Текст книги "Сибирский ковчег Менделеевых"

– Только пока сватов не заслали, говорить о том рано, – смело вставил свое слово отставной солдат сторож Кондратий.

– Это дело скорое, сваты, – отмахнулась все та же Клавдия. – Мы еще поглядим, согласятся ли старики выдать Машку за приезжего учителишку, у которого, как погляжу, в кармане только вошь на аркане.

– А я вот чего думаю, как Мария скажет, так оно и будет, – заявила ее нянька Параскева, воспитавшая с пеленок саму Машу, – мне ее норов с детства знаком, на чем настоит, так оно и будет.

– Где же они жить-то станут? – осторожно подал голос молодой паренек Петька Васильков, как все знали один из первых воздыхателей Марии.

– Может у нас в доме места хватит, – со знанием дела заявила Клавдия, а может в учительский дом пойдут, где всех приезжих селят. Жалко девку, придется ей самой хозяйство вести, ежели старики кого из помощниц к ней не отрядят.

– У нас вряд ли, – усомнился Кондратий. – Яшкина женка им проходу не даст. Давеча сама Марфа Ивановна, говорят, грозилась ее вон прогнать, да сынка больного пожалела.

– Сама такого родила, кого ж винить-то…

– А ты, коль ничегошеньки не знаешь, лучше бы помолчала, – топнула ногой нянька, – Димочку то она справным родила, это потом с ним беда приключилась. А вот, когда Яшу под сердцем носила, то хозяин наш, Василий Яковлевич лют больно стал, когда пожар случился. Пришлось ему хоромы свои каменные в казну подешевше отдать, а он это дело пережил с великим трудом, словно оскорбление на себя какое, стал на всех зол, несговорчив; начал считать каждую копейку, собственную супругу, Марфу Ивановну, да простит она меня за такие слова, обвинял в излишних тратах, а потом под горячу руку начал дажесь ее поколачивать. Может, иногда и за дело, а чаще без всякого на то повода. Потому и Яша хворобым родился, чему я истинная свидетельница буду. Вот и скажите мне, разве его вина в том, что на свет он больным появился? Хвала господу, что худо ли, бедно ли, а живет помаленьку…

– Да мы не о том – примирительно высказался Кондратий, – ежели Дмитрий Васильевич со старой матерью тут одни останутся, тот Агрипка их рано ли, поздно ли со свету сживет.

– А как же Василий? Слыхал, будто она его пуще огня боится. Он за стариков первый заступник будет, в обиду не даст, – погрозил кому-то грязным кулаком Кондратий.

– А ты и не знаешь, что он собрался уезжать из города? – ехидно спросила все та же Клавдия.

– Как уезжать? Это куда же? – растерялся тот.

– Вот когда уедет, поди, и мы про то прознаем, а сейчас чего языками впустую чесать. Ладно, пора ужином заниматься, – решительно закончила на этом разговоры повариха и пошла к себе на кухню. Чуть посидев, разошлись и остальные.

Глава десятая

…Как и что происходило в дальнейшем, Иван Павлович помнил с трудом. Все казалось ему нереальным, словно в густом тумане, что случался у него на родине в покосное время, когда солнце уходит за горизонт, и поля окутывал белесый, укрывающий стога и людей, да и все окрестности густой, непроглядный туман.

Тем же вечером он написал письмо родителям, где просил их благословления на брак с купеческой дочерью Марией. Утром отнес письмо на почту и, вернувшись, известил двух знакомых ему учителей: Семена Гаревского и Ивана Борисовича Лафинова, человека еще не старого, но уже в годах, о предстоящей свадьбе, прося их быть сватами. Те, поздравив коллегу, тут же дали согласие и условились о дне прихода в дом невесты. А вот после сватовства пошли сплошные хлопоты: экзамены воспитанников, поиски портного для пошива праздничного платья, переговоры с батюшкой о предстоящем венчании и много чего другого.

