Текст книги "Польские трупы (сборник)"

Блин, мне-то что до этого?! Хорош рай – с бассейном, полным кровищи. Еще один долбаный революционер нашелся. Гонял бы лучше своих кроликов.

Если у меня и было желание скрыть, что тут у нас происходит, то теперь оно улетучилось. Разумеется, он станет волноваться, но ведь и мое состояние спокойным не назовешь. Я с остервенением стучала по клавишам и, едва успела нажать «Send», как раздался стук в дверь.

– Мама, какие мы все-таки идиоты. До вечера отсюда, естественно, никого не выпустят. Внизу полный бардак: на вертолете прилетели двое из Барселоны. Спецы по перерезанным глоткам. Но Веронику пока не нашли. Как думаешь, крышу уже проверили? Там есть такие устройства для нагревания воды, верно? Что ты делаешь в сортире с ноутбуком? Я же сказал, чтобы ты ему ничего не писала. Все о’кей. Ситуация под контролем. Завтра все закончится, и мы выбросим из головы эти трупы. Вот увидишь. Только как я выдержу без колы? Даже бар не открывают.

– Да я и залогиниться не успела, – соврала я. – Само собой, я не стану его тревожить.

– Там что-то происходит. Они приковали Каи наручниками к бильярдному столу. Спустись и попробуй что-нибудь разузнать. Ведь он не виновен. Скажи им об этом. Самое большее, на что он способен – по пьянке столкнуть ее в бассейн, но распять… Нет. Это точно не Каи. А, и спроси, посмотрели ли они записи, сделанные камерами наблюдения.

– Позволь им поработать. Может, они и не семи пядей во лбу, но ведь ты о них ничего не знаешь. Дай им шанс. Я сейчас вернусь. Никому не открывай.

* * *

На каждом этаже сновали полицейские. Они заталкивали возмущенных постояльцев обратно в комнаты. Ничего не объясняли. Просто закрывали двери. Я проскользнула на боковую лестницу, ведущую прямо к площадке над бассейном. На ступеньках сидели молодожены и о чем-то шептались. У нее были красные глаза. Подходящее время для выяснения отношений, ничего не скажешь. Ребята смотрели на лесенку, от которой час назад отвязали Хайди. Теперь она лежала там в черном мешке.

Я спросила, известно ли им, что случилось. Кивок. Внимательно оглядев их взлохмаченные головы, я в очередной раз дала себе слово, что больше ни за что с ними не заговорю. Проклятая «Любовь с первого взгляда». Наверняка они выиграли эту неделю на Балеарских островах в подобном говенном телешоу.

Что там Макс говорил о камерах? Кажется, тут не ведется наблюдение. Но над моей головой в небольшом углублении в стене мигал красный огонек. Точно такой же я заметила над дверью мужского туалета. Неужели они были тут и раньше? Бука оказался наблюдательнее меня?

Полицейские принялись укладывать мешок на носилки, а Каи – заталкивать в фургон. Маргерита стояла возле бассейна. Силы ее иссякли. Она прислонилась к стене. От нее больше не требовалось быть энергичным и деловитым администратором. Она расплакалась.

– Знаешь, где была Вероника? На крыше, прикованная к…

– …системе нагревания воды? Да?

– Откуда ты знаешь? Ведь там не было никого, кроме полицейских. Боже, ее тело страшно изуродовано. Да еще на такой жаре! Она почти целиком сварилась. – Маргерита не успела добежать до туалета.

* * *

– Что вы здесь делаете? Пожалуйста, немедленно вернитесь в свой номер! – Инспектор Кравец меня по-настоящему напугал. Настолько, что я опрометью кинулась наверх.

В кранах не было горячей воды. А Бука еще раньше услышал крик соседей, доносившийся из ванной. Он деловито поинтересовался, возможно ли технически, чтобы из крана текла кровь Вероники. «Возможно?» – упорствовал мальчишка.

Я не отвечала. Этот ребенок меня поражал.

– Мамочка, пожалуйста, скажи им, что вскоре они обнаружат еще одну девушку. Закопанной в землю или повешенной на высоком столбе. Хотя нет, их будет две. Здесь есть старый маяк?

– Да, но добраться туда можно только на лодке, – ответила я. Спорить с ним было бессмысленно. Хотя на два новых трупа мне тоже соглашаться не хотелось. – Но почему он убивает? Извращенец? Псих? Надо сказать, не слишком изобретательный, раз даже двенадцатилетний мальчишка может подобрать ключ к его шифру, – пыталась пошутить я.

