Текст книги "Звени, монета, звени"

Голова. Человек в маске

Про подобного человека принято говорить: бесцветный. Встретишь такого на улице, даже столкнешься с ним, так, чтобы один из вас упал навзничь – уже через несколько мгновений не вспомнишь, как ни старайся, его облик. Добротная одежда – ее не назовешь ни новой, ни поношенной, ни грязной, ни чистой – самых будничных оттенков, ни узка, ни широка. Нет ни оружия, ни украшений – ничего, за что бы мог уцепиться взгляд. Гладко выбритое лицо, каких сотни, средней длины волосы цвета прелой соломы, глаза какие-то тусклые, сразу и не понять, какого цвета: серые, светлого? Они смотрят спокойно и даже чуть отстраненно, словно сквозь меня, словно изучают за моей спиной что-то, видимое только ими. Нет в этих глазах никакого чувства, да и было ли когда? Представить себе, что в этих глазах горит ярость или страсть, представить себе их смеющимися или наполненными грустью… Нет, не получается. Не получается даже надолго сосредоточиться на них, будто смотрю в не очень чистое, мутноватое стекло.

– Так ты хотел меня видеть? Вот уже три дня ты настойчиво просишь у меня аудиенции, но я до сих пор даже не знаю твоего имени. Во имя Четырех, я до сих пор даже не знаю, почему выполнил твою просьбу.

– Да, я давно хотел увидеть тебя, Серебряная Маска, Мудрый Северного Предела, Уста Четырех. Я не называю себя, потому что истинное мое имя забыто, то же, под которым я прибыл в Львиный город, ничего не скажет никому во всех пяти Пределах. А почему ты принял меня, сказать нетрудно. У тебя не было иного выхода. Скорее солнце бы не взошло утром, чем не состоялась бы наша встреча.

Голос тоже под стать облику. Никакой. Не тихий, не громкий, абсолютно ничего не выражающий. Констатирующий. Я чувствую: этот человек не лжет, не подбирает слова, не обдумывает, словно читает по памяти заученный текст. Но не это странно.

– Ты сказал «пяти»?

Неужели? Да нет, показалось. На этих губах невозможно представить даже эту слабую тень улыбки. Она смотрелась бы уместнее даже на губах алебастровой статуи.

– Конечно, я оговорился. Четырех Пределах.

– И всё же я хотел бы знать твое имя. Должен же я как-то к тебе обращаться.

– Сервус.

– Слуга? Интересно. Кому же ты служишь?

– У меня пятеро господ: Четыре и один.

– Насчет Четырех всё понятно, все мы с равным успехом можем именовать себя их слугами. А кто этот один? Он правитель какого-то государства?

– Да и нет.

– Воин?

– Да и нет.

– Мудрец?

– Да и нет.

– Его дом в Северном Пределе?

– Да и нет.

О, Благие, хоть какой-нибудь знак! Хоть намек на то, что надо мной издеваются. Или на то, что этот Слуга – безумен. Но нет. Он совершенно серьезен, как и в самом начале беседы, он по-прежнему говорит лишь чистую правду. Да и потом, мне ли не знать, как выглядят и ведут себя безумцы, мне ли не помнить этот чуть сладковатый запах гельт, столько раз превращавший меня в гончего пса Четырех?

– Ты всегда говоришь загадками, Сервус?

– Загадка ли для знавшего забытое?

– Хорошо, оставим это. У твоего таинственного господина есть имя?

– Есть. С рождения нарекли его Трейноксис, но ныне имя это – под запретом.

Никогда не слышал этого имени. Впрочем, тысячи имен в одном лишь Северном Пределе, а ведь есть еще Восточный, Южный и Западный… Стоп!

– Твой господин – Мудрый?

– Воистину, величайший из всех, и нет во всех Пределах никого, кто сравнился бы с ним.

Так вот в чем дело! Он пришел из другого Предела по повелению кого-то из моих братьев. Но кого? И почему я не почувствовал волны при переходе?

– Твой господин – Оллар?

– Нет.

Хм, можно было и не спрашивать. Оллар, Мудрый Южного Предела, пока еще двенадцатилетний ребенок. Конечно, велики и всемогущи Четыре, нет для них ничего невозможного, но вряд ли у Оллара пока достанет сил без величайшей на то надобности провести человека сквозь Границы, сохранив ему жизнь и разум. Скорее он бы послал мне Зов, и я сам пришел бы к нему.

