Текст книги "Случайная жертва"

16

По дороге в Тель-Авив я начал обзванивать женщин из своего «списка одиннадцати». В преступном мире всегда так: начинаешь со сделки с крупнейшим в Европе торговцем наркотиками, и не успеешь оглянуться, как докатился до разговоров по мобильному за рулем. Двух первых кандидаток я вычеркнул сразу. Первая оказалась йеменкой, вторая – бывшей баскетболисткой из клуба «Элицур» ростом 1 метр 94 сантиметра. Она охотно поделилась со «служащим больничной кассы» своими проблемами с коленями, неизбежными для девушки ее роста, не говоря уже о проблеме найти себе парня.

– Какого вы роста? – спросила она к концу разговора.

– Метр шестьдесят два, – ответил я. – Моя мать работала карлицей в цирке в Румынии.

Номера три, четыре и пять не снимали трубку. Номер шесть жила в Метуле и более или менее подходила под нужный мне профиль, как и номер семь из Кфар-Савы. Номера девять и десять отсеялись по причинам этнического характера, а номер одиннадцать заплакала, едва я спросил ее насчет маммографии. Шесть недель назад у нее диагностировали рак. На мгновение мне поверилось, что это и есть та беда, которую на расстоянии почувствовала Эла, но женщина оказалась марокканкой из мошава Бней-Аиш.

Я вернулся к началу списка и дозвонился по оставшимся номерам. В результате он сократился до трех имен: жительниц Метулы, Кфар-Савы и поселения Омер. Что ж, придется поработать ногами.

Когда я подъехал к дому Альтера, часы показывали десять утра, но у меня было чувство, что, с тех пор как я встал, прошло не меньше двух дней. Альтер жил в Новой Герцлии, в относительно новом доме, из которого открывался вид на лужайку с качелями и детской песочницей. В ней под надзором мамаш возились два пацана. Почему после того, как его жена и дочь погибли, он не переехал отсюда, с недоумением подумал я и минутой позже получил ответ. На его двери висела керамическая табличка: «Здесь живет любящая семья: Рон, Шира и Анат Альтер». Он еще не был готов с ними проститься.

Дома он выглядел совсем иначе. Люди на своей территории всегда выглядят иначе. Он был босиком, в джинсах и белой футболке. Он казался радостным и полным энтузиазма, как тренер школьной баскетбольной команды.

– Хорошо, что пришел! – Он произнес это трижды в первые шестьдесят секунд нашей встречи, из чего я вывел, что гости бывают у него нечасто. Большинство людей стараются не приближаться к смерти, чтобы одежда не пропиталась ее запахом.

Пока он варил нам кофе, я спросил, за счет чего он живет.

– Сам не знаю, – не поворачиваясь, ответил он. – Ты просто встаешь утром и пытаешься пережить этот день. Во время траурной шивы кто-то сказал мне, что во всем этом есть и хорошая сторона: ты перестаешь воспринимать жизнь как нечто само собой разумеющееся.

Слегка смутившись, я пояснил, что имел в виду его работу.

– А, – отозвался он. – Пойдем, покажу.

Он провел меня в маленький кабинет, переделанный из веранды. Там стояла чертежная доска с приколотым к ней карандашным наброском.

– Я изучал промышленный дизайн в Академии искусств «Бецалель», – сказал он. – Сейчас занимаюсь разработкой товарных упаковок. Сотрудничаю с разными компаниями, даже такими крупными, как «Штраус» и «Осема». Сделал две упаковки для лекарств «Тевы».

Он вытащил из ящика две коробки и спросил, что я о них думаю. Я ответил, что они похожи на коробки с лекарствами. Почему-то это его рассмешило. Я почувствовал, что наша беседа сворачивает куда-то не туда, и сказал:

– Сегодня я виделся с Кляйнманом.

Он аккуратно вернул коробки в ящик и повернулся ко мне. Вся веселость моментально сползла с него.

– Его освободили? – спросил он.

Я ответил, что посетил его в тюрьме, где он пробудет до конца тысячелетия, так что беспокоиться не о чем. Он сжал в воздухе пальцы, словно душил невидимого врага. Это производило жутковатое впечатление. Опомнившись, он взял свой кофе и пошел в гостиную.

Через минуту я последовал за ним. Я на миг представил себе существование человека, самые близкие люди которого погибли таким ужасным образом, и чуть не задохнулся.

Он сидел на диване в гостиной с ноутбуком на коленях. Вспышка, которую я только что наблюдал, угасла или, по крайней мере, перешла в режим тления.

