Текст книги "Случайная жертва"

20

Когда я проснулся, в номере ее не было. На стойке регистрации она оставила мне записку: «Уехала. Держи меня в курсе». Похоже на приглашение к перемирию. Я вышел на веранду. Пейзаж, раскинувшийся передо мной, представлял собой различные вариации на тему зелени. Выпив две чашки двойного эспрессо, я перестал чувствовать себя результатом неудачного генетического эксперимента по выведению новой породы навозного жука. Я направился заплатить по счету, и тут выяснилось, что она его уже оплатила. Уже не в первый раз я задался вопросом, откуда у нее столько денег. Это был не просто интерес. Это будило во мне подозрения.

Через два с половиной часа я стоял возле дома дяди Авнера, изо всех сил стараясь не горбиться.

Он жил на вилле в фешенебельном квартале Неот-Афека, в трех минутах ходьбы от дома Кляйнмана. В сущности, все хотят одного и того же: иметь дом под черепичной крышей, две машины во дворе и жену в голубом платье, которая развешивает выстиранное белье и сама себе улыбается. Женщине, которая как раз этим и занималась, на вид было лет пятьдесят пять; ее тяжелые бедра – свидетельство не одних родов – контрастировали с тонкой талией, словно позаимствованной у кого-то помоложе. Свои густые темные волосы она повязала яркой шелковой косынкой; запястье левой руки украшали два золотых индийских браслета в виде змей, кусающих друг друга за хвост. Я толкнул калитку, и она обернулась ко мне с вопросительным взглядом.

– Авнер дома?

Она улыбнулась, кивком указала мне на дверь и вернулась к своим пододеяльникам и наволочкам. Не успел я позвонить, как дверь распахнулась. На пороге стоял Авнер: в шортах, в одной руке – сигарета, в другой – стакан черного кофе.

– Заходи, – пригласил он. – Я как раз кофе сварил.

Через гостиную он провел меня в белоснежную модерновую кухню и налил мне кофе из стоящей на плите турки. Я сделал глоток, ощутил сладкий привкус и отставил стакан.

– Он в подвале?

– Да.

– Как он?

– Рука сломана, а так в порядке.

– Кто-то еще в доме есть?

– Нет.

– Детей нет?

– Старшая дочь в Иерусалиме, учится, сын в Австралии. Поехал путешествовать после армии.

Мы стояли друг напротив друга, облокотившись о большой деревянный куб в центре кухни, на котором выстроились несколько кастрюль, подставка для ножей с торчащими наружу черными рукоятками и корзинка с ярко-красными помидорами.

Он отпил еще кофе. Тот факт, что у него в подвале валяется человек со сломанной рукой, не слишком его заботил.

– Почему ты работаешь на Нохи, а не он на тебя? – спросил я.

Он поднес стакан к губам и спокойно сделал еще глоток.

– У меня красивый дом, – после небольшой паузы сказал он. – Я купил детям хорошие квартиры в Рамат-Авиве. Я люблю Нохи, но если кто-то бросит гранату, то не в меня.

– Идею с фальшивыми терактами придумал он?

– Нет, Кляйнман. Мы узнали обо всем только после случая в кафе в Нетании.

– Откуда?

– От арабов. Мы с ними работаем, перегоняем машины на Территории. Они позвонили и сказали, что не имеют к этому отношения.

– Арабов много. Может, это другие.

– Ты когда-нибудь бывал в Палестинской автономии? Там же полная неразбериха. Утром он ворует машины, днем работает в полиции, а вечером болтает с двоюродным братом, одним из лидеров ХАМАСа. Ему бы арестовать братца, но мама запрещает.

– Я тут познакомился с парнем, – сказал я, разглядывая рукоятки ножей. – Его жена и дочь погибли, когда вы пытались убить ракетой Кляйнмана. Девочке было два года.

Он выпрямился. Кажется, я только что приобрел нового врага.

– Ладно, – сказал он. – Пошли, заберешь его.

Мы снова миновали гостиную и спустились по лестнице в подвал, поделенный надвое. Справа располагалась просторная игровая комната с телевизором, из которого плющом свисали провода приставки PlayStation, слева – небольшая кухонька с холодильником и кофемашиной, напротив – железная дверь в бомбоубежище, запертая на два замка. Он снял с крюка в стене связку ключей и отомкнул замки, нисколько не опасаясь, что узник вырвется на волю и набросится на него.