– Он не псих. Во всяком случае, не псих в привычном нам смысле. У него есть цель. И она заключается не в том, чтобы навести на всех ужас при помощи отрезанных пальцев; он не шьет себе нарядов из кожи своих жертв. Я вот что думаю. Он убивает девушек, чтобы скрыть только одно убийство. Как в «Убийствах по алфавиту» Агаты Кристи…

– Ты же говорил, что ее книжки наводят на тебя тоску. Ты не читал «Убийства по алфавиту».

– Но папа читал… – начал было Бука, однако тут же осекся и, что совсем удивительно, смутился.

– Ты ему звонил, обманщик! И что, по-твоему, он, не отходя от письменного стола в Варшаве, определит, кто убивает девушек на Майорке? Он ведь в жизни не видел вблизи ни одного трупа.

Они оба привели меня в бешенство. Я попыталась прошмыгнуть в ванную, спрятав компьютер под полотенце.

– Даже не думай, мама! – остановил меня Бука на полпути. Полотенце съехало с лаптопа. – Ты обещала, что не станешь ему доносить.

– Что значит – «доносить»? Он твой отец и должен, вместо того чтобы нести всякий бред, вытащить тебя отсюда. А заодно и меня. Вашу мать, я больше не выдержу!

– Даже четвертое убийство не даст тебе права выражаться. Сама меня этому учишь, – ядовито усмехнулся Макс.

– Как еще «четвертое»? Мне вполне достаточно двух. Забудь про свои детективы. Это настоящая жизнь, а точнее, настоящая смерть.

– Я бы, конечно, забыл. Но как раз, когда ты спускалась узнать о Веронике, я вышел на балкон. И там стоял он. Этот Кристиан из «Сан Бич».

– О, Боже! Это его рук дело, точно. Они ведь всегда возвращаются на место преступления, да?

Я помчалась вниз. По дороге едва не сбила с ног двоих полицейских. Мне нужно было немедленно увидеть Хорхе Кравеца. В конце концов, я свидетель, точнее, мать свидетеля, обнаружившего первую жертву, и должна с ним поговорить.

– Сеньора, вы что-то вспомнили?

– Этот человек из отеля «Сан Бич», Кристиан, администратор… Он появился тут перед тем, как были совершены убийства. А до этого спрашивал у меня номер комнаты. Я там играю в теннис с сыном. Резервировала корт, этот вопрос меня удивил. А еще больше удивило его появление здесь посреди ночи. Он странный. Улыбается так, будто знает гораздо больше всех, а его взгляд пронизывает насквозь, – начала перечислять я.

– Сеньора, вы психолог? – поинтересовался Кравец.

– Нет, журналист. Но у меня есть интуиция, которая до сих пор не подводила.

– О’кей. Мы проверим его. Как себя чувствует ваш сын? – спросил он вежливо.

– Сын? Отлично: для него это – задача, которую он уже почти решил. Кстати, он спрашивает, посмотрели ли вы записи, сделанные камерами наблюдения. Там может оказаться что-то важное. Кроме того, он утверждает, что будут еще два трупа. Один должен болтаться в воздухе, а второй – лежать в земле, но не целиком. На поверхности останется голова. А может быть, ноги? Впрочем, какая разница, что именно. Во всяком случае, вы их найдете без труда, а я все равно свихнусь гораздо раньше, – обреченно закончила я.

– Возможно, ваш сын тоже обладает интуицией. Но здесь нет ни одной камеры, – сухо произнес Кравец. – Эти красные лампочки – бутафория. Администратор сказала, что их установили для видимости, когда у постояльцев начали пропадать мобильные телефоны. Помогло, кстати.

* * *

От разъяснений Кравеца мне легче не стало. Оставалась последняя надежда – Пиксель. Я воспользовалась случаем и позвонила. Ни слову из моего письма он не поверил. Стал нести какую-то ахинею насчет испанского вина и добавил, что всякий раз, как только он начинает проникаться духом чендлеровских историй, встреваю я с развлекалочками от Иоанны Хмелевской.

Он веселился, говорил, что мне, должно быть, здесь совсем тоскливо, раз уж я начала выдумывать такой бред. А Максу он подбросил разгадку, поскольку понял, что речь, очевидно, идет о какой-то семейной интеллектуальной забаве.