– Никто не понимает, – лекторским тоном сказал он, – что с нами делает война, внутри которой мы живем.

Я устроился напротив него на голубом диване из «Икеи» и приготовился слушать.

– Логика подсказывает, – продолжил он, – что в странах, находящихся в состоянии войны, должно фиксироваться гораздо меньше насильственных преступлений.

– Потому, что в условиях внешнего насилия незачем тащить его еще и домой?

– Но в действительности все обстоит с точностью до наоборот. В воюющей стране всегда наблюдается резкий всплеск внутреннего насилия. Ты знал это?

Я этого не знал.

– Больше убийств, больше изнасилований, больше ограблений. Рост иногда достигает сотен процентов. Все дерьмо, спрятанное в людях, выходит наружу. Тем более, что шансов уйти от наказания гораздо больше.

Он развернул ко мне ноутбук. На экран была выведена статья из газеты «Едиот Ахронот» от 5 июля прошлого года, когда теракт в кафе в Нетании унес жизни шести человек. Под текстом располагалась фотография: женщина со слипшимися от крови волосами и распахнутым в немом крике ртом; рядом патрульная машина и осколки стекла.

– Помнишь этот случай? – спросил он.

Я сказал, что помню, но только потому, что понимал, как это важно для него. В том-то и беда с терактами: в конце концов они сливаются один с другим. Он нажал еще две клавиши, и появилась новая газетная страница, датированная 6 июля. Лица в траурной рамке. День похорон. Очевидно, жертвы теракта.

– Взгляни на них, – сказал он. – Тебе ничего не кажется странным?

Я внимательно осмотрел фотографии, но не заметил ничего особенного:

– У двоих одинаковые фамилии, но такое уже бывало при терактах. Родственники вместе пошли в кафе и погибли.

– Это братья, – пояснил он. – Петр и Марко Ульяновы. Оба работали у Авихаиля, занимались рэкетом. А это… – Его палец скользнул к следующей фотографии. – Это Яаков Ависрор, троюродный брат Авихаиля. Один из старейшин семейного бизнеса, начинал еще у них в автомастерской, до того как они закрутили другие дела. Следующий – Орен Паз, управляющий казино на улице Сончино. Женщина – Рая Придан – никак с ними не связана, она отвела дочку в садик и зашла выпить кофе. А этот толстяк – Мики Бухбут. Работал в казино на Сончино подставным.

В каждом казино в Израиле есть свой подставной. Его единственная функция заключается в том, чтобы быть арестованным. Когда прибывает полиция, он объявляет себя хозяином заведения, проводит немного времени за решеткой, а потом получает выходное пособие.

– Ясно, – сказал я. – Все они погибли в теракте. Что это доказывает?

– Сейчас, – ответил он. – Подожди минутку.

Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Судя по доносившимся с улицы голосам, дети все еще резвились на качелях. На стене напротив меня висела фотография: смеющаяся красивая женщина, девочка, полностью сосредоточенная на изучении своего большого пальца, и сам Альтер, ставящий супруге «рожки». На фото он весил как минимум килограммов на десять больше, чем сейчас, и никакой загнанности в его взгляде и близко не было.

– Ответственность за теракт взял на себя «Палестинский исламский джихад», – сказал он. – Как всегда, они разослали сообщение всем военным репортерам. В палестинских газетах об этом писали целую неделю. Но вот беда: «Исламский джихад» понятия не имел о происшедшем. Они испугались, что на их территории появилась новая террористическая организация, которую они не контролируют.

С большим опозданием я начал понимать, к чему он клонит:

– У тебя нет доказательств.

Он развернулся так резко, что едва не потерял равновесие. Вернулся к ноутбуку и, даже не присаживаясь, пробежался по клавишам. На следующей картинке я увидел ту же женщину, что улыбалась мне со стены. На самом деле там было сразу две фотографии. Маленький снимок в верхнем углу страницы, похоже, был взят из выпускного альбома – аккуратная прическа, официальная улыбка. На нем она на несколько лет моложе. На большой фотографии – тело, прикрытое полиэтиленом. Рядом – два человека из ЗАКА[8]8
  ЗАКА – израильская общественная организация, объединяющая добровольные спасательные группы.


[Закрыть].

– Ты помнишь, что говорили по телевизору в первые два часа?

– Нет.