Когда дверь открылась, я понял, почему он был так спокоен. Сын Кляйнмана сидел с неестественно вывернутой рукой на полу, прислонившись спиной к стене, и тихо плакал. Похоже, он занимался этим уже не первый час. Рубашка на груди промокла от слез и соплей. Рыхловатого телосложения, ниже среднего роста, с черными волосами, налаченными так, что о них можно было бы разбивать яйца. Судя по одежде, никто не догадался бы, что он собрался на мокрое дело: белые брюки, светлые мокасины, темно-красная рубашка с косым воротом, как у поваров на прогулочных лайнерах. Рам, с опозданием вспомнил я. Софи как-то говорила, что его зовут Рам.

В течение одного странного мгновения ничего не происходило. Мы просто стояли и смотрели на парня. Потом дядя Авнер беззлобно пнул его босой ногой:

– Вставай, щенок. За тобой пришли.

Пацан поднял на нас зареванные глаза:

– Тебя папа прислал?

Я не счел нужным утруждать себя ответом, наклонился и помог ему подняться. Он с трудом встал и привалился ко мне, шумно вздыхая от облегчения. Я бы обошелся и без его объятий. Во время Ливанской войны я побывал на достаточном количестве похорон, чтобы знать, что люди значительно тяжелее, когда плачут.

– Выведи его через заднюю дверь, – сказал дядя Авнер. – Не хочу, чтобы жена его видела.

Это оказалось намного легче сказать, чем сделать, но через десять минут мы уже сидели в моей машине и катили на юг. Наверное, дорожная тряска обострила его боль, потому что он застонал и следом выругался. Я велел ему заткнуться. На улочке за площадью Государства я притормозил и заглушил мотор.

– Почему мы остановились? – испуганно спросил он. – Мне надо в больницу.

Я молча в упор смотрел на него. Когда-то, в те времена, когда мы с Кравицем были еще молодыми следователями, мы полтора часа без перерыва орали на арестованного в допросной, засыпая его вопросами и не получив ни одного ответа. В конце концов Чику надоело сидеть за односторонним стеклом. Он вошел в допросную, попросил нас удалиться, сел напротив арестованного и десять минут молча ел его глазами, после чего встал, влепил ему пощечину и снова сел. Через десять минут он повторил то же самое. В результате, когда он задал первый вопрос, арестованный был так счастлив, что подписал добровольное признание, хотя никто от него этого не требовал.

– Что ты там делал? – спросил я.

– Где?

– Во дворе у Нохи.

– Он пытался убить Ора.

– Кто это?

– Ор. Мой младший брат.

Ор и Рам. Видимо, Кляйнман не в состоянии запоминать более длинные имена.

– Откуда ты знал, куда идти?

– Он сам мне сказал.

– Кто?

– Парень, который хотел убить Ора. Он приехал на встречу на той же машине, которая чуть не сбила Ора. Прокатный «Ситроен-Берлинго».

Маленький белый пикап, вспомнил я слова Кравица.

– Зачем он к тебе приехал?

– Он сказал, что ему не заплатили. Авихаиль нанял его убить Ора, а когда он пришел за деньгами, сказал, что пусть сначала доведет дело до конца.

– Он просил у тебя что-нибудь?

– Я ему дал две тысячи шекелей. Все, что смог получить в банкомате.

– Как он выглядел?

– Кто?

– Убийца.

Он задумался, обхватив сломанную руку, будто пытался загнать боль назад под кожу.

– Худой такой, – сказал он. – Короткие волосы. Ашкеназ.

– Сколько лет?

– Не знаю. Тридцать с чем-то.

– Во что был одет?

– Джинсы, белая футболка. Ничего особенного.

– Как он назвался?

– Нати.

Нати. Как Анати. Если Альтер надеялся замаскироваться, то оставил за собой такой огненный шлейф, что им можно осветить целый стадион. С другой стороны, он вряд ли опасался, что его опознают. Никто, кроме меня, не знал о его существовании. Я завел мотор и взял курс на больницу «Ихилов». У входа стоял охранник. Я проехал мимо и остановился перед приемным покоем. Сын Кляйнмана никак не мог решить, то ли поблагодарить меня, то ли послать куда подальше, и в результате не сделал ни того ни другого.

– Потом отправляйся в дом отца, – сказал я, – и в ближайшие дни не высовывай наружу носа.

Он выбрался из машины, удалился на несколько шагов и только тогда набрался смелости, чтобы обернуться и крикнуть: «Не командуй тут, козел!»