– Дорогой мой, мы знакомы уже двадцать лет. Я когда-нибудь придумывала истории про убийства, чтобы немного развлечься? Все это отнюдь не идиотские шуточки. Мне нужны деньги. Положи мне на карточку Visa четыре тысячи, иначе я не смогу купить билеты. Нам действительно нужно отсюда сматываться. Я боюсь. За себя и за него. У этого ребенка нет чувств, только холодный ум. Сейчас он сидит в номере и разрабатывает следующие преступления. В конце концов, забери меня отсюда. И прекрати ржать. – Я бросила трубку.

Бука читал свой детектив. Он был непривычно взбудоражен. Заявил, что одна из новых жертв будет случайной. По его словам, я подходила под эту категорию и вдобавок вмешиваюсь в следствие и представляю угрозу для плана. А план, по мнению мальчишки, был до омерзения банальный – получить прибыль.

– Необязательно ему за это платят, но деньги тут играют роль. Основную.

Я решила, что мальчишка все-таки съехал с катушек. Впрочем, учитывая обстоятельства, меня это не сильно удивило. Ничего, завтра мы вернемся домой и займемся поисками хорошего психолога.

* * *

Ужинали в гробовой тишине. У меня кусок застревал в горле, поэтому я только выпила сок. И два пива. Даже сын ничего на это не сказал.

– Мне нужно отсюда выйти. У меня начинается клаустрофобия. Я могу сидеть в отеле хоть целый день, но только не тогда, когда меня заставляют, – ворчала я.

– В номере безопасней, – возразил Бука.

Я выдержала только два часа.

– Все, я пошла. Запри дверь. Ключ я заберу. Постарайся уснуть, сынок, – добавила уже с порога.

– Не советую, – спокойно ответил он. – Но это твое дело. Я не могу пойти с тобой – мне осталось всего сорок страниц.

Я старалась держаться многолюдных улиц. На всякий случай. Уже возле корта на меня налетел молодожен.

– Эй, поосторожней! А где твоя возлюбленная?

– Она немного притомилась. Осталась в отеле.

Ну надо же – ответил. Причем целыми двумя предложениями.

Он не ушел. Смотрел на меня, и впервые я заметила какое-то выражение на его лице. И в тот же момент вдруг обнаружила, что под южным загаром и модным прикидом воспитанного на скверном телевидении пижона скрывается глухая деревенщина. И мне вдруг страшно захотелось оказаться в толпе отдыхающих, которая исчезла, стоило ей только мне понадобиться. А деревенщина сплюнул на дорожку, закурил сигарету и неожиданно разговорился.

– Нет. Ангешка не в отеле. Не в нашем. И не совсем в отеле. Ну почему тебе надо больше других? У тебя есть сын, занималась бы его воспитанием. Зачем ты суешь нос в чужие дела? Наша свадьба, мой взгляд на жизнь. Тебе обязательно нужно было перебежать мне дорогу? – прошипел он, а я стояла, потрясенная его многословием, не в силах двинуться с места. Закричать тоже не могла. Он точно вышел из моих кошмаров. – Думаешь, я ни о чем не догадался? Все твои идиотские вопросы я записывал на эту камеру. – Он похлопал по карману, из которого, к моему изумлению, до сих пор торчал один из металлических гаджетов, полученных в день приезда. – Я хотел только срубить немного бабок. Прошел кастинг. Думал, нужно будет пожить пару лет с этой идиоткой – и привет. Ну знаешь, перед камерами мы знакомимся, на глазах зрителей идем на свидание, занимаемся любовью, женимся, рожаем детей – и всякая такая фигня. Камеры мне не мешали. А эту кретинку, мою жену, я хотел по-тихому убрать. Обычный несчастный случай. Разве кто-нибудь удивился бы, если б такая идиотка включила фен, лежа в ванне? Но дальше стало гораздо труднее. От нас потребовали выполнения новых заданий. Мелкие кражи, супружеская измена, попытка отравить ее родителей – и все в таком духе, чтобы подогревать интерес зрителей и давать пищу бульварной прессе. Нам организовали поездку сюда. Я понял, что это прекрасная возможность, а тут как нарочно дали задание кого-нибудь убить. Потому что наша повседневная жизнь начала надоедать телезрителям, и канал терпел убытки. Тогда Агнешке пришла в голову эта проклятая идея со стихиями и психопатом. Начиталась книжек, идиотка. За рост аудитории до двадцати миллионов нам причиталась премия: гонорар за участие на банковский счет и вдобавок сто тысяч евро за каждый миллион зрителей. Я бы на всю жизнь был обеспечен. Можно было обосноваться здесь, на этом милом островке. А эти две немецкие кретинки сами приплыли к нам в руки. Они идеально подошли: надрались в стельку и желали побрататься. Время перевалило за полночь. В отеле погасли все окна. Агнешке даже не пришлось прилагать особых усилий. Она была мало разговорчива, зато знала немецкий: выросла в Германии, оттуда родом ее отец. Ту, что была потрезвее, она уговорила прогуляться на крышу. Соблазнила ее осмотром телеоборудования, огромных антенн, студии, сказала, что мы участвуем в масштабном шоу, на нас смотрят миллионы, и что только мы трое об этом знаем, и что за участие мы получим кучу бабла. Та клюнула. Полезла на крышу. Я поднялся только помочь привязать ее к нагревателю. Агнешка орудовала скальпелем, как заправский хирург. У меня вышло похуже, хотя я тоже нехило перерезал горло той, первой. Как ее звали-то? Хайди? Ну и имечко! До омерзения швабское. Веревки нам выдали с прочим барахлом телевизионщики. В первую неделю я все ломал голову, на кой они нам. Ну да не важно. Важно то, что на счете у меня вся сумма. А из проблем – только ты. Выбор прост.