С Машей они виделись всего раз или два, ни о чем толком не успевали поговорить, потому как тут же появлялся ее брат с различными вопросами по организации свадьбы или, тяжело сопя, заходила в гостиную Марфа Ивановна с вопросами, что подавать на стол во время свадьбы, поскольку сама она решить это не могла.

Ответ от родителей пришел довольно скоро. Они давали свое благословение и надеялись, что молодые побывают и у них в скором времени. Вместе с письмом они прислали сыну немного денег, понимая, что они ему понадобятся в самом скором времени.

Сватовство прошло вполне успешно, если не считать чересчур усердно нахваливавших жениха сватов, которые хватив наливки, дружно порывались поцеловать разрумянившуюся невесту.

Иван Павлович с трудом проводил их до дома, где Гаревский теперь уже без устали продолжал нахваливать невесту:

– Ой, и повезло тебе, Ваня! Где мои глаза были, когда мы с ней познакомились на концерте. Не углядел, каюсь, не углядел. Хотя моя невеста в Петербурге осталась, глядишь и дождется жениха своего. Тоже из хорошей семьи: отец ее столбовой дворянин, имеет собственную родовую усадьбу. Да его весь Петербург знает, но вот кто он, тебе пока не скажу, рано еще, а то глядишь, сглазишь, чего доброго.

Зато семейный Лафинов, опьяневший больше других, лишь хлюпал носом, поправляя очки, и согласно кивал на слова Гаревского. Потом он все же решился дать совет жениху:

– Главное, Иван, с приданым не прогадай. Мне говорили, что люди они весьма состоятельные, одной дворни сколько, ого-го! Нам с тобой и не снилось. Глядишь, заделаешься помещиком, будем перед тобой при встрече шапки скидывать да низко кланяться. Не прогадай, слушай меня…

Когда они уже распрощались и направились в свои квартиры, Гаревский окликнул Менделеева:

– Слушай, Иван, – смело перешел он на «ты», – а про обручальные кольца не забыл? А то, гляди, в самый ответственный момент во время венчания опростоволосишься перед всеми.

Иван Павлович так и застыл и хлопнул себя по лбу ладонью:

– Конечно, забыл. Ведь еще думал, что надо где-то в городе поискать лавку ювелира и во те на, совсем вылетело из головы, спасибо, что напомнил.

– Ничего, время еще есть, мне известна та самая лавка. Могу проводить и на правах друга посоветовать, что брать, а то тебе, чего доброго, подсунут дрянь какую, опять же конфуз будет. Деньги хоть есть на кольца или дать взаймы?

– Родители прислали семнадцать рублей, но часть из них за костюм портному отдал, а во сколько кольца обойдутся, даже не знаю.

– Ничего, ежели не хватит, добавлю по-дружески.

– Ой, спасибо тебе большое, Семен, – так же перешел на «ты» Менделеев, – даже не ожидал от тебя такой щедрости… Как жалованье получу, верну непременно. Подождешь немного?

– Подожду, подожду, а сейчас все, отдыхать, – помахал ему рукой Гаревский.

Лавка ювелира находилась в неприметном месте возле базарной площади и единственное, что ее отличало от прочих купеческих лавочек и лабазов, были крепкие стальные решетки на окнах и внушительные замочные петли на дверях. Из глубины к ним вышел пожилой хозяин в восточном халате и тюбетейке на плешивой голове. Его лицо украшала длинная седая борода, едва ли не до самого пояса.

– Слушаю вас, молодые люди, – с поклоном произнес он, хитро щуря глаза и присматриваясь к посетителям. – Зачем пожаловали? У меня товар разный имеется, готов показать все, что прикажете.

На другой день Иван Павлович зашел к директору Эйбену. Тот был уже в курсе предстоящей женитьбы одного из своих учителей и поздравил его со столь значительным событием. Дело было после обеда и, судя по всему, он успел принять изрядную доли хмельного напитка, отчего стал более разговорчив и даже откровенен.