– Все были уверены, что это теракт. Он выглядел, как классическая операция «Бригад мучеников аль-Аксы». Ракета, пущенная человеком арабской наружности с заднего седла мотоцикла, который тут же умчался. Так сказали мне полицейские. Что это был теракт. Только позже кто-то вспомнил, что видел там Кляйнмана.

– И?

– А если бы его не заметили? На кого бы ты подумал? Это было в апреле. В том же месяце произошло еще два теракта.

Мы помолчали. Когда он снова заговорил, его голос звучал мягко и убедительно, как у торгового агента, который обещает, что, если ты купишь полное собрание книг по Каббале, твоя жизнь полностью изменится.

– Подумай, ведь это логично, – сказал он. – Ты устраиваешь бандитские разборки в стране, которая и так каждый день живет в состоянии террористической угрозы, и знаешь, что случайных жертв не избежать. Если тебя поймают, полиция сорвется с цепи, а газеты поднимут вой. Для тебя лучше всего – вести войну так, чтобы о ней никто не догадался. И вдруг ты понимаешь, что решение – у тебя под носом. Ты берешь свою маленькую войну и прячешь ее в войну побольше.

– Были еще подобные случаи?

– По крайней мере, два. В августе сработало взрывное устройство, убив двух человек Кляйнмана, собиравших дань в районе старого автовокзала в Тель-Авиве, а в октябре в перестрелке у пограничного ограждения погибли четыре боевика Авихаиля.

– Что они там делали?

– Приехали забрать наркоту, которую с той стороны подогнали бедуины.

– А откуда ты знаешь, что это люди Авихаиля?

– Я был на похоронах.

– Что ты там забыл?

– Я уже подозревал, что происходит что-то в этом роде, вот и пошел. Я стоял прямо за Авихаилем. Он плакал.

– А почему полиция об этом не узнала?

– Кто сказал, что не узнала?

Пока он говорил, у меня в голове кое-что начало проясняться. Постоянное присутствие в кабинете Кравица Барракуды из прокуратуры, усиление следственной группы, постоянная истерика полицейских по поводу возможной утечки информации. Если об этой истории станет известно, все они могут искать себе другую работу.

– Ты говорил об этом с полицией?

– Два месяца назад. Я пришел в полицию со всеми материалами. Они так старались изображать безразличие, что стало понятно: они и без меня обо всем догадались. Их начальник провел со мной беседу. Дескать, он прекрасно понимает мое состояние, но не советует мне носиться с такими безумными теориями.

– Как он выглядел?

– Кто, начальник? Небольшого роста, приблизительно твоих лет, очень вежливый и педантичный.

Даже я не смог бы лучше описать Кравица.

– Кто еще видел твои материалы?

– Никто.

– А пресса?

– А какие у меня доказательства?

– Ты что, смеешься? Представь себе заголовок: «Человек, потерявший жену и дочь, утверждает, что теракты были инсценированы».

– Еще не время.

– Почему?

– Потому что не время. Я хочу собрать больше доказательств.

– Каким образом? Будешь и дальше следить за ними на своем «Рено»?

– Я не делаю ничего противозаконного.

– Ты можешь записать все, что сейчас мне рассказал?

Он на мгновение растерялся:

– В каком смысле?

– Две страницы текста, фотографии и твоя подпись. Если Авихаилю однажды надоест, что ты сидишь у него на хвосте, я опубликую их после твоей смерти.

– И сможешь выдвинуть претензии к полиции, – добавил он.

– Какие претензии?

– Ты был телохранителем Софи Кляйнман, и она погибла. Если бы они не скрывали тех сведений, которыми я сейчас с тобой поделился, ты вел бы себя гораздо осторожнее.

Никогда не следует недооценивать умственные способности дизайнера, разрабатывающего упаковку лекарства от менструальных болей.

– Ладно, – заключил я. – Будем считать, что ты – моя страховка, а я твоя. Что плохого?

– Ничего, – улыбнулся он. – Совсем ничего.

17

По дороге домой я заглянул в спортзал и встал на беговую дорожку. Знаю, есть люди, которые используют время тренировок для размышлений о смысле жизни, но лично я в состоянии только тяжело отдуваться. Пять километров я пробежал за 34 минуты; в определенных кругах такой показатель называют «стоим на месте и почесываемся». Потом я перешел к упражнениям с гантелями. По два подхода: грудь, плечи, бицепс. Это дало мне ощущение, что я к чему-то готовлюсь, хотя я понятия не имел, к чему именно. Весь в поту, я сел в машину, кинул полотенце на сиденье и поехал домой, принять душ. Уже поворачивая на улицу Мапу, я обнаружил там серебристый «Тусон».