Проходившая мимо медсестра в белом халате удивленно покосилась на него, но сочла его достаточно безобидным и продолжила свой путь.

– Позвони ему в тюрьму. Он скажет тебе то же самое, – ответил я.

Выдав этот перл мудрости, я отчалил, бросив его в одиночестве.

Из больницы я направился в Герцлию к Альтеру. На детской площадке опять возилась ребятня. На дорожке, ведущей к дому, меня чуть не сбили с ног две веселые пятнадцатилетние девчонки на роликах.

Чувствуя себя на их фоне ископаемой окаменелостью, я поднялся на этаж к Альтеру, и – без особого удивления – обнаружил, что его нет дома. Я оставил ему записку с просьбой позвонить мне.

Раз уж я в разъездах, решил я, почему бы не исключить из списка вероятных сестер еще одно имя? На перекрестке я свернул налево и поехал в Кфар-Саву. Не меньше двадцати минут проплутав по переулкам, я наконец остановился возле трех многоэтажек, выходящих на маленькую мощеную площадь, в центре которой красовалась жутко уродливая современная скульптура из желтых железяк. Я не стал звонить в домофон, немного подождал у стеклянной двери подъезда и вошел вместе с посыльным из супермаркета. На седьмом этаже я постучал в дверь. Она открылась. На пороге стояла Эла.

Только после того, как она второй раз спросила: «Чем я могу вам помочь?» – я достаточно очухался, чтобы заметить некоторые различия. Она была на пару сантиметров ниже Элы; волосы, подстриженные таким же каре, были чуть светлее. Кроме того, в ней ощущалась какая-то униженная покорность. Не считая этого, она была точной копией Элы.

– Я из службы безопасности супермаркета, – сказал я. – К нам обратились два представителя этнических меньшинств. Они предъявили ваши чеки. Мы хотим убедиться, что вы действительно их выписывали.

Моя маленькая хитрость – выражение «представители меньшинств» – сработала. Так уж заведено у нас, бойцов элитных подразделений прилавков и кассовых аппаратов: мы убежденные сторонники политкорректности.

– Я не выписывала никаких чеков, – сказала она.

– Мне надо проверить ваши анкетные данные.

Она не возражала. Ее звали Рики Меир. Замужем за Йоэлем Меиром, детей нет, работает на полставки в турагентстве, муж владеет сервисом по продаже подержанных машин. Я все записал на бланке, похожем на официальный, и попросил ее расписаться в двух местах. Она протянула ко мне руку, но тут же ее отдернула и с глухим стоном схватилась за бок. Мне не составило труда догадаться, в чем дело. Так бывает, когда человек, у которого сломана пара ребер, делает слишком резкое движение. Я пригляделся и заметил у нее на предплечье два желтоватых синяка.

– Это я упала, – объяснила она.

Я вежливо ответил, что мне очень жаль это слышать.

– Вы заблокируете оплату по чекам? – с надеждой в голосе спросила она.

Я пообещал, что непременно это сделаю. Если нельзя доверять любимому супермаркету, кому тогда вообще можно доверять?

Простившись с ней, я позвонил Эле.

– Странно, – сказал я, когда она взяла трубку. – У вас совершенно одинаковые стрижки. То, что она как две капли воды похожа на тебя, мне понятно, но почему две женщины, которые с рождения никогда не встречались, носят одинаковую прическу, это для меня загадка…

Она заплакала. Я послушал ее рыдания и положил трубку.

21

Когда я приехал домой, она уже поджидала меня, сидя на ограде. На сей раз она оделась в темно-зеленые брюки карго и коричневую футболку, подчеркивающую форму груди. На шее висела тонкая серебряная цепочка с маленьким солдатским жетоном из белого золота. Я не стал спрашивать, не подарок ли это от клиента – в конце концов, военнослужащие тоже живые люди. При моем приближении она спрыгнула с ограды, преградила мне путь и требовательно спросила:

– Как она?

Я прошествовал мимо нее к двери:

– Я уже говорил тебе: не люблю, когда меня подкарауливают возле дома.

Не успел я открыть дверь, как получил удар по щиколотке. Довольно ощутимый, острым носком туфли прямо по косточке. Я повернулся к ней, скорее удивленный, чем рассерженный.

– Сукин сын, – процедила она севшим от напряжения голосом. – Ты знаешь, как я волнуюсь. Что за игры ты затеваешь?