Выслушав поздравления и поблагодарив директора, Менделеев перешел к основной теме своего визита, выразив ему свое желание видеть его среди гостей. А после того, как барон расплылся в благодушной улыбке и дал свое согласие, изложил свою главную просьбу: выделить ему в учительском доме три подходящих для проживания комнаты. Барон удивился его просьбе и спросил, не хватит ли молодой чете двух комнат, которые в настоящее время как раз пустуют. Но Менделеев стоял на своем, доказывая, что одну займет он сам с супругой, в другой должна разместиться прислуга из двух обещанных родителями невесты девок, а третья будет служить столовой.

– По штатному расписанию мне еще и кабинет для работы положен, – добавил он, не надеясь на успех.

Барон в ответ лишь громко рассмеялся, потом встал из-за стола, подошел к нему и похлопал по плечу:

– Этого я вам обещать не могу, но посмотрю, что можно сделать. Не буду скрывать, вы мне нравитесь. Не то, что ваш товарищ, который строит из себя непонятно кого. Вы истинный русский человек, который… Как это правильно сказать? Не держит в кармане, забыл это слово…

– Фигу, – подсказал ему Менделеев, – или лучше подойдет – кукиш.

– Что это значит? – удивился тот.

– А вот что, – ответил, ничуть не смутившись, Иван Павлович и поднес к носу барона известную фигуру, сложенную из трех пальцев.

– Фи, как некрасиво, – обидчиво произнес тот, скривя лицо в гримасе, – нехорошо показывать это своему директору. Никак не хорошо.

– Так вы же сами просили, – развел руками Иван Павлович, – вот я и показал, что ничего в кармане не держу, все на виду.

– Вы меня окончательно смутили. – Барон утер вспотевший лоб батистовым платком. – Идите и никому не сообщайте об этом. Нехорошо…

Но, когда Менделеев уже подходил к двери, остановил его и спросил:

– А если ваша просьба будет удовлетворена, то не будете ли вы так добры, выполнить мою?

– И в чем она заключается? – не скрыл своего удивления Иван Павлович. – Если что по службе, то вы можете просто приказать, а коль касается чего-то другого, тут обещать не могу.

Тогда Август Христианович путано объяснил Менделееву, что нынешней осенью ему предстоит поездка по всем губернским городам с целью открытия там учебных заведений, а вот местное начальство по непонятным причинам тянет с этим, казалось бы, нужным делом уже который год. Но, поскольку сам барон неважно себя чувствует, то желал бы возложить эту обязанность на молодого коллегу. Иван Павлович нехотя, но все же дал свое согласие. На этом они расстались.

…Накануне свадьбы он ненадолго заглянул к Корнильевым повидаться с Машей и обрадовать ее тем, что директор обещает им выделить несколько комнат под жилье в учительском доме. Но едва он заговорил с ней, как к ним заглянула горничная и смущенно попросила «их благородие» пройти в столовую, где его ждут. Он извинился и, оставив невесту в одиночестве, проследовал за горничной.

Там за обеденным столом собрались все члены семейства Корнильевых, исключая Якова и его женушку. Говорить от имени всей семьи начал Василий:

– Дорогой Иван Павлович, мы все несказанно рады, что завтра породнимся с вами. Но наш долг, как то водится издавна, дать за невестой хоть небольшое, но приданое. Что скажете, батюшка?

Дмитрий Васильевич согласно кивнул и подвинул к центру стола резную шкатулку красного дерева.

– То и есть наше приданое, – подтвердила Марфа Ивановна, – да еще двух наших девок вам в услужение передаем. Они хоть и отпущенные, но согласие свое на то дали. Будут Машеньке по дому помогать.

Иван Павлович не знал, что и сказать в ответ. Поднявшись, он низко поклонился, приложив правую руку к груди, и вышел вон. Корнильевы лишь с удивлением переглянулись меж собой, а Василий взял шкатулку со словами:

– Коль так, лучше Маше передам, она знает, как родительским наследием распорядиться.