Я ехал очень медленно и сразу увидел эту парочку. Они стояли возле моего дома, опираясь на ограду. Нога на педали газа умоляла меня дать ей команду: «Жми!» – но тут я заметил на стоянке свободное парковочное место как раз напротив дома. В Тель-Авиве, если в три часа дня ты видишь на парковке в центре города свободное место, то к угрозе быть избитым до полусмерти относишься как к несущественной. Я припарковался, открыл багажник и достал оттуда стальной ломик. Он прекрасно лег мне в руку. Гладкий, округлый, примерно в метр длиной. Почему бы мне его не выгулять? С ломиком в руке я направился к своим старым знакомым – Громадине и Великану. При виде меня они быстро спрыгнули с ограды и заулыбались. Зубов у них больше, чем в фильме «Челюсти».

– Не надо железо, – обратился ко мне Громадина. – В этот раз мы не хотеть проблем.

– Не хотим, – поправил его я. – На иврите говорят: «мы не хотим».

– Я – оле хадаш[9]9
  Оле хадаш – новый репатриант (ивр.).


[Закрыть].

– Вот и шел бы на курсы учить иврит. Вместо того чтобы людей дубасить. Они называются ульпан.

– Я знаю ульпан, я там был. Но они мало учат. Надо читать книги. Если не читать, урок забывать.

– Забывается. Урок забывается. Возвратный глагол.

– Это хорошо. Хорошо, что ты меня поправлять. Я так учусь.

На какое-то мгновение мне показалось, что они просто отвлекают внимание, чтобы на меня наброситься, но Громадина одарил меня приветливой улыбкой. Он был искренне рад, что наши отношения приняли новое направление.

– Зачем вы пришли?

– Господин Кляйнман сказал навестить тебя. Спросить, что тебе надо, и дать любую помощь. Ты говоришь, что делать, а мы помогать.

– А если я скажу, чтобы вы убирались?

– Это немного нехорошо.

– А кто сказал, что я хороший?

Великан вдруг вспомнил, что у него есть собственные мозги:

– Это неправда. Ты не похож на плохого человека. Мне очень жаль, что мы тебя побили. Я не люблю бить людей просто так.

Я стоял, вылупившись на них и мучительно соображая, кто из нас сумасшедший.

– Ладно, – наконец сказал я. – Заедете за мной через два часа, и мы отправимся навестить вашего приятеля.

– Какой приятеля?

– Какого. Какого приятеля.

– Хорошо. Очень хорошо. Какого приятеля?

– Сами увидите.

Я отошел на два шага, но тут же вернулся:

– Имена у вас есть?

Оба захохотали. Они смеялись здоровым заливистым смехом людей, чья совесть чиста.

– Я – Сергей.

– И я – Сергей.

Как я сам не догадался?

Моя квартира выглядела как после обыска. Все вверх дном: тарелки на полу, стул перевернут, повсюду разбросаны книги и газеты. Я почти рванулся обратно, чтобы потребовать объяснений, но тут вспомнил, что, уходя утром, оставил свое жилье именно в таком состоянии.

Я принял душ, съел два болгарских перца с творожным сыром и тремя ломтиками диетического хлеба, а затем совершил нечто совершенно для себя неожиданное, а именно лег и на полтора часа провалился в глубокий сон без сновидений. В четверть шестого, когда я вышел из дому, Сергей Первый и Сергей Второй уже ждали меня в «Тусоне» с включенным двигателем. Я влез на заднее сиденье и, чувствуя себя главой правительства, велел им ехать на улицу Хашмонаим. Сергей Первый забил адрес в навигатор, и все время поездки нас сопровождал женский голос, дававший ему указания по-русски. Я не понимал ни слова, но звучало это так, словно она обещала ему подарить незабываемую ночь, если только он не пропустит поворот на улицу Бен-Йехуда.

На месте я приказал им оставить машину на парковке на улице Ха-Арбаа, и мы втроем направились к кафе «Джо». Сообразив, куда мы идем, они обменялись несколькими быстрыми фразами на русском, но спорить со мной не стали. Компания Авихаиля расположилась на своих обычных местах: Нохи за столиком над чашкой эспрессо, вокруг три телохранителя, тут же, опершись на колонну, дядя, на тротуаре – «Мерседес» с новым стеклом вместо разбитого мной. Завидев нас, они напряглись. Один из телохранителей достал пистолет. Он ни в кого не целился и держал его стволом вниз.