– Лаурик?

– Нет.

Интересно. Именно с Мудрым Западного Предела я встречался чаще всего. Нас связывает многолетняя дружба и несколько совместных трудов. Не далее, чем год назад я гостил у него.

– Так чего хочет от меня Керволд Восточный?

– Если и хочет он что-то, то мне это неизвестно.

Во имя Четырех! Он всё же издевается! Не будь я Серебряной Маской, верным служителем Всеблагих, призвание и цель которого – служить, защищать и оберегать…

– Сервус, ты, видно, не понял, кто перед тобой. Сейчас я назвал имена всех известных Пределам Мудрых.

– Прости меня, господин, но ты сказал неправду. В Пределах четверо Мудрых.

– Какое откровение, во имя Всеблагих! Разумеется, четверо. И четвертый – я, Серебряная Маска!

– Истинно так.

Нет, не улыбается. Всё так же серьезен. Но почему, почему я не ощущаю запаха гельт? Ведь этот человек явно не в своем уме!

– Так что же, получается, что я – твой господин?

– Истинно так.

Смех почему-то вышел очень неискренним. Словно рождался через силу.

– Тогда скажи мне, слуга мой, почему я – твой господин – не знаю ни тебя, ни имени твоего, ни давно ли ты у меня на службе? Почему то странное имя, которое ты назвал – Трейноксис, – звучит для меня пустым набором звуков, а ведь если верить тебе – оно мое с рождения?

– Ты знаешь многое, господин, но не многое помнишь. Можешь ли ты назвать мне имена твоих родителей? Описать свой родной дом? Вспомнить хоть что-нибудь из своего детства и юности?

– Не испытывай моего терпения, человек! Ни для кого не секрет, что я не помню своего прошлого. Именно таким, как ты видишь меня, пришел я в Предел, ибо призвали меня Четыре к себе на службу.

– Откуда же ты был призван, господин?

– Оттуда же, откуда все мы приходим, рождаясь на свет. Оттуда же, куда все уходим, умирая.

– О, Уста Четырех, тот, кто ближе к Ним, чем все живущие! Ты знаешь всё, и ничто в Пределах не является для тебя тайной! Смиренно прошу тебя, ответь: почему все Мудрые с Начала Начал, когда Всё было отделено от Ничего, когда встали нерушимо единожды названные Имена, Законы и Границы, рождаются как все прочие люди, становясь из младенцев – детьми, из детей – юношами, из юношей – мужами и из мужей – старцами? И лишь ты, один из величайших Мудрых в истории Пределов, явился в Северный Предел уже мужем?

Спокойно. Только спокойно. Кем бы он ни был, ему не удастся вывести меня из себя.

– И это знают все, о любознательный Слуга. Не мне, недостойному, разгадать умысел Четырех, да будут славны Они в веках. Наделенный по Их великой милости частью от части силы Их, всё же остаюсь я человеком с человеческим разумом.

– Пусть так. Но зачем Им нужно было изуродовать твое лицо так, что ты вынужден был скрыть его под серебряной маской? И зачем, погрузив ранние годы твои во тьму, скрыли они даже для тебя твое имя?

Что?! Откуда?! Никто, никто во всех Четырех Пределах, кроме трех братьев моих, не видел истинного моего облика, никто более не знает, что скрывает серебряная маска!

– Кто ты? Властью, данной мне Четырьмя, повелеваю: открой свой разум!

Вот теперь я не ошибся. Его губы дрогнули, и на них появилась чуть язвительная, чуть грустная улыбка.

Чернота. Чернота клубилась, свивалась кольцами, как призрачная змея, черноте не было предела, как нет предела Изначальному, имя которого – Ничто. Я ощущал себя слабым, тусклым огоньком, заблудившимся в этом бесконечном море мрака. Чернота давила на меня со всех сторон, словно желая подчинить себе, растворить в себе, сделать частью себя. Я становился всё слабее. Кажется, я кричал…

Он по-прежнему сидел напротив меня, улыбка так и не покинула его губ. Кажется, ничего не изменилось, лишь одежды мои были пропитаны потом, пальцы стискивали неизвестно откуда взявшийся кубок, а язык ощущал слабую терпкость вина.