Я молча прошел в квартиру и сел в старое кресло посреди гостиной. Она проскользнула за мной и встала напротив меня.

– Объясни мне про стрижки, – попросил я.

– Что?

– Я уже сказал тебе по телефону. У вас одинаковые стрижки.

– И что?

– Ты говорила, что никогда с ней не встречалась. Я еду в Кфар-Саву. Она открывает мне дверь. И я вижу тебя. Логично, вы же однояйцевые близнецы. Но откуда у вас одинаковые стрижки?

Она покрутила головой, озираясь, потом наклонилась, давая мне возможность рассмотреть ее обтянутую тканью брюк задницу, убрала с дивана три книги и обертку от соленой соломки и села. Я попытался вспомнить, когда в последний раз ел соленую соломку, но даже вкус ее выветрился у меня из памяти.

– Это обычное дело, – сказала она. – Я много про это читала. Еще в детстве. Самый известный случай был в Огайо, в семидесятые. Два близнеца, которых разлучили с рождения, выросли в разных семьях. Обоих звали Джеймс. Оба стали помощниками шерифа в своих городках. У обоих была склонность к механике, рисованию и плотницкому делу. Оба женились на женщинах по имени Линда, оба назвали старшего сына Джеймс Аллан. Оба развелись и снова женились на женщинах по имени Бетти. У обоих были собаки по кличке Той.

– Той? Как по-английски «игрушка»? – уточнил я.

– Наверное.

– Ты хочешь сказать, что она, не подозревая о твоем существовании, пошла в парикмахерскую и попросила сделать ей каре?

– Откуда ты знаешь, что это называется каре?

– Я величайший детектив на свете.

А еще я частенько краду из мусорных корзин квитанции об оплате с банковских карт, принадлежащих женщинам, которые изменяют своим мужьям.

– Откуда деньги? – спросил я.

– Какие деньги?

– Ты заплатила за номер в Рош-Пине. Ты оплачиваешь мои услуги. И не похоже, чтобы ты где-то работала.

– Ты ведь не это хотел спросить.

– С чего ты взяла?

– Спроси, что хотел спросить.

Она не шевелилась, но все в ней клокотало от гнева, а глаза метали в меня громы и молнии.

– Ты все еще занимаешься этим?

– Не твое дело.

– И то верно.

– А у тебя деньги откуда? Тебе платят за то, что ты прячешься по дворам и фотографируешь, как трахаются парочки? Это что, лучше?

– Иными словами, ты не бросила это занятие?

– Идиот! Я уже говорила тебе, что меня хватило на шесть месяцев. Надеюсь, ты хоть знаешь, что такое баннеры?

– Реклама в интернете?

– Именно. Я продаю баннеры для интернет-сайтов.

– То есть работаешь с рекламными компаниями?

– Да.

– Лучше бы ты занималась проституцией.

Это было, конечно, рискованное замечание, но оно произвело нужный эффект. Она засмеялась. Смех помог ей расслабиться и успокоиться. Она медленно, тем же жестом, что в машине по дороге на север, откинула назад голову и уставилась в потолок.

– Хочешь, съездим к ней?

– Пока не надо.

Мое предложение ее как будто испугало, а я не собирался на нее давить.

– Какая она?

– Такая же, как ты, но не совсем.

– В каком смысле?

– У нее сломаны ребра и на руке синяки.

– Какие синяки?

– Обыкновенные. Какие остаются, если кто-то тебя бьет.

Она не шелохнулась, только чаще задышала:

– Я знала. Только не спрашивай меня откуда. Пожалуйста.

– Откуда?

– Ты действительно идиот.

– Мне выставить счет?

Она наконец опустила голову:

– Какой счет?

– Я нашел ее. Работа закончена.

– Я хочу знать, кто ее бьет.

– С вероятностью девяносто девять процентов – муж.

– Как ей помочь?

– Уговорить подать заявление в полицию. Только в последний момент она откажется.

– Почему?

– Ты правда хочешь ей помочь?

– Да.

Я встал, достал из сумки под столом цифровой «Никон» и направил на нее.

– Не улыбайся, – сказал я. – люди никогда не улыбаются, когда фотографируются на удостоверение личности.

– Ты предлагаешь мне выдать себя за нее? – наконец догадалась она.

– Именно.

– Но зачем?

– Ты пойдешь в полицию и скажешь, что хочешь еще раз поговорить со следователем, к которому уже обращалась.

– И?