– Спокойно, – пробормотала я.

– Я спокоен. Взгляни наверх. Видишь? Вон она. Пришлось долго уговаривать ее подняться. Я думал, у нас будет романтическая прогулка на старый маяк, но из-за тебя пришлось все упростить.

Агнешка раскачивалась на высоком фонаре, обычно освещавшем корт, но теперь не горевшем. Скальпель я заметила в последнюю секунду. Но все равно я бы ничего не смогла предпринять. Раздался треск. На меня посыпались ошметки чего-то липкого и твердого. Мой убийца медленно оседал по ограждавшей корт сетке. Без головы.

– Вы целы? – Кристиан держал в руке окровавленные остатки ракетки с болтающейся леской. – Я увидел эту девушку висящей на прожекторе. И вызвал полицию, – непонятно почему оправдывался он. – Они сейчас будут здесь. Еще раньше ваш сын предупредил мою Маргериту, он очень беспокоился. Это он обратил внимание на фонарь.

А Кристиан попросту был мужем Маргериты. И в прошлом – чемпионом Испании по теннису. Голова новобрачного после его двуручного бэкхенда превратилась в месиво. Мяч от его удара летел со скоростью двести семьдесят километров в час. Голова – чуть-чуть медленней.

Перевод О. Чеховой

Ирек Грин
Бесхозный пес

Он сидел на крышке унитаза в позе лотоса и слушал стоны, доносящиеся из-за двери. Стонали почти напротив, в том месте, где размещались умывальники, врезанные в длинную мраморную столешницу, и большое зеркало. Диктофон фиксировал все с цифровой чувствительностью: приход мужчины и женщины, щелчок замка с внутренней стороны ресторанного туалета, ее нетерпеливость, его заверения, что в кабинках никого нет, когда он, нагибаясь, заглядывал под каждую дверь, потом скрип кожаных брюк, которые мужчина резко стащил с женщины, и наконец гулкие отзвуки совокупления. Она повторяла его имя и громко требовала, чтобы он входил глубже, и хотя кричала она в основном по-немецки, человек в кабинке понял большую часть слов, а о значении остальных догадался из контекста. Он раздумывал: любовники стоят? – и если да, то как стоит женщина: передом или задом к партнеру? А может, она сидит на столешнице, а он стоит? Скорее всего, оба на ней лежат, не зря же мраморная плита такая широкая и прочная.

Вдруг они перестали издавать звуки. Все прекратилось, и наступила тишина. Почти полная. Только мобильник в кабинке заливался все громче. Так был установлен. Чтобы звонил по возрастающей. Он пришел к выводу, что это трель телефона заставила их затаиться. Не оттого вовсе, что им захотелось ее послушать. Хотя мелодия была довольно приятная. Он сполз с толчка. Открыл кабинку, стараясь не смотреть на сплетенные тела, – женщина стояла задом, – и стремительно бросился к двери. Мужик, спутанный штанами, смотрел на него в зеркало. В ярости.

– А ну, подожди, сволочь!