– Кто ты?

О, Четыре, неужели это мой голос? Словно хриплый грай черного ворона из сна.

– Я – твой слуга, господин. Сейчас ты не помнишь меня, как не помнишь еще многого. Но обещаю, клянусь – ты вспомнишь. Ты вновь станешь тем, кем был когда-то.

– Кем был когда-то…

– Сны, господин. Ты помнишь те сны?

…огненные валы накатывали на стены с упорностью и неотвратимостью морской волны. Белоснежный камень чернел на глазах, а жуткие крики сжигаемых заживо…

– Ты помнишь?

Крики.

Грохот.

Пыль.

Дым.

Огонь.

Кровь.

– Ты помнишь?

Рука с перстнем поднимается.

«Дур-ррак!!! Пр-рроснись, дур-ррак!!!»

– Да, я помню…

– Да будут славны Истинные Четыре! Значит, я не опоздал!

– Истинные… Четыре?..

– Ты вспомнишь и это, мой господин. Сны, которые я посылал тебе, разбудили тебя от того сна, который не сон и не явь. И как они освободили твое истинное «я» от наложенного на него слепка, так вскоре и лицо твое освободится от скрывающей его маски. Вновь восстанешь ты, господин, в мощи своей, и содрогнется земля под поступью величайшего из живущих. Дрогнут Пределы, и рассыплются Границы, и исчезнут Законы, и исказятся Имена. Всё это будет, господин мой, если ты скажешь: я хочу этого.

Кружится голова и рябит в глазах. Пальцы дрожат и холодный пот заливает лицо. Безвольно тело, бессильны мышцы, чужой, тяжелый язык словно присох к небу.

Кто я?

Что я?

– Лишь скажи…

«Дур-ррак!!!»

– Скажи…

«Пр-рроснись, дур-ррак!!!»

– Ну же!

– Да…

«Не-еее‑т!!!»

– Я… хочу… этого…

Чернота. Чернота клубилась, свивалась кольцами, как призрачная змея, черноте не было предела, как нет предела Изначальному, имя которого – Ничто. Но на этот раз я был чернотой. А слабый, тусклый огонек, жег меня, раздирая мою сущность той болью, перед которой физическая боль – меньше чем ничто. Лишь одно средство было против этой боли, и чернота, которая была мной и которой был я, давила на него со всех сторон, с каждым бесконечным мгновением отнимая от него по крохотной частице, делая его частью себя. Он становился всё слабее. Кажется, я кричал…

Герб. Принятый

Последняя ночь.

Чуть слышно поет ветер, чуть слышно шепчет за окном холодный дождь.

Последняя ночь.

Бесценные фолианты и свитки и вся вековая мудрость, заключенная в них, небрежной грудой свалены в темном углу. Какой в них сейчас смысл?! О каких молитвах сейчас можно говорить?! Ведь эта ночь – последняя. И когда наступит завтра… если наступит завтра… всё это не будет иметь ровным счетом никакого смысла, одновременно обретя иной, всепоглощающий смысл.

Сейчас время, когда уже не чувствуешь усталости, зато очень остро чувствуешь все запахи, таящиеся в спящем городе, даже те, о которых ты совсем недавно и не подозревал. Когда не слышишь голодного бурчания в животе, но различаешь малейшие звуки, и дело вовсе не в тренировках, на протяжении многих и многих дней оттачивавших слух. Просто слышишь всё то, на что совсем недавно вряд ли обратил бы внимание, машинально складывая из этого целые картины.

Вот пробежала мышь, тихонько скребя коготками по камням. Не иначе, как с кухни: сытая и довольная. Даже не особенно боится, а спешит – так, из природной суетливости…

Вот сухо кашлянул на башне караульный, а вот ножны его меча едва ощутимо задели за стену, когда он поворачивается, отсчитав положенное количество шагов от одного угла до другого…

Вот вода стекает со стрельчатой крыши. Капли скатываются вниз, сливаясь одна с другой, превращаясь сперва в одну большую каплю, потом в струйку. Эта струйка, наконец, достигает обрыва, на мгновение замирает на его краю, потом всё-таки падает, вновь превращаясь в большую каплю. Она ударяется о камень балюстрады и разлетается на множество маленьких капелек, каждая из которых по уже пройденному сценарию продолжает свой неблизкий путь далеко-далеко вниз, к мокрому граниту мостовой…