Глава одиннадцатая

…Подготовка к предстоящей свадьбе в Корнильевском доме больше походила на сбор ратного люда в военный поход или рекрутский набор, только участвовали в этом благом деле наравне и мужики и бабы. Женским племенем заправляла все еще властная и распорядительная, имеющая зоркий глаз и отменную память Марфа Ивановна. Она, собрав в столовой всех девок и замужних баб, повелительно назидала им:

– Перво-наперво готовьте столовые приборы. Молодым ставить бокалы цвета голубиного с ангелами на чашечке и глядеть, чтоб никто посторонний их не лапал своими ручищами, а стояли они от начала и до конца гуляния нерушимо перед молодыми на положенном месте. Дружкам бокалы ставить перламутровые с архангелами на них выбитыми, и тоже чтоб никто не смел мешать их с иной посудой. Остальным же гостям выберите чего поплоше из посуды. Помнится, были у нас светлого хрусталя бокалы, вот их гостям прочим и ставьте. Но, – она сделала паузу и погрозила указательным пальцем, – чтоб все по счету! Да глядите зорче, чтоб лишних бокалов меж гостей не стояло. Все поняли? – И она грозным взором обвела всю собравшуюся прислугу.

– За столами ты, Капитолина, присмотр держишь и передо мной лично ответ несешь. Выдам тебе двадцать четыре посудины и чтоб столько же вернула, а коль битым окажется хоть один бокал, ответишь, сама знаешь чем.

Капитолина жеманно поджала губы, но возразить хозяйке не посмела, и лишь тяжко вздыхала, понимая, что вряд ли удастся сохранить в цельности всю посуду во время шумного гулянья. Потому соображала, как бы выкрутиться и подсунуть что иное взамен побитого, тем более что некоторый запасец в кладовой у нее имелся, и чуть повздыхав больше для вида, она вроде как успокоилась.

– Блюда и закуски разносят шесть девок. Кого надо, сама отберу, чтоб морды без прыщей были и зубов гнилых не видать. И чтоб улыбались гостям каждая, будто золотой целковый в кармане у себя нашли. Всем нарядиться в одинаковые сарафаны, морды нарумянить и белыми платками космы свои завязать. Волосья всем с вечера вымыть со щелоком, причесать на русский прямой пробор и маслицем слегка смазать. Не приведи господь, если какой насекомый с них гостю на тарелку вдруг спрыгнет.

Девки было прыснули с ее слов, но сдержались, ощутив на себе пристальный взгляд хозяйки, которая, особо не прерываясь, продолжала обсказывать ход свадьбы.

– Первым делом легкую закусочку поднесете: грибочки соленые, редьку тертую, капустку там квашенную, поди сами все не хуже моего знаете. Да старайтесь грузди перед знатными гостями ставить, их ныне мало набрали, а иным и чего поплоше сойдет. Уж я сама за тем прослежу. Потом рыбку солененькую тащите, как первую закуску прикончат, ту посередь стола ставить, чтоб любой дотянуться мог, а уж икру осетровую каждому на отдельном блюдечке, чтоб лишнего не требовали. Получил свое и ладно. Да глядите у меня, чтоб у самих к икре язык не прилип, а то замечу, заставлю этим языком горячую сковороду лизать.

– И впрямь, как ад, только на земле Марфушенька нам пророчит, – шепнула одна из наиболее бойких девиц другой.

– С нее станется, она еще вздумает по счету икринку каждую нам выдавать, – отвечала та тоже шепотком.

– Во-во… – хотела продолжить ее подруга, но была прервана зычным окриком Марфы Ивановны:

– Разговорчики потом говорить станете, а покаместо все как одна меня слушайте, языки проглотив.

Девки притихли и дальше стояли молча, опустив глаза в пол. Заглянувший в этот момент Василий, тут же ретировался обратно, боясь, как бы и ему не перепало под горячую руку. Но не преминул высказать свое мнение, ни к кому при том не обращаясь:

– Нашей бабуле в пору казачьим полком командовать, все бы по струнке ходили, и ослушаться боялись.