Он не стал ждать. Открыл дверь туалета и, прошмыгнув через зал ресторана, выскочил на улицу. Не угодил под пролетку лишь потому, что прибавил шагу. Свернул на рыночную площадь. Сел на первый попавшийся свободный стул в садике кафе. Обернулся – нет ли погони. Пригладил волосы. Глубоко вздохнул и поднес телефон к уху: «Детективное агентство “Инквизиция”», Иосиф Мария Дыдух, чем могу быть полезен?»

* * *

Голос в трубке отдал распоряжение. Иосиф Мария Дыдух, стоя под душем, и потом, когда читал уже в постели, и позже, когда засыпал, проклиная шум краковского Казимежа[11]11
  Старинный, бывший еврейский район в центре Кракова, где, в частности, снимались сцены известного фильма С. Спилберга «Список Шиндлера», а в настоящее время находится синагога, музей и много еврейских ресторанов и кафе.


[Закрыть], совершенно четко это сознавал. Голос не просил, не спрашивал, не уговаривал – отдал распоряжение. В девять вечера, завтра, жду вас у костела францисканцев. Попытка выяснить цель встречи не удалась. А на вопрос: как мы узнаем друг друга? – ответили частые гудки. Дыдух, окинув взглядом свое недавнее прошлое, заключил, что за приглашением, пожалуй, не скрывается ни один из его врагов, которых у него накопилось изрядно с той поры, как он стал частным детективом. То есть за три года. Три года в деле, и уже по уши в дерьме. Ну что ж, сам выбрал специальность: разводы.

Следующий день он начал с передачи кассеты клиенту. В кабинете заказчика они сосредоточенно прослушали стоны. Иосиф взял деньги и, покивав в знак согласия, мол, вот потаскуха и доигралась, вежливо попрощался. Потом позвонил приятелю, полицейскому из Центрального следственного управления Варшавы, и попросил установить, кто накануне ему звонил с засекреченного номера, но услышал только, чтобы шел куда подальше и сам искал, коли заделался частной ищейкой. Затем отправился в офис, проверил электронную почту, выслушал поток брани, записанной на автоответчик женским голосом, ни с кем не идентифицирующимся, проверил и записал, с какого номера звонили, положил ноги на письменный стол, протер ботинок – он недостаточно блестел – и стал ждать. Через пятнадцать минут, так как ничего не происходило, он отправился в летний садик кафе «Молочная» выпить кофе. Просмотрел заголовки газет. Был звонок на мобильный, кто-то долго дышал в трубку. Он позвонил Матильде, она не отвечала. Заказал еще чашку кофе. Пересел за другой столик, потому что рядом расположилась парочка испанцев, курящих вонючие «дукадос». Поразмышлял о вечерней встрече, недолго. Тот тип, видно, его знает. В девять, за несколько дней до Ивана Купалы, на площади Всех Святых будут толпы, а значит, можно надеяться, он не получит по морде – кругом же люди. Впрочем, иногда клиенты назначали ему встречу вне офиса. Некоторые не желают, чтобы их видели в детективном агентстве. Хотел подсесть знакомый с виду художник, но раздумал, как только Дыдух сказал, что неплатежеспособен. Художник, уже в подпитии, присовокупил еще пару слов на тему того, что Дыдух выглядит как деревенщина в своем неизменном костюме и что не помешало бы держаться раскованнее.

* * *

Он пошел к доминиканцам на «девятнашку». Так вечернюю мессу называла молодежь, знавшая о ней, поскольку служба предназначалась для молодых. Храм был переполнен, поэтому богослужение он слушал в притворе. Молился самозабвенно и только раз рассмеялся. Вспомнил, как он сам, отправляя мессу в этом костеле – далеко не в лучшем психическом состоянии, после бессонной ночи, когда он в оцепенении внимал исповеди отца Адама, – разъяснял прихожанам значение праздника Трех Царей[12]12
  День Богоявления, или День Трех Царей (Волхвов), отмечаемый католиками 6 января (православными – 19 января), – древнейший христианский праздник, посвящен крещению Иисуса и поклонению младенцу языческих царей – Каспара, Мельхиора и Валтасара.


[Закрыть], рассказывал про Бонифация, Панкратия и пр.[13]13
  Речь идет о католических священномучениках и святых – Панкратии, Сервации и Бонифации, почитаемых соответственно 12, 13 и 14 мая. В народном календаре природы их принято называть «тремя холодными огородниками или садоводами», т. к. в эти майские дни еще можно ожидать заморозков.


[Закрыть], а какая-то баба в первом ряду так хлопала себя по лбу, что эхо просто ошалело от избытка впечатлений.