Позвольте, а это что за звук? Что-то тяжелое, плотное, мягкое глухо и ритмично стучит в обоих ушах. Бум-бум, бум-бум, бум-бум. А-а, всё в порядке. Это просто сердце. Гонит по жилам горячую, молодую кровь, которая от волнения, должно быть, уже давно и не кровь вовсе, а чистая ртуть, стучит не умолкая: «Зав-тра, зав-тра, зав-тра…»

А вот это? Не совсем понятно, где находится источник звука: слабое царапанье будто бы доносится откуда-то из-под потолка, но этого просто не может быть – над тобой нет ничего, кроме крыши, на которой и кошке не удержаться, да еще ночного неба, изливающего на Львиный город потоки холодных ноябрьских слез. А обостренные органы чувств всё равно повторяют: там, там, там.

Огарок такой маленький. Так хотелось затеплить его перед рассветом, побриться и помыться при свете, почистить одежду. Но нет, любопытство и какое-то странное беспокойство сильнее. Осталось только найти трутницу, кремень и кресало… ага! Чирк! Чирк! Чирк! Проклятие! Неужели отсырел? Ну же, во имя Четырех! Чирк! Чирк! Ну, наконец-то! Теперь всё лишнее – на пол, стол – к стене, вплотную. Что там?

Под самым потолком не хватает одного кирпича. На том месте, где он был – ни пыли, ни грязи, ни остатков раствора. Совершенно очевидно, что он намеренно не был закреплен. И вытащили его только что. Но кто? И зачем?

– …я рад, что вы пришли.

Голос! Этот голос знает любой в Цитадели: от поваренка с кухни до членов Совета. Вроде бы и нет ничего особенного в нем – голосе Делонга Невозмутимого, Одного меж Четырех, главы Алого Братства, – но несомненно, что всякий различит этот голос, всегда спокойный и уравновешенный, в самой большой толпе.

Из отверстия тянет холодным воздухом, но вовсе не от этого по телу принятого бегут мурашки озноба. Что делает великий Делонг там, в соседней комнате, глубокой ночью? С кем говорит?

– Деметрий. Невор. И, конечно, ты, достойнейший меж прочими, владыка Шандор. От имени Цитадели я приветствую вас всех.

Деметрий? Невор? Шандор? Но ведь это… Нет, не может быть! Должно быть, это какая-то ошибка!

– Дом Стоящего Льва оказал всем нам высокую честь. – Невероятно! Да тише ты, сердце! Ты колотишься о ребра с такой силой, что твой глупый стук, должно быть, слышен на том берегу реки!

– Я долго думал над вашим предложением, властители. Должно быть, слишком долго, с вашей точки зрения. Но постарайтесь меня понять: вот уже более двух десятков лет я говорю не за себя, а за всё Алое Братство. И никогда, на протяжении нескольких столетий, ни перед одним главой Братства не стояла такая трудная задача, от решения которой зависело бы столь многое.

Голос Делонга как всегда спокоен, даже чуть насмешлив. Конечно, эти трое – старшие в одном из двух Домов, вот уже шесть столетий определяющих политику Лайдора, а значит, в той или иной мере и всего Северного Предела, с тех самых пор, когда пресекся род королей. Но при всём этом они – меньше, чем никто пред лицом главы Братства. Ибо гласит шестая заповедь: «Не бывать ничьему слову поперек слова трех, кроме слова одного, поперек слова одного же – лишь слово Мудрого», и вторит ей заповедь девятая: «Да будет всегда Братство выше власти и борьбы за нее, но станет гарантом и защитником той власти, что избрана законом и Четырьмя».

– …ваши аргументы убедили меня. Вы должны знать, что сегодня утром Серебряная Маска отбыл в неизвестном направлении. Летописи свидетельствуют: никогда прежде Мудрый не покидал Северного Предела накануне избрания нового совета, поскольку он, как и Братство, – гарант законной передачи власти в Лайдоре. В том, что это случилось сейчас, я склонен усматривать доброе предзнаменование: Всеблагие видят и знают всё, и лишь повинуясь их воле Мудрый всякий раз совершает Переход. Следовательно – благосклонны Они к грядущим переменам. В Лайдоре вновь должен появиться король.