Сама же Марфа Ивановна от великого напряжения сил и чувств вскорости подустала, и горничные девки были отпущены, а их место заняли поварихи во главе с дородной Клавдией. Тут разговор пошел более привычный и обыденный, поскольку сама Клавдия умела командовать ничуть не хуже своей хозяйки, и та лишний раз не решалась вторгаться в ее кухонную вотчину. Обговорили лишь время, когда следует начинать стряпню и какое из горячих блюд лучше подавать первым, да что оставить захмелевшим гостям напоследок.

Вдруг, уже собравшись отпускать всех, Марфа Ивановна всплеснула руками и воскликнула:

– А про каравай, которым положено молодых встречать после церкви, совсем забыли?!

– Как можно, – тесто для него уже с вечера поставлено, только что проверяла. Поднялось хорошо, как время придет, мы его в печь и поставим, чтоб хлеб пропекся, а после печи в тряпицы холщовые укутаем, да жениху с невестой после венчания сразу и вручим.

– Ну, тогда ладно, вроде все обговорили, помоги нам господи. Сами понимаете, дело сурьезное, единственную внучку замуж отдаю и опростоволоситься нам никак нельзя. Вы уж, девоньки мои, не подведите, всех одарю сполна, последнего не пожалею.

– А то как же, матушка! Мы душу свою вон вынем, но сготовим все ничуть не хуже, чем на губернаторский стол подают. Сами потом скажете, когда все наши яства отпробуете…

– Мне только и осталось, что разносолы ваши за щеку пихать. У меня и других дел хватит. Свадьба-то, как не крути, вся на мне, понимать надо. – И с этими словами, тяжело ступая, Марфа Ивановна удалилась к себе, чтоб хоть немножко отдохнуть и в который раз подумать о том, как пройдет важное для всей их семьи событие.

…В этот же самый вечер сторож Кондратий, обличенный хозяйкой дома начальственными полномочиями, собрал в людской мужскую половину дворни, готовя их к предстоящей свадьбе.

– А вы, добры молодцы, хозяев наших не посрамите, оденьтесь во все праздничное, да не забудьте сапоги дегтем смазать и, раньше, чем застолье начнется в рот ни капельки хоть какого зелья не брать. Да чтоб глядели на гостей браво, весело, словно перед причастием.

– А нас батюшка наставлял к причастию, когда идем, то в пол глядеть и вести себя со всей скромностью и почтением, – не согласился с ним Гаврюха Мальцев, детина смирный, но к чужим словам не в меру придирчивый.

– А я что говорю? – не растерялся Кондратий. – Так оно и должно быть, с почтением во взоре, но чтоб морды у всех были не постные, будто вас к самой черной работе приставили, а о-го-го какие!

– Дядя Кондратий, а ты нам покажи, как правильно быть должно, а то мы скорчим рожу какую, а тебе не по нраву будет, – с ехидцей предложил малохольный парнишка Санька Быстров.

– Я тебе счас покажу! Так покажу, что ты у меня до конца дней своих помнить будешь, – не на шутку взъярился отставной солдат. Он подскочил к застывшему от испуга пареньку и не мешкая прихватил его за ухо. Тот заверещал ни столько от боли, сколько от страха и завопил на всю людскую:

– Дяденька Кондрат, отпусти, я больше так не буду!

– Чего не будешь? Говори, крапивное семя.

При этом все собравшиеся в людской молодые парни так и прыснули со смеха. Большинство из них недолюбливали тех, что спешили, когда не надо, выскочить вперед с дурацкими вопросами, отчего перепадало не только им самим, но бывало и всем остальным тоже. Кондратий, чуть подержав парнишку за ухо, влепил ему по шее затрещину и вернулся на свое место под висящими в углу иконами, откуда подбоченясь продолжил:

– Значит так, ежели кто еще посмеет перебить меня или начнет нести всякую отсебятину, я того охальника уже не за ухо потяну, а по зубам врежу, чтоб он рот свой более не разевал. Все поняли?