– Покажите им руки, – тихо сказал я.

Они повиновались.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – шепнул мне Сергей Первый.

– Неплохо, – похвалил я его. – Ни одной ошибки.

Мы подошли к столику Нохи. Он не поднял головы, только начал наклонять из стороны в сторону фарфоровую чашечку, глядя, как плещется в ней черная жидкость. Я снова обратил внимание на то, что его кожа светлее, чем у всех вокруг. Голубые вены у него на запястьях напоминали карту лондонского метро. Телохранители рассыпались веером: двое встали по сторонам, один – за спиной у босса. Они проделали это бесшумно и молча. Кто-то неплохо их выдрессировал. Почему-то это меня приободрило. Хорошо обученные люди делают гораздо меньше глупостей. Оба Сергея тоже слегка переместились – едва заметно, чтобы увеличить себе обзор. Если бы кто-нибудь снимал нас сверху, принял бы за команду по синхронному плаванию. Я взглянул наверх. Нет, никаких операторов в поле зрения. Но что-то мне говорило, что люди Кравица где-то здесь, неподалеку.

– Ты вернулся, – сказал Нохи Авихаиль, все еще изучая остатки кофе у себя в чашке. – Соскучился? – Он наконец поднял голову и улыбнулся.

– Нет.

– Я вижу, на этот раз ты привел друзей.

– Они просто ходят за мной. Я их толком не знаю.

– Забавно, – сказал Авихаиль. – Потому что я как раз знаю.

Никто не засмеялся.

– Ты не будешь возражать, если я на минутку присяду? – спросил я. – Что-то мне жарко.

– Ты – да. Они – нет.

Я посмотрел на Сергеев.

– Погуляйте немного. На одной из соседних улочек должен стоять голубой «Рено-Меган» с мужчиной за рулем. Один из вас пусть останется с ним, а второй вернется за мной.

– Он твой друг?

– Не трогайте его. Просто будьте рядом.

Сергей Первый вроде собрался что-то сказать, но передумал. Может, он хотел спросить, все ли со мной будет в порядке? Или во мне говорит романтик? Подошла официантка, выглядевшая так, будто вытянула проигрышный лотерейный билет. Я заказал эспрессо. Большинство диетологов утверждают, что кофе способствует похудению, но в данный момент меня больше волновала вероятность потери веса в результате появления двух-трех дырок в животе. Минуты ползли цепочкой муравьев. Наконец мне принесли эспрессо. Никто не произносил ни звука. Телохранители по-прежнему держались настороже, но, по крайней мере, пистолет вернулся в кобуру. Нохи сидел с такой физиономией, словно смотрел кино на экране, невидимом остальным. Когда мне принесли кофе, он протянул руку и пальцем коснулся моей чашки.

– Недостаточно горячая, – пробормотал он. – Тысячу раз просил их подогревать чашки.

– Я знаю про войну, – сказал я.

Он поднял на меня глаза, но даже бровью не повел.

– В последние два года вы с Кляйнманом устраивали фальшивые теракты и убирали бойцов друг друга. С его арестом это прекратилось, но теперь кто-то убил его жену, и он думает, что это ты.

– И что?

– А то, что война может возобновиться в любую минуту. В моих силах этого не допустить.

Он подал дяде знак, и тот с почти извиняющимся выражением лица приблизился ко мне. Я развел руки в стороны. Он со знанием дела охлопал меня ладонями в поисках записывающего устройства. Нащупав «глок», он скривился, но оставил его на месте. Еще немного, и он начнет мне нравиться.

– Я же говорил тебе, я ее не трогал, – сказал Авихаиль. – Кляйнман сам ее казнил.

– Зачем ему это?

– Ходят слухи, что она ему изменяла.

Мы в первый раз взглянули друг другу в глаза. Теперь я точно знал то, в чем еще минуту назад сомневался.

– Кляйнман ее не убивал.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне сказал. Я был у него сегодня утром.

– И ты ему веришь?

В его голосе звучала неприкрытая издевка. Будь я обидчив, наверняка обиделся бы.

– Я и тебе поверил.

– Если это не он и не я, то кто?

– Если вы уничтожите друг друга, кто выиграет?

Он посмотрел на дядю, а тот – на меня.

– Немало народу, – произнес дядя.

– Как я и говорил, в моих силах этого не допустить.

– Каким образом?

– Я найду ее убийцу.