Так, значит… Завтра избирается новый совет Лайдора! Традиционно, на рассвете каждый из членов старого совета провозгласит своего преемника, а потом, после официального утверждения, новые отцы государства изберут себе главу. В этот раз по традиции им должен стать кто-то из членов Дома Лежащего Льва – извечного политического противника тех трех, что беседуют сейчас с Делонгом. Именно поэтому сегодня, как и всю предыдущую неделю, к каждому члену Дома Лежащего Льва, от грудных младенцев до дряхлых стариков, приставлен страж и защитник из числа алых братьев. И втрое больше отборных бойцов стерегут покой членов старого совета, окружив невидимым и непроницаемым кольцом не только вот уже неделю наглухо закрытую ратушу, но и все подходы к ней.

– …не может осквернять себя кровью безоружных сограждан. Завтра же, когда случившееся станет всеобщим достоянием, у жителей Лайдора не будет другого выхода, кроме как избрать себе короля. И нетрудно предположить, что искать его будут среди членов величайшего Дома государства. Единственного из оставшихся Великих Домов. Не так ли, владыка Шандор?

Что же делать? Что делать?! Кто знает, что подвигло Великого Делонга, Делонга Невозмутимого, Делонга Неподкупного нарушить многовековые устои… При чем здесь устой?! Что, о Всеблагие, что же случилось с Делонгом?! Кто замутил его разум, сломил его волю? Кто сделал главу Ордена… предателем! Кто превратил защитника в палача!

– …стражей? Разумеется, я в этом не сомневался. Скоро наступит час, когда отдохнувшие воины должны будут сменить своих уставших братьев на посту. Должны будут, понимаете? И именно я должен назначить новых стражей, чтобы исключить саму возможность какого-либо преступления. Кроме меня никто, слышите, – никто не будет знать, кто из братьев заступит на пост. Никто не будет знать, и никто не узнает, потому что…

Делонг выдерживает долгую паузу и резко, словно ломтями пластая словами застывший воздух, заканчивает:

– …потому что смены стражей не будет. Вы слышали мои слова, владыки? Никто из алых братьев в эту темную, дождливую ночь не будет охранять членов Дома Лежащего Льва. С этого момента будущее Лайдора – в ваших руках. Не забывайте: в живых не должен остаться никто. Я не могу допустить гражданской войны в стране. Если хоть кто-то из Дома Лежащего Льва проживет достаточно долго для того, чтобы бросить вам обвинение, мне не останется ничего, кроме как объявить ваш Дом вне закона… и уничтожить его. В этой великой игре вы можете потерять всё, но по глазам вашим я вижу, что вы принимаете ее правила. Иного я и не ожидал… А сейчас вам пора. С реки идет густой туман. Он поможет вам. Да пребудут с вами Четыре!

Хлопает закрывающаяся дверь. Теперь только тишина, да бешеный стук сердца. О, Четыре! Почему оно не разорвалось, почему не избавило тебя от выбора, при одной мысли о котором ужас сжимает душу? Я не верю, не могу даже допустить мысль о том, что Всевидящие потворствуют творимому злодеянию! «Дайте же знак, Всеблагие! – шепчу я. – Молю вас, скажите, что жестокий пост, дождь и больное воображение сыграли со мной злую шутку, что никакого разговора не было. Или наставьте вашего недостойного служителя на истинный путь, подскажите, что делать?»

Тишина. И стук сердца. И явно слышимый шорох песчинок в невидимых часах. Время уходит, легким песком просачивается сквозь пальцы. И не остановить его никому, даже Мудрому. Скоро будет поздно. Совсем поздно. Как мне потом жить после всего этого? Как смотреть на улице в глаза людей. А все остальные братья? Они, которые сейчас спят и не знают, что их глава одной фразой, за несколько жалких секунд превратил их всех в преступников. За что им, невиновным в своем неведении, каждый день, всю свою жизнь носить на себе позорное клеймо, читать во взглядах: «И ты тоже один из тех…» Неужели Вы, о Владычицы, допустите крушение величайшего во всех Четырех Пределах Братства?

А может… Может, это и был ваш знак? То, что я, недостойный, слышал этот разговор? Неужели именно на меня возложена эта тяжкая миссия – восстановить справедливость?