– Ты сразу поймешь, что там на самом деле происходит.

– Зачем тебе это?

– Я хочу знать, первый это случай или нет.

Я быстро отщелкал три кадра, сунул камеру в сумку и встал.

– Мне понадобится пара часов, – сказал я. – Жди моего звонка.

Она не двинулась с места:

– Я не хочу идти домой. Я там с ума сойду.

Мне хотелось сказать ей, что она и так ненормальная, но я сдержался.

– Можно, я останусь здесь? – спросила она, всем видом напоминая мне грустного кокер-спаниеля.

– Ладно. Только приберись в квартире.

– Это еще зачем?

– Так делают все женщины, когда остаются в моей квартире одни.

– Прибираются?

– Да.

– Значит, ты считаешь, что мое тяжелое душевное состояние – это повод заполучить бесплатную уборщицу?

– Именно.

– Ты знаешь, что ты сексист?

– Понятия не имею, что это такое. Слишком мудреное слово.

Она нагнулась, подобрала с пола обертку от соленой соломки и с тоской ее осмотрела.

– Ладно, – произнесла она. – Иди уже.

Радуясь, что остался в живых, я вышел. Оставив «Вольво» отдыхать на стоянке возле дома, сел в красный микроавтобус и поехал на старый автовокзал. По дороге я позвонил Кейдару. Он снял трубку, и я услышал ворчание его компьютеров, видимо обиженных моим вторжением в их существование.

– Мне надо, чтобы ты проник со мной в одну квартиру, – сказал я.

Он закудахтал от счастья. Кейдар всегда мечтал попробовать себя в роли крутого парня. Однажды я сказал ему, что все компьютерные игры, в которых орудуют парни с автоматами в волосатых руках и девушки с пышной грудью, едва прикрытой топиком, пишут очкарики, не забывшие, что их били одноклассники. Он на минуту задумался, а потом спросил, не хочу ли я заняться бизнесом в области высоких технологий.

Когда его восторги поутихли, я назначил ему встречу у меня дома через час и отключился. Рядом со мной в микроавтобусе сидела очень толстая женщина в лилово-черном балахоне, глядевшая на меня с осуждением. Напрасно я посылал ей лучи обаяния – они на нее не подействовали. Через пять минут я покинул микроавтобус и двинулся по главной улице, на которой, тесно прижавшись друг к другу, стояли ларьки с поддельными фирменными шмотками, пиратскими порнокассетами и фальшивыми драгоценностями. Всем этим добром торговали низкорослые кавказцы, судя по виду родившиеся в год аварии в Чернобыле. Я миновал их и нырнул в узенькую улочку, ведущую в Маленькую Африку.

Строго говоря, здесь присутствовала не только Африка, но и Маленький Таиланд, и Маленькая Манила, и Маленький Бухарест. Весь третий мир сошелся в нескольких переулках южного Тель-Авива. Повсюду плескались на ветру цветастые одеяния, вывешенные на просушку, валялись пустые жестянки из-под пива, а на балконах стояли толстозадые тетки, с улыбкой взирающие на уличную суету. Через пять минут я уже стучал в белую стальную дверь на улице Ха-Шарон. Мне открыл мужчина в алом африканском балахоне без рукавов. Все остальное у него было белым – белые волосы, белые зубы, а кожа белая настолько, что просвечивали голубые вены. По его виду никто не сказал бы, что он счастлив меня видеть.

– Я просил тебя не приходить.

– Я заплачу.

– Деньги тут ни при чем.

Когда-то, много лет назад, его звали Мики Коэн и он учился со мной в одном классе. В каждом большом городе есть люди, в шестнадцать лет сделавшие для себя вывод, что родились не в том месте. Одни считают, что им следовало быть американцами или бразильцами, другие заплетают дреды и каждый день слушают регги. Мики родился африканцем. Он мечтал об этом, сколько я его помнил. О бескрайних просторах, о мчащихся зебрах и о многом другом, чем, наверное, богата Африка. В армии он продержался четыре месяца, а потом обратился к армейскому психологу и поведал ему, что на самом деле он негр из Кении, который по ошибке оказался заперт в теле самого белокожего из всех белокожих мальчишек.