Без четверти девять Иосиф Мария Дыдух сел в такси на стоянке напротив костела францисканцев и велел ждать. Таксист включил счетчик, и они стояли. Дыдух наблюдал за входом в храм. Много людей расхаживали туда-сюда. Несколько одиноких мужчин. Ни один, однако, ничем не походил на клиента, ожидающего встречи с частным детективом. В силу специфики своей работы, Дыдух встречался преимущественно со взволнованными и смущенными мужчинами, нервно потиравшими щеки, отводившими взгляд и частенько заикавшимися. Женщины – клиент редкий и более требовательный – обычно бывали спокойны, но и они, независимо от погоды, прятали глаза за большими темными стеклами очков. Ксендза Матеуша, личного капеллана архиепископа, краковского митрополита, Дыдух знал с давних пор. Он даже улыбнулся, завидев его, стоящего возле костела. Вот это был бы клиент! Пикантное таинственное дельце. Настоящий, впрочем, по-прежнему не просматривался. Дыдух шарил по площади взглядом: не исключено, что кто-нибудь так же, как он, наблюдает за входом в костел, – но не заметил ничего подозрительного. Таксист начал проявлять нетерпение. От бурной реакции его удерживал, по-видимому, только добротный костюм пассажира. Наконец зазвонил телефон.

– Где вы? – Голос в трубке не тратил времени на приветствия.

– Добрый вечер. Я возле костела. А вы?

– Это я возле костела.

– А возле какого… – Иосиф Мария Дыдух осекся, потому что увидел озиравшегося по сторонам ксендза Матеуша с прижатым к уху мобильником. – Не важно. Я сейчас подойду.

* * *

Они шли по Плантам в сторону Вавеля[14]14
  Планты – окружающее старинный центр Кракова бульварное кольцо, возникшее на месте снесенных средневековых оборонительных сооружений. Вавель – «краковский Кремль» – крепостные стены, королевский замок, кафедральный собор, расположенные на одноименном холме.


[Закрыть]. В молчании. Ксендз Матеуш заговорил первым:

– Я должен быть уверен, что вы не записываете.

– Пожалуйста, можете меня обыскать, но мы в общественном месте, и это, боюсь, будет превратно истолковано.

– Вы записываете?

– Нет.

– Верю вам, отец.

Не считая шуточек тех, кому было известно монашеское прошлое Иосифа Марии Дыдуха, никто так не обращался к нему уже несколько лет.

– Я уже не доминиканец.

– Ах да, конечно, извините. Перейдем к делу. Я обращаюсь к вам от имени архиепископа. – Ну и ну. Пикантная история крупного калибра. – И все, что я вам скажу, независимо от того, какое вы примете решение, должно остаться между нами…

– Я обязан соблюдать определенные нормы, – раздраженно оборвал его Дыдух.

Взгляд, которым смерил его священник, говорил, что тот относится к подобного рода заявлениям весьма скептически.

– Начну с того, что я был против выхода на связь с вами. Я не доверяю доминиканцам, даже бывшим. Но служба – не дружба… как говорится. Его Преосвященство ставит вопрос так: примете ли вы от нас заказ?

– Я специализируюсь на разводах, супружеских изменах и грязном соперничестве полов. Кроме того, я – та паршивая овца, которая ушла из… института Церкви. Чего может ожидать от меня его преподобие архиепископ?

– Так вы возьметесь или нет?

– Почему бы и нет? Тем не менее расценки я назову, когда узнаю суть поручения.

– Вам хорошо заплатят, – с презрением произнес ксендз Матеуш. – Вчера днем умер доминиканец, отец Болеслав Поремба. Вы его знали?

Дыдух кивнул, вспомнив седовласого старого монаха, и мысленно вверил его душу попечению Господа. Ксендз Матеуш продолжил:

– Врач засвидетельствовал естественную смерть. Отец Болеслав умер в стоматологическом кресле. Печень. По мнению Его Преосвященства и моему личному, есть основания полагать, что это не была обычная смерть.

– Самоубийство?

Ксендз Матеуш фыркнул от возмущения.

– Убийство. – Он не дал Дыдуху вставить ни слова. – Как вы знаете, не в нашей власти приказать доминиканцам заявить в полицию, мы даже не можем намекнуть о своих подозрениях. Поэтому Его Преосвященство, вопреки моим советам, повторяю, решил нанять вас.

Дыдух почти совсем уже собрался с мыслями. Вздрогнул, когда часы на вавельском замке пробили половину десятого.

– Почему вы сами не заявите в полицию, что в монастыре, вероятно, совершено преступление?

– Даже если мы правы, мотивы этого убийства не следует предавать огласке.

– Я вас слушаю.

– Вам не обязательно…

– Я вас слушаю! – Несколько прохожих взглянули на две черные фигуры.

Ксендз Матеуш втянул голову в плечи, но Дыдуха мало волновало его психическое состояние. Он готов был кричать еще громче.

– Отец Болеслав намеревался выставить свою кандидатуру на выборах настоятеля. Он бы выиграл. Этого вам должно быть достаточно. Вполне можно предположить, что кому-то это было не на руку. Например, тому же отцу Адаму… Поремба был слишком открытым. Сейчас нам нужна другая Церковь.

– Такая… для совсем темных?

– Да как вы смеете?! – вскинулся секретарь архиепископа, но быстро взял себя в руки. – Прошу не путать традицию со слепой ортодоксией.

– Вы обратились ко мне, потому что я полтора десятка лет провел в конвенте[15]15
  Конвент – монастырь и монастырская община.


[Закрыть], потому что я знаю всех и в придачу являюсь частным детективом?

Секретарь архиепископа помолчал с минуту.

– Мы обращаемся к тебе, сын мой, потому что ты веришь в Бога. Мы нанимаем тебя, – эти слова он подчеркнул, будто напечатал вразрядку, – потому что ты не «миряшка». Так вы называли наших божьих овечек, да? «Миряшки», я ведь не ошибаюсь? Ты – Domini canis, ты – пес Господень[16]16
  «Псы Господни» – название, утвердившееся за нищенствующим орденом монахов-доминиканцев, каковое является прямым переводом с латыни, а также связано с эмблемой ордена – собака с пылающим факелом – и их активным участием в инквизиции.


[Закрыть]. И мы надеемся, что, найдя убийцу, право решать, как с ним поступить, ты предоставишь Его Преосвященству. Ну и потому еще, что ты хорошо знаешь отца Адама.

По мнению Дыдуха, последнее прозвучало ехидно. Он стиснул зубы.

– Дорого же это обойдется прихожанам, ваше преподобие.

Он не выносил, когда его называли «сын мой».

* * *

Он снял пиджак, расслабил галстук и рьяно принялся делать записи. Сперва в закусочной, затем у себя на чердачке на улице Тела Господня. Стиль умозаключений по-прежнему выдавал в нем доминиканца. Годы формации[17]17
  Формация (у католиков) – период подготовки и духовного становления монаха перед принятием священнического сана.


[Закрыть] и деформации, как в их среде говорилось, оставили на нем трудновыводимую печать схоластического мышления. Он был приверженцем философии толчка. Толчка – не в смысле отхожего места, а в смысле толчка, дающего нам бытие и ведущего к познанию. Правда, в его новой деятельности эти понятия обрели иное значение: более практическое и примитивное; на первое место выходят элементы бытия, очевидные следы и их подобие, а затем познание истины. Не каждой, необязательно безусловной, часто несправедливой, но той, которую можно доказать. И он записывал всё пункт за пунктом.

Ксендз Матеуш не много добавил к уже сказанному, если не считать частых замечаний на тему отца Адама, причину которых, несмотря на настояния Дыдуха, не пожелал прояснить. Поэтому детектив предположил, что таким вот, далеко не самым деликатным, способом ему указывают на главного подозреваемого. Поремба договорился со стоматологом на шестнадцать часов. В семнадцать один из монахов нашел священника мертвым в кресле. Врач «скорой» констатировал смерть пятнадцатью минутами позже. Кончина наступила, по мнению доктора, по естественным причинам. Следует побеседовать со стоматологом, с врачом «скорой». А также с монахом-привратником. С монахом-санитаром, у которого ключи от стоматологического кабинета. Поремба был наставником молодых иноков – значит, надо поговорить также с семинаристами. И с настоятелем, но ксендз Матеуш был категорически против этого. Доминиканцы не должны знать, что кто-то что-то у них вынюхивает. Так он сказал. Как же это сделать? – вот задача.

Иосиф Мария Дыдух помнил из прошлой жизни предвыборную возню. Многие были заинтересованы, чтобы победил именно этот, а не другой кандидат. И если ты поддерживал не того, начиналась свистопляска. Службы в шесть утра за пределами монастыря. Стукодром, исповедь – мысленно поправил он себя – в самое напряженное время; после двух часов такого стучанья[18]18
  Священник стучит в стенку исповедальни, когда исповедь закончена.


[Закрыть] в исповедальне самые выносливые священнослужители бывали на грани помешательства. Разве что у тебя задатки дятла – умеешь быстро отстукивать исповедующихся. Те же, что были на стороне победителя, могли рассчитывать на кое-какие привилегии. Частые поблажки в соблюдении монастырских правил. Освобождение от заутрени, если накануне вел занятия допоздна. Более легкое покаяние, если не справился с какой-нибудь обязанностью. Лучшая келья. В общем, стоило водиться с победителями. Тогда Дыдух этому не удивлялся, да и, собственно говоря, не задумывался. Так устроен весь Божий свет – почему же тот, за стенами, почему Его земные твердыни должны быть иными? Монастырская братия готова была на многое, лишь бы победила их фракция. Но не убить. Пожалуй.

Он вспомнил отца Адама и слова одного из братьев, с которыми дружил, сказанные однажды во время долгой прогулки, когда они шли втроем, как предписывал устав. От его взгляда веет смертью, не видите? Он может убить за отступничество от веры. Но отец Адам мог убить за ересь или за то, что называл ересью. Еврея, масона, педика – да. Но ради обретения власти убить другого священника? Нет, никогда. Поговаривали, что отец Адам беседует с Богоматерью и строго выполняет ее наставления. Отец Адам был безумцем, это верно, но был ли он способен на убийство? Как он там сейчас? Записал.

И вдруг Иосиф Мария Дыдух засмеялся. Над собой. Вслух.

А что, если Поремба просто умер? Взял да и умер, потому что был уже стар. Искать убийцу в монастыре – абсурд. Что это тебе взбрело на ум, Вильгельм Баскервильский[19]19
  Главный герой романа Умберто Эко «Имя Розы».


[Закрыть]? А может, правы те, кто говорил, что ты ушел из ордена, поскольку всегда хотел быть детективом? Поскольку для тебя всё было не таким, каким казалось, за всем скрывались злоба, ненависть, гордыня? И ты их видел, видел проницательным взором вечно сосредоточенного на своих мыслях очкарика? Ты замечал все зло мира под маской ханжеской отрешенности и святости. Ты слушал сладкую ложь, которой дышала доминиканская silentium[20]20
  Тишина (лат.) – одно из правил, регламентируемых монастырским уставом. В частности, в краковском монастыре доминиканцев на сводах большими буквами выведено «Silentium», а основатель ордена, св. Доминик, изображен с прижатым к губам пальцем.


[Закрыть], и знал, что всё это обман. Как и тогда, когда отец Адам постучал в твою келью и, услышав ave, вошел, молча встал на колени, чтобы исповедаться, оставив открытой дверь, а говоря те вещи, не сводил с тебя взгляда безумца, и ты потом не мог уснуть всю ночь? Так же, как сейчас?

Дыдух прикрыл глаза.

Он не сразу заметил, как сзади бесшумно приблизились две фигуры в капюшонах. Лица в тени. Вокруг так тихо, что слышно их хриплое дыхание. Даже Казимеж уже погрузился в сон. Один из монахов набрасывает сыщику на шею четки. Стягивает. На затылке – дыхание сатаны и горячий язык. Иосиф Мария Дыдух вскакивает и дергает за удавку на шее. Пуговица от рубашки вылетает в приоткрытое мансардное окно. Он ударяется головой о покатый потолок. Упав, с пола видит рассвет за окном. Рука скользит по пестрому галстуку, как по четкам. Раздается звон колоколов на базилике Тела Господня. Монахи исчезают. Он судорожно глотает воздух. Шея мокрая, обслюнявленная потом. После шестого удара наступает тишина.

Он еле дотащился до душа, открыл воду, смыл сон. Насвистывая, ощупывал шишку на лбу. Рубашку снял только тогда, когда она совсем намокла.

* * *

О докторе Пиотровиче, стоматологе, удалось кое-что узнать до того, как в десять утра Дыдух вошел к нему в кабинет и сел в кресло. Врач лечил монахов уже несколько лет. Его вызывали по телефону, если кому-то из братьев требовалась помощь.

– Откройте, пожалуйста, рот. – Пиотрович наклонился к нему, заслонив лицо, словно в боксерской защитной стойке, латексными перчатками. – Что болит?