извинительно для средневекового человека, поскольку время было такое: род людской еще не выстроил настоящую иерархию ценностей и не накопил достаточного знания о себе. Слава богу, нынешние князья, прямые потомки тех самых недоумков и подлецов, делом занимаются: детей рожают, картины пишут, администрируют – и стало быть, опять же, прогресс человечности налицо.

Русские, наверное, самый смирный народ в Европе, и тем не менее они фордыбачили в седой древности, задолго до Нестора-летописца и до того, как викинг Рюрик Скьелдунг был выписан славянами из Фрисландии вместе с его дружиной, которая сама себя называла «русь».[5]5
  Скорее всего наше национальное имя происходит от названия удела Рустринген в современной Голландии, которым правил наш первый вождь.


[Закрыть]

Первая русская революция приходится на 862 год нашей эры, когда новгородцы изгнали из своей земли варягов шведского корня и бразды правления взял в свои руки полумифический Гостомысл. Ничего хорошего из этого не вышло, и вскорости пришлось звать варягов датского корня, чтобы пресечь междоусобицы и разбой.