– Почему ты думаешь, что тебе это удастся?

– Потому что это моя профессия. Кроме того, со мной полиция будет сотрудничать, а с вами – нет.

– А если ты его найдешь?

– Я должен буду сообщить в полицию.

– А что я буду с этого иметь?

– До полиции дорога не близкая. По пути я могу остановиться и выпить чашечку эспрессо.

Между Нохи и дядей завязался диалог. Он шел без слов, но продолжался довольно долго. Я тем временем разглядывал кафе. Длинная стойка из светлого дерева; над ней – полки, уставленные бутылками спиртного среднего качества. На краю – кофемашина из блестящего хрома, в которой отражалась – малюсенькая голова и расплывшееся тело, как в кривом зеркале комнаты смеха, – хозяйка заведения, с тревогой наблюдавшая за нашей компанией.

– Ладно, – сказал дядя. – Чего ты хочешь?

– Кто сказал, что я чего-то хочу?

– Каждый чего-то хочет.

– Это из песни?

– Строишь из себя умника? – спросил Авихаиль. – Я не люблю умников.

– Понял, – ответил я. – Проехали.

– В последний раз спрашиваю: чего ты хочешь?

– Мне нужны кассеты.

Он уставился на меня так сосредоточенно, что один из телохранителей шагнул в нашу сторону, но дядя знаком приказал ему вернуться на место. По лицу Авихаиля паутиной медленно расползалась улыбка. Чудесная улыбка. Как у двенадцатилетнего пацана, получившего в подарок ярко-красный велосипед, о котором он мечтал целый год. Его зубы – готовая реклама стоматологической клиники. Белые и ровные, как у студентки американского колледжа, которая чистит их по пять раз в день.

– Как ты узнал?

– На свете не так много людей, способных организовать кражу из полицейского управления. В нашем случае это или ты, или Кляйнман.

– А почему не он?

– Я думал об этом. Последнее, чего хочет Кляйнман, это чтобы кассеты попали в руки к его подручным. Это задевает его честь, а он сейчас и так ослаблен. Если бы это зависело от него, записи просто исчезли бы. Пленки лежали бы на своем месте, но порванные или затертые. А кроме него, ты единственный, кому интересно, что на этих записях.

– А почему это должно меня интересовать?

– Если бы Кляйнман должен был освободиться, его жена узнала бы об этом первой.

– Он должен освободиться? – спросил он таким тоном, словно только того и ждал.

– Нет.

Он задумался. Я тоже.

– А с чего мне их тебе отдавать? – наконец прервал он молчание.

– Тебе они ни к чему. Только для забавы. Ты думал придержать их на случай, если Кляйнман не узнает, что я спал с его женой. Но он уже знает.

– Мне нужно двадцать четыре часа форы, – с неожиданной решительностью сказал он.

– Для чего?

– С момента, когда ты назовешь мне имя убийцы, до того, как ты пойдешь в полицию.

– Двенадцать часов, – возразил я, но исключительно в попытке сохранить лицо.

– Или сутки, или ничего.

– И торг неуместен?

– Нет.

Он откинулся назад и кивнул дяде. Дядя кивнул в ответ и направился к «Мерседесу». Именно в эту секунду появился и Сергей Первый. Он остановился на тротуаре и тоже кивнул, но уже мне. Может быть, сегодня Международный день кивка? Может быть, прямо в эту минуту представители всех стран в ООН встают и под звуки израильской песни «Мы принесли вам мир» кивают друг другу?

Минуту спустя дядя вернулся и положил на стол пластиковый пакет, на котором все еще красовалась круглая полицейская пломба. Я не смог удержаться и заглянул внутрь. Там лежали два десятка компактных видеокассет и видеокамера Sony.

– Камера в подарок, – сказал дядя.

Я поблагодарил его и потянулся за пакетом, но тут Авихаиль подался вперед и опустил мне на руку свою ладонь. Это было совсем легкое касание, но все мои красные кровяные тельца мгновенно вытянулись по стойке смирно.

– Если попытаешься меня обмануть, – ласково произнес он, – я тебе не завидую.

– Здесь все записи? – спросил я, вставая.

– Да.

– Откуда мне знать, что это так?

– Ниоткуда, – сказал дядя. – Но это все записи. Мы даже копий не сделали.

– Почему?

– А зачем?

Пожалуй, он был прав. Я решил присоединиться к празднику кивков, но, боюсь, в моем случае кивок больше напоминал почтительный поклон.