От армии его освободили с направлением на психиатрическое лечение, а он вместо этого уехал в Найроби и вернулся оттуда через десять лет с улыбчивой женой шириной с самосвал и основал фирму по компьютерной графике. Через пять лет его жена умерла от осложненной пневмонии. Я никогда не спрашивал, что стало причиной болезни, подразумевая СПИД, а он никогда об этом не рассказывал, но сам выглядел вполне здоровым. После ее смерти он вел тихий образ жизни и растил их общего сына, пока в южном Тель-Авиве не активизировалась миграционная служба, которая ловила его друзей из Заира и Мозамбика, сажала их в грузовики и отправляла домой. Мики это бесило. Он перепрофилировал свою компанию и превратил ее в фабрику по производству поддельных документов.

Я поймал его за руку, когда меня наняли, чтобы вернуть домой двадцатилетнюю девчонку из Рамат-ха-Шарона, которая вообразила себя леди Чаттерлей и переехала к садовнику из Конго и пяти его друзьям. Я не стал вступать с ними в конфликт и пошел самым простым путем – пожаловался на них в миграционную службу. Два дня спустя садовник снова высадился на старом автовокзале с новым именем и с разрешением на работу, выглядевшим еще лучше, чем настоящее. Чтобы выйти на Мики, мне хватило двух недель. В память о старом, пусть и не слишком добром знакомстве я не заставил его прикрыть лавочку, но Мики, как истинный романтик, не простил мне того, что бывшая леди Чаттерлей отправилась учиться на юриста в колледже Рамат-Ганы, а садовник до сих пор выращивает овощи для своей ручной зебры в Африке.

– Уходи, – сказал он, перекрывая вход.

– Мики, или ты меня впустишь, или я сообщу твой адрес Кравицу.

– Кравиц – поганый фараон. Ты тоже – поганый фараон. Вы всегда ими были. Еще до того, как стать погаными фараонами, вы уже были погаными фараонами.

Африка не обогатила его словарный запас.

– Если тебе станет легче, – добавил я, – мне нужна твоя помощь, чтобы вставить пистон полиции.

– С чего это ты вдруг собрался вставлять пистон полиции? – не удержался он.

Я рассказал ему правду, больше похожую на вымысел, и оказался у него в офисе. Он располагался в старом промышленном здании с высокими потолками и узкими окнами. В центре стояли две копировальные машины, цифровой принтер размером с письменный стол, компьютер Macintosh с большим экраном и кульман. Он взял мой фотоаппарат, подсоединил его к компьютеру и вывел на экран фотографию Элы.

– Красивая женщина, – оценил он.

В ответ я пробурчал нечто нечленораздельное, и он впервые посмотрел на меня взглядом, лишенным враждебности. Через двадцать минут я держал в руках удостоверение личности на имя Рики Меир. При желании Эла сможет с его помощью получить паспорт, водительские права, свидетельство о рождении, открыть банковский счет и пенсионную программу, выйти замуж, купить машину, взять ипотечную ссуду и написать завещание в присутствии нотариуса. Говорят, в компьютерную эру человеку негде укрыться. Но никто не упоминает о том, с какой легкостью можно просто родиться заново.

Домой я вернулся в таком же красном микроавтобусе, но уже без черно-лиловой тетки по соседству, а это, конечно, было не то. Возле ограды меня ждали Эла и Кейдар. Она выглядела точь-в-точь как на фотографии, которая лежала у меня в кармане, но без напряжения во взгляде. Кейдар, в свою очередь, производил впечатление полного дебила. Он вырядился в армейские брюки, заправленные в высокие ботинки, и черную футболку, подчеркивающую отсутствие мускулатуры, а залысины прикрыл голубой банданой.

– Я сразу ее узнал, – едва завидев меня, отрапортовал он. – Так и сказал: «Ты та самая девушка, которая ищет сестру».

Я проигнорировал его реплику и знаком велел Эле идти в дом.

– Он милый, – сказала она, как только я закрыл дверь.

– Он идиот.

– Он постучался. Я не знала, можно ли его впускать, и вышла к нему на улицу.

– Не важно. Держи.

Я отдал ей удостоверение личности, изготовленное Мики Коэном.

– Это ее настоящий адрес, – задумчиво произнесла она.

– Да.

– То есть я могу туда пойти?

– Ты окна не помыла.

– Что?

– В следующий раз, когда будешь здесь убирать, не забудь вымыть окна. Это подвальный этаж. Много пыли летит.

– Следующего раза не будет.

– Не надо пока к ней ходить. Лучше посмотрим, кого она боится.

– А если они не поверят, что я – это она?

– Поверят.

– Откуда ты знаешь?

– Я ее видел.