Дверь. Тяжелая дверь из толстых дубовых досок, скрепленных коваными стальными полосами.

Не заперта.

Свет от факела в держателе – латной перчатке – мечется по темному коридору. Кажется, что ноги, соприкасаясь с каменным полом, грохочут громче кузнечных молотов.

Ни души.

Поворот.

– Что ты здесь делаешь, принятый?

Властный голос громовым раскатом. Горной лавиной. Карающей молнией. Наставник Найджелл!

– Я задал вопрос, принятый? Ты плохо меня слышишь? Как ты посмел покинуть отведенную тебе келью до тех пор, пока за тобой не придут?

– Я… слышу хорошо, Наставник…

Спокойно. Не делать резких движений. Спокойно приблизиться. Еще на шаг. Еще.

– Тогда отвечай, мальчишка!

– Всё дело в том… – Пора!

Ты сам меня учил этому удару, Наставник Найджелл. Прости. У меня не было другого выхода. Надеюсь, когда ты обо всём узнаешь, ты сможешь простить своего неблагодарного ученика. А пока я прислоню тебя к стене… вот так. И возьму твой меч. Мне он сейчас нужнее…

Дверь в конце коридора. Не заперта. Из-под нее пробивается узкий лучик света.

Открылась без скрипа.

Стол, заваленный свитками. Потрескивают в камине поленья, озаряя всё вокруг красноватым колеблющимся светом. К столу придвинуто массивное кресло. В кресле, лицом к окну и спиной к двери – высокий человек. Седая, коротко стриженная голова чуть наклонена, сильные руки расслабленно лежат на подлокотниках. Спит? Рассматривает что-то, лежащее у него на коленях? Мертв?

– Закрой дверь, мальчик. Я уже староват для сквозняков. – Меч в руке мгновенно наливается непомерной тяжестью.

Потные ладони едва удерживают рукоять. Колени противно подрагивают.

Делонг поднимается во весь свой исполинский рост, упирается ладонями в столешницу, наклоняется вперед, разом заполняя собой едва ли не всё свободное пространство в комнате. Бесконечно долго смотрит. Просто смотрит, не отводя тяжелого – куда там мечу! – взгляда холодных зеленых глаз.

– Ты хотел мне что-то сказать?

Проклятие! Я не могу! Два долга, две клятвы обезумевшими, голодными псами рвут меня на части! Нет сил говорить, нет сил поднять меч, нет сил отвести глаза.

– Обернись, мальчик.

В дверях – Наставник Найджелл с чужим мечом в руке. За его спиной – Ренард и Уриэн – оба из числа лучших мечников Братства.

– Взять его!

Я оглох? Умер? Да я ли это? Наставник и Ренард стоят, опустив оружие. И Делонг стоит, всё так же упираясь в стол, словно его длинные пальцы вросли в черное дерево. Один я – на коленях, и ладони мои в чем-то теплом, липком, в свете камина кажущемся черным.

А где Уриэн?

Что за человек лежит рядом со мной, на полу? Расслабленная поза: одна рука согнута, другая – откинута в сторону. Кто-то вздумал лечь спать прямо в кабинете Делонга? А почему на полу? И зачем у него эта темная, неровная полоса на горле? Такая же черная и влажная, как и мои ладони…

– Уйдите оба. Видите: мальчик просто не способен причинить мне вреда.

Голос Делонга доносится откуда-то издалека. И так же издалека перед моими глазами возникают четыре руки. Поднимают лежащего, оставив на полу лишь лужу блестящей черной жидкости и два меча.

Закрывается дверь.

Стены комнаты, стол, кресло, камин, фигура Делонга – всё расплывается, становится нереальным, зыбким, будто сотканным из дыма. Реальны лишь два меча. Блестящий, чистый.

И другой.

Испачканный.

Оскверненный.

– Мальчик! – Кто это?

– Мальчик! Тебе плохо?

Мне? Мне хорошо, великий Делонг. Мне так хорошо! Внутри – там, где совсем недавно полыхал сжигающий всё мое естество огонь – пусто. Должно быть, я умираю. И это тоже хорошо. Не нужно ничего делать. Принимать решение. Смотреть на этот меч.

И ты не смотри на него.

Он алый, Делонг. Совсем как те, что на моих щеках.