Собравшиеся единодушно промолчали, зная крутой нрав отставного солдата, поскольку на себе изведали его зуботычины, которыми видать нередко потчевали его самого за время воинской службы.

– А теперича, – продолжил тот, – гвардейцы мои, слушайте мою команду: все чернявенькие встают по правую от меня руку, а у кого волос белесый, иначе говоря, льняной, те по левую.

Дворня, озадаченная подобным распоряжением, постепенно пришла в движение, и все начали бурно перемещаться, с одной стороны на другую, не совсем понимая, чего от них требуется. При этом и черненькие и беленькие впопыхах перемешались так, что и справа и слева образовалась сплошная мешанина и задуманного Кондратием разделения не вышло. Он же, видя бестолковость собравшейся дворни, злобно чертыхнулся, топнул ногой и громко гаркнул:

– Вам как сказано встать? Беленьким на один фланг, а чернявым на другой. Вы же, как телята неразумные, всю кондицию мне спутали. Придется каждому его место определить. А ну, Андрюха, айда сюда, а ты, Павлушка, брысь на его место…

Так постепенно, вызывая каждого поименно, он в конечном итоге добился своего.

– Теперича слушайте меня дальше. Эй, Петрушка, тащи сюда льняную пряжу, что приготовлена на печке лежит.

Юркий и сообразительный мальчонка, сын горничной Глафиры мигом принес ему пук льняной пряжи. Кондратий принял его в обе руки, положил на стол и стал отделять от нее небольшие щепотки, вручая их каждому стоящему мужику или парню.

– Зачем нам она? – с недоумением спросил все тот же Гаврюха Мальцев. – Мы поди не бабы, чтоб лен прясть…

Вслед за ним загудели и остальные мужики, а кто-то даже бросил врученную ему пряжу на пол.

– Слухай меня, чего скажу, – грозно повысил голос Кондратий, – велено всех вас нарядить в казачью одежу. Одежа готова, на всех хватит. Имеются и сабли, со старых времен у хозяев наших сохраненные, их тоже выдам каждому, как срок придет. Но известно ли вам, остолопам, что все казаки должны быть при усах, без чего их никто на службу брать не станет. Так что кудельку ту, вам данную, заместо усов пришлепните себе под нос, на верхнюю губу. Кто белесый, тем красить ее не требуется. А вот чернявые в деготь ее обмакнете, а как он обсохнет за ночь, тогда тоже лепите куда положено.

– На что же нам кудельку ту лепить? На хлебный мякиш что ли? Так отпадет он вскорости, – поинтересовался кто-то из парней.

– Мякиш не потребуется. Имеется у меня для тех целей клей рыбий, недавно сваренный. Вот на него и будете лепить усы ваши, – пояснил Кондратий.

– Знаем мы энтот клей, потом усы вместе с кожей отдирать будем…

– Мы так не согласные, – раздались с разных углов голоса.

– А тем, кто хозяйское распоряжение не исполнит, приказано на свадьбе ни вина, ни пива не наливать. Точнехонько говорю, – укротил назревавший бунт Кондратий, – а как их отлепить, могу прямо счас присоветовать.

– И как же? Сказывай, мы послушаем…

– Да тем же самым пивом. Помочите в нем свои усы поклеенные, они и отстанут.

– Шутишь, дядя Кондратий…

– А ежели нет, тогда как быть?

– Тогда будешь с куделькой своей ходить, пока настоящие усы не вырастут. Все на том. Шагайте отсюда, а то надоели мне хуже горькой редьки.

Мужики и парни, подсмеиваясь друг над другом, повалили вон, оставив уставшего от своих командирских обязанностей Кондратия в полном изнеможении. Чуть посидев, он, недолго раздумывая, отправился на кухню, где отыскал повариху Клавдию и, втягивая носом аромат, исходящий от стоявшего на огне объемистого чугунка, поинтересовался:

– Перекусить есть чего?

– Да уж найдем…

– А ежели чего покрепче?

– Можно и покрепче, пока никто из хозяев не